Евгений Сухов
Воровской дозор

Полная версия

© Сухов Е., 2015

© ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Глава 1
Двадцать пять лет назад, или Следственный изолятор

Первое, что ощутил Потап Феоктистов, перешагнув порог следственного изолятора, – это тяжесть в коленях, потом пришла спасительная мысль: «Я здесь ненадолго! В ближайшие часы во всем разберутся, и меня отпустят». Его повели по длинному коридору, в котором гулкое эхо отсчитывало каждый пройденный шаг; свернули налево, где в затемненном тупичке уперлись в мрачную металлическую дверь, за которой раздавались приглушенные голоса. Звонко лязгнул замок, и Потап прошел в камеру, слегка согнувшись под грузом многих взглядов. За спиной, подводя черту под прошлое, раздался грохот закрываемой двери.

– Как звать? – вышел из толпы худенький молодой мужчина лет тридцати с передними золотыми зубами.

– Потап.

– Первоходок?

– Да.

– Я – «смотрящий» хаты, «погоняло» Кузьма. В общем, так, народу нас здесь много, спим в три смены. Пока можешь присесть вон на ту шконку… – показал он взглядом на свободное место. – А там по ходу все растолкую. Ну, чего стоишь, входи! Ты здесь уже не гость.

Долгожданное освобождение затягивалось. Сначала прошел один месяц, за ним тягуче потянулся другой. О его существовании позабыли. Через полгода камера обновилась полностью, и Потап, вместе с Кузьмой, сделался старожилом хаты.

В этот же день, ближе к обеду, вместе с тремя заключенными в камеру вошел невысокий седой худощавый мужичок. Его большая голова с оттопыренными ушами, державшаяся на тонкой, будто спичка, шее, выглядела несуразной. Серое неприятное лицо покрывали застарелые рубцы от шрамов и оспяных болячек. Он перешагнул порог последним, громко поздоровавшись со всеми сразу, ненадолго задержался у входа, словно остерегаясь какой-то серьезной неприятности, и, убедившись в отсутствии таковой, уверенно шагнул вперед.

В камере, признав в нем старшего, заметно притихли.

– Я за вора, – твердо проговорил седой, – «погоняло» Елисеич.

Глава 2
Ограбление, или Разбитая ваза

Толокнов Андрей Васильевич, главный редактор журнала «Мир искусства», щелкнул мышкой и уперся взглядом в появившееся изображение. С монитора на него смотрело крупное лицо пятидесятилетнего мужчины с тонкими седеющими усиками на широкой губе. Волосы черные, с редкой проседью, делавшие его заметно моложавее, в правом уголке рта застыла снисходительная усмешка. У него была весьма располагающая внешность, какая встречается у потомственных интеллигентов. С такой внешностью можно возглавлять какую-нибудь частную клинику, работать в областной администрации, заведовать кафедрой престижного вуза. Странность заключалась в том, что за плечами у этого человека – восемь лет строгого режима, но представить его в арестантской робе среди фиксатых заключенных с наколками по всему телу было невозможно.

Он считался одним из известнейших коллекционеров итальянской и фламандской школы живописи, чье собрание было внесено едва ли не во все значительные каталоги мира. Звали этого человека Феоктистов Потап Викторович. В кругу коллекционеров его давно называли легендой, что никак не проявлялось внешне: держался он сдержанно и весьма скромно.

Месяц назад Андрей Васильевич стал свидетелем того, как заезжий американец пытался купить у Феоктистова три миниатюры фламандской живописи, но он отказался от предложенных денег, на которые можно было бы выстроить целый дворец. В этом отказе имелась своя сермяжная правда – зачем человеку царские хоромы, когда он долгие годы привык довольствоваться самым малым: узкой шконкой и пайкой от хозяина.

Еще Феоктистова отличала какая-то врожденная интеллигентность, весьма заметная при тесном общении. Он напоминал аристократа давно ушедшей эпохи. Мягкость интонаций тут ни при чем, хотя присутствовало и это, просто Потап Викторович при тесном общении превращался в весьма милого и остроумного собеседника, какие редко встречаются в повседневной жизни. Он обладал большим кругозором, прекрасно разбирался в истории и даже писал какие-то научные статьи о Наполеоне и Бисмарке.

Но сейчас, вчитываясь в раскрытый файл и переворачивая одну страницу за другой, главный редактор все более поражался масштабу личности Феоктистова. О нем взахлеб писали едва ли не все крупные европейские издания, занимающиеся искусством и живописью. Его неизменно запечатлевали на фоне собранных раритетных картин, называя крупнейшим коллекционером современности (собственно, так оно и было в действительности). Одно из изданий, сумевшее копнуть его биографию поглубже, иллюстрировало статью двумя фотографиями тридцатилетней давности, где Феоктистов был заснят анфас и в профиль, как обычно делают в пениитарных учреждениях, на фоне грубоватой линейки, нарисованной прямо на стене тюремной камеры.

Автор статьи был известный российский журналист, прекрасно разбирающийся в криминальной тематике. Умело жонглируя словами, как иной артист цирка полыхающими факелами, он, не опасаясь обжечься, вставлял воровскую «феню» в грамотный текст, отчего статья получала еще большую достоверность и выигрывала в наглядных образах. Выяснялось, что за годы строгого режима Феоктистова не удалось сломать (хотя желающих было предостаточно): он неделями сиживал в карцере, простужал почки, терял в драках зубы, а однажды на одной из пересылок заполучил подлый удар в спину заточкой, после которого едва выжил. А на поселении, куда он был отправлен незадолго до своего освобождения, выиграл в карты голландскую миниатюру, положившую начало его коллекции.

В «Таймсе» Феоктистову был посвящен целый разворот, и журналист, специализировавшийся по искусству, взахлеб рассказал о его знаменитой коллекции, не позабыв упомянуть о восьмилетнем заключении в Нижнем Тагиле. Однако из всего прочитанного оставалось совершенно непонятным, каким образом вчерашний каторжанин через несколько лет превратится в весьма влиятельного коллекционера. И самое главное – откуда он брал деньги на свое дорогостоящее хобби. Ведь не кистенем же добывал их на раритеты!

Потап Феоктистов слыл весьма любопытной личностью, и корреспонденты по крохам добывали информацию о его частной жизни. Последний раз он давал интервью шесть лет назад какому-то провинциальному репортеру, где в коротком разговоре поведал о тюремном сроке, добавив, что судимость давно погашена. Но вопросов к Феоктистову оставалось немало, и журналисты, не стесняясь быть непонятыми, выведывали о нем крупицы правды у соседей и немногочисленных приятелей.

Не рассчитывая на успех, Толокнов позвонил Потапу Викторовичу в надежде взять у него обстоятельнейшее интервью и был несказанно рад, когда тот ответил согласием.

– Знаете, я ведь являюсь одним из самых верных подписчиков вашего журнала, – мягким голосом произнес Феоктистов, – и буду весьма рад с вами пообщаться.

– Когда вы сможете? – едва сдерживая нетерпение, спросил Андрей Васильевич. – Может, завтра?

– Давайте послезавтра, Надя, это моя жена, как раз поедет на дачу, и я буду предоставлен сам себе.

– Где мы проведем интервью: у вас или в редакции?

– Давайте лучше в редакции, – после некоторой заминки решил Феоктистов.

– Как вам будет удобнее… Может, за вами прислать машину?

– Не нужно, я доберусь сам.

На том и сговорились.

От встречи с Феоктистовым Андрей Васильевич ожидал многого, самое главное, ему хотелось прояснить некоторые белые пятна в его биографии, которые наверняка будут небезынтересны читателям, именно тогда они в полной мере смогут оценить масштаб его личности. Главный редактор волновался перед предстоящей беседой, как школьница перед первым свиданием.

Он еще раз внимательно всмотрелся в фотографию молодого Феоктистова. Пожалуй, человек с таким взглядом может разломать тяжелую табуретку о голову неуступчивого оппонента. Вот только взгляд его с годами становился все более мягким, пока, наконец, не расплавился совсем, превратив его в эдакого понимающего добродушного мужичка. Но ясно одно – в местах заключения спуску он никому не давал и, уж тем более, никого не боялся. Оставался таковым и по сей день: у волка могут выпасть зубы, может облезть шерсть, но вот характер останется прежним.

Андрей Васильевич нервно посмотрел на часы. Феоктистов опаздывал уже на пятнадцать минут, а ведь все единодушно уверяли, что тот славится своей невероятной пунктуальностью. Очевидно, должно было произойти нечто из ряда вон выходящее, чтобы он задержался.

Не изменяя заведенной привычке, Потап Викторович проснулся ровно в полседьмого утра, причем ему не нужно было заводить будильник, он всегда просыпался в одно и то же время – где-то в коре головного мозга были встроены биологические часы, заставлявшие открывать глаза с ударом минутной стрелки. Даже если бы он захотел снова уснуть, у него вряд ли бы получилось, а потому не стоило терзать себя бессмысленными попытками забыться, следовало подниматься.

Феоктистов открыл глаза с тревожным ощущением. Оно возникало всегда, когда судьба вдруг совершала непредсказуемый поворот. Возможно, щемящее чувство появилось оттого, что сегодня ему предстояла встреча с главным редактором «Мира искусства».

К предстоящему событию следовало подготовиться: Потап Викторович тщательно побрился, надушился дорогим парфюмом и облачился в лучший костюм. В праздном облачении подарки судьбы воспринимаются еще ярче, а ее удары выглядят менее ощутимыми. Главный редактор Толокнов намеревался взять у него подробнейшее интервью о его непростой (как он выразился) жизни, включая тот период, когда пришлось гнуть спину на «барина» в колонии. Толокнов даже прислал предварительный вопросник, где полюбопытствовал о финансовых источниках его коллекции. А также интересовался, с каких именно картин началось его знаменитое собрание фламандской живописи.

Потап Викторович невольно улыбнулся: «Чудак-человек, неужели он всерьез рассчитывает услышать правду?» Ему, как никому другому, должно быть известно, что столь значительные коллекции не собираются праведным путем, чаще всего это происходит через откровенный криминал, и чем значительнее произведения, тем крупнее преступление. Весь вопрос состоит лишь в том, сколько при этом крови налипло на костюм коллекционера.

Пожалуй, серьезным собирателем он стал в тот момент, когда ему предложили картину Лукаса Кранаха Старшего «Венера и Купидон», и Феоктистов, не раздумывая, отдал за нее большие деньги. Накатившие воспоминания заставили его подойти к огромному, в два метра высотой, полотну. На нем была запечатлена зрелая обнаженная длинноногая женщина с каштановыми волосами, тонкими ручейками спадавшими на ее высокую грудь. Позади нее стоял золотокудрый мальчуган, готовый выпустить заточенную стрелу куда-то прямо перед собой, вот только женщина, еще не готовая к любви, слегка придерживала его правой рукой.

Феоктистов невольно залюбовался ее зрелым совершенным телом. Всем своим обликом богиня напоминала ему женщину, с которой он был некогда близок, правда, это было очень давно, еще до Надежды, и он ни разу не проговорился о своей давней возлюбленной. Но супруга, кажется, догадывалась о его особенных чувствах к картине и относилась к ней с неприязнью, не иначе как ревновала мужа к увядающему прошлому.

Сейчас Надя находилась на даче. В какой-то момент ее привязанность, которой он тяготился долгие годы, вдруг переориентировалась на цветы, и Потап Викторович, получив значительное личное пространство, большую часть своего времени посвящал походам по антикварным магазинам и выставкам, где подбирал кое-что интересное и для себя.

Феоктистов был из той редкой породы людей, которым в жизни доставалось все самое лучшее. Если влюблялся, так непременно в первых красавиц, умевших блистать и завоевывать всеобщее внимание (надо отдать судьбе должное, женщины отвечали ему взаимностью). Если он чем-то занимался, то стремился в своем деле достичь потолка (иначе не стоило и заниматься). Свою первую криминальную профессию – карточный шулер – он оставил, осознав в какой-то момент, что добрался едва ли не до самой вершины, откуда уже некуда было расти. Именно в этот момент ему подвернулся его величество случай: один из клиентов вместо денег поставил на банк небольшую картину фламандских живописцев (как выяснилось впоследствии, оказавшейся полотном Рембрандта «Ночная стража»). Выиграв картину, Потап всерьез заинтересовался живописью и вот уже более тридцати лет не мог остановиться. Так что и в коллекционировании он предпочитал взбираться на «восьмитысячники», собирая исключительно лучшее. Венцом его коллекции были полотна Рубенса, Антониса ван Дейка, Лукаса Старшего. Собирал он и иконы, предпочитая раннее средневековье. Одна из икон – «Умиление», значившаяся в списках под четвертым номером, приписывалась евангелисту Луке. Восемь похожих икон находилось в Риме, еще двадцать в музеях и частных коллекциях в Европе. Интересно, какую сумму выложил бы ему Ватикан, если бы однажды он захотел ее продать?

Постояв немного перед иконой, где Божия Матерь прижимает к груди младенца, и, попросив у святыни прощения за крамольные мысли, Феоктистов подошел к зеркалу и невольно поморщился – новый костюм ему не нравился. Сняв с себя пиджак, он набросил старый, привычный. С возрастом Потап Викторович обнаружил в себе некоторую странность: он срастался со старыми вещами, будто бы с кожей, а потому избавлялся от них лишь в том случае (и то по настоянию Надежды), когда обнаруживались изрядные потертости. Не вмешайся супружница в его гардероб, так и носил бы каждую из рубах до тех пор, пока материя не стала бы расползаться от ветхости на куски. Такую привязанность понять мог только он сам.

С каждой из вещей у Феоктистова связаны собственные воспоминания. В сером костюме, который он проносил без малого девять лет, были приобретены две иконы Рублева. В черных штанах, слегка заштопанных на коленях, он раздобыл автопортрет Дюрера, отдав за него (можно сказать, чисто символическую сумму) каких-то двадцать тысяч долларов. И такие штаны в мусорный бак? Да ни за что на свете! Но особо любимой была его черная рубашка, подаренная женой лет пятнадцать назад. Именно в ней он приобрел значительную часть своей коллекции, куда входили два полотна Сандро Боттичелли и одно Франческо Мельци. Месяц назад замечательная рубашка порвалась сразу в двух местах: у накладного кармана пошла по швам, а на левом локте протерлись нитки. Спасти рубашку могла только тотальная реставрация, но против этого решительно запротестовала жена, заявив: «Чего смешить людей! Только через мой труп!» Убивать ее, естественно, не хотелось, кроме того, в ее словах присутствовала сермяжная правда: выглядеть он будет нелепо, если где-то в гостях придется скинуть пиджак. Единственное, что он сумел отвоевать, – это небольшой кусочек материи от своей любимой рубашки, и теперь складывал его во внутренний карман пиджака «на удачу» перед важными сделками или встречами.

Сегодняшний день был именно таковым. Достав из яшмовой шкатулки черную тряпицу, аккуратно прошитую по сторонам суровыми нитками, Потап Викторович вчетверо свернул ее и положил во внутренний карман. Затем поднял трубку телефона, позвонил в ВОХР, чтобы поставить квартиру на охрану, и, дождавшись короткого подтверждения, вдавил белую кнопку на тумблере. Вот теперь самое время уходить.

Открыв ключом внутреннюю дверь, немного повозился с наружной, распахнул ее и вошел в прохладный широкий подъезд. Захлопнуть двери Феоктистов не успел: неожиданно с верхней площадки спустился незнакомый мужчина в спортивном костюме и ударил его кулаком в лицо. Уже падая, Потап Викторович услышал, как, громко протопав тяжелыми ботинками, подскочил второй. Неизвестные подхватили его под руки и, уже обмякшего, теряющего сознание, втащили в квартиру. Глухо захлопнулась за спиной входная дверь. Очнулся Потап Викторович оттого, что кто-то методично наносил удары по его телу. А когда приоткрыл глаза, ему на голову натянули холщовый мешок, дохнувший в лицо какой-то гнилью, после чего за спиной крепко стянули руки.

Неприятный голос зашепелявил у самого лица:

– Какое кодовое слово?! Говори, падла, пока не завалили!

– Какое еще слово? – едва пришел в себя Потап Викторович.

– То самое, от охранной системы! Говори, если сдохнуть не хочешь!

Следовало потянуть время. Если он не позвонит в ВОХР в течение пяти минут, оставив систему охраны разблокированной, то уже через десять в квартиру ворвется вооруженная полиция!

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – продолжал тянуть время Феоктистов, вдыхая колючую пыль.

И в тот же миг ощутил сильнейший удар в грудь. Грабители надавили на плечи, прижав голову к полу. Горло захлестнул острый шнур, не давая возможности вдохнуть и забирая из легких последние остатки воздуха.

– Послушай, у меня нет времени вести с тобой беседы, – вмешался другой голос, с заметной хрипотцой. – Если не скажешь через тридцать секунд, сдохнешь! Мне терять нечего… а так, может быть, еще поживешь. Счет пошел… Раз… два…

Спокойствие и металлические интонации, с которыми была произнесена последняя фраза, заставили Феоктистова поверить, что так оно и будет, и он ответил:

– Кодовое слово – «Волга».

– Вот так-то лучше.

Удавка на горле ослабла, давая возможность задышать полной грудью. Феоктистов почувствовал, как прелый теплый комнатный воздух прошел через гортань в легкие.

Хрипатый поднял телефонную трубку и, умело подражая его голосу, произнес:

– «Волга». Вернулся я тут. Нашлись кое-какие дела. – Дождавшись короткого ответа, положил трубку на рычаг и распорядился: – Завяжи ему ноги.

– Понял, – отозвался второй звонким голосом и, болезненно пнув Феоктистова в бедро, зло потребовал: – Ноги вместе!

Тот послушно сомкнул колени с лодыжками, и тотчас кто-то захлестнул их упругим кожаным ремешком.

– Вот так и лежи!

– Послушайте, я не знаю, что вам здесь нужно, но вам лучше уйти, – заговорил Потап Викторович. – Вы меня с кем-то спутали… У меня связи не только в полиции, но и среди весьма уважаемых людей, контролирующих этот бизнес.

– Заткни ему пасть, – ленивым голосом отозвался хрипатый, стоявший где-то в середине коридора.

Его неторопливые равнодушные шаги глушила ковровая дорожка, но Феоктистов и так знал, что тот переходит от одной картины к другой и в данную минуту остановился перед полотном Якоба Йорданса «Обнаженная Сусанна». Несмотря на довольно простой замысел: стоя перед зеркалом, девушка расчесывает длинные золотистые волосы, не замечая алчного взгляда старца, наблюдающего за ней из-за занавески, такая картина кого угодно могла ввести в искушение.

– Я вам хорошо заплачу, только не трогайте полотна.

В следующую секунду край мешка приподнялся, и Потап Викторович увидел прямо перед собой крепкую волосатую руку с какой-то пахучей тряпкой. Он попробовал отвернуться, но неизвестный, рассекая костяшками пальцев губы, втолкнул тряпку глубоко в рот, закрепил ее на затылке скотчем и удовлетворенно проговорил:

– Вот теперь полный порядок.

Феоктистов слышал, как грабители по-хозяйски расхаживали по квартире и высказывали одобрение по поводу развешанных картин. Судя по голосам, их было трое.

Неожиданно в дверь негромко постучали.

– Это он! Но на всякий случай спроси… – раздался голос хрипатого.

– Кто там? – поинтересовался звонкоголосый.

Из-за двери бодро прозвучал приглушенный голос:

– Свои. Открывай!

Дверь открылась, в комнату вошел четвертый. Шаг у него был легкий, быстрый.

– Удачно все прошло? – сочным баритоном спросил он.

– Все как по маслу!

– Он живой?

– Живой. А как на улице?

– Там тоже все в порядке. Действуем так… Возьмем вот это. Потом это…

– Понял, – охотно отозвался хрипатый. – Здесь все это есть, мы уже посмотрели. – Феоктистов услышал характерный шорох фотографий.

– Быстро все собираем и уходим, – сказал четвертый. По голосу с командными интонациями, по неторопливому шагу чувствовалось, что в преступной команде он был главным.

– Сколько здесь добра! На миллионы, – восторженно протянул хрипатый.

– Думай о том, сколько за это «бабла» можно слупить.

– Вот и я о том же… Вот ведь как бобру не повезло, всю жизнь собирал, а «бабло» другие срубят.

Налетчики стучали рамами картин, громко распахивали витрины со старинным оружием, открывали шкафы с фаянсовым фарфором, складывали раритеты в сумки.

– Смотри, какая вещь! Сунь в пододеяльник, чтобы не помять…

Потап Викторович понимал, что грабители пришли в квартиру не вслепую, действовали со знанием дела, забирая из его коллекции наиболее значимые предметы и картины.

– Никак Тициан! – донесся высокий голос из дальнего конца коридора. – Такое только в музее можно увидеть.

– Ты специалист, что ли?

– Так написано же, что Тициан!

В соседней комнате раздался звук разбитого стекла, затем недовольный голос четвертого:

– Такую вещь расколотил, растяпа! Она тысяч за сто могла уйти.

– Да тут этого добра не пересчитать!

– С каких это пор ты стал ста тысячами баксов разбрасываться?!

Внутри Феоктистова болезненно сжалось: в соседней комнате стояли вазы с изображением зверей и драконов из династии Мин. Даже по самым скромным подсчетам каждая из них стоит не менее трехсот тысяч долларов. А та, что с драконом, так и вовсе тянет на полмиллиона! Вот окаянная судьба: пережить десятки войн, наблюдать падение целых династий, просуществовать сотни лет, чтобы, оказавшись в руках грабителя, быть разбитой.

– Даже не знаю, как и произошло, – повинился звонкоголосый, – сама как-то из рук выскользнула. Дракона начал рассматривать, повернул, а она и выскользнула.

Феоктистов болезненно застонал. Сволочи, что же они делают! Стиснув зубы, он попытался растянуть путы, но они крепко держали запястья.

– Смотри, как зашевелился, – прозвучал густой баритон. – Успокой его, чтобы не дергался, а то работать не даст.

– Это мигом, – отреагировал хрипатый.

Неподалеку шаркнул стул. Потап Викторович услышал приближающиеся шаги. Тяжелые. Опасные. А уже в следующую секунду ощутил сильнейший удар по голове. Сознание померкло…

Очнулся он оттого, что громко хлопнула входная дверь. Затем раздался звук удаляющегося лифта, а потом на него бетонной плитой навалилась тишина, казавшаяся настолько тяжелой, что не хватало сил ни крикнуть, ни пошевелиться. Единственное, что он мог себе позволить, – это продрать глаза, и первое, что увидел, – красный цвет, заливший мешковину. Потребовалось некоторое время, чтобы осознать – это его кровь. Кожу на лице неприятно стягивало. Веревка крепко въелась в кожу, принося страдание. Казалось, миновала вечность, прежде чем удалось ослабить на запястьях путы и вытащить руки. Развязав голени, он стянул с головы мешок, протопал к старинному трюмо, стоявшему в прихожей, и увидел свое отражение в зеркале – на него смотрел немолодой измученный человек с разбитым лицом, постаревший за последние несколько часов на десяток лет.

Оттерев с лица сукровицу, Потап Викторович вернулся в комнату. Стены квартиры, прежде увешанные полотнами Рубенса, Тициана, ван Дейка, теперь показались ему безобразными. Квартира выглядела оскверненной, уничтоженной. Куда ни взглянешь, наталкиваешься на злодеяние преступных рук. Дело всей жизни было растоптано, поругано, а сам Феоктистов ощущал себя раздавленным. После такого удара обычно не поднимаются…

Он прошел в зал, где висели главные картины его коллекции – фламандская живопись позднего Возрождения. Прежде Потап Викторович никогда не обращал внимания на обои в комнате, но теперь вдруг с удивлением отметил, что они какого-то легкомысленного светло-розового цвета. Спотыкаясь о вещи, разбросанные на полу, прошел в другую комнату, еще несколько часов назад радовавшую его развешанными полотнами Лукаса Кранаха Старшего. Теперь на их месте торчали грубо тесанные колышки. Он заметил даже отклеившиеся обои, которые удачно закрывала картина Дюрера.

В кабинете, где хранились китайские вазы, валялись осколки фарфора, разлетевшиеся по всему полу. Большая их часть была растоптана, как если бы это был не фарфор с тысячелетней историей, а обычный пляжный ракушечник. Битый фарфор неприятно скрипел под подошвами, доставляя тем самым еще большие страдания. Подле громоздкого двухсотлетнего книжного шкафа, по заверению искусствоведов, стоявшего в спальных покоях последнего государя, Потап Викторович разглядел большой осколок фарфора и нагнулся, чтобы поднять его. На нем сохранился фрагмент цельной композиции – голова оскаленного дракона. Будто бы отрубленная… Где-то среди других осколков покоилось его тело, растертое в фарфоровую пыль обувью грабителей. Глаза у дракона были ярко-красными и какими-то особенно рассерженными.

Феоктистов бережно положил фарфоровый кусок на стол, где обычно справа стояло старинное бронзовое пресс-папье в виде льва, принадлежавшее прежде Петру Столыпину, а слева – прибор с чернильницей и подсвечниками. Теперь не было ни того, ни другого. В своем кабинете за письменным столом, в окружении шкафов, заполненных антикварными вещами – от милых фаянсовых фигурок до фарфоровых ваз, – он чувствовал себя невероятно комфортно и счастливо. И вот сейчас, перешагнув порог кабинета, он вдруг ясно осознал, что более никогда не вернется к прежнему состоянию.

Потап Викторович рукой потянулся к телефону, стоявшему в центре стола, и поспешно набрал номер.

Андрей Васильевич нервно посмотрел на часы – Феоктистов опаздывал уже на сорок минут. Он пытался дозвониться до него, но абонент молчал. Пунктуальный, аккуратный, по заверению тех, кто его близко знал, Потап Викторович был точен даже в мелочах. А ведь это не просто интервью, а в какой-то степени встреча, которая может определить его деятельность на ближайшие три года. В последнем телефонном разговоре Толокнов кратко намекнул Феоктистову о том, что имеется возможность достойно представить его коллекцию за рубежом. В папке на его столе уже лежал разработанный проект, оставалось только согласовать его в Министерстве культуры.

После интервью с Феоктистовым у него была запланирована еще одна встреча с чиновником из Департамента искусства: из Франции и Англии на днях со своими экспонатами должны были прибыть в столицу сразу четыре национальных музея, и журнал получал серьезный заказ на освещение готовящихся мероприятий. Следовало махнуть рукой на срывающееся интервью, собственно, как и на самого Феоктистова, и спешить в министерство, но Толокнов, предчувствуя неладное, решил дождаться сообщений.

Прозвеневший звонок вывел его из задумчивости.

– Слушаю, – поднял он трубку.

– Это Андрей Васильевич? – раздался в трубке сдавленный голос, показавшийся ему знакомым.

– Да, он самый. С кем я разговариваю?

– Это… Это Феоктистов беспокоит…

– Потап Викторович, ну, наконец-то! – воскликнул Толокнов. – А то я весь испереживался. Мы вас ждем, ждем, а вас все нет. Что-то у вас голос не совсем… Уж не приболели ли? А то…

– Не приболел, со мной кое-что произошло, – перебил его Феоктистов все тем же сдавленным голосом. – Мою квартиру ограбили.

– Что?! – невольно выдохнул Андрей Викторович, переложив трубку из взмокшей ладони в другую руку. – Что вы такое говорите?!

– Да, это так… Вынесли всю мою коллекцию: полотна, фарфор, иконы, фаянсовые статуэтки, старинное оружие… Все! Все то, что я собирал долгие годы и чем гордился. Даже не знаю, как сумею пережить эту потерю…

– Как же это могло произойти? – ошарашенно спросил Толокнов.

– Очень просто… Как это обычно делается… Шарахнули по башке чем-то тяжелым, когда я выходил из комнаты, а потом просто втащили вовнутрь… Связали, чтобы я особенно не бузил, потом еще добавили, да так, что я сознание потерял. Вот только что очнулся.

– Голубчик вы мой, даже не знаю, что вам и сказать. С вами-то все в порядке?

– Думаю, что есть сотрясение мозга. Рассечения на затылке, на лице… Но это ерунда! Я лишился всего! Что мне теперь делать?

– Вы звонили в полицию?

– Пока еще нет. Я позвонил сразу вам.

– Нужно немедленно вызывать полицию. Немедленно!

– Вы уверены? – уныло протянул Феоктистов. – Боюсь, что это не самая хорошая идея.

– Потап Викторович, вы ли это говорите? Может, у вас помутнение рассудка? Вас ограбили, унесли всю коллекцию, а вы говорите о том, что это не самая хорошая идея. Ведь ее же надо искать! И чем быстрее полиция займется поисками, тем лучше!

– Все не так просто… тут… совсем другое… дело, – со сбившимся дыханием произнес Феоктистов. Было понятно, что говорит он с трудом. Неожиданно пауза затянулась, в какой-то момент Толокнов даже перепугался, что не услышит продолжения, но уже в следующую секунду Феоктистов снова заговорил: – Дело в том… что… некоторые картины… приобретены не совсем законно. Разумеется, я их не воровал, но ко мне могут возникнуть вопросы. Скажем так, я купил их неофициально.

– Это не повод, чтобы переживать, вы должны наказать преступников за ограбление и вернуть все, что у вас забрали! Если вы не позвоните в полицию, тогда это сделаю я!

– Пожалуй, вы правы. Звоните, – согласился Феоктистов. – Мне трудно это сделать. И очень жаль… что наша встреча не состоялась. Но не по моей вине.

Толокнов хотел ответить нечто ободряющее, но в трубке уже зазвучали короткие гудки.

– Черт знает что! – невольно выругался он и быстро набрал номер полиции: – Это полиция?

– Да, мы вас слушаем.

– Произошло ограбление…

– Называйте адрес.

– Улица Печорского, четырнадцать. Ограблен очень известный коллекционер, Феоктистов Потап Викторович…