Евгений Щепетнов
Игрушка для дракона
Глава 3
Я закончил петь, и ушел назад, вглубь сцены. В горле уже першило, надо его слегка смочить. Пивка жахнуть, холодненького. Там у меня сумка-холодильник с пивом, чтобы далеко не ходить. Да и покупать здесь, в ресторане, очень даже накладно, с их-то ценами.
Нет, пиво не настоящее, «нолевка». Ребята всегда смеются, мол – «нолевка», это первый шаг к резиновой женщине. Но я не обижаюсь – не со зла подкалывают, все свои. Я с ними уже давно работаю, еще с девяностых, когда нищим инженером решил подработать в ресторане. Я так-то с детства играю на гитаре, неплохо пою – и в музыкальной школе учился. Но ушел работать на завод. С детства любил не только бренчать на гитаре и драть глотку, подражая кумирам рока, но еще и что-нибудь пилить, резать, собирать. Спокойно могу разобрать и собрать двигатель автомобиля, и он даже потом будет работать.
Но заводы в девяностые зачахли, и куда податься тридцатилетнему мужику, у которого на шее двое детей и замученная безденежьем жена? В таксисты? Пробовал. Поработал несколько месяцев, нахлебался говна половником. Каждая сука, зажавшая в руке потный стольник, считает, что тебя купил. Или купила. «Ты обслуга! Вези меня, тварь!». Одного такого на ходу выбил из машины ногой. Вот так открыл его дверцу (он выходить не желал) и выбил. Хорошо, что ехал медленно, гнида не разбилась. Нет, после этого я не уволился. Проработал еще месяца два, и только когда мне едва не набросили на шею удавку, решил: баста, карапузики! Без меня! Мне семью кормить, а не раков! Ушел из такси. Потом узнал, что одного нашего сразу после моего ухода задушили, а машину угнали. Благо, что не додушили, только шею порезали. Машина была кредитная, он за нее еще несколько лет выплачивал. Кстати, помню еще, что машину нашли – в Новосибирске, туда угнали, через всю Россию. Номера перебиты, так что этот таксист еще проблему заимел – с перебитыми номерами нельзя на учет ставить, и с учета снимать. И вообще с ней ничего нельзя без решения суда.
Вот таким образом я оказался в ресторане. Взял свою гитару, подошел к руководителю группы, Витьке Муранскому, и попросил меня взять в коллектив. Без затей, без предисловий.
Надо отдать ему должное, он не послал меня сходу, а выслушал, пожал плечами, и предложил что-нибудь сыграть. Когда я слабал ему «Генералов песчаных карьеров», а потом перешел на «Лебединое озеро», Витька спросил, могу ли я на электрогитаре. Я и тут не подкачал – играл, и неплохо. Конечно, не высший уровень – для этого нужно годами совершенствоваться, но сыграл, и спел. Когда выдал ему «Богемную рапсодию» на аглицком, а потом «Чемпион» – Витька принял решение и взял меня в группу.
Уже потом я узнал, что мне просто повезло. Группы обычно спаянные, все друг друга знают чуть не с детства, но тут…гитарист вульгарно забухал, уже в очередной раз, а поверх синьки добавил кокса. И теперь лежал в реанимации под капельницей. Без малейшей надежды на воскресение.
За эти годы много чего повидал – и бандитские разборки, и массовые драки, и любовь – пьяную и слюнявую. В ресторане у музыкантов с этим проблем никогда не было. Впрочем…вру. Как раз это и есть одна из проблем. Ладно там дамочка, которая пришла с подружками, чтобы снять мужика (желательно вот этого, певуна с гитарой – трахнет, и еще споет!), но были и такие, которые пришли уж с мужиком, но строят мне глазки, провоцируя спутника на беспредел.
Да, бывало и так, что отмахивался от пьяного кавалера. Благо, что силой не обижен, и ботаником меня назвать ни у кого язык не повернется. Раз даже гитару разбил о башку озабоченного козла, желавшего добраться до моего пряного тела с помощью ножа-бабочки. Гитару было жалко – ужасно. Я ее еще в юности купил, на деньги, заработанные грузчиком на продуктовой базе – когда учился в институте.
Но в общем-то все было хорошо. Я пользовался популярностью у клиентов ресторана, на меня даже приходили специально, послушать – я ведь и свои песни исполнял, баловался бардовской деятельностью. Андрей Костин, он же «Кость», популярен у завсегдатаев. Хотя в основном приходилось петь чужие песни. Я ведь не Высоцкий, чтобы мне платили большие деньги за мои песенки. Просто ресторанный музыкант и певец, исполняющий то, что мне закажут спеть. Хорошо, если закажут ту же самую «Богемную рапсодию», или «Естедей», но это не так уж и часто. В основном – какого-нибудь Шуфутинского, от которого у меня скоро начнется аллергия. Вот как сейчас – пришлось петь его «Маму». Хорошо хоть не «Вязаный жакет», который обстебали в комедии «День радио». Но как ни смешно – и его заказывали. Что поделаешь, если народ хочет ту, или иную песню? Я деньги зарабатываю, работаю для людей, так почему бы и нет?
Мне уже за шестьдесят. Ничего нового в моей жизни не будет. Так что особо и не дергаюсь. Хорошо хоть, что дают выступать, деньги зарабатывать. В группе состав почти полностью сменился – из «старичков» осталось двое – наш командир Витька Муранский, да ударник Петька Храмцов. Остальные – кто совсем ушел, в мир иной, кто забухал, и на все забил, кто живет на пенсию, рыбу ловит.
Дочка мне давно толкует: «Папа, хватит перед пьяным быдлом клоунствовать! У нас хороший дом, места на всех хватает! Речка рядом, лес! Денег мы зарабатываем нормально – на всех хватит! Колька тебя любит, ребята обожают – ты бы их играть на гитаре поучил, в жизни пригодится! Какого черта ты в этом пьяном чаду сидишь?!»
Ну, я для вида обиделся на «клоунствовать», а внутри, честно сказать, похолодело. Что еще сказать? Тридцать лет «клоунствовал», без этого уже и не могу. Зритель нужен! Звон струн! Рев динамиков! Крики: «браво!» Это как наркотик. Кто раз попробовал – без этого не может. Вот и держусь до последнего. Наверное, со сцены вынесут вперед ногами. Не могу я на шее у дочки с зятем Колькойсидеть, пусть Настюха не обижается. И сын давно звал к нему – он в Питере живет, и у него тоже дом – фирма своя, строительная. Молодцы у меня ребята. Не зря я их учил, бабок кучу угрохал на обучение. И в жизни устроились, и люди хорошие, правильные.
Жена, Олька, сейчас у Настьки отдыхает. Лето! Жара! А я тут, «в чаду». Чертова Шуфутинского лабаю. Иэхх!
– Гля! – из-за плеча бормочет Мишаня, наш второй солист – По-ходу, что-то зреет, какой-то гнойник. Я давно смотрю за ними, щас что-то будет. Ребята непростые, все на понтах.
– Точно – Костян, клавишник, покосился на упомянутый столик – И по-моему ребята заряженные. Чуть что – за карман хватаются.
– Давно такого не видал, с девяностых – вздыхаю я – Вот не хватало еще по кумполу огрести! Схожу-ка я в сортир от греха…лучшее место для укрытия – сортир. Туда пули не долетают!
Парни хохотнули, я встал со скамейки, и только шагнул в сторону, огибая синтезатор, как вдруг клавиши аппарата разлетелись вдребезги, осыпав меня пластиковыми брызгами. Последней моей мыслью было: «Сука! Накаркал!». И…темнота. Никаких тоннелей, никаких голосов богов, просто тишина и темнота.
* * *
Свет. Нет, не в конце тоннеля. Ну не верю я ни в какие тоннели, если это только не тоннели метро! И в богов не верю. И вообще ни во что не верю, кроме как в себя самого, и в свою жену Ольку, которая любила меня даже когда я был нищим и убогим заводским инженером. И потом любила, когда я вошел в роль ресторанного лабуха, и на мне регулярно висели пьяные телки. Да…грешен я, и не гожусь на роль не то что святого – но даже праведника. Увы. Увы?
Глаза проморгались, и первое, что я увидел – две головы, наклоненные надо мной. Это был парнишка лет шестнадцати, и девчонка – такого же возраста. Похожие друг на друга – как две свечи. Только у девчонки имелась длинная коса, которую та перекинула через плечо, а у мальчишки – волосы до плеч, эдакая прическа средневекового пажа. Оба смотрели на меня молча, не говоря ни слова, и только иногда переглядывались, будто этими взглядами что-то друг другу говорили.
– Кто вы такие?! – попытался сказать я, но изо рта вылетело что-то вроде «Фффо ффы фаффы!»
– Да что за нах?! – ошеломленно сказал я, и снова какое-то шипение и фырканье. Похоже, что пуля вышибла из меня способность говорить. Я слышал, что такое бывает при травмах головы.
А эти двое постояли, попереглядывались, повернулись, да и вышли. Куда вышли? Откуда? Да кто знает! Лежу, смотрю в потолок и просто охреневаю – он из темных бревен, практически черных. Весь в паутине, во мху, и это явно не реанимация в больничке. И даже не подсобка ресторана, куда меня могли оттащить.
И вот лезут в голову такие мысли, не позволяя правильным мыслям прорваться к моему сознанию. Например, такой мысли: «С какого хрена у меня рука младенца?! А не моя здоровенная, мосластая клешня?!»
А еще воняло. Так воняло, что аж с души воротило. И похоже, что вонял это я сам. Сунул под себя руку…вытаскиваю…опа! Твою ж мать! Обделался! Я – обделался! АААА!
Меня затошнило, и ко всему прочему я еще и выблевал содержимое желудка. Прямо себе на грудь. Что-то белое, липкое… Молоко? Да я молоко терпеть не могу! Я его пил в последний раз тогда, когда отравился каким-то суррогатом под видом лимонной водки! Нужно было пить молоко, чтобы связать яд в желудке. Так Витька сказал, ну я и пил. Хорошего из этого ничего не вышло, блевал я знатно. Три дня пластом лежал, потом ничего, отошел. Не в мир иной, само собой – отлежался.
Ладно. Нужно как-то бы отдаться Гигиене, матери порядка. То есть смыть с себя дерьмо. Или стереть. Пытаюсь подняться, опираюсь на локти, потом на правую руку…голова кружится…бах! И я свалился назад. И снова – только сейчас осознал, что лежу совсем голый! Откидываю кусок тряпки, которой меня накрыли…о господи…эти ноги в перевязочках, эти розовые ногти на ногах…эти пятки без следов мозолей…ЧТО СО МНОЙ?!
Напрягаясь, переворачиваюсь на живот, и медленно, очень медленно, поджимая под себя ноги, поднимаюсь на четвереньки. Сердце колотится, в глазах темнеет…но все-таки встаю на четыре мосла. Голову трудно держать, очень трудно. Шея дрожит, голова трясется, а во рту вкус блевотины и чего-то молочного. Мерзость! Ну какая мерзость!
Постоял минуты три, попривык. Ага, тряска прошла, может попробовать сесть? Пробую. Переношу вес на правую руку, усаживаюсь за задницу, пытаюсь выпрямиться…шлеп! И на место. Туда, откуда вылез – прямо в дерьмо. Господи, ну как же воняет! Я покрылся этой субстанцией по самую шею! Даже ноги, и те в дерьме!
И тут распахивается дверь, и в комнату входит та самая миленькая девица, держа в руке здоровенную кружку. Она видит меня, издает какой-то звук, похожий на «Ффффххх!», и отворачивается с гримасой страдания. За ее спиной нарисовалась копия в мужском варианте, эта копия довольно улыбается и смотрит на девушку. Они с минуту глядя друг другу в глаза, потом парень фыркает, и указывает на меня рукой. Мол, получите, и распишитесь. А мне вдруг так захотелось есть, что я невольно застонал, и это у меня получилось так: «Ииии….ииии…» Эдакий щенячий визг, недостойный старого лабуха.
Девушка подошла, одну руку запустила мне под голову, умудрившись подставить ладонь и под затылок, и под спину – рука оказалась очень большой, как и вся девушка, и поднесла к моему рту кружку, из которой одуряющее пахло молоком. Одуряюще не потому, что мне было противно, нет! Я так хотел есть, что выпил бы и сожрал что угодно, как в девяностые, когда однажды у нас дома не осталось ничего, кроме пшена и старого сала. И черствого хлеба – полбуханки. Будь они прокляты, эти «лихие» девяностые…
Автоматически уцепился руками за кружку – не с первого раза, но смог, и припал губами к краю кружки. Теплая, почему-то пахнущая псиной густая жидкость потекла в мой желудок, и это была самая вкусная еда, какую я ел за последние…не знаю, сколько лет. Много лет!
Пил, пил, пил…чувствуя, как надувается желудок. А потом почувствовал, что глаза мои медленно и бесповоротно закрываются, и с этим я ничего, совсем ничего не могу поделать. Сквозь сон я чувствовал, как меня ворочают, как тела касается что-то мокрое, но мозг отказывался просыпаться, убаюкивая тихими мыслями: «Свои…хорошо…спать…спать…хорошо…».
* * *
– Ты видел?! Видел?! Он сам держал кружку! Это гениальный ребенок! А ты говорил!
– А что я говорил? – Кайль сопел, прислонившись к дверному косяку, и развлекался тем, что выпускал и убирал коготь, будто примериваясь что-то резать или рвать – Я говорил, что он обделался. Вот! Теперь убирай за ним.
– И уберу! – сердито фыркнула Айя – Ну-ка, подогрей полотенце! Оно холодное! Вода-то ледяная!
– Только сейчас поняла – вздохнул Кайль, и тут же от тряпки пошел пар.
– Ай! Горячо! – замахала полотенцем Айя – Потише надо было!
– Обтирай, да полетели домой – так же лениво-спокойно ответил брат – Я сейчас коз сюда загоню. Скоро закат, нам нужно успеть до того, как сядет солнце. И еще – придумай, что мы скажем дома. Где летали, что видели. Родители точно спросят, так что…выкручиваться тебе.
– Почему мне? – насторожилась Айя.
– Потому что ты известная врушка, и тебе будет легче придумать историю. А я уже подхвачу.
Айя обтерла мальчика полотенцем – тот довольно улыбался во сне, и его беззубая рожица была настолько забавна, что драконица невольно улыбнулась, а в ее душе вдруг потеплело. Все-таки не зря она забрала его себе. Что бы с ним сделали люди? Наверняка бы убили. Видела она, что творят эти чудовища! Похоже, что ребенок не такой, как все, потому они его и возненавидели. Чудовища! Только чудовища убивают детей разумных существ! Вон какой славный…розовый такой, пухлячок!
Айя пощекотала мальчику животик, он улыбнулся и тихо сказал:
– Ойя…
Айя ахнула – неужели он знает ее имя?! Как догадался?! Но потом поняла – нет, скорее всего, это просто… «гулит», как то называет Кайль. Она накрыла мальчика чистой тряпкой, взяв ее из сумы, и вздохнув, уцепилась за обгаженную. Надо идти полоскать, иначе потом нечем будет накрыть мальчишку.
Они оставили его одного. Кайль так и не поймал коз, эти твари где-то ловко спрятались, не помог ни нюх брата, ни его магические способности. Негодяи просто-таки растворились в пространстве. А может брат не захотел их найти – и это тоже вариант. У него бывают такие причуды – хитрый, как сто драконов! Решил, что нечего делать козе вместе с мальчишкой, да и наврал сестре, без малейших угрызений совести. А ей искать коз некогда – солнце уже коснулось горизонта, осталось времени только-только долететь. Младенец крепкий, толстенький, до завтра продержится. А они на рассвете к нему слетают, и все-таки накормят.
Лошадь, которую притащил Кайль решили сбросить в пропасть – нечего ей тут валяться. И домой ее тоже нести не надо. Так-то можно было бы пустить ее на ужин, конина неплоха на вкус, но родители сразу догадаются, что с этим делом что-то нечисто – в лошади торчат стрелы, да и видно, что она домашняя, не из стада диких лошадей. Не дичь, это точно. Драконам запрещено брать что-то у людей.
* * *
Ужин прошел спокойно – мама нарубила свежей оленины, приправила ее острой травой с названием «еранга». Айя не любила эту траву, но протестовать, как она это делала обычно, не стала. За что удостоилась внимательного маминого взгляда – мол, чего это с ней? Почему не кричит: «Я эту вонючую траву есть не буду!»? Нет, правда – зачем портить вкус оленины какой-то дрянью? Даже если она вроде как способствует улучшению пищеварения и благотворно влияет на крепость чешуек. И мало ли чего там говорят, мол – она придает мясу изысканный вкус! Идиоты! Эти старые драконы совсем спятили со своими вкусами! Молодежь может не хочет есть эту дрянь!
Папы сидел у себя в кабинете, и вышел только когда они уже закончили ужин и трансформировались в людей. Он был явно чем-то озабочен, и сходу огорошил детей неприятным известием:
– Неделю никаких полетов!
– Почему?! – ахнула Айя – Пап, я завтра хотела потренироваться в виражах! Пап, так нельзя!
– Я сказал – неделю! – отрезал папа, и глаза его полыхнули огнем – Дети должны слушаться! Вы еще не умеете отводить глаза, делаться невидимыми. У людей происходят какие-то события, возможно – война между кланами. Может – между государствами. Зная вас, а особенно тебя, Айя, сразу скажу: вы обязательно сунете нос туда, куда не нужно, так как любопытные, как лесные мыши. Вас заметят, будет скандал. Меня предупредили, чтобы я вас не отпускал. Там, где у людей что-то происходит, всегда есть рядом Непримиримые. Они мутят людей. Так что – никаких вариантов! Сидеть дома, и не выходить! Учитесь, читайте книги. Я расписал вам план занятий, выставил задания. Через неделю спрошу. Если хорошо ответите – отпущу полетать. И за неделю я кое-что выясню о происходящем внизу. И не надо делать такие физиономии! Будете возмущаться – я вас так заколдую, что полгода не сможете подняться в воздух! Будете только бегать и крыльями махать, как крестьянские куры!
Сказать, что Айя расстроилась – ничего не сказать! Ее ребеночек лежит там один, голодный, хочет пить, есть, обкакался – и никто ему не может помочь! Ей просто хотелось зарыдать. Да, в человеческом обличье она испытывала те же эмоции, что и люди. В драконьем обличье все было как-то…проще. Не так переживательно, не так остро. Мама объясняла это тем, что принимая облик человека, дракон и становится человеком. Не совсем, конечно, но человеком. Это его защитная маска, которая включает в себя и человеческие эмоции. Сложно, запутанно, и неинтересно. Потому Айя выбросила ее слова из головы. На время. А вот теперь вспомнилось.
Айя дождалась, когда родители заснут, и как следует закрыв границы мыслесвязи, на совсем малой громкости спросила Кайля:
– Что делать будем?
– А что ты сделаешь? – так же тихо спросил он – Хочешь больших проблем? Тут или сдаваться родителям, или…
– Я так не могу! Мы же не люди какие-то, мы драконы! Мы не можем облечь ребенка на верную смерть от голода и жажды! Мы можем пообещать, что под страхом лишения полетов на год, не вылетим за пределы плато! Будем летать только над ним, и то низко!
– Айя…сестра…ты уже столько напакостила, столько наврала, что родители тебе точно не поверят. Помнишь, ты обещала им, что не будешь трогать папины снадобья? И что ты сделала?
– Это была ошибка! Сколько уже можно меня ей попрекать?!
– А тот артефакт, который берегла мама…ты пообещала маме, что не тронешь его. И что ты сделала? Попробовала разогнать облака, да? Что получилось?
– Я откуда знала, что так получится! Это дурацкий артефакт! Маме надо было сказать, что они испорченный, и действует ровно наоборот! И не было никакого потопа! Так…полило немножко, и все!
– А насчет твоих монстров…ты обещала маме, что…
– Заткнись! Хватит меня пинать! Как не стыдно обижать сестру! Мне и так плохо! Я плакать хочу!
– Не плачь. Мне и правда жаль. Я тоже привязался к маленькому засранцу, и мне хочется его спасти. Завтра я пообещаю, что прослежу за тобой, что ты не сделаешь ничего дурацкого, и что бы не улетим с плато под страхом наказания. Возьму на себя. Только если ты меня подставишь, сестренка…больше никогда, совсем никогда ко мне не обратишься! Я никогда тебе не поверю! Поняла?
– Поняла! Ты самый лучший брат в мире! Я тебя обожаю!
– Спи, мамаша…хе хе…утром, за завтраком я с папой поговорю.
Но поговорить он не сумел. Мама сказала, что папа еще на рассвете улетел по делам, и обещал вернуться к вечеру. А без него – никаких решений она принимать не будет. То его запрет, так что разговаривать надо с ним. Он лучше знает – кому и куда летать. Она сама никуда не собирается, хотя и хотела слетать в одно местечко, и кое-что там поискать для своих снадобий. И травку для мяса надо заготовить – она скоро кончится. Да и за ними, шалунами, надо приглядеть. Папа приказал не оставлять их без присмотра, и как оказалось – не зря. Стоит им сделать шаг за порог без папинового ведома, и мама сама им крылья пообрывает. В общем – осталось только валяться на лежанках, или сидеть в классной комнате, где для них приготовлено задание по математике, травоведению, артефакторике и теории полетов. Кроме теории полетов – полная нудистика и скука. Ну, зачем Айе травоведение?! Она не лекарь, и не собирается делать снадобья для лечения! Мама умеет лекарить – пусть она эти травы и запоминает! А к чему это Айе?! А математика ей зачем?! Пусть этим старые драконы занимаются, им делать нечего, надо время заполнять – летать им лень, мир узнавать скучно, вот пусть и составляют уравнения! Развлекаются!
Побурчав, драконица все-таки уселась за стол, и стала читать учебник по травоведению. Но из головы все не шел младенец, перед глазами висела картинка: беззубое, улыбающееся личико, и звучали слова, которые он произнес: «Ойя! Ойя!». Нет, может он все-таки узнал имя своей спасительницы, и звал именно ее? Вот было бы здорово!
