Евгений Толстых
Пятая колонна. Made in USA
Вот и мы сегодня удивляемся. Русская история изобилует образами сильных, мудрых, справедливых людей, имена которых теряются в сонме чужих героев. Да и не героев вовсе, а выдуманных фантомов, стирающих в памяти дыхание подлинных вершителей судеб нашей Родины.
Наш выдающийся историк Иван Егорович Забелин писал: «Всем известно, что древние, в особенности греки и римляне, умели воспитывать героев… Это умение заключалось лишь в том, что они умели изображать в своей истории лучших передовых своих деятелей, не только в исторической, но и в поэтической правде. Они умели ценить заслуги героев, умели различать золотую правду и истину этих заслуг от житейской лжи и грязи, в которой марается. Они умели отличать в этих заслугах не только реальную и, так сказать, полезную их сущность, но и сущность идеальную, то есть историческую идею исполненного дела и подвига, что необходимо и возвышало характер героя до степени идеала».
Трудно сделать шаг, переступив через тернии лжи к возвышающей нас правде. Этот шаг стоит немалых трудов, наверное, и отказа от призрачных, но легко доступных удовольствий. Но его надо сделать!
А не получается! Как в басне – «Уж сколько раз твердили миру…»
Изучение творчества М.Ю. Лермонтова в школе часто начинается и заканчивается стихотворением «Прощай немытая Россия». К тому же, изучение его наизусть обязательно для школьников уже нескольких поколений. Это привело к тому, что если и не все восемь строк, то слова «немытая Россия, страна рабов, страна господ», ставшие мощным идеологическим штампом, знают практически все.
У Лермонтова не счесть гениальных творений, просто не сравнимых по уровню с упомянутым «шедевром», но в школьную программу включены вовсе не они, а именно этот! Кривоватый слог, убогие образы и полное отсутствие глубины, столь характерной для Лермонтова.
Хуже произведения для представления его творчества подобрать сложно. Поэтому есть основания полагать, что основной целью появления сего стишка в учебниках и его массового тиражирования были не литературные достоинства, а его откровенная русофобия. А это – акт грамотной идеологической войны.
Это, с позволения сказать, произведение разительно отличается от прочих стихотворений Лермонтова тем, что не существует никаких прямых доказательств, что оно принадлежит именно ему, а не другому человеку. То есть вообще никаких!
Есть только тысячи раз произнесенное утверждение, которое от многократных повторений приобретает в массовом сознании статус истины.
Поэтому, согласно требованиям научности, сторонники «лермонтовской версии» должны доказать принадлежность сомнительного произведения именно Михаилу Юрьевичу. Но они этого делать не хотят, ссылаясь на… научную и литературную традицию, которую сами же создают. За аргумент обычно выдаются истерики и доводы вроде ссылки на мнение Короленко где-то от 1890 г (полвека после смерти Лермонтова). Кому-то зачем-то очень нужно, чтобы дети с малых лет считали Родину «немытой» и убогой. А что мытое-то, то есть, чистое? Может быть Персия, Индия или Китай? Ни в коем случае. Чистое и прогрессивное – Запад, ясное дело, с него пример надо брать, а то и молиться на него.
В таком случае цель изучения произведения – вовсе не познакомить детей с лучшим образцами великой русской литературы, а совершенно другая – утвердить в сознании молодого поколения русофобский штамп. К тому же, если гениальный литератор так отзывался о России, она, наверное, и в самом деле убогая, омерзительная и дурно пахнущая?!
А ведь напиши честно: «стихотворение неизвестного поэта конца XIX в.» – и весь ореол величия с фальшивки слетит моментально. Кому он нужен, стишок, не будь он приписан Лермонтову?
Литературоведами давно с весьма высокой вероятностью установлено, что стихотворение “Прощай немытая Россия» не принадлежит Лермонтову и его автором является совершено другой человек.
Вот основные признаки этого:
• нет автографа автора (оригинала);
• произведение впервые «обнаружилось» через 32 года после гибели поэта, а в печати появилось только 1887 году;
• анализ стиля показывает полное несоответствие стилю Лермонтова. Так кривые образы «голубые мундиры», «паши» не встречаются нигде более;
• определён наиболее вероятный истинный автор – поэт-пародист Дмитрий Минаев, ярый антипатриот и антигосударственник, русофоб, активно писавший свои пародии и эпиграммы как раз в тот период, когда «стихотворение нашлось». Именно для него характерны подобные стилистические обороты.
Склочник и алкоголик Минаев не скрывал своей ненависти к русским классикам – сам он не мог тягаться с ними талантом, собственные стихи его были безнадёжно слабы, но амбиции непомерны.
Этого литературного клоуна уже никто и не помнит. И не вспомнил бы, если бы не его старая фальсификация, пригодившаяся… политическим шарлатанам.
Якобы была попытка ввести стихотворение в школьную программу в 20-е годы, но в начале 30-х, когда Сталин стал набирать силу, оно исчезло оттуда вместе с многими другими русофобскими виршами.
Первый массовый «вброс» произошел в 1961 году, при Хрущёве. В среде литературоведов ходят слухи, что публикацию «продавили» из ЦК КПСС через Академию наук. Конечно, кто именно стоял за идеей этой «операции», кто заставил ввести стихотворение в полный сборник сочинений, сделав, таким образом, его литературным каноном, до сих пор неясно.
Однако, есть подозрение, что составители школьной программы, как, впрочем, и «лоббисты» из ЦК… как бы это поделикатнее сказать… были не совсем самостоятельны в принятии решения. «Нужно рецензировать новые биографии русских писателей и исследования по русской литературе, даже если в них нет политического содержания»… Помните, откуда этот… «стишок»? Это один из пунктов хранившегося в архиве Г. Трумэна документа «Психологическое наступление против СССР» от 10 апреля 1951 года. Работает! И еще как. Об этом мы расскажем в отдельной главе, посвященной управлению школьным и высшим образованием по заветам… Ленина – Сталина? НЕТ! Ушинского – Макаренко? НЕТ! Даллеса – Донована. А пока – к «истокам».
Книжечки2 и картинки
Начнем с литературы. Николай Яковлев в своей знаменитой книге «ЦРУ против СССР» приводит замечательный пример того, с чего начиналось идеологическое вторжение в СССР в рамках объявленной «холодной войны».
«Ныне, когда от начала описываемых событий нас отделяет более двадцати лет (уже почти 40. – Авт.), истоки «инакомыслия» в СССР выразители настроений этой ничтожной кучки изображают в лирических тонах освобождения от «идеологии». В 1978 году Синявский, давно отбывший наказание за антигосударственную деятельность и выехавший из СССР, затеял издание в Париже крошечного журнальчика «Синтаксис». Первый номер он посвятил Гинзбургу, который, если верить Синявскому, невинно пострадал. И в нем указал генезис «самиздата» – нелегальные пасквили, которые «инакомыслящие» распространяли среди своих. По «Синтаксису», дело начиналось неожиданным открытием «того простого факта, что поэзия, существующая без разрешения, может быть без разрешения напечатана. Так начинался „самиздат“, хотя еще и не было в ходу это слово. Книжки стихов, собранных Александром Гинзбургом, остались памятником поэтического опьянения конца пятидесятых годов. Александр Гинзбург – судьба его известна – от поэтических сборников перешел к составлению и изданию „Белой книги“. „Самиздат“ пророс „Хроникой“. Но начинался он со стихов».
Здесь уместен небольшой экскурс в историю.
Американский исследователь Дж. Гэддис в 1978 году обнародовал открытие: оказывается, основателем «самиздата» является Дж. Кеннан-старший, приходящийся дядей нынешнему. В конце XIX столетия дядя немало путешествовал по России, особенно интересуясь царской каторгой и ссылкой. По возвращении в США он «разъезжал по всей стране, зачаровывая аудитории своими лекциями о русских тюрьмах, которые он часто читал, одетый каторжанином и позванивая кандалами. Его многочисленные работы вызвали негодование в значительной части мира, включая Россию, где их передавали тайком из рук в руки – то была ранняя форма „самиздата“».
Но вернемся к современности. Сборники Гинзбурга именовались «Синтаксисом», но воспроизвести их содержание как по соображениям соблюдения нравственности, так и по причине соразмерного порнографии грязного политического содержания, совершенно невозможно. Синявский примерно в те годы начал печатать на Западе свои «самиздатовские» антисоветские пасквили, спрятавшись под псевдонимом Абрам Терц. Совершенно естественно, что ему тогда и по сей день рифмоплетство, подбиравшееся Гинзбургом, было милее всего. Главное – «свобода творчества», а вот на Руси ее никогда не было. Ни теперь, ни прежде. Взять хотя бы Пушкина. В самом деле, разъяснил Абрам Терц в книге «Прогулки с Пушкиным», выпущенной на Западе в 1975 году, разве мог внести что-либо приметное великий русский поэт по сравнению с тем, что одобряли Гинзбург и Синявский?!
Пушкинское наследие – любовь к родине, гражданственность – бесценный дар нашего народа! С этим Пушкин вошел на века в отечественную и мировую литературу. Об этом ни слова. Вот каким оказывается Пушкин по Абраму Терцу: «Если… искать прототипа Пушкину в современной ему среде, то лучший кандидат окажется Хлестаков, человеческое alter ego поэта… Как тот – толпится и французит; так Пушкин – юрок и болтлив, развязен, пуст». «Кто еще этаким „дуриком“ входил в литературу?» «Пушкин, сколотивши на женщинах состояние, имел у них и стол, и дом». «Жил, шутя и играя, и… умер, заигравшись чересчур далеко». «Мальчишка – и погиб по-мальчишески, в ореоле скандала». «Ошалелый поэт». Роман «Евгений Онегин»? Абрам Терц бросает: «Пушкин писал роман ни о чем»… сближал произведения Пушкина с адрес-календарем, с телефонной книгой. «Вместо описания жизни он учинил ей поголовную перепись». А в чем же цель творчества Пушкина? Абрам Терц: «Без цели. Просто так, подменяя одни мотивы другими: служение обществу – женщинами, женщин – деньгами, высокие заботы – забавой, забаву – предпринимательством». «Что ни придумал Пушкин, позорься на веки вечные – все идет напрокат искусству».
Глумление над Пушкиным Абрама Терца не самоцель, а приступ к главной цели: «С Пушкиным в литературе начался прогресс… О, эта лишенная стати, оголтелая описательность XIX столетия… Эта смертная жажда заприходовать каждую пядь ускользающего бытия… в горы протоколов с тусклыми заголовками: „Бедные люди“, „Мертвые души“, „Обыкновенная история“, „Скучная история“ (если скучная, то надо ли рассказывать?), пока не осталось в мире неописанного угла… Написал „Войну и мир“ (сразу вся война и весь мир!)». Бойкий Абрам Терц единым махом мазнул по всей великой русской литературе, все выброшены – Пушкин, Достоевский, Гоголь, Гончаров, Чехов, Толстой. Не выдержали, значит, «самиздатовских» критериев. Сделано это не только ввиду мании величия Абрама Терца, ведь он тоже претендует на высокое звание «писателя», а с очевидной гаденькой мыслишкой – хоть как-то расчистить плацдарм, на котором возвысятся некие литературные столпы, свободные от «идеологии», угодные ЦРУ и Абраму Терцу. Дабы новоявленные «гении» выглядели рельефнее.
Давайте перешагнем через исторический этап, обозначенный «хрущевской оттепелью» и «брежневским застоем». «Перестройка» – вот тот самый событийно-временной отрезок, на котором процесс замены существовавших веками культурных основ на «заморские обновки» приобрел беззастенчивый размах. И даже в художественной литературе – жанре громоздком, неповоротливом и где-то консервативном. Впрочем, почему «даже»? В первую очередь!
Но для начала оговоримся: писателей в нашей стране власть… любила? Нет, гораздо больше! Власть… ЧИТАЛА то, что выходило из-под пера «властителей дум», и делилась своими впечатлениями с народом. Конечно, делилась по-своему, но читали все – от Бенкендорфа до Сталина.
Надо сказать, что Иосиф Виссарионович очень много времени посвящал именно «инженерам человеческих душ». По сравнению с другими правителями – непропорционально много времени. О том, какое внимание уделялось писателям показывает хотя бы то, что принимались постановления ЦК ВКП(б) (!), на тот момент – высшего органа власти, направленные на анализ творений отдельных авторов. Так в постановлении «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» (1946) критиковалось творчество А.А.Ахматовой и М.М.Зощенко.
Но С. Михалков, А. Твардовский, В. Панова, А. Толстой трижды становились лауреатами самой почетной награды того времени – Сталинской премии. А Константин Симонов получал этот знак отличия шесть раз! Вряд ли писатели других стран могли похвастать таким вниманием к своей личности со стороны власти. Ну скажите, в какой стране, в какую эпоху литературный персонаж получал государственную награду? И не на страницах книги! Сталинской премией третьей степени был награжден один из героев повести Всеволода Кочетова «Журбины» – модельщик Виктор Журбин, за изобретение станка «Жускив-1».
Руководители СССР искренне верили в силу литературы, в силу искусства. Это была национальная традиция! Так или иначе, тогдашняя власть воспринимала художников всерьёз. А для художника нет ничего страшнее равнодушия! Похвала – хорошо. Критика – плохо. Равнодушие – просто смертельно.
Уместно отметить, что не только в строгости держали писательский цех за исключением небольшой группы приближенных. Писателей награждали премиями, они получали большие гонорары, да и в творческом плане не были так зажаты, как принято думать сейчас. Ведь именно Сталин освободил писателей от оголтелого преследования со стороны всяких ЛЕФов и Пролеткультов. И если мы вспомним произведения, вышедшие в 1920-е – 1950-е годы, вспомним имена творивших тогда авторов, поймём, что не всё было так уж плачевно на «литературном фронте», как хотят показать нынешние критики, предпочитающие видеть мир исключительно в оплаченных тонах. Сегодня это – оттенки зеленого.
Регулярно печатавшемуся писателю, являвшемуся членом творческого Союза, помимо весомых гонораров, были доступны и другие социальные и символические отличия – особая очередь на жилье, предоставляемое как правило в престижных городских районах, летние дачи и право пользования многочисленными Домами творчества, поездки за границу, вообще, чрезвычайно высокий социальный статус, которые делал фигуру литератора – фигурой власти, и потому привлекательной для подражания; фигурой, имевшей право транслировать собственные взгляды и ценности. Престиж писательской профессии в советском обществе был настолько велик, что буквально по пальцам можно перечислить тех, кто, обладая всеми льготами и привилегиями официального писателя, отказывался от них, не имея на то достаточных причин.
К началу перестройки число бывших членов Союза писателей, решившихся на эмиграцию или (что было, правда, куда реже) перешедших в андеграунд, несомненно росло. (Напомним: андеграунд – течение в современном искусстве, характеризующееся неприятием господствующих эстетических норм и идеологий, социальных и художественных традиций, нередко эпатажем публики и бунтарством). Росло еще и потому, что пространство советской литературы, как пространство потенциального успеха, неуклонно теряло свою привлекательность. Сам успех на советском социальном поле с появлением «ветров перемен» приобрел отчетливо двусмысленный характер – репутация заслуженного советского писателя была неотделима от клейма… идеолога репрессивного режима. О чем бы он ни писал: от хроники революционных походов до рекомендаций по разведению аквариумных рыбок. Поэтому те, кто не желал попасть в «обслугу тоталитаризма», оказывалось перед выбором: не отказываясь от общих привилегий писательского цеха (квартиры, дачи, гонорары), шагать под флагом той или иной группы, символические ценности которой объявлялись на сегодня особенно востребованиями. Как на бирже: какие взгляды нынче в цене? Либеральные? Заверните! Как говорится, хочешь жить – умей втереться!
В начале «гласность», а затем и полная отмена политической цензуры, «демократизация», «плюрализм», провозглашенные сверху в качестве новых норм общественного и культурного быта, привели к смене икон и образов как в жизни, так и в литературе.
Толстые журналы начали активную публикацию произведений советских писателей, созданных в семидесятые годы и ранее, но по идеологическим соображениям тогда не напечатанных. Так были опубликованы романы: «Дети Арбата» А. Рыбакова, «Новое назначение» А. Бека, «Белые одежды» В. Дудинцева, «Жизнь и судьба» В. Гроссмана и другие.
Лагерная тема, тема сталинских репрессий – рассказы В. Шаламова, проза Ю. Домбровского широко публикуются в периодике. «Новый мир» напечатал и «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына.
Поднятая в те годы на вершину литературной славы, сегодня, через призму произошедшего со страной, эта «тема» оценивается иначе.
«Шаламов, Солженицын – писатели, которые получили сроки, в которых сами виноваты …Описывать быт лагерей – много ума не надо? Эти люди вылезли в писатели на самой грязной теме. Каюсь, мне попалась книжка про «Гулаг», кто-то выбросил в подъезде. Я этот позор Солженицына бросил читать уже на 21 странице. Что-то не известно, чтобы какой-нибудь немец прославился на описаниях фашистских лагерей. И никто там не ставит подобные фильмы. А наша лагерная мразь выволокла на весь белый свет всю грязь и измазала свою собственную страну так, что весь мир на нас смотрит ненавистными глазами. За создание такого образа страны нужно без суда вешать» (info@post.km.ru. Спецпроекты 29.08 2013).
Такие «рецензии» сегодня в Интернете – не редкость. Почему сегодня? Да потому что, во-первых, тогда Сеть только зарождалась, а опубликовать подобное мнение не отважилось бы ни одно печатное издание.
Хотя «мнения» были уже тогда.
«Брандт постоянно напоминал Брежневу: «Не представляю, как будут строиться наши отношения, если с писателем Солженицыным произойдет трагедия». Андропов же, озабоченный деструктивной ролью писателя, тем не менее, всячески стремился избежать репрессивного решения проблемы, надеясь, что Брежнев найдет способ заставить партийных идеологов искать компромисс с писателем. Он знал, что в противном случае решение проблемы будет переложено на КГБ и неизбежно столкнет его с интеллигенцией. С этим он не мог согласиться, так как в его плане преобразований интеллигенции отводилась главная роль. К тому же он читал произведения писателя и считал, что патологического антисоветизма у него нет» (Синицин И. Андропов вблизи. М., 2004. С. 225).
Насколько был прав Андропов, трудно сказать. Скорее всего, он исходил не из «антисоветизма» писателя, а из политических соображений.
Вот как оценивал солженицынский «Архипелаг ГУЛАГ» заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС Черняев: «На примере Солженицына реально чувствуешь, что такое классовая ненависть и что опять (как в 1919–1921 и 1929–1931 гг.) может произойти, если дать ей возродиться в массе. Ведь он дошел до того, что объявил власовцев – действительно, самое отвратительное и мерзкое явление войны, и не только войны – идейными героями, превозносит их службу нацизму, преклоняется перед их «подвигами» и проч.» (Черняев… С. 83).
При этом надо учесть, что Черняев, кстати, добровольцем ушедший на фронт, относился к либеральному крылу аппарата и впоследствии стал помощником Горбачева.
Как решить проблему Солженицына, не знал никто. Приближался визит Брежнева в ФРГ, что еще больше обостряло проблему.
Солженицын. Участник Великой Отечественной войны, офицер-артиллерист. За критические отзывы о Сталине в письмах товарищу был осужден как противник советского строя. Стал печататься при Хрущеве, его повесть «Один день Ивана Денисовича» как символ «оттепели» выдвигалась на Ленинскую премию в области литературы. Был связан с либеральными писателями, группировавшимися вокруг редакции журнала «Новый мир», который редактировал поэт Александр Твардовский. Через писателя Илью Эренбурга и его секретаря Наталию Столярову познакомился с Наталией Светловой, ставшей его женой. Столярова была дочерью Натальи Сергеевны Климовой, которая состояла членом террористической партии эсеров-максималистов, участвовала в покушении на премьер-министра России Столыпина (взрыв дачи на Аптекарском острове; погибло 25 человек, десятки ранено). Она была осуждена на каторгу, откуда бежала за границу, вышла замуж. Ее дочь, Наталья Ивановна родилась в 1912 году в Италии. В молодости жила в Париже, встречалась с И.А. Буниным, Н.А. Бердяевым, А.Ф. Керенским, Д.С. Мережковским, П.Н. Милюковым, Б.В. Савинковым. Была подругой сына Савинкова, потом – поэта Бориса Поплавского. Закончила Сорбонский университет. В 1934 году уехала в СССР, через три года была арестована, провела в заключении девять лет. Дочь Эренбурга, учившаяся в университете вместе со Столяровой, порекомендовала ее отцу в качестве секретаря.
Летом 1968 года Столярова познакомила Солженицына с Натальей Дмитриевной Светловой (как с его будущей «молодой энергичной помощницей»).
Светловой было 29 лет; закончила механико-математический факультет МГУ, училась в аспирантуре МГУ, была спортсменкой, альпинисткой, победительницей двух юношеских чемпионатов СССР по гребле. Ее мать была дочерью Фердинанда Юрьевича Шенфельда (Светлов – псевдоним). До революции был эсером, в 1918 году вступил в партию большевиков. Перед арестом в 1938 году занимал значительный пост в системе советской пропаганды – заместитель директора ТАСС. Умер в заключении.
Эта историческая линия (эсеры были люди идейные, героические, разрушительные), неслучайна в судьбе Солженицына.
Как и масонская – через Игоря Кривошеина, сына Александра Васильевича Кривошеина, министра в правительствах Столыпина, В.Н. Коковцева и генерала Врангеля. И.А. Кривошеин имел несчастье вернуться после войны в СССР, был арестован, оказался в марфинской «шарашке». Он был масон высоких степеней. Также был масоном Вадим Андреев, сын известного писателя Вадима Андреева. Его дочь Ольга Карлайл содействовала изданию за рубежом романа «В круге первом», а его сын Александр вывез из СССР за границу рукопись «Архипелага ГУЛАГ». Также О. Карлайл активно содействовала присуждению Солженицыну Нобелевской премии. Посредством ряда представителей русской интеллигенции первой волны (почти все – масоны), а некоторые – французские дипломаты в Москве, Солженицын получал разностороннюю поддержку.
Далее надо принять во внимание, что все русские эмигрантские издательства, выпускавшие книги Солженицына, финансировались американскими спецслужбами как боевые площадки «холодной войны». При помощи Вильяма Одона, помощника военного атташе посольства США (впоследствии консультант советника президента США по национальной безопасности Збигнева Бжезинского, директор Национального агентства безопасности США), была вывезена важная часть архива Солженицына.
В 1964 году Солженицын предложил писателю и бывшему зэку Варламу Шаламову совместно написать «Архипелаг ГУЛАГ», но тот потребовал гарантий, что «это не провокация КГБ и не заказ ЦРУ». Солженицын ничего не ответил. Потом Шаламов сказал: «Пешкой в игре двух разведок я быть не хочу».
В 1988 г. тот же «Новый мир», спустя тридцать лет после создания, напечатал опальный роман Б. Пастернака «Доктор Живаго». Внимание критиков и читателей было приковано исключительно к ним. Журнальные тиражи достигали небывалых размеров, приближаясь к миллионным отметкам. Анонсы и обсуждения «новинок из архивов» заполонили страницы газет и журналов.
Сегодня газеты более откровенны и содержательны.
Как пишет The Washington Post, роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго» был одним из инструментов пропаганды, которую США вели против Советского Союза.
Литературным агентом Пастернака было Центральное разведывательное управление США, которое открыло широкой публике этого автора и этот роман, да к тому же еще поспособствовало присуждению Пастернаку Нобелевской премии. Более того, «Доктор Живаго» стал одним из пунктов масштабной секретной программы ЦРУ по распространению книг «План Маршала для ума». В ее рамках в странах Варшавского договора с 1958 по 1991 год были распространены порядка 10 миллионов книг и периодических изданий.
«Публикации дают представление о продуманном плане по достижению цели без причинения вреда иностранным партнерам и Пастернаку, – говорится в пресс-релизе американского ведомства по случаю опубликования секретных файлов. – После публикации «Доктора Живаго» на русском языке в 1958 году Пастернаку была присуждена Нобелевская премия по литературе, популярность книги достигла небес, а бедственное положение Пастернака в Советском Союзе привлекло внимание мировых СМИ».
Это сотни страниц документов, большинство из которых носили гриф «секретно». Объем этих бумаг куда больше, чем сам роман. Из их анализа следует, что в этой отнюдь не рядовой операции американской разведки были задействованы все силы и средства ЦРУ. Ее курировал сам директор ЦРУ Ален Даллес.
Сотни страниц донесений, справок, указаний, докладов, резолюций. Несмотря на то, что имена, клички, фамилии и «явки» старательно вымараны, чтение довольно любопытное, – пишет исследователь Рыбас в книге «Громыко» из серии ЖЗЛ.
Из документов следует, что «литературоведы в штатском» из Лэнгли очень быстро не только получили информацию о романе и его содержании, но поняли, какой эффект может дать его издание, прежде всего на русском языке. Здесь стоит напомнить, что основной задачей ЦРУ в то время в отношении СССР являлась работа по подрыву общественных устоев. В одном из секретных документов, озаглавленном «История рукописи «Доктора Живаго», говорится о том, что в июне 1956 года Пастернак «передал манускрипт представителю итальянского коммунистического издателя Джанджакомо Фертлинелли и еще двум гостям из-за рубежа». Представителем издателя был итальянский коммунист-журналист Серджио д`Анжело, который появился в Москве в 1956 году, когда уже возникли сложности с публикацией романа в СССР.
Не исключено, что этот итальянский коммивояжер был также связан с ЦРУ. Сам он утверждал, что был у Пастернака с русским коллегой, и автор сразу отдал им рукопись романа. Так или иначе, манускрипт вскоре оказался в Лэнгли, и там принялись разрабатывать план издания романа. Причем руководство ЦРУ требовало от своих агентов, чтобы первое издание «Доктора Живаго» увидело свет именно в Европе и только затем – в США.
Впрочем, ЦРУ ставило отнюдь не камерные задачи. «Доктор Живаго» должен быть опубликован максимальным тиражом, в максимальном количестве редакций для последующего активного обсуждения мировой общественностью, а также представлен к Нобелевской премии», – говорится в одной из директив Лэнгли.
Подробные инструкции руководство ЦРУ выдавало своим агентам и по такому щекотливому вопросу, как выбор и поиск первого русского издателя. Указано, каким критериям он должен удовлетворять. Отдельная тема – как продвигать книгу к русскому читателю, как доставлять? Поездами или самолетами? Агенты ЦРУ, не исключая все возможные способы, отдают предпочтение самолету, поскольку, по их мнению, там досмотр при пересечении границы менее строг. Рекомендовано вручать книгу командированным советским гражданам, чтобы они везли ее в Союз.
«Доктор Живаго» должен был, по мысли экспертов ЦРУ, не только раскрыть глаза советским людям на их жизнь, но и познакомить с этой жизнью европейского, а затем и американского читателя. Говорят, многие русисты за рубежом открывали СССР по этой книге.
«Я еще был школьником, когда великий роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго» произвёл сенсацию в мире после его классической экранизации Давидом Лином в 1965 году. Именно тогда я впервые прочел эту книгу… Когда я приехал в Москву в качестве посла, одно из первых мест, которые мы посетили с моей супругой Мариэллой, стала могила Пастернака в Переделкино… Тишина и покой этих мест заставили меня задуматься о великих литературных традициях России и о важной роли писателей и других представителей интеллигенции в жизни этой страны», – это пишет не литературовед, а нынешний посол США в России Джон Теффт, автор двух цветных революций – в Грузии и на Украине.
Не надо быть литературоведом, чтобы понять, почему именно «Доктор Живаго» полюбился ЦРУ. Надо полагать, что позже мы узнаем и о других литературных пристрастиях «рыцарей плаща и кинжала», и тогда их вкусы проявятся в полной мере к неудовольствию нашей либеральной тусовки».
Об этом в феврале 2015 года писал к «Комсомолке» Михаил Морозов.
Еще один поток литературного промысла второй половины восьмидесятых годов составили произведения русских писателей 20-30-х годов. Впервые в России именно в это время были опубликованы «большие вещи»: А. Платонова – роман «Чевенгур», повести «Котлован», «Ювенильное море», другие произведения писателя. Тогда же наши журналы перепечатывали ходившие в самиздате и опубликованные на Западе такие произведения 60-70-х годов, как «Пушкинский дом» А. Битова, «Москва – Петушки» Вен. Ерофеева, «Ожог» В. Аксенова и др. Произведения В. Набокова, И. Шмелева, Б. Зайцева, А. Ремизова, М. Алданова, А. Аверченко, Вл. Ходасевича и многих других русских писателей возвратились на родину.
Конечно, как и в «Докторе Живаго», и «Архипелаге…», в этих романах не было и тени созидательной идеи. Но мы сейчас даже не об этом.
Именно «задержанная» и «возвращенная» литература определяла характер духовной пищи, выставленной на книжные полки магазинов и библиотек (они тогда еще существовали). Не представляя грамотному обывателю опыт современного писательского творчества, именно эта продукция влияла на читателя в наибольшей степени, определяя его вкусы и пристрастия, формируя эстетические и политические взгляды. Критика, отвязавшаяся от идеологии, демонстрировала безудержно широкий диапазон суждений и оценок.
На волне неореволюционизма издавались русские философы-идеалисты, но «задвигались» на задние полки библиотек книги русских философов-материалистов.
Свобода «по-российски» была довольно категорична: или В.В. Маяковский и А.Т. Твардовский – или О.Э. Мандельштам и И.А. Бродский, или А.И. Солженицын – или М.А. Шолохов. Культура превращалась в инструмент политических экспериментов, весьма изощренно использовался интерес народа к возрождаемым ценностям.
Заглянем еще разок в сейф Г.Трумэна: «б) Исторический вклад русских в различных творческих сферах свободного мира: философии, искусстве и науке – всегда признавался и уважался».
Это – из директивы «Психологическое наступление против СССР» от 10 апреля 1951 года. Все – по пунктам… Ну, разве что нет списка будущих лауреатов престижных премий за еще ненаписанные произведения, которые обязательно понравятся на Западе. Хотя бюджет уже верстается… Это не авторская фантазия, не литературный образ. Это почти документальное утверждение.
