Евгений Сухов
Выстрел из темноты
Глава 4
Задание товарища Сталина
Народный комиссар вооружения Борис Ванников внимательно прочитал записку товарища Сталина, в которой предлагалось наркомату уделять особое внимание реактивной технике, опытные образцы которой показали себя на фронте наилучшим образом. И рекомендовал усилить научные центры квалифицированными кадрами.
Отложив документ в сторону, Борис Львович откинулся на спинку стула.
Весь последний год, несмотря на тяжелое положение на фронте, руководство страны много времени уделяло работам по реактивной технике, справедливо полагая, что за нею будущее. Следовало не отстать от западных ученых, интенсивно проводивших работы в этом направлении, и создать специализированный научно-исследовательский институт реактивной техники, который имел бы в своем распоряжении полигон для испытания реактивных снарядов, а также конструкторское бюро по разработке управляемых по радио реактивных снарядов дальнего действия.
Данные разведки показывали, что в этом направлении очень сильно продвинулись немцы, уже создавшие «самолет-снаряд» с пульсирующим воздушно-реактивным двигателем. Они намеревались уже через год поставить его на вооружение в свою армию. Боевая часть ракеты составляет до 1000 кг, дальность полета до 250 км, чего вполне достаточно, чтобы разбомбить приморские города Англии.
Талантливых инженеров в Наркомате вооружения вполне хватает, чтобы справиться с поставленной задачей. Оставалось подобрать работящий коллектив, который занялся бы данным проектом, а еще нужно выбрать подходящий полигон для испытания подобного оружия. Лучше всего подойдет Казахстан, где-нибудь в районе лесостепной полосы. Народу там немного, местность тоже подходящая.
Приходилось решать и текущие дела, каковых также набиралось немало. И первый вопрос, который стоял на дневной повестке, – качество пороха, показавшего себя на фронтах в последний месяц не самым лучшим образом. Особые нарекания вызывали пороховые заводы № 9 и № 204. По заключению комиссии, на заводах нарушался ряд технологических процессов; так, например, были сокращены стадии изготовления пороха, получилась плохая зернистость, что привело к недоброкачественной продукции. Был перерасход спирта, что может свидетельствовать о его краже.
На заводе № 17 директор завода Сенников дал разрешение на хранение завышенной нормы пороха в производственных зданиях завода. В результате несоблюдения техники безопасности произошел взрыв, при котором погибли двенадцать человек и пятеро были ранены. Комиссия сделала вывод, что техническое руководство заводами запущено. Нарушения весьма серьезные. Такой просчет не прощался в мирное время, а что говорить сейчас, когда идут боевые действия?
Директоров заводов обвиняли во вредительстве и саботаже. Представитель Государственного контроля считает необходимым арестовать директоров предприятий, а их дела передать НКВД. А самому Ванникову было рекомендовано назначить новых директоров, способных наладить работу.
Немного в стороне, скрепленные большой металлической скрепкой, лежали документы, обвиняющие в недобросовестности начальника Главного управления по производству гильз товарища Георгия Бодрякова. На заводе № 52 комиссия под его председательством не сумела раскрыть истинные причины брака капсюлей-воспламенителей и тем самым скрыла виновников в нарушении технологического процесса, нанесших ущерб более чем на 120 миллионов рублей. Представитель Государственного контроля настаивал на его немедленном аресте. Ответить на это письмо Борис Ванников должен был незамедлительно, но причины, чтобы потянуть время, у него имелись.
В июне сорок первого, находясь на должности Народного комиссара вооружения СССР, Борис Львович был арестован и просидел во внутренней тюрьме на Лубянке почти два месяца. Обвинялся в шпионаже. По мнению НКВД, контакты с иностранными агентами случались во время его служебных командировок. Даже после двух бесед с Маленковым и Берией, настаивавшими на его чистосердечном признании, Ванников свою вину не признал. После месяца боевых действий обнаружились перебои с боеприпасами – Дмитрий Устинов, назначенный новым наркомом, с работой не справлялся, – и тогда по распоряжению Сталина бывшего наркома Ванникова привезли в Кремль прямо в кабинет к Сталину, где они проговорили более двух часов. Иосиф Виссарионович попросил обиды не держать и предложил ему вновь возглавить Наркомат вооружений.
В нелегкий период ареста от Бориса Львовича отвернулись почти все. Ванников даже не мог предположить, что вокруг него столько недоброжелателей, о чем ему позже сообщали следователи, зачитывая свидетельства бывших соратников. Уже на следующий день после его ареста Георгий Бодряков записался на прием к Лаврентию Берии и пытался убедить всесильного наркома, что произошла чудовищная ошибка. Его поступок можно было назвать самоотверженным – Георгий Ефимович не мог не знать, что нередко подобные заступничества заканчиваются арестом просителей. А ведь между ними дружбы не существовало, отношения обычные, какие случаются между начальником и подчиненным. И вот такой поступок… Такое нужно ценить.
Макнув перо в чернильницу, нарком боеприпасов попробовал чернила на уголке бумаги, а потом вывел свой вердикт: «Считаю арест начальника Главного управления по производству гильз товарища Бодрякова Г. Е. необоснованным. На заводах, где произошла смена с шеллачного лака на идитоловый, вины т. Бодрякова не наблюдается, о смене технологического процесса по производству гильз ему доложено не было».
Расписавшись, нарком почувствовал облегчение. Вызвав секретаря, он протянул ему подписанный документ и сказал:
– Отправьте это сообщение в Государственный контроль товарищу Мехлису. И еще… Скажите ему, что я лично ручаюсь за товарища Бодрякова.
Едва секретарь ушел, как зазвонил телефон высокочастотной связи. Взяв трубку, Борис Львович произнес:
– Народный комиссар Ванников.
– Товарищ Ванников, как проходят полигонные испытания реактивных минометов?
Ванников невольно сглотнул, узнав голос Сталина.
– Товарищ Сталин, в настоящее время мы проводим испытание новой разновидности реактивных снарядов на самолетах И-153. Но опасаюсь, что в испытаниях может случиться некоторое замедление…
– Вот как? В чем причина? – В голосе Верховного послышались едва различимые нотки раздражения.
– Дело в том, что вчера бандитами был убит один из ведущих конструкторов БМ-13 военный инженер третьего ранга Колокольцев. Именно он возглавлял группу, ответственную за реактивные снаряды на самолетах И-153. Это большая потеря для нас.
– Ах вот оно что… Бандитов нашли?
– Насколько мне известно, пока еще нет. Московский уголовный розыск делает все возможное, чтобы отыскать убийц.
– Держите испытания реактивных минометов на личном контроле. И постарайтесь не выходить из графика испытаний, я очень на вас рассчитываю, товарищ Ванников.
Не попрощавшись, Иосиф Сталин положил телефонную трубку.
* * *
Иосиф Виссарионович в задумчивости прошелся по комнате, а потом вновь взялся за телефонную трубку и набрал номер:
– Лаврентий?
– Да, товарищ Сталин.
– Что происходит в городе? От бандитов людям просто житья нет, – раздраженно произнес Иосиф Виссарионович. – Ты бы хоть навел в городе порядок.
– Бандитов, конечно, много, но мы работаем, товарищ Сталин. Все подразделения милиции переведены на усиленный режим службы.
– Вчера бандиты убили Колокольцева, ведущего конструктора БМ-13. Тебе не хуже меня известно, что означают для нас ракетные установки… Это что же делается? Разобраться как следует! Возможно, что убийство произошло не случайно и в Москве орудуют немецкие диверсанты. Найти немедленно бандитов, убивших конструктора, и доложить мне лично!
– Бандиты будут пойманы в ближайшие дни, товарищ Сталин. Дело возьму под личный контроль.
– Мало поймать бандитов, – строго сказал Иосиф Виссарионович, – важно очистить Москву от всех преступных элементов. Они создают в обществе напряжение. Мы должны защищать наших граждан. Бойцы Красной армии и матросы Военно-морского флота должны быть уверены, что, пока они воюют на различных фронтах, их семьи, жены, дети находятся под надежной защитой государства. Тебе понятно, Лаврентий, о чем я говорю?
– Так точно, товарищ Сталин. Мы сделаем все возможное, чтобы граждане чувствовали себя в безопасности.
– Жду твоего доклада через пять дней… Нет, послезавтра!
* * *
Ответить согласием Лаврентий Павлович не успел: в телефонной трубке раздались резкие короткие гудки. У Иосифа Виссарионовича имелась привычка прекращать разговор неожиданно, не дожидаясь ответа собеседника. Он просто без долгих разговоров взваливал на подчиненного задачу, не желая выслушивать возможные контраргументы. Будь добр ее разрешить и доложить!
Народный комиссар Лаврентий Берия почувствовал большой груз ответственности, возложенной на него. Срок для решения задачи небольшой, но реальный для ее выполнения. Правда, придется напрячь весь аппарат НКВД.
В ближайшие часы следовало накрыть все преступные притоны и места, где предпочитают собираться злоумышленники. Необходимо проверить их на наличие преступлений и различного рода противозаконных нарушений. Если таковые обнаружатся, передать дело в суд, а остальных вывезти за сто первый километр от Москвы.
Подобная операция уже была проведена осенью сорок первого, когда возникли серьезные опасения, что преступники могут дестабилизировать ситуацию в Москве и даже выступить на стороне немцев.
Подняв трубку, народный комиссар сказал:
– Василий Васильевич, поднимись ко мне на минуту.
Через несколько минут в кабинет Лаврентия Берии бодрой походкой вошел комиссар государственной безопасности 3-го ранга Василий Чернышев. На должности заместителя наркома внутренних дел он находился с 1937 года при народном комиссаре Ежове и был единственным из его ближайших соратников, кому удалось избежать ареста и дальнейшего расстрела. Возможно, потому, что он возглавлял Главное управления рабоче-крестьянской милиции НКВД СССР и держался вдали от политических игр, в которые были вовлечены все заместители Ежова. Как бы там ни было, но Лаврентий Павлович высоко ценил профессионализм Чернышева и нередко поручал ему задания, которые мог выполнить только такой человек – с огромным опытом работы на руководящих должностях НКВД и обладающий стальной хваткой.
Моложавый, черноволосый, с острым пронзительным взглядом, Василий Чернышев умел нравиться людям, чему в немалой степени способствовала его добродушная, почти ребячья улыбка. Даже при жестких методах работы он не стал черствым человеком, было известно немало случаев, когда, пользуясь собственной властью, он освобождал людей, взятых по ошибке, из-под ареста.
– Присаживайся, Василий Васильевич, – указал нарком на один из стульев и, когда Чернышев присел, спросил: – Криминальная обстановка в Москве оставляет желать лучшего, несмотря на то что мы предпринимаем усиленные меры… Например, вчера был убит ведущий конструктор завода «Компрессор» товарищ Колокольцев. Вы знаете, что там собирают?
– Так точно, товарищ Берия, гвардейские реактивные минометы.
– А эта смерть Колокольцева большая потеря для обороны страны. Товарищ Сталин дал нам поручение в ближайшие сроки отыскать преступников, а потом вывезти весь антисоциальный контингент за пределы Москвы!
– Как осенью сорок первого? – уточнил комиссар государственной безопасности 3-го ранга.
– Именно так. Задача большая, нам потребуется не менее дивизии. Какие полки можно привлечь к предстоящей операции?
Василий Чернышев призадумался. Ситуация с полками менялась каждый день. На различных фронтах сейчас воевало несколько дивизий НКВД, большая их часть находилась на Сталинградском фронте, где шли тяжелые затяжные бои. Некоторые полки отзывались на переформирование и продолжали нести привычную службу уже в городах – обеспечивали должный порядок. Затем вновь уходили на фронт, а им на смену приходили другие подразделения.
Если потери на фронтах были тяжелыми, то их отправляли на передислокацию в другой город, как это случилось с 10-й стрелковой дивизией внутренних войск НКВД, от которой осталось не более 200 человек, – ее переправили в Челябинск, где она продолжала нести службу. Но Лаврентий Берия требовал однозначного ответа, расплывчатых ответов он не признавал, понимая, что Чернышеву положено знать по службе о всех передвижениях дивизий внутренних войск НКВД.
– У нас есть три полка и шесть батальонов общей численностью около пятнадцати тысяч штыков. Через три дня они отбывают на Юго-Западный и Донской фронт по охране тыла действующей Красной армии.
Лаврентий Павлович одобрительно кивнул.
– Хорошо, думаю, что этого числа вполне хватит. Товарищ Сталин дал нам два дня, чтобы выдворить преступный элемент за пределы города. У вас уже был подобный опыт осенью сорок первого?
– Так точно, товарищ Сталин посчитал, что операция была проведена успешно, и объявил мне благодарность.
– Вот и займитесь выселением преступников за сто первый километр еще раз. Объяснять вам ничего не нужно, вы человек опытный. И заняться надо сейчас! Места, где могли бы размещаться преступники, у нас имеются.
– Сейчас в Москве очень много разного рода базарчиков и толкучек, уверен, что улов будет немалый. Начнем одновременно сразу по всем точкам. Разрешите идти?
– Идите!
Глава 5
Лишний шорох ни к чему
О смерти Колокольцева, военного инженера 3-го ранга завода «Компрессор», было сообщено в тот же день, и в прихожей Максимова встретил его портрет в траурной рамке. Капитан выписал в проходной пропуск и зашагал по длинному коридору, где находится кабинет директора, который уже был предупрежден о его появлении.
Предприятие «Компрессор» являлось режимным объектом и принадлежало комиссариату боеприпасов, просто так в него не войти, а потому начальнику уголовного розыска старшему майору Рудину пришлось сделать несколько звонков, чтобы получить разрешение от наркома на его посещение.
В небольшой аскетической приемной за крошечным столом, на котором едва умещались печатная машинка и стопка исписанных бумаг, сидела миловидная женщина средних лет. Сдержанно улыбнувшись вошедшему капитану, понимая, о чем пойдет речь, низким голосом произнесла:
– Ефим Аркадьевич ждет вас.
Кивнув в знак благодарности, Иван вошел в директорский кабинет, просторный, но без всяких излишеств, из роскоши только добротный массивный стол с тяжеленной, до блеска отполированной столешницей, с мраморной резной чернильницей по правую руку и папками с бумагами, составленными в стопу, – по левую. За спиной, едва ли не под самым потолком, висели два больших портрета – Ленина и Сталина. Подле окна, с левой стороны от входа, громоздкий двухдверный шкаф. По другую сторону – окрашенный в коричневый цвет массивный сейф. За столом сидел плечистый мужчина с волевым лицом, хмуро взиравший на лежавшие перед ним документы. Густые черные волосы, зачесанные на правую сторону, резала узкая седая прядь. Покатыми плечами и мощной грудью он напоминал здоровенного лесного лося, еще не старого, не вошедшего в зенит своей жизни, но крепко потрепанного жизнью.
Увидев вошедшего Максимова, кольнул пристальным взглядом и с некоторой медлительной величавостью поднялся из-за стола; протянув руку, сдержанным негромким голосом поинтересовался:
– Вы ведь из МУРа? Товарищ Максимов, я правильно понимаю?
– Все так, – ответил Иван, пожимая жесткую ладонь директора. – Капитан Максимов.
– Ефим Аркадьевич Дорожкин… Давайте присядем… – Максимов опустился на стул с высокой и широкой спинкой. Сидеть на таком стуле было удобно. – Меня уже предупредили, – сказал он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Какая трагическая случайность! Для нас смерть Василия Павловича большая потеря. Инженеры такого уровня, как Колокольцев, большая редкость. Вам что-нибудь известно о случившемся? Может быть, есть какие-то подозреваемые?
– Проводится следствие. Пока мы ничего не можем сказать наверняка. Очень надеемся на вашу помощь, может быть, вы сумеете как-то помочь нам прояснить ситуацию, не совсем нам понятную.
– Сделаю все возможное, чтобы помочь следствию найти этого гада! Спрашивайте, что именно вас интересует, – с готовностью сказал директор.
– Колокольцев в час убийства должен был находиться на рабочем месте, однако его обнаружили убитым в Большом Тишинском переулке. Вам, случайно, не известно, что он мог там делать? Может, вы отправили его с каким-то персональным заданием?
– Понимаю, в чем дело, – кивнул Дорожкин. – Василий Павлович, как и вся его группа, работал над очень сложной инженерной задачей, связанной с наступательным вооружением… Каким именно, сказать не имею права.
– Вполне вас понимаю, – согласился Максимов.
– Так вот… Задача была успешно выполнена, и я всему коллективу предоставил заслуженный выходной. Ведь последний год конструкторы и рабочие, занимавшиеся этим проектом, практически не покидали завод. Мы даже для них помещение оборудовали, где они могли немного отдохнуть и поспать… Премию им, конечно, выписал: конструкторам по пять тысяч рублей, а рабочим по три тысячи. Чего уж там говорить, заслужили! В наше непростое время зарплата тоже играет не последнюю роль. Члены коллектива должны чувствовать, что они нужны производству, что о них заботятся. Пусть купят какие-то продукты, может быть, что-нибудь из одежды. Вы говорите, что Василия Павловича нашли в Тишинском переулке? Наверное, пошел на рынок, чтобы побаловать чем-нибудь вкусным свою супругу, которую, как мне известно, он обожал. Я знаком с его семьей довольно хорошо… Наташа всегда о нем так сердечно заботилась. – Да, – огорченно протянул Дорожкин. – Теперь и она находится в больнице. Тяжело переживает, вот и слегла… А вы нашли что-нибудь при нем?
– Что вы имеете в виду?
– Может, вещи какие-нибудь с базара, а потом, он всегда с собой брал кожаный портфель. Добротный такой, из хорошей коричневой кожи.
– При Колокольцеве не было ни вещей, ни портфеля. Денег тоже не обнаружили.
– Вот оно, значит, как вышло, – хмуро произнес Дорожкин. – Ограбили и убили! Такого человека… Вы найдите этих гадов! И судите как полагается. Весь народ жилы рвет, чтобы помочь фронту, а эти нелюди из-за куска хлеба людей режут! И каких людей!
Попрощавшись, Максимов вышел. Вряд ли директор сумеет рассказать больше того, что рассказал. Но даже то, что он уже поведал, поможет расследованию. Значит, ниточка тянется куда-то к Тишинскому рынку.
Последующие два часа Иван Максимов и сержант Метелкин блуждали по Тишинскому рынку. Приглядывались, наблюдали. Шумно, как и на всяком базаре. Толчея у длинных прилавков. Зеваки, глазеющие по сторонам. Гомон, раздраженные возгласы и бесконечные призывы тех, кто желал бы выручить за свое нехитрое добро хотя бы небольшие деньги. Но ничего такого, что могло бы насторожить.
Вокруг рынка, как это зачастую случается, где у людей могут быть деньги, толклись уголовные элементы и блатные, отличимые от остальных по добротной одежде. Чаще всего обутые в сапоги из яловой кожи, сложенные книзу в гармошку, или модельные двуцветные американские ботинки. Одеты или в сюртуки из дорогой качественной ткани, или в длинные шерстяные пальто; головы покрывали теплые фуражки.
В силу каких-то причин, совершенно непонятных Максимову, блатные среди сотен толкающихся покупателей узнавали в нем оперативника и, опасаясь встретиться взглядом, прятали глаза.
У Ивана Максимова на рынке было несколько информаторов, среди которых числились продавцы, сапожники, даже пара бродяг, постоянно ночевавших в сторожке у самого входа. С осведомителями Максимов встречался еженедельно на конспиративных квартирах и знал обо всем, что происходит на рынке и примыкающих к нему улицах, тоже не отличающихся благополучной обстановкой. Именно благодаря их помощи в прошлом месяце была раскрыта банда домушников, грабивших квартиры эвакуированных, среди пострадавших были два генерала и один комиссар НКВД. Так что за раскрытие преступлений взялись с особым старанием. И когда на рынке появилась украденная посуда – фарфоровые китайские вазы, – информатор немедленно сообщил об этом Максимову. А уже далее через скупщиков вышли на банду.
В этот раз в связи с убийством конструктора Колокольцева старшему майору Рудину позвонил лично Народный комиссар боеприпасов СССР Ванников и попросил предпринять все возможное для поисков преступников. «Погиб талантливый конструктор. Прекрасный человек. Коммунист. И убийца должен быть пойман в кратчайшие сроки и предстать перед советским судом». Таковы были его слова, о чем он сообщил Ивану Максимову…
На следующий день Максимов, отправляясь на рынок, оделся поплоше, так, чтобы как можно меньше привлекать к себе внимание. Переговорил с информаторами, но никто из них, будто бы сговорившись, не мог хотя бы чуть пролить свет на случившееся, что само по себе было странно, отвечали одинаково:
– Это могут быть или какие-то залетные, или какой-то молодняк поднялся, решил заявить о себе. А так об этом у нас молчок, никто ничего не знает.
Разговорчивее других оказался информатор по кличке Емеля, плечистый парень, продававший у самого входа на рынок березовые веники. С ним у Максимова сложились почти приятельские отношения. Показав ему фотографию Колокольцева, спросил:
– Видел этого мужчину? Может, он к кому-то подходил?
– Что с ним?
– Убили его. Инженер с завода. Подозреваю, что с Тишинки домой шел. Забрали у него деньги и портфель.
Емеля неодобрительно покачал головой:
– Не вовремя ты объявился, начальник. На дороге ведь сижу. Народ тут шарахается. И меня спалишь, и дело свое провалишь. Вон и дружок твой отсвечивает почем зря, – кивнул он на Метелкина, стоявшего поодаль.
– Не могу я больше ждать. Дело срочное, должно быть раскрыто в кратчайшие сроки.
– А разве тебе станет легче, если меня на перо поднимут за то, что я с ментом бакланю? – Осознав, что ответить Максимову нечем, добавил: – То-то и оно… Я на Тишинке всех блатных и мокрушников знаю. Но не слышал ничего такого… Это может быть залетный мокрушник, и начал он промышлять совсем недавно. Сейчас таких тоже хватает… Значит, ты говоришь, инженера грабанули? – посмотрел он внимательно на снимок.
– Да.
– Ясно, что беспредельщики. Здесь, на Тишинском рынке, Рашпиль хозяин.
– Это который Агафонов? – уточнил капитан.
– Он самый. Как он скажет, так и будет. Одно дело – кошелек подрезал, даже менты понимают, что и щипачам кормиться нужно, другое дело – на мокруху пошел. – Емеля говорил ровно, в его словах ощущалась продуманность. – Чекисты на хвост наступать будут, ему эти рамсы ни к чему. А потом, если ты у кого-то подрезал, барахло хорошее забрал, так будь добр поделиться с Рашпилем, уважь блатных. Знаю, что никто из залетных и прибившихся к рынку фраеров с ним не делился.
– Хорошо, я тебя понял. Если что услышишь, дашь знать, – сказал Максимов и отошел в сторону.
В сапогах, в рабочей черной тужурке, при кепке, надвинутой на самый лоб, Максимов ничем не отличался от большинства мужчин, проходящих мимо. Неспешным шагом, как это делают зеваки, забредшие на рынок, посматривал по сторонам, интересовался стоимостью товара, торговался и, столкнувшись с неуступчивостью продавца, разочарованно отходил в сторону.
Вышли с базара и потопали по улице, выглядевшей в непогожий день особенно сумрачной. Неожиданно от стены отделился мужчина лет сорока и шагнул навстречу.
– Прошу прощения, вы показывали на рынке фотографию.
Максимов остановился и выжидающе посмотрел на человека, стоявшего на пути. В нем не было ничего такого, что могло бы оттолкнуть или насторожить. Выглядел спокойным. Смотрел внимательно. Между указательным и средним пальцами сжимал тлеющую папиросу, наполовину выкуренную. Зябко передернул плечами.
Сержант, шедший рядом, остановился. Предупредительно сунул руку в правый карман, в котором лежал пистолет.
– Вы знаете этого человека? – после некоторой паузы спросил Иван Максимов, не сводя с незнакомца пристального взгляда.
– Вы ведь из уголовки?
– Да.
– Я так и полагал, – кивнул мужчина. – Видел мельком… Того, что с фотографии, я не знаю, но мне известно, к кому он подходил.
Разговор становился интересным.
– И к кому?
– По мясным рядам он шарахался. Мясо выискивал. Я его как-то сразу срисовал. С кожаным портфелем пришел, важный такой… Потом выбрал кусок хорошего мяса, лопатник достал, а он хрустами набит, как сельдью в консервной банке! К чему я это толкую? Вот только его бабки не только я видел, а еще и другие. Когда он их засветил, так те, кто рядом стоял, просто притихли от удивления. Я тогда сразу заподозрил, что деньги у него подрежут вместе с этим портфелем, а то и грохнут где-нибудь в переулке, – неодобрительно покачал он головой. Сунув папироску в уголок рта, затянулся сладенько. – Так и получилось.
Иван Максимов невольно обратил внимание на ладони говорившего: ухоженные, красивые, пальцы длинные и тонкие, не знавшие тяжелой и грубой работы, каковые бывают только у карманника. По всем приметам виртуозный щипач.
Карманники – народ осторожный, элита преступного мира, старательно избегающие всякого контакта с правоохранительными органами. Причина, по которой он пошел на контакт с оперативником, видимо, основательная, за такой разговор его могут собственные подельники «расписать». Побрезгуют даже в суть дела вникать. Остается предположить, что его отправили люди постарше, не желавшие шухера, хотят работать по-тихому.
– Жаль, конечно, фраера, не по делу замочили.
– Знаешь, кто его зарезал?
– А кто угодно! – произнес он с некоторым вызовом. – Где-то он сам виноват, разве мама с папой его не учили, что деньгами нельзя светить перед незнакомыми людьми? Вот и поплатился. – Ухватив папиросу холеными пальцами, он сделал еще одну глубокую затяжку, и огненный ободок заискрился, засверкал, с аппетитом поедая темно-желтый табак. В глазах – глубокая мысль. Напряжение. Максимов почувствовал, что именно в эту секунду он задумался о том, а стоит ли рассказывать дальше, ради чего остановил оперов. Вытащив замусоленную папиросную гильзу изо рта, он щелчком отшвырнул ее далеко в сторону. Решение было принято. – Вот что я тебе скажу… Пока он расплачивался, его какие-то залетные срисовали. Когда этот сазан[6] с базара потопал, они за ним пошли. Если его кто-то и пришил, так только они.
– Кто они такие, как выглядели? – сохраняя спокойствие, спросил Максимов.
– Трое их было. Один был рыжим, плечистым, кабанистым таким… Он как-то сразу от них отличался, а двое пожиже будут. Глянешь на них, так вроде бы и фраера, хотя были одеты как правильные люди. Сразу понятно, что деньжата у них водятся. Таких как-то сразу видно. Но что-то в них присутствовало, что от фраеров отличало. Это трудно объяснить… Тут чуйку нужно иметь. Взгляды уверенные, держатся достойно.
– Значит, ты говоришь, среди них был один рыжий? – стараясь не выказывать волнения, переспросил Иван Максимов, вспомнив последнее слово, сказанное умирающим Колокольцевым.
– Я бы даже сказал, что больше каштановый, чем рыжий.
– Опиши подробнее, как он выглядит.
– Высокий, скуластый, на губах ехидная ухмылка. Силен. Это сразу видно… Вроде бы и молодой на рожу, даже двадцати пяти нет, а смотрит так, что до селезенок пробирает. Сразу видно, что фраерок непростой, без перышка не ходит.
– А другие?
– А что другие? Рыжий у них за главного, все ему в рот смотрели. Подмял он их под себя!
– Ты ведь из блатных? – напрямую спросил Максимов, продолжая буравить говорившего взглядом.
Опытному оперативнику было понятно, что перед ним блатной, причем сильный, с немалым авторитетом в своей среде. Знающий себе цену, способный за себя постоять. И вместе с тем он разительно отличался от всех прежних его «клиентов». Во время разговора они страдают некоторой манерностью, редко наблюдающейся у обычных граждан. Другие могут быть неоправданно суетливыми, третьи – заискивающими, преданно поглядывающими в глаза, что встречается у людей, желающих заполучить какую-то выгоду.
Этот же вел себя иначе, достойно, что ли… На равных. И вместе с тем прекрасно осознавал, с кем общается. Иной раз в его речи проскальзывали какие-то покровительственные нотки, не встречающиеся у обычных блатных.
А еще заключенные, побывавшие на зоне, отличаются испорченными зубами. Часто потемневшими от чифиря. Некоторые, лишаясь зубов, вставляли железные, нередко золотые фиксы, но этот блатной имел едва ли не идеальные зубы, и было заметно, что об их состоянии он тщательно заботится.
У бродяг, прошедших через тюрьмы и лагеря, руки были исколоты кривыми портаками – от привычных перстней до корон, – но у человека, стоявшего напротив, на холеных пальцах не было ни черточки.
В богатой картотеке Московского уголовного розыска человека с таким описанием не существовало. В сводках тоже не встречался. Через московские пенитенциарные учреждения не проходил.
– Не напрягайся, – усмехнулся незнакомец. – Не вспомнишь.
– Кто ты? – спросил капитан Максимов, не сводя с незнакомца настороженного пытливого взгляда.
– Мое имя тебе ничего не скажет. – Улыбнувшись, мужчина показал ровный ряд зубов и добавил: – И кличка тоже.
– Тогда зачем ты сдаешь своих?
– А вот здесь ты не прав, начальник, – слегка нахмурился неизвестный. – Они мне не свои. Своих я не сдаю. Это чужие, а залетных мне не жалко. – Его лицо вдруг приняло каменное выражение. – Нам проблем не нужно. Ты же первый придешь к нам разбираться. Наломаешь дров, станешь беспредельничать, а нам такой расклад ни к чему. Найдутся люди, которым это не понравится, и они захотят тебя остановить.
– Это как же? – усмехнулся Максимов.
– А грохнут просто из-за угла! А это опять для нас всех чревато непредсказуемыми последствиями.
– Правильно говоришь.
– Вот этого мы и не хотим. Опять нас прижимать начнут!
– Кто он, по-твоему, этот рыжий? Откуда взялся?
– Скажу тебе так, начальник, прежде я его не видел. Какой-то мутный он… Хотя и зеленый. Как стекло от пивной бутылки.
– Вижу, ты весовой. Может, давай подружимся: ты мне поможешь в моих делах, а я, если какая-то нужда возникнет, тебе помогу.
Незнакомец отрицательно покачал головой и хмыкнул:
– Купить меня хочешь, начальник? Я не продаюсь. Не обещаю, что мы будем дружить, но помогу тебе этого гаденыша отловить. Пошел я, начальник, дел невпроворот. – Он поправил воротник, спрятавшись от очередного порыва ветра. – Да и тебе пора. Жена с сыном, наверное, уже беспокоятся.
Капитан Максимов внимательно посмотрел вслед удаляющемуся вору. Знал, что тот не обернется. А может, ему почудилось и не было никакой насмешливой интонации в его последней фразе? Откуда же ему известно про жену и сына?
