Евгений Гришковец
Асфальт
– А в июне Юля мне позвонила, – продолжала Валентина, – спросила, не помню о чём, а потом вдруг поинтересовалась тем самым психотерапевтом. Я удивилась. Уж про медицину и околомедицину она знала всё. Но Юля сказала, что на работе никто не должен знать даже то, что она в принципе таким вопросом интересуется. Я спросила: «Что, засмеют?» А она сказала, не должны знать – и всё. Я пообещала узнать. Узнала у подруг, кто, что и как, перезвонила и рассказала ей. Дней через десять я Юле сама уже позвонила и поинтересовалась, как, мол, психотерапия, ходила ли она, довольна ли. Юля сказала, что ходила и поняла, что это точно не для неё. Сказала, что сам психотерапевт ей показался идиотом, пижоном и шарлатаном, который нуждается в участии психиатра. Ещё Юля сказала, что она не понимает, кем надо быть, чтобы ходить к такому специалисту. Она намекала на моих подруг и явно сердилась. Я тогда огорчилась и обиделась. Правда, Юля в тот же вечер сама перезвонила и извинилась, сказала, что была не в духе, наговорила мне лишнего. А про психотерапевта сказала, что это была просто плохая идея. Вот и всё.
Миша внимательно выслушал Валентину.
– Валечка, пожалуйста, выясни у подруг, что это за психотерапевт, как его зовут и прочее, – чувствуя нетерпение и азарт, сказал Миша, – я очень хочу с ним переговорить.
– Когда выяснить, Михаил Андреевич?
– Немедленно. То есть прямо сейчас, пожалуйста!
Валентина вышла и закрыла за собой дверь. Миша потянулся за сигаретами, но передумал. Азарт и надежда прямо-таки переполняли его. Он сел за стол, взял ручку и быстро записал на листке:
«Поговорить с психотерапевтом.
Поговорить с Юлиными коллегами, лучше всего с Борисом Львовичем.
Ещё подробнее поговорить с Володей.
Постараться поговорить со следователем».
Миша написал это, подумал и ниже этого списка написал:
«Сегодня дать Валентине задание поднять всю документацию по Петрозаводску. Завтра с утра позвонить в Петрозаводск».
Под этой записью Миша провёл жирную, почти горизонтальную и прямую черту. Только тогда он взял сигарету и с удовольствием закурил.
* * *
Валентина довольно быстро разузнала, как зовут того самого психотерапевта, адрес места, где он принимает своих пациентов, и телефон. Звали этого человека Юрий Николаевич Горячий. Принимал он на Пятницкой в частной квартире.
Миша попросил Валентину позвонить туда. Автоответчик некоторое время говорил жизнерадостным мужским голосом: «Мы сейчас весьма заняты…» – ну и так далее. Валентина уже узнала также, что психотерапевты никакой информации о своих пациентах не дают и что-либо расспрашивать по телефону бесполезно и бессмысленно. Они решили с Мишей, что надо дозвониться и постараться записаться к нему на приём, а лучше просто договориться о встрече.
Валентина набирала и набирала его телефон, а Миша изнемогал от нетерпения. Почему-то он почувствовал полную уверенность в том, что разгадка совсем близка и что господин Горячий обязательно поможет понять и найти ту самую причину. Миша представить себе не мог, чтобы Юля… – Юля!.. – могла пойти к психотерапевту. Для этого должна была быть очень серьёзная причина. И эта причина должна была прояснить многое, если не всё.
Наконец Юрий Николаевич Горячий ответил. Миша подбежал к Валентине, а она замахала на него рукой, сделала страшные глаза и прогнала его в кабинет. Так она всегда делала, когда нужно было кого-то уговорить, убедить, извиниться или наврать. Она могла всё это делать, будучи один на один с телефоном. При свидетелях её голос не звучал так мягко, дружелюбно, чуть виновато и обволакивающе. Валентина признавалась, после особенно удачно проведённых разговоров, что, когда начинает говорить, ещё не знает, что будет говорить дальше. Но чем сложнее задача стоит перед разговором или чем сильнее надо соврать, тем лучше у неё получаются импровизации, тем богаче звучит её голос и тем успешнее завершается разговор. Но при свидетелях она ничего не могла.
Миша ушёл в кабинет и ждал, стараясь смотреть в окно. Валентина говорила чертовски долго, минут десять. А Миша удивлялся тому, что уже второй день ничего практически по работе не делает, но ничего при этом не рухнуло, не сорвалось никакое дело. Если бы не стряслось то, что стряслось, работал бы он в поте лица, не было бы свободного времени, были бы телефонные звонки, встречи, люди какие-то. А тут он в работе не участвует. И ничего страшного. Это было странно и неожиданно. Он даже не понял, нравится ему это или нет.
Валентина зашла в кабинет, закрыла за собой дверь, потому что телефон у неё на столе снова зазвонил.
– Поговорила я с господином Горячим. С ним можно встретиться в четырнадцать тридцать. Прямо у него в кабинете. Он тебя примет, – сказала Валентина, подмигнула и даже слегка улыбнулась.
– Как это примет? Валюша, примет как кого, как пациента? Что мне нужно ему говорить?
– Михаил Андреевич, вы лучше послушайте, что я ему сказала. Этот Горячий ещё тот деятель. Он мне сразу сказал, что до декабря у него нет никакой возможности меня принять.
– А при чём здесь ты, Валюша? Мне самому нужно с ним встретиться, – чувствуя, что от нетерпения туговато соображает, сказал Миша, – или ты сама собираешься к нему ехать?
– Мишенька, дослушайте меня, пожалуйста, – сказала Валентина и выждала короткую паузу. – Я сразу поняла, что будет сложно с ним встретиться с наскока. А искать каких-то его друзей, подруг, чтобы поговорить в его свободное время, – дело долгое, а может, и бесполезное. Этот Горячий человек пафосный. Он сразу столько мне всякого своего профессионализма выдал, что я ему такого наплела, что вот, через полтора часа можно встречаться, – она замолчала и явно ждала вопроса.
– Ну! Ну говори, чего наплела, – сразу спросил Миша.
– Я сказала ему, что его рекомендовали как исключительного специалиста, что у нас, в свою очередь, исключительная просьба и предложение.
– Какое, Валюша?!
– Михаил Андреевич, простите, но я сымпровизировала. Сама не ожидала. Я сказала, что мы снимаем кино, и у нас возник ряд вопросов, нужна консультация. Я даже не помню точно, что ещё нагородила ему. Короче, он сказал, что у него есть сорок минут, чтобы встретиться в 14.30.
– Какое кино? Что ты такое нагородила?
– А я его предупредила, что приеду не сама, – сказала, разведя руками, Валентина, – сказала, что приедете вы. А вы главный. Он, конечно, был разочарован, что приеду не я. Но я его успокоила и сказала, что я не могу, мне уже сорок пять и мне тяжело будет к нему подниматься по лестнице. У него пятый этаж. Знаешь, Миша, он всё время шутил и сам над своими шутками посмеивался.
– Ну и как мне с ним теперь разговаривать? – грозно спросил Миша.
– Мишенька, опомнись! Как разговаривать? Какая разница! Речь идёт о Юленьке. Придёшь к нему и поговоришь. Что ж, он не скажет, думаешь? Думаю, скажет. Так что я добилась того, что вы просили. Вам же нужно было срочно. Пожалуйста! – Валентина горько усмехнулась. – А на кино он купился. Все хотят в кино. Я бы тоже купилась. Хорошая вышла ложь. Виртуозная.
– Ну ты даёшь! – только и смог сказать Миша. – Да-а-а…
– Я вам напишу на листочке его адрес, телефон и объясню, как к нему заходить, – сказала, выходя из кабинета, Валентина. Её телефон снова звонил. – Там всё непросто. Надо подъехать, набрать его, и он встретит. Там тайны мадридского двора. Алёо, – последнее она сказала уже другим голосом и в телефонную трубку, закрывая дверь в кабинет.
Миша стоял у своего стола. Он ещё раз посмотрел на список дел и проблем, взял маленький листочек, написал на нём телефон Володи, подписал рядом с номером: «Юлин брат». Через минуту он вышел из кабинета. Валентина говорила по телефону. Она попросила прощения у тех, с кем говорила, прижала трубку к груди и вопросительно посмотрела на Мишу.
– Вот номер телефона Володи, – сказал Миша, почему-то громким шёпотом, будто опасался, что его услышат говорившие с Валентиной неведомые ему люди, – позанимайся, пожалуйста. И ещё. Подними все документы и всю переписку по Петрозаводску. Там опять какая-то возня. Всё, поехал. Поговорю с доктором Горячим и позвоню.
Валентина выразительно кивнула, молча протянула ему листочек с адресом и телефоном доктора, оторвала телефонную трубку от груди и помахала Мише свободной рукой.
– Простите, Бога ради, я уже вас слушаю… – услышал Миша, выходя в коридор.
Он спускался по лестнице и думал, что надо бы узнать, какую Валентине платят зарплату в последнее время, и надо бы эту зарплату увеличить в любом случае.
* * *
Пока Миша ехал на Пятницкую по указанному адресу, он позвонил жене. Аня спросила, что и как, Миша сказал, что всё идёт своим чередом, что про то, как и когда они будут прощаться с Юлей, он узнает к вечеру, что беспокоиться не стоит и что он до сих пор не знает, во сколько вернётся. Аня ответила, что она будет его ждать, попросила его держаться и, по крайней мере, о детях и о ней не беспокоиться.
До Пятницкой Миша ехал долго. Движение было сильное, а значит, медленное. Телефон его, обычно в это время суток звонивший почти беспрерывно, в этот раз не беспокоил его. Миша ехал и вновь и вновь вспоминал свой последний разговор с Юлей у неё на кухне. Он перебирал эти воспоминания и всё пытался найти что-нибудь в Юлином поведении такое, что могло бы хотя бы намекнуть ему на то, что с Юлей было уже не так. На то, что в ней уже просматривалась какая-то тень надвигающегося страшного шага.
* * *
Тогда они сидели у Юли на кухне. За окном шёл довольно холодный майский дождик. Весна сильно запаздывала и всё никак не могла разыграться в полную силу.
Юля говорила, что день рождения прошёл хорошо, что на работе её поздравили весело, дружно и даже сделали остроумную газету, которую она Мише потом обязательно покажет. Она сказала, что ещё пару дней после самого дня рождения её поздравляли, всё несли и несли цветы, и что Миша наконец-то последний, и можно точно закончить принимать подарки, цветы, можно ничего уже не ждать, а жить дальше, как обычно, и что это хорошо. Она сказала, что очень боялась, что ей подарят котёнка или щенка, всех предупредила, чтобы этого никто не делал ни в коем случае, потому что догадалась, что на работе именно это сделать и собираются. Сказала, что не может пока, после своего покойного кота, никакое животное принять у себя в доме и не сможет никого так полюбить.
Тогда она ещё расспросила про Мишины семейные дела, про детей. Сказала, что надо бы ей как-то к Мише заглянуть, всех посмотреть.
Встретила Юля Мишу в своём обычном фланелевом домашнем халате. Была как всегда. К коньяку, что принёс Миша, Юля поставила на стол тарелочку с подсохшим сыром и блюдце, на котором лежала половинка увядшего лимона. Всё это она быстро покромсала ножом. Ещё принесла коробку, очевидно, оставшихся от дня рождения конфет. Всё было как всегда и как обычно. Только телефон Юлин не звонил постоянно, пару раз, буквально, кто-то позвонил, Юля отвлеклась ненадолго – и всё. А раньше, помнил Миша, ей звонили и звонили постоянно.
Они сидели тогда. Юля своим голосом, своим кашлем и хриплыми усмешками быстро Мишу успокоила. Так они сиживали много вечеров в течение многих лет. Выпили. И Миша, как раньше, стал рассуждать, делиться планами, хвастаться. Только Юля так его слушала. И в тот вечер она тоже его слушала внимательно. А Миша был тогда сильно увлечён новой для него темой. Как раз он только начал заниматься дорожной разметкой, уже всё про это знал, понимал и даже был в процессе покупки оборудования.
– Удивляюсь, почему же я раньше этой темой не заинтересовался, – после третьей рюмки коньяку на голодный желудок говорил Миша, Юля курила и слушала. – Это же лежало на поверхности… Ха! Точно! Разметка лежит на поверхности… Да… Это же так просто! Разметка дорог в нашей стране и в нашем климате – это же навсегда. Это работу искать не надо! Да все в очередь ко мне будут стоять. Сколько держится разметка на асфальте? Не знаешь! Конечно, теперь уже полоски на дороге рисуют не краской и не кисточкой. Есть уже очень стойкие материалы, и техника появилась просто фантастическая. И фантастически дорогая, между прочим. Но всё равно, каждый сезон надо разметку обновлять. Климат такой. Да и машин уж очень много! А меньше их не станет, мы не дождёмся. Юля, представляешь, я узнал такую штуку! Оказывается, на Кутузовском или на Ленинградке за год в двух левых полосах движения просто колёсами автомобилей съедается… ну, то есть вытирается, два с половиной – три сантиметра асфальта. Каждый год! Какая там, к чёрту, разметка?! Любая сотрётся, будто и не было. Если зайти на эту тему, а я знаю, как туда зайти, то можно не бояться за спокойную старость. Пока будут дороги, работа будет постоянно. Представляешь?!
– Не представляю, – выпуская дым, сказала Юля. – Ты уже думаешь про спокойную старость? Рановато, дружок!
– Юля, не цепляйся к словам, пожалуйста! Ты всё время так говоришь, будто не понимаешь меня. Я всё время чувствую себя с тобой мальчишкой каким-то. А то, что я тебе рассказал… Я над этим, между прочим, уже давно тружусь, и в этом задействовано много людей и много денег. Это, знаешь, не художественная самодеятельность.
Миша всегда чувствовал, что сам разговаривает с Юлей, как мальчишка, ничего поделать с этим не мог, и ему это даже нравилось.
– Миша, наливай. Наливай и не говори при мне про спокойную старость, для таких разговоров я ещё не готова. Вот разменяю шестой десяток, вот тогда поглядим, на какие разговоры меня потянет. А пока уволь.
Они ещё выпили, ещё о чём-то говорили.
– Ой, кстати, – вдруг встрепенулась Юля, – я тут перебирала твои рисунки. Смешно! Давно их не смотрела. Юношеские, наивные, но есть и несколько хороших. Хочу их даже оформить, вставить в рамки и повесить. Ты не против?
– Да делай с ними, что хочешь, – скривился Миша, – только если ты их тут повесишь, я к тебе вообще приходить не буду.
Все Мишины рисунки студенческого времени и времён репетиций в гараже остались у Юли. Юля их берегла. Миша не рисовал уже давно и не любил свои старые рисунки, в которых было много юношеской романтики, символов и многозначных деталей. Он не хотел их видеть, как не хотел вспоминать свои стихи того же самого периода. Миша знал, что Юля где-то хранит и две его тетрадки с этими стихами.
* * *
Ничего особенного в том разговоре Миша не нашёл и не вспомнил. Он подумал только, что надо бы, наверное, свои рисунки и тетрадки забрать из Юлиной квартиры. Теперь они стали никому не нужны. Миша не думал о том, что они нужны ему. Просто Юля их почему-то берегла многие годы.
Он подъехал по указанному адресу чуть раньше времени. Пятиэтажный некрасивый дом выходил не на улицу, а прятался во дворе. В нужном ему подъезде, на первом этаже, располагались нотариальная контора и риэлтерская фирма. Вывески психотерапевта он у подъезда не нашёл. И подумал, что такой вывески и не должно быть.
Миша посидел, подождал. Он чувствовал волнение и какую-то заторможенность одновременно. Всё, чем была наполнена повседневная жизнь, все многочисленные детали, объекты интереса и внимания, многочисленные люди, новости и международные события, погода, звуки, запахи – всё отступило, притупилось и не отвлекало. Слишком много всего происходило внутри. Миша чувствовал, что начинает уставать от интенсивности переживаний и воспоминаний.
Но назначенное время приближалось, и азарт плюс волнение победили все остальные чувства.
Ровно в 14.30 он набрал телефон психотерапевта. Ему показалось, что сердцебиение будет слышно даже в голосе. Ладони вспотели.
– Да-а-а! Я вас слушаю, – очень жизнерадостно прозвучал в трубке приятный, может быть, только чуть высоковатый, на Мишин вкус, мужской голос.
– Здравствуйте! Юрий Николаевич, вы мне назначили на четырнадцать тридцать. Я у дома.
– Вы весьма пунктуальны. Это очень приятно. Через минуту я спущусь за вами, подходите к двери.
– Спасибо! – робко сказал Миша.
– Пока не за что, – ответил ещё неведомый психотерапевт и отключился.
Миша вышел из машины, подошёл к двери, достал сигареты и хотел закурить. Но психотерапевт, сказав про одну минуту, буквально выполнил своё обещание. Дверь подъезда открылась, и психотерапевт материализовался для Миши в виде довольно молодого, невысокого мужчины с круглым лицом и очень здоровым цветом этого лица. Лицо улыбалось.
Миша успел рассмотреть, что психотерапевт был тщательно выбрит и одет в светлую рубашку и серую, мягкую кофту на пуговицах. Всё было очень аккуратным. В том числе и причёска. Короткие, редкие светлые волосы были бережно причёсаны. Миша сразу подумал, что Юрий Николаевич Горячий – его ровесник или даже моложе его. Мише сразу стало легче.
– Здравствуйте, – сказал психотерапевт, – заходите, пожалуйста.
– Здравствуйте, Юрий Николаевич, – сказал Миша и зашёл в подъезд.
– А вас, простите, как называть?
– Михаил Андреевич. Можно просто Михаил.
Они стали подниматься по лестнице.
– Вы простите за такие сложности, – говорил Юрий Николаевич. – Можно было бы просто зайти и подняться, но у нас существуют такие правила, – слова «у нас» прозвучали особенно значительно, – люди, которые к нам ходят, не должны встречаться друг с другом. Многие этого и сами не желают. Так что я провожаю людей через чёрный ход и сам встречаю, как встретил вас. Такая вот простая и необходимая процедура и специфика. Если вас, конечно, интересуют такие детали. А почему вы так волнуетесь? Не волнуйтесь! Это мне впору волноваться, – сказал Юрий Николаевич и сам себе хохотнул.
Он ещё что-то говорил, пока они поднимались по лестнице на пятый этаж, и слегка запыхался. Юрий Николаевич был самую малость полноват. Но довольно подвижен. В почти чистом подъезде пахло кошками. Этот запах успокоил Мишу ещё больше.
Наконец они поднялись, Юрий Николаевич ключом открыл тяжёлую дверь и пропустил вперёд Мишу, затем зашёл сам. В просторной прихожей стоял маленький кожаный диван, вешалка и было безупречно чисто. В рамках по стенам висели какие-то дипломы и ещё что-то вроде дипломов. В прихожей было несколько дверей. Все были закрыты.
– Проходите, снимайте пальто и проходите, – сказал Юрий Николаевич и открыл перед Мишей дверь, которая была строго напротив входной.
Миша снял своё лёгкое тёмно-серое пальто и остался в костюме, рубашке и галстуке. Он уже давно одевался так на работу, иногда удивляясь тому, как он ловко завязывает галстук и совершает утром выбор пиджака и рубашки совершенно автоматически. Он удивлялся этому, иногда вспоминая, что, казалось бы, недавно у него и пиджака-то не было, не говоря уже про галстуки и десяток пар строгой обуви.
Миша вошёл в просторное, квадратное, наглухо зашторенное помещение. Стены были какие-то коричневые, шторы тоже, письменный стол, кресла и диван тоже коричневые. В помещении было свежо и ничем не пахло. Свет был какой-то вечерний, на стенах не висело ни одной картинки. Это всё Мише понравилось.
– Ну-с, ещё раз здравствуйте, Михаил, – сказал Юрий Николаевич и протянул Мише свою маленькую, аккуратную, и, как выяснил Миша, пожимая её, очень мягкую руку.
– Здравствуйте, – сказал Миша и виновато улыбнулся.
– А вы совершенно не похожи на творческого работника, – всё ещё держа Мишу за руку, сказал психотерапевт, – и ещё мне непонятно, почему вы так волнуетесь. Я не психиатр, не бойтесь, – и он хохотнул, отпустил Мишину руку, указал на кресло перед письменным столом и посмотрел на великоватые для его руки золотые и дорого выглядящие часы, – у нас есть верных тридцать минут. Я думаю, мы многое можем успеть.
Юрий Николаевич прошёл за стол, сел, подтянул к себе листок бумаги, взял ручку и тут же её положил и хохотнул.
– Простите, привычка, – сказал он и снова хохотнул. – Ну-с, мне очень любопытно, кто меня вам порекомендовал, и ещё любопытнее, чем я могу быть вам полезен.
Миша почувствовал, что, несмотря на то что в комнате свежо, он потеет, и на лбу выступили капли. Он выругал себя за отсутствие привычки носить с собой всегда носовой платок и хотел вытереть пот рукой, но Юрий Николаевич опередил его.
– Возьмите бумажный платок, если хотите, – сказал он, открыл какой-то ящик стола со своей стороны и протянул пачку бумажных платков Мише.
– Спасибо, – Миша взял пачку, вынул платок, развернул его и долго вытирал лоб и нос. Он собирался с мыслями и духом, а Юрий Николаевич ждал и улыбался.
– Простите… – начал Миша, замялся и коротко откашлялся, – мне… и не только мне одному очень нужна ваша помощь, – он опять остановился, попробовал смотреть в глаза Юрию Николаевичу и не смог. – Поверьте, если бы не ужасная трагедия и не необходимость с вами срочно встретиться…
Простите, я очень боюсь, что после того, что я вам скажу, вы не станете со мной разговаривать.
– А вы не бойтесь, – услышал Миша, – то, что вы не кинематографист, мне уже понятно. Но мне всё ещё любопытно, зачем дама по имени Валентина обманула меня и что вас ко мне привело, – звучал голос вполне спокойно.
– Простите, пожалуйста, за эту ложь. Я не хотел к вам попадать обманным путём, но срочность и трагические обстоятельства вынудили… Это не я придумал насчёт кино… Это, конечно, дикая выдумка и очень некрасиво…
– Если вы хотите что-то узнать о ком-то из моих клиентов, то вам придётся немедленно уйти. Немедленно! – это прозвучало очень холодно и решительно.
– Простите! – Миша чуть повысил голос и всё-таки поднял глаза. – Дело в том, что одна ваша пациентка позапрошлой ночью совершила самоубийство.
Возникла пауза, лицо Юрия Николаевича практически не изменилось, только глаза его слегка прищурились и губы напряглись.
– Вы меня хотите в чём-то обвинить? Что вы себе позво… Кто она? Как её зовут? Боже мой… – теряя суровость, сначала медленно, а потом быстрее заговорил Юрий Николаевич, – это действительно трагедия. Как её имя? Не тяните…
– Ещё раз простите, – пользуясь моментом, быстро заговорил Миша, – вы, может быть, её не вспомните сразу, она бывала у вас давно. В июне. Я знаю, что она приходила к вам всего несколько раз, а то и меньше. Так что вашей пациенткой она в полной мере не была.
– У меня нет пациентов. Я же вам сказал, я не психиатр. У меня клиенты, – резко отреагировал Юрий Николаевич, – всё равно, скажите имя.
– Юлия Николаевна Гордеева, – почти выпалил Миша, – это очень важно. Она ушла из жизни позапрошлой ночью, никакой записки не оставила…
– Остановитесь, – оборвал его Юрий Николаевич, – хватит. Вы хотите, чтобы я помог вам выяснить причину её самоубийства? Наверное, совесть вас мучает, кто вы ей? А?! Да это не важно, – его голос очень изменился, стал резче и выше. И лицо его заметно покраснело. – Даже если бы я что-то знал или догадывался, вам бы я ничего не сказал, особенно после такой наглой и вероломной выходки и лжи. Но сказать мне вам нечего! Такой клиентки у меня не было. Возможно, если бы она моей клиенткой была, то мы с вами не познакомились бы, и всё было бы хорошо.
– И всё же простите, но мне достоверно… – начал Миша.
– Ай, бросьте вы, – махнул на него левой рукой Юрий Николаевич. Часы его сверкнули при этом. – Помню я вашу Юлию Николаевну Гордееву. Она пришла ко мне один раз, пробыла здесь меньше пятнадцати минут. Была очень напряжена, дерзко шутила, не стала отвечать на стандартные и обычные вопросы, язвительно извинилась и ушла. Это всё. И об этом я сказать могу. И слава богу, что мне больше нечего вам сказать, и это правда. А теперь уходите. Ко мне скоро придёт клиент. Хороший, честный и порядочный человек. Мне нужно успокоиться. А вы меня рассердили и оскорбили своим…
– Но как же вы запомнили её имя, если она была у вас давно и только раз, – искренне удивился и не поверил сказанному Миша.
– Во-первых, это профессиональные навыки, во-вторых, Юлия Николаевна Гордеева и Юрий Николаевич Горячий – довольно созвучно, в-третьих, как мне ни горько это вам сказать, ваша Юлия Николаевна, не знаю, кем она вам приходится, вела себя довольно оскорбительно. Вот! Я вам сказал больше, чем был должен, и намного больше, чем собирался. Но я немного отыграюсь. – Юрий Николаевич встал, Миша тоже. – Никакой срочности в том, что вы хотели узнать, нет и быть не может. Вы просто хотите срочно успокоиться. Хотите снять с себя вину и успокоиться. Не выйдет! Я вам в этом не помощник. Прощайте.
– Ещё раз простите, – выходя в прихожую, сказал Миша, – но вы не правы.
– У вас, наверное, все, кроме вас, не правы, – услышал он, уже надевая пальто.
Миша хотел выйти на лестницу, быстро спуститься и выскочить на воздух, но входная дверь была закрыта. Возникла нелепая заминка, пока Юрий Николаевич шёл к двери, позвякивая ключами, и долго, сопя, открывал дверь. Они молчали. Дверь наконец открылась.
– Ещё раз простите, – быстро сказал Миша, вышел в дверь и побежал по лестнице вниз. Дверь за его спиной сразу гулко закрылась.
Он выбежал из подъезда, беззвучно прошевеливая губами ругательства, сел в машину, выехал из двора, и только остановившись на первом светофоре, задумался, куда ему ехать. Пока горел красный сигнал, Миша ничего придумать не смог. Он проехал по улице немного, увидел свободное место и остановился. Всё это время он страшно ругал про себя и Юрия Николаевича, и всех психотерапевтов вместе.
«Сволочь, сволочь, – думал Миша и даже ударил по рулю рукой. – Высокомерный козёл! Что он понимает? Этакий, блядь, гений! Насквозь он всех видит! Обидчивый какой! Обманули его, видите ли! Профессиональные навыки у него, специфика у них, сссука!»
Миша стал искать сигареты, но сначала нашёл в кармане брюк пакет с бумажными носовыми платками. Он захотел их немедленно выкинуть в окно и даже окно открыл, но не выкинул. Миша достал один платок, пачку бросил на соседнее сиденье и стал вытирать лицо, а потом руки.
«А он ведь, падла, прав! Прав этот Юрий Николаевич, – думал и думал Миша. – Успокоиться я хочу. Успокоиться, и срочно. Только чего в этом плохого-то? А?! Юрий Николаевич, чего тут плохого? А вот насчёт совести, тут уж вы ошибаетесь! Чёрта с два вы тут правы! Тоже мне, усовестил! Как глупо! Как глупо всё!» – Миша наконец нашёл сигареты и немедленно закурил, хотя в машине обычно он не курил никогда из-за жены и детей, из-за запаха, из аккуратности и стремления курить поменьше. «А я-то, я-то куда полез? Тоже мне частный детектив! Мямлил там перед ним: «Это нужно мне, и не только мне», «Это не я придумал про кино», – Миша, вспоминая свои слова, даже состроил жалкую рожу. – Да, мне это нужно! Только мне, и никому больше. И ещё оправдывался, как пацан, как дурак».
Миша курил, выпускал дым в открытое окно и стряхивал туда же пепел. Ему было очень тошно. Ещё ему было ясно, что ничего нового он не узнал, и все его надежды оказались совершенно напрасными. Но в данном случае отсутствие информации не было информацией. Он чувствовал, что уязвлён, что не прав, но не понимал, в чём именно не прав. Ещё он отдавал себе отчёт в том, что этот психотерапевт ему не понравился, но ничего плохого он не сделал ни ему, ни, как выяснилось, Юле. Он вообще ничего плохого не сделал. Просто он, Миша, сам полез туда, куда не лазил никогда, вот и получил сразу. Миша и сам себе в этой ситуации не нравился. Но круглое лицо, голос и золотые часы Юрия Николаевича ему не нравились сильнее. Он не мог справиться с этим. А главное, он чувствовал, что тревога его усилилась многократно. Эта тревога становилась почти страхом. И Миша, спасаясь от страха, думал о другом.
«Часы золотые нацепил! – продолжал ругаться про себя Миша. – Кому он и что хочет этим сказать? Мол, посмотрите, какой я успешный психотерапевт и у меня такие профессиональные навыки, блядь, что я могу купить себе такие вот часы… Так? Или, посмотрите, какие мне подарки делают за мою специфику… Ой!.. Ну всё, всё, хватит об этом… А Юля сразу этого деятеля поняла. Юля всё-таки Юля! Как он сказал: дерзко шутила? Представляю! Конечно, он её запомнил! Созвучные имена?! Куда ему до неё! Ой, какой ужас…»
И тут горе наконец настигло Мишу. Он вдруг понял, что думает про Юлю как про живую. Что он всё время думает про неё как про живую, но попавшую в страшную беду. А тут Юлина смерть, Юлино отсутствие и безвозвратность открылись ему всецело. Он закрыл лицо руками и зарыдал почти без слёз.
* * *
Через какое-то время Миша сидел в кафе. Он просто увидел, что рядом с тем местом, где он остановился, есть кафе, самая простая кофейня. Он почувствовал, что страшно хочет пить, оставил машину на месте и зашёл в кафе. Сначала он выпил стакан воды, а потом заказал себе кофе и молока.
В кафе были люди, но немного, музыка играла, но негромко. Миша позвонил Валентине, быстро сообщил, что сообщить ему, в общем-то, нечего. Сказал про то, что узнал, и что вопрос с психотерапевтом закрыт.
– С Владимиром Николаевичем я созвонилась, – сказала, огорчённая услышанным, Валентина.
– С каким Владимиром Николаевичем? – удивился Миша.
– С Юлиным братом…
– А-а, с Володей! Понял. Ну и?
– И Юле на работу тоже звонила, и со следователем удалось связаться. Я кое-кого к этому подключила, и со мной секретничать не стали. Вкратце, информация следующая: уголовное дело по факту Юлиной смерти не заведено, и заводить его не собираются, всё ясно и очевидно. Самоубийство! Каких-то фактов, говорящих о доведении до самоубийства, у них нет, и искать они их не хотят. У них, мол, и без этого много работы. Там будут какие-то ещё формальности, но ничего для нас интересного у них нет. И точно не будет. С этим всё.
– Ясно, Валюша. Ещё что?
– Похороны завтра в одиннадцать.
– Как, уже? Так скоро?
– Мишенька, это нормально. И даже хорошо. Это уже с её работы договорились. Министерство всё-таки. Отдают Юлю без долгих экспертиз. А так бы её долго могли мучить. Панихиды у неё на работе решили не делать. Из-за действий милиции о причине смерти стало всем известно. В общем, решили похоронить тихо и скромно. Я подсмотрела у тебя на столе, на листочке имя Борис Львович. Прости, я с ним связалась.
– Зачем? Это уже самодеятельность! Ты ему ничего, надеюсь, не нагородила?
– Миша! Я не дура. Надеюсь, ты это понимаешь. Просто он единственный, с кем можно было хоть о чём-то говорить. А то там тётки какие-то охают, да охают. А он очень конкретный человек. Не обижайся. И не думай, я по твоим бумажкам не шарю. Могу продолжать?
– Продолжай, – начиная сердиться, строго сказал Миша.
– С похоронной фирмой я созвонилась. Там всё очень чётко и всё очень толково. Отработано всё до мелочей. Осталось обсудить детали, но для этого нужно поговорить с Владимиром Николаевичем, ну, и с тобой посоветоваться. Пока гарантом оплаты я назвала тебя. Их это устроило. Все нужные документы, все формальности они сделают. Я занимаюсь. Совершенно не волнуйся. К вечеру вообще всё будет готово.
