Евгений Смарт
Деблокадный Сёрф 1. Разведка с Боем. Неизвестная Война – 1. (Попаданцы в СССР)
Глава 3. Гармоника
Еду утром в электричке,
Слышу песню дедову,
Я его души частичка —
Вместе за Победу мы!
Ух-ты, ах-ты!
Что-то здесь не так-то!
16 ноября 2024 года, Четверг. Домодедово – Москва.
Давно я так рано не езжу общественным транспортом. Раньше, помню, в Шесть Тридцать утра каждый будний день я уже на перроне в ожидании электропоезда. На электричке и подвалами Москвы в те дни удобнее добираться до работы из Домодедово до Октябрьского Поля. На машине часа три, липездричкой и подземкой за два часа. И поспать в дороге можно, и пописа́ть свои рассказы, ну или почитать чужие, да и пообщаться в сети (тогда единственная лишь Аська рулит).
Вот и сейчас жена довозит меня до вокзала Домодедово по пути на свою работу. Минут пять в очереди на кассу (не привык я к терминалам). Я лет десять не пользуюсь этим транспортом. В России многое меняется за эти десять лет, хотя, с другой стороны, почти ничего не меняется за триста годков.
Я уже на перроне морожу уши в ожидании состава. Десять минут – это сейчас ужасно долго для ожидания транспорта.
Но вот и вагон останавливается напротив меня, радушно распахивая двери. Усаживаюсь поудобнее по ходу движения к окошку и почти мгновенно отрубаюсь – годами выработанный навык не растерян!
Забытьё.
Просыпаюсь мгновенно. Хотя и торможу, будто во сне. Сперва слышится странный звук. Не могу вспомнить, что это за инструмент. Ах, да! Точно! Губная Гармошка! Надо же! Гусли или домбру, наверное, чаще показывают по телику. Необычный звук. У меня с ним ассоциации с вестернами или фильмами про войну, когда солдаты играли на трофейной диковинке.
Точно – солдат!
В начале вагона появляется немолодой уже солдат в старой потрёпанной гимнастёрке. Она не современная, почему-то сразу всплывает образ обычного фронтовика времён Великой Отечественной, возвращающегося с боёв домой. Пилотка держится каким-то образом на левом плече, форма ранневоенная, ещё без погон. Через правое плечо вокруг тела до бедра намотана шинель. Раньше, в детстве, мы не догадываемся, что это у солдатиков в фильмах такое через всё тело висит, и наивно полагаем, что они зачем-то носят так автомобильные шины. Да мы и сами так иногда велосипедные от "Школьника" вокруг себя обматываем, когда играем во дворе в войнушку. Гимнастёрка старая, потрёпанная, но опрятная. Чистая и даже выглаженная. Наверное, мужичок у своего деда одалживает её для выхода на заработки. Кто-то под афганца косит в переходах, кто-то под современных бойцов с СВО. А этот зачем-то решает закосить под солдата давно минувшей войны. Не актуально. Не достоверно.
Кстати, странно, что никакой торбы для сбора подати у бойца нет. Не в карманы же совать деньги? Опа, а у меня и налички-то нет! Я всегда раздаю, даже заправщикам на АЗС. Но с лета не езжу на своей машине и мелочь не коплю.
Мелодия звучит задушевная, с грустинкой. Я такую не припоминаю. Честно, будь у меня полтинник или сотка, отдам. Но денег нет, даже пошарил в своём несессере, что через плечо. Да и некуда ему совать же! Может, на карту закинуть? Только никакой таблички у него с номером карты нет. А прерывать поток души через музыку ой как не хочется!
Фронтовик уже приближается ко мне, я успеваю разглядеть его полностью. Лысый напрочь. Как на таком пилотка сидит и не соскальзывает? Разве что гво́здиками прибивать. Нет даже ёжика волос. Уши торчком и чуть заострённые, почти как у Эльфа. Нос, видимо, часто участвует в драке, независимо от желания владельца. Да, скорее всего, и не в одной, судя по лёгкой его скошенности. И украшает нос не воинственная горбинка, а наоборот, заметная вмятость. Боевой такой нос. Щёки шелушатся, немного впалые. Лёгкая небритость говорит о том, что всё-таки иногда солдат ухаживает за собой. Как ни странно, мужичок не пытается играть на жалостливый образ. Не горбится, а наоборот, идёт, приосанившись. Взгляд его не шарит с мольбой по карманам душ пассажиров, а устремлён куда-то за горизонт мысли, то ли блуждая в Истории, то ли вспоминая Будущее.
Ба! Да это же та самая песня!
Выпьем за Родину,
Выпьем за Сталина!
Выпьем и снова нальём!
Только я её помню в исполнении Деда под аккомпанемент его же гармошки. А здесь без слов, прямо мольба тоскующей души рвётся наружу.
Дед.
Я знаю, что он защитник Ленинграда. Но лишь совсем недавно мне становится известно, что после Северной Столицы Дед принимает участие в боях за Выборг. Может, и раньше знаю, но забываю. Это Вторая Финская Война, про которую у нас мало известно. Немцы держат блокаду Ленинграда с Юга, а Фины блокируют с Севера. Корни конфликта уходят в Первую Финскую, тоже малоизвестную, когда наша Красная Армия сражается с белофиннами и побеждает их ценою немалых жертв. Наши в ту первую войну создают своё правительство и объясняют наше нападение освобождением крестьян и рабочих от кровавых чуждых народу тиранов. Население притягивают практически за уши. За большую часть народа тогда выдают, как ни странно, белорусов. Даже бытует в те года, как принято сейчас называть, популярный мем: "На финнские мины идут минские финны". В начале Второй Мировой Финны, воспользовавшись беззащитностью наших северных границ, напада́ют на СССР, махом отвоевав не только свои земли, но и захватив нашу Карелию, встав практически под Ленинградом. Финны по сговору с немцами хотят стереть с лица Земли этот город и установить границу по Неве. Но желают этого лишь правители. Сам же народ в лице солдат отказывается напада́ть дальше, и воцаряется некое равновесие. Фронт не меняется на протяжении двух с лишним лет. Лишь иногда случаются локальные стычки.
Так. Куда же пропадает солдатик? Я даже не замечаю, выходит ли он из вагона или…
Глава 4. Тасс уполномочен
С репродуктора спокойно
Диктор новости читает.
Немец алчет нам неволю,
Мы ж о Мире лишь мечтаем.
Ух-ты, ах-ты!
Звери-фашинавты!
13 июня 1941 года, Пятница. Станция Жаргон Сибирской железной дороги Транссибирской магистрали. Черемхово, Иркутская область, Россия. +15°С, дождь.
Во всём поселении при станции репродуктор был только в комнате Начальника по Станции.
Сам Начальник Станции Сидлер сидел угрюмый, погружённый в свои думки.
Он ценил свою работу. Согласно штатному расписанию у него была должность категории "С4". Воинского звания не полагалось, но по классификации должность приравнивалась к командиру роты звания порядка капитана. В институткой среде это было равносильно званию старший преподаватель. Их станция хоть и не была полноправно узловой, но на ней формировались поезда из вагонов с углём, поступающим с шахты Номер Шесть и с разреза «Южный». Отдельная железнодорожная ветка шла от комбината строительных материалов, рыбохолодильного завода и мебельной фабрики. На станции было аж восемь путей и три тупика для формирования составов. Само название станции пошло от бурятского Зургаан, что переводится, как "Шесть". Что значит Шесть? Именно шесть километров было до основной станции Черемхово. А на аларском диалекте "Зургаан" звучало как "Жоргон".
Обедал Сидлер прямо там же в кабинете, домой не ходил, хотя жил рядом в общем бараке. Ценил минуты одиночества, когда можно было пообщаться с самым умным собеседником. То есть с самим собой. Он никогда не пропускал время новостей. Вот и сейчас накрутил регулятор в центре тарелки до полного и внимательно вслушивался, что вещает диктор из далёкой Москвы.
"Японские газеты публикуют сообщения агентства "Домей Цусин", в котором говорится… что Советский Союз концентрирует крупные военные силы на западных границах… концентрация войск на западных границах производится в чрезвычайно крупном масштабе. В связи с этим прекращено пассажирское движение по Сибирской железной дороге, так как войска с Дальнего Востока перебрасываются главным образом к западным границам. Из Средней Азии туда же перебрасываются крупные военные силы…"
Да, Сидлер готов был подписаться под каждым этим словом. Так оно и было. Составы на запад шли сплошным потоком. С солдатами, техникой, боеприпасами, инвентарём, материалами. Были прерваны даже сообщения пассажирских поездов. Об этом не говорили открыто, но все знали, что грядёт великая беда. Все, кто здраво мыслит, понимали, что война неизбежна. Империалисты спят и видят, как захватить наши земли, отнять завоевания Октября, разрушить наши так быстро отстроенные города, поработить население.
"Военная миссия во главе с Кузнецовым выехала из Москвы в Тегеран. Назначение миссии, отмечает агентство, связано с вопросом о предоставлении Советскому Союзу аэродромов в центральной и западной частях Ирана."
Да, это правильно. Правительство и лично товарищ Сталин знают, что делают. Раз они так поступают, значит, считают это единственно правильным. Не нам им подсказывать, что и как делать. А то работяги развели там вчера демагогию. Понимаешь ли, сыскались доморощенные стратеги и тактики. Кто-то ратовал за немцев, дескать, им, европейцам, светочам культуры, лучше знать, как должен меняться Мир. А другие и вовсе предлагали сейчас самим напасть на совсем недавно сформировавшееся немецкое правительство, а рабочий народ Германии, типа, нас обязательно поддержит.
Аха, как же! Держи карман шире! Сидят там работяги у немчуры по домам и пикнуть боятся. Они даже друг другу не доверяют.
Репродуктор продолжал вещать пропаганду:
"”ТАСС„ уполномочен заявить, что это подозрительно крикливое сообщение "Домей Цусин", позаимствованное у неизвестного корреспондента Юнайтед Пресс, представляет плод больной фантазии его авторов… никакой "концентрации крупных военных сил" на западных границах СССР нет и не предвидится."
Ну, здесь диктор лукавит. Уж кто, кто, а Сидлер знает, что за составы, и что за грузы едут эшелоном.
Начальник налил кипяточку в заварник с иван-чаем ещё прошлогоднего урожая. Он, чай, как вино, чем старше, тем крепче. С годами ещё более забористее становится, медовее. Скоро, кстати, праздник Ивана Купалы, можно будет новый урожай собирать, готовить ячейки с сетками для сушки, коловорот пора протереть от пыли, да просушить.
"Крупица правды, содержащаяся в сообщении “Домей Цусин„ , переданная к тому же в грубо искажённом виде, состоит в том, что из района Иркутска перебрасывается в район Новосибирска – ввиду лучших квартирных условий в Новосибирске – одна стрелковая дивизия."
Ох, ну зачем же так примитивно? Ведь никто не поверит! Слишком всё шито белыми нитками по чёрному. Ведь каждый же понимает… Или не каждый? Неужели только Сидлер такой умный, что просчитывает все действия Партии и Правительства наперёд?
Он ещё со времён революции всё просчитал. Знал, что Первая Мировая не закончилась, как то думали другие. Немцы затаили обиду и готовились к продолжению захватнической войны. Наращивали все эти годы своё могущество. Понимало это и руководство молодой Советской Родины. Сидлер знал, что насильственная коллективизация не просто блажь Партийной верхушки, а социальная необходимость. Зерно – это стратегическая валюта, так требуемая для индустриализации страны. Кулак не имеет такой силы и ресурсов, как полноправный колхоз. Он бы был не в состоянии закупить передовую технику – трактора, сеялки, комбайны. Кулак обрабатывал бы землю по старинке. А при колхозах экономика гигантскими темпами подняла страну с колен. Именно на деньги от продажи зерна стали развиваться города, производства, появилась возможность перевооружать армию. Сидлер умный, Сидлер понимает, что руководство страны видит угрозу с Запада, но виду не подаёт. Ещё немного, лет пять, и мы станем самой несокрушимой силой в Европе…
Стали собираться работяги. Обед закончился. Одиночество тоже. Теперь не с кем побеседовать. Никто не может его понять, кроме него самого. Разве что Петька. Даром, что четыре класса образования, да разговаривает как лапотник, либо как сибирская деревенщина, либо вообще сплошняком по матушке, когда злится или волнуется. Но зато он чует правду. И единственный понимает Сидлера.
Так, всё. Работаем. Сегодня хоть и пятница Тринадцатое, но хорошо, что Сидлер несуеверный, ведь быть суеверным – к несчастью.
Глава 5. Московскими подвалами
Под землёй, в метро спускаясь,
Знай, там черти шкодили
И за деньги нас пускают…
Правит там юродивый!
Ух-ты, ах-ты!
Дигеронафты!
16 ноября 2024 года, Четверг. Москва
В метро, оказывается, теперь не надо не только жетоны покупать, но даже за билетиком со штрихкодом нет необходимости стоять в кассы. Достаточно банковскую карточку прислонить к валидатору, турникет спишет положенную сумму и приветливо распахнёт свои стеклянные створки. Имеется у меня где-то карта Тройка, но я не могу её найти, а вспоминаю про проездной по старинной русской традиции только перед выходом. А можно, говорят, ещё и телефон приложить к этому самому валидатору. Но предварительно там предстоит что-то настроить. В наше время не обязательно быть самому умным, достаточно иметь при себе умный смартфон. Но мне это ни к чему, я нечасто пользуюсь такими услугами.
Не знаю когда, но железнодорожную станцию "Нижние Котлы" переименовывают в теперь уже одноимённую ей станцию метро "Нагатинская". А то раньше, бывает, возникает постоянная путаница, как и с соседней железнодорожной станцией "Коломенская", располагающейся рядом со станцией метро "Варшавская", хотя метрошная "Коломенская" совсем в другом месте. Теперь они обе носят название метрошечной. А станция метро "Коломенская" расслабилась и отдыхает в другом месте одна.
В детстве, когда я приезжал с очень Дальнего Востока в столицу, всегда восхищался метрошными станциями, а, по возвращении обратно домой, всё искал в подземных переходах Владивостока спуск в такое вожделенное для ребёнка метро. Не находил и расстраивался. Со временем свыкся, что это теперь только сказка. Причудилось.
Теперь путешествовать под землёй для меня становится обыденным, хоть и не очень частым событием. Как ни стараются власти, но вот, попрошаек оттуда так и не могут убрать. Вот и сейчас среди довольно плотной толпы продирается очередной юродивый. У них что, флэшмоб какой-то? Этот тоже в гимнастёрке времён Великой Отечественной Войны. Только в отличие от того, который с электрички, на этом форма сидит нарочито неряшливо, будто он всем своим видом пытается показать, что надевает её временно. Гимнастёрка-то фиг с ней. Но на ногах у солдатика совсем не в тему красуются старые советские кеды из моего детства. Не красовки, а именно кеды с характе́рным прорезиненным носком и подошвой, а сами тряпочные. Точнее, даже они были не полностью с закрытым голеностопом, а укороченные. Мы такие называли полукедами.
Попрошайка юрко протискивается между рядами, заглядывая в лица игнорирующей его публики и отпуская шуточки:
– Уткнулися все в свои телефончики, друг друга не замечают! Ой, не смешите мои кецы! Может быть, если сказать им, что мозг – это самое прикольное приложение, то они наконец-то начнут им пользоваться?
Бродяга останавливается возле какого-то интеллигентного вида гражданина, смеривает его взглядом и изрекает:
– Чиновник чё ли? Эй! Чиновники ездят на лимузинах, а не занимают места добропорядочных граждан в общественном транспорте! Кстати, чиновник! Даю установку. Не воруй. Это работа правительства.
Он улыбается сам своей шутке и упирается взглядом в молодого батана в очках:
– О! Заяц? Ты без билета едешь? Ща тебя оштрафуют! Штраф – это налог за неправильное поведение. А, вот, налог – это штраф за хорошие дела. Так что выбирай, что будешь по жизни платить? Штрафы или налоги? По-другому нельзя!
Вояка вдруг резко поворачивается к подростку придурковатого вида, стоя́щему в наушниках рядом и дёргающему головой в такт только ему слышимой музыки.
– Вам смешно, что этот студент даже в метро не выпускает учебника? Если Вы думаете, молодой человек, что образование – это очень дорого, то попробуйте стать бездарем. Гарантирую, Вам это влетит в копеечку.
Блуждающий взгляд новоявленного стендапера, сыплющего статусами из соцсетей, наконец остановился на мне. Кого-то он мне напоминает. Не очень-то хочется стать объектом его плоских шуточек, и я отвожу свой взгляд, делая вид, что не замечаю его, как и другие пассажиры.
– О! Писатель! Привет! А напиши про меня книжку! Не обязательно делать меня там главным героем, пусть я буду другом друга или мимо проходящим случайным прохожим… Ну, как мимо проходящим… Пусть я буду всё время как бы мимо проходить и выруливать всякие едкие замечания, чтобы Главный Герой не скучал и постоянно все были в тонусе! Это, кстати, у меня не вопрос, а рекомендация! Меня, вот, уже где-то использовали. Так что и ты пользуйся.
Боец бросает взгляд в книжку стоя́щего рядом паренька:
– Это он не твою книжку читает? А, нет. То у него учебник по экономике. Студент, ёпта. Не смешите мои кецы! Изучай, изучай экономику, батан! Вот, когда станешь безработным, то, по крайней мере, будешь знать, почему. Я, конечно же, могу тебе помочь материально, но мой кошелёк похож на луковицу. Аха, на неё. Открывая его, я тут же начинаю рыдать в три ручья.
Солдатик опять поворачивается ко мне.
– Идём, писатель, тебе выходи́ть пора!
Вот же, чёрт! И действительно, моя станция пересадки. Как же так? Я ведь только пять минут назад как вошедший!
– Надыть чудо? Будыть Юдо! – подмигивает мне юродивый и протискивается к выходу. – А ну, народ! Выходим! Это не вопрос. Это утверждение! – он опять поворачивается ко мне. – Что стоишь как вкопанный, пошевеливай булками, Писатель!
– А вдруг они не выходят? – не удерживаюсь от диалога я.
– Не смешите мои кецы! Выходят! Ещё как выходят! Не все, правда, ещё знают об этом.
Меня не очень-то радует такой попутчик, но не убегать же от него! Идём параллельно. Хорошо, хоть со своими замечаниями ко мне не пристаёт. Интересно, надолго хватит у него выдержки?
Впереди показывается патруль РосГвардии. Наконец-то. Может, этот шут испугается их и отвяжется от меня? Но нет, несуразный вояка тут же переходит почти на строевой шаг и шепчет мне, не поворачивая головы:
– А Вы замечаете, что, когда мимо проходят полицаи, ты чувствуешь себя параноиком, но никак не в безопасности?
Странно. Говорит мужичок почти полушёпотом, но, несмотря на постоянный гул даже в переходах метро, я отчётливо слышу каждое его слово, будто он мне в ухо это шепчет.
– Ну, спасибо за продуктивную беседу! – резко поворачивается служивый ко мне прямо во время движения. – Нам пора расставаться. Мы с тобой сегодня так здорово смеёмся, что у меня аж пресс болит до неможного, считай, что спортом занимаемся, и я, пожалуй, даже пропущу сегодня тренировку. Ты клёвый! До скорой встречи!
Глава 6. Война иль Мир? Вот в чём вопрос
Не люблю я спорить, девки,
Я люблю приказывать.
Коль мужик на семидневке,
Он обязан вкалывать.
Ух-ты, ах-ты!
Жизнью мне обязан ты!
21 июня 1941 года, Суббота. За день до Войны. Станция Жаргон Сибирской железной дороги Транссибирской магистрали. Черемхово, Иркутская область, Россия. +27°С, ясно.
Солнце палит уже неделю. Это нормально для июня. Бывало и пожарче, как в начале месяца, когда доходило аж до Тридцати Пяти. Зато ночью так и не поднималось выше Десяти.
Евдокия в окошко заприметила, что Павловна пошла снимать бельё с ве́шал, быстро подхватила свой тазик с бельём и поспешила, пока кто другой не опередил. Хорошая солнечная погода располагала к стирке, и все соседи только и караулили, когда бы вывесить постирушки. Ве́шал на всех не хватало.
– Ну как, Павловна, сынок твой уже в Бресте? – больше для поддержания разговора спросила Евдокия.
– Да, прибыл. Расквартировали уже. – чувствовалось, что Павловну так и распирает с кем-то поделиться радостью. – Говорит там такая красота и тишь неимоверная! Европа, не то, что у нас.
– И что? Прямо ляхов видел? – продолжала Евдокия, особо сама и не интересуясь, лишь бы что спросить.
– Ну, да! Там через речку перейти, и уже Польша.
– А эти, немчура которые? Правда, что у нас с ними будет война? – осторожно начала Евдокия, боясь коснуться темы, что у всех на устах.
Женщины ловко приноровились – вместе снимали словно пушинки свежие простыни Павловны, в четыре руки складывали как фокусники в компактные конверты, потом также вместе вешали мокрые и потому тяжёлые простыни и особенно пододеяльники Евдокии. Вдвоём и шибче получалось, и веселее. Но уж с нательным бельём каждый разбирался сам со своим.
– А что немчура? Они шляхтичей подмяли под себя и успокоились. Никто не собирается ссориться с таким сильным соседом, как мы. Это румыны панику подняли, будто наши стягивают к их рубежам войска. А немцы – не! Они ж культурные, не то что эти цыгане! – сама себя успокаивала соседка.
– Ой, не знаю, Паловна. Не знаю. Петька мой говорит, что Сидлер всем приказал завтра никуда на выходные не уезжать. Что-то, говорит, затевается. Сидлер просто так трепать не будет, – сказала и сама замолчала.
– Да ну его в баню, этого Сидлера! Панику только разводит. – Павловне всё казалось, что ей все в поселении завидовали, что сын служит поближе к Европе, а потому и пытаются поддеть. Хотя Евдокия не такая. Она не будет попусту судачить.
– Ты лучше скажи, Герасимовна, где будите в этом году сено косить? Опять в Пади? – резко сменила неприятную тему Павловна.
– Да, не! У нас же нонче невеста у Петьки из знатных. Отец её – бригадир в колхозе. Выделил нам в поле шикарный участок, там будем заготавливать, – поделилась секретом Евдокия.
– Я так и думала, потому и спрашиваю. Можно, тогда я Ваше пастбище в Пади себе возьму? Хотим ещё коров прикупить, – деловито атаковала Павловна, она давно собиралась начать этот разговор, чуть ли не со свадьбы Петра, но всё не решалась, боясь, что та откажет.
– Бери, конечно. Чай, не враги мы с тобой, соседушка, – махнула рукой, как с барского стола, подруга.
– Вот спасибочки тебе, Герасимовна! Оно хоть и не сравнимо с Вашим новым полем, но всё, почитай, самая лучшая часть в Пади была. – запричитала Павловна, помогая соседке развешивать уже и исподнее. – Справедливая ты баба, почему ж так невесток своих не уважашь? Вон какое добро в руки пришло! Аль нерадива она в быту? Не помогает?
– Да, пытается помогать. Но разве ж я доверю кому своё кровное? Двум хозяйкам в доме не бывать! – вздохнула Евдокия. – Хоть Петьку себе забрала, пусть этому радуется. Тяжело своё, родненькое, другим отдавать-то, тяжело.
– Тоскуешь, небось, по Тамарке, бывшей своего Петеньки? – осторожно задела больную тему соседка.
– Эх, и не говори. Вот та славная невеста была! В надёжных руках бы мой сыночек был! – как-то накатила грусть на опечаленную мать.
– Да ладно, не горюй. Как вместе бы жить стали, враз рассорились бы!
– Может, и так. Ну, не проверишь теперь. – согласилась и задумалась.
Евдокия спорить не любила. Лучше промолчать и прослыть дураком, чем пытаться что-то доказать и развеять все сомнения. Она привыкла не спорить, а повелевать. Что скажет, то и есть закон.
Своего-то мужа схоронила давно. Болезный он пришёл с Империалистической. Потравили их там немцы химией какой-то. Так и тянула Евдокия всех четырёх мальчишек сама. Ни с кем не сходилась, даже хозяйство большое имела. Пацаны жили дружно, помогали ей и друг другу. Но держала она их в кулаке. Вольностей не допускала. Хотя и знала, что Петька, вон, курить начал аж с трёх лет, а Гришка первым хотел бежать из семьи, но так и вернулся с женой. Живут в соседней комнате. Колька, вот, только болезный. Но живут все хорошо. Это ли не радость для матери? Радуйся счастью. Не знала она, что это последний день счастья.
* * *
21 июня 1941 года. За день до Войны. Москва.
"21 июня состоялось заседание Политбюро ЦК ВКП(б), после которого издан и в ночь на 22 июня передан в западные военные округа приказ (директива № 1) НКО СССР: “В течение 22 – 23 июня 1941 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО… Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия… Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников” ".
(История Великой Отечественной Войны советского союза 1941—1945. Том Второй. Отражение советским народом вероломного нападения фашистской Германии на СССР. Создание условий для коренного перелома в войне (июнь 1941 г. – ноябрь 1942 г.). Воениздат. МО СССР М. −1961)
* * *
Осуществление гитлеровского плана "Барбаросса" началось на северной Балтике вечером 21 июня, когда 7 немецких минных заградителей, базировавшихся в финских портах, выставили два минных поля в Финском заливе.
(Gunnar Åselius, "The rise and fall of the Soviet Navy in the Baltic, 1921—1941", page 224; Routledge, 2005)
* * *
21 июня, в 13 час. германские войска получили условный сигнал «Дортмунд». Он означал, что наступление по плану «Барбаросса» должно начаться на следующий день в 3 часа 30 минут.
