Евгений Шалашов
Чекист. Южное направление
Хотел сказать, что могли еще испугаться «лица кавказской национальности», но решил политкорректно выпустить эту фразу, но Сталин все и так понял.
– Да, тэм болээ, с маим грузынскым носом, точно бы испугалысь, – хохотнул член РВС фронта, выпуская первые клубы дыма. – Решыли бы – разбойнык бэжит. И в морду бы далы, и жандармам сдалы.
– Вот-вот, – кивнул я и продолжил. – И вот, подходит товарищ Сталин к ямщику и спрашивает: «Дарагой, аршин водки сможешь выпить?». Ямщик, понятное дело, в недоумении. Как можно выпить аршин водки? Косушку там, штоф, даже ведро тут все понятно, а как аршин выпить? Может, его в ведро засунуть? Нет, все равно не то. А товарищ Сталин и говорит – мол, если довезешь до станции, научу тебя, как аршин водки выпить. Возчик, понятное дело, заинтригован, шапку оземь, давай, говорит, поехали. А как до следующей станции доехали, товарищ Сталин вытаскивает из-за пазухи аршин, набор серебряных стопочек, расставляет их по линейке. Достает из кармана флягу и наливает водку. Вот это и есть аршин водки! Ямщик, понятное дело, весь в изумлении, но водку выпивает, а потом бежит к товарищу и говорит – мол, бери этого грузина, вези на следующую станцию, он тебя научит водку аршинами пить. И так, аршин за аршином, станция за станцией, но товарищ Сталин до Варшавы доехал. А Польша хотя и часть Российской империи, но там уже и законы другие, и жизнь другая.
Товарищ Сталин хохотал так, что поперхнулся дымом и закашлялся. Откашлявшись и вытерев заслезившиеся глаза, махнул рукой с трубкой:
– Брэхня все это. – Подумав, добавил. – Но брэхня красивая. Умный челавэк придумал. Только зачэм?
Мне стало грустно. В свое время очень понравилась история опубликованная Похлебкиным. И звучала убедительно, и подана довольно красиво. Стало быть, она тоже из области мифотворчества о том, что товарищ Сталин хорошо разбирался в психологии русского человека. Впрочем, это не вина Сталина, а домыслы его биографов.
Я аккуратно свернул протокол оставленный Калининым. Мне же эту бумагу (виноват, документ) в Москву везти, Ленину предъявлять.
– Копию нэ забудьте прислать, – напомнил мне Сталин. Потом лукаво посмотрев на меня, обронил: – А чаркы нэ сэребряные были, а мэдные. Гдэ бы я в ссылке сэребряную пасуду нашел?
Вот ведь какой шутник товарищ Сталин. Теперь сиди и думай, а может, талантливый историк, сумевший сохранить для России известный бренд, все-таки не соврал? Или же Сталин решил взять на вооружение любопытный факт из собственной биографии? Подумаешь, что факт вымышленный. Одним эпизодом больше, другим меньше. Кто же на самом деле знает наши биографии, кроме нас? Постороннему человеку сложно сказать – где заканчиваются реальные события, и начинается мифотворчество. Как там у классика?
Кто тропку к двери проторил,
К дыре, засыпанной крупой,
Пока я с Байроном курил,
Пока я пил с Эдгаром По[2]?
Я так ушел в дебри историко-литературоведческих размышлений абсолютно ненужных в данный момент, что не сразу заметил, что Сталин уже оделся.
– Какие у вас планы на вечер, Владимир Иванович? – поинтересовался Иосиф Виссарионович.
– Хотел навестить в госпитале комиссара дивизии Спешилова, – ответил я.
– Вам это нужно по дэлу? – удивился член РВС фронта.
– По личному, – честно ответил я, чтобы Сталин не подумал, что я собираюсь «копать» еще глубже. – Виктор Спешилов – мой друг еще со времен Архангельска. Хотел узнать – как он там.
– А, точно, – кивнул Сталин. – Товарыш Спешилов переведен к нам из шестой армии, а она, как помнится, освобождала Архангельск. Ви с ним сотруднычали?
Как-то совсем незаметно я начал рассказывать о знакомстве с Виктором. О том, как его, совсем молодого парня, умудрившегося распропагандировать целый полк белых, задержали и отправили на остров Мудьюг в концлагерь, куда я «загремел» из контрразведки. О том, как мы убегали, о наших мытарствах в лесах Архангельской губернии, о боевом пути пройденном совместно и даже о недавней женитьбе Виктора.
– Интэресный товариш, я вам скажу, – раздумчиво сказал Сталин. – Ви не возражаете, еслы я вам саставлю кампанию? Ви знаэте, гдэ здэсь госпитал?
Я лишь пожал плечами. Я вообще не силен в географии Львова, тем более что наш лагерь располагался в Винниковском лесу еще не ставшим пригородом, а уж тем более не являвшийся лесопарком. Так, зеленые насаждения вперемежку с хатами и кирпичными домами, где располагались конники Первой армии. Сюда меня привезли на автомобиле, а как ехать обратно на станцию, я даже не знал. Хотел заполучить у Буденного какой-нибудь транспорт, а тут вот командарм лечиться ушел, а я не успел.
– Ну, спросым у каго-нибудь, – подвел итоги товарищ Сталин. – А машина у меня ест, доедэм.
Я слегка замялся. Подумал, что хорошо бы Витьке какой-нибудь гостинец прихватить, но где его взять? Но Сталин, словно прочитав мои мысли, сказал:
– У меня в машыне шоколад есть, Егоров откуда-та взял, его и подарим.
Глава третья. Мнение народа
Я честно пытался «проникнуться» чувством ответственности и гордости. Все-таки не часто доводится посидеть рядом с главным человеком двадцатого века. Да-да, я абсолютно уверен, что именно Сталин для моего поколения, а также для старшего и младшего является главным ориентиром, хотя не будь Владимира Ильича, о Сталине бы знало ограниченное число лиц, включая близких родственников и друзей. Возможно, он бы сделал карьеру священника, вполне мог достигнуть сана епископа, а то и Католикоса – патриарха Грузии, но, скорее всего, сложил бы голову в стычке с полицией или в перестрелке с какими-нибудь бандитами. Но коли история не имеет сослагательного наклонения, то не стоит гадать, что бы было, если бы было.
А я сижу рядом с товарищем Сталиным в кабине раздолбанного драндулета воняющего смесью спирта с соляркой, с бочонком горючего и двумя запасками, занимающими половину салона, и не заморачиваюсь ни о своем месте в истории, ни об отношении истории ко мне. Просто еду и еду, благо, до госпиталя оказалось всего с полверсты. Еще меня удивило, что со членом РВС фронта нет охраны, а у самого товарища Сталина я не заметил никакого оружия. Впрочем, наган при нападении диверсантов поможет мало, а вот почему без охраны?
То, как я крутил башкой, высматривая сопровождение, не осталось без внимания.
– Я сваих кавалэристов отдахнуть отпустил, – пояснил член РВС. – В располажение войск боятся нечего.
Что ж, поверим на слово товарищу Сталину. Может, и впрямь боятся нечего, но я бы не рисковал.
– Владимир Иванович, ви, я слышал, предпочитаете передвигаться на бронепоезде? – поинтересовался вдруг Сталин.
Интересно, это он меня укоряет в барстве, намекая, что бронетехника на фронте нужна?
– Что железнодорожники дали, на том и передвигаюсь, – пожал я плечами. – Когда меня в Москву из Архангельска первый раз вызвали, попросил у железнодорожников паровоз и пару вагонов, а они мне бронепоезд дали. Подозреваю, что обычного паровоза жалко стало. Бронепоезд всем хорош, только скорость маленькая, и дров жрет много. – Чтобы Сталин не подумал, что я оправдываюсь, добавил: – На нашем севере воевать по железным дорогам ни с кем не планируется, бронепоезд все равно бы стоял. А так от него и польза, и я выгляжу солиднее, чем на самом деле.
Елки-палки, а ведь я уже начал оправдываться. И это уже не в первый раз. Все-таки есть определенное чувство вины из-за моего средства передвижения. Скромнее надо быть.
– Слышал, Троцкий у вас хател бронепоезд отнять, а ви нэ отдали?
– Не сам Троцкий, а его приближенный, – решил уточнить я, промолчав, что если бы Председатель РВС республики сам захотел забрать у меня бронепоезд, я бы отдал. Тем более, что чисто формально мой поезд числился на балансе Шестой армии.
– А пачему не отдали?
– Да жалко стало, – честно ответил я. – Привык я к нему, к бронепоезду, он мне теперь как родной. Я же в нем теперь и живу. А еще бы ладно, если мне взамен что-то дали: паровоз там да пару вагонов, а хоть и дрезину, я бы не стал ломаться. Это я в Архангельске большой начальник, а в Москве? Пока бы мне ВЧК транспорт «пробило», сколько бы времени ушло? А прямого поезда Москва-Архангельск до сих пор нет. У меня же с собой целая команда, и вообще, несолидно как-то особоуполномоченному ВЧК да еще и Председателю комиссии СНК на перекладных добираться – от Москвы до Вологды поезда раз в три дня ходят, потом от Вологды до Архангельска товарняки раз в неделю. Это же мне три недели ехать! Я бы и перекладные пережил, если бы конкретно знал, что бронепоезд на фронте нужен. Слова бы не сказал, отдал. А когда пришли и сказали: отдавай, потому что он какому-то прихвостню товарища Троцкого приглянулся, шиш с маслом.
– Нэ любитэ Троцкого? – усмехнулся Сталин.
Я ненадолго задумался. Как здесь правильно ответить? Лев Давидович – не красная девица, чтобы его любить, а я не такая уж крупная фигура в нынешней политике, чтобы от моего отношения к Троцкому что-то изменилось. Впрочем, коль скоро Сталин меня слегка «прощупывает», а это так и есть, стану говорить правду.
– Сложно сказать, – осторожно начал я высказывать свое отношение к «Льву революции». – Я бы сформулировал так – остерегаюсь его идей. Особенно той, что касается мировой революции.
Я ожидал от Сталина очередного вопроса, «а вы товарищ Аксенов не верите в мировую революцию?», но автомобиль уже подъезжал к госпиталю – двухэтажному зданию с ионическими колоннами, вычурным фасадом и шпилем, но с облупившейся штукатуркой и окнами, половина которых была забита фанерой вместо стекол. О том, что это именно госпиталь, говорил белый флаг с красным крестом.
Мне даже не пришлось искать комиссара Спешилова. Виктор обнаружился в курилке среди группы выздоравливающих бойцов. Комиссар хоть и опирался на костыль, но выглядел бодрым. Спешилов, как и я, некурящий, и в курилке находился чисто по делу: как и положено бойцу идеологического фронта, читал вслух больным передовицу какой-то газеты, возможно, что нашей главной – «Правды».
– В ответ на ноту британского министра иностранных дел Керзона о том, чтобы Советское правительство немедленно заключило перемирие с Польшей и отвело войска от линии, временно установленной на Мирной конференции в качестве восточной границы, до которой Польше было предоставлено право учреждать свою администрацию, народный комиссар иностранных дел РСФСР товарищ Чичерин заявляет, что Советское правительство согласно начать мирные переговоры с Польшей, если та непосредственно обратится к нему с подобным предложением. Но Советское правительство отказывается рассматривать правительство Британии в качестве посредников, потому что между Советской Россией и Британией не существует дипломатических отношений.
– Слышь, комиссар, а что такое «нота»? – поинтересовался один из слушателей – плюгавый мужичонка в несвежем больничном халате и широченных галифе.
– Не «слышь, комиссар», а товарищ комиссар, – строго поправил Виктор бойца. – Понял?
– Понял, товарищ комиссар, – покладисто согласился тот.
– И как надо спрашивать? – не унимался Спешилов.
– Товарищ комиссар, разрешите обратиться? – послушно исправился красноармеец в халате, а дождавшись разрешения, спросил: – Что такое «нота»?
– Товарищ комиссар, так мы же не при старых порядках, – взмолился еще один боец, но уже в нормальной гимнастерке.
– Порядки новые, а дисциплина – старая, – отозвался Виктор. – Боец Красной армии должен вначале спросить разрешения, а уже потом задавать вопрос. Отвечаю, что нотой именуют ультиматум, то есть, требование.
Мы с товарищем Сталиным переглянулись и почти одновременно показали другу другу большой палец. Молодчага товарищ дивизионный комиссар Спешилов, дисциплину блюдет. Боевое товарищество штука хорошая, но панибратства с подчиненными быть не должно. А еще Виктор молодец, что не тушуется и не стесняется того, что попал в госпиталь не из-за вражеской пули, а из-за своей. Это дорогого стоит.
– Ваш друг не из бывших офицеров? – тихонько поинтересовался Сталин. Но посмотрев на Виктора повнимательнее, уточнил: – Может, из юнкеров?
– Не, Спешилов потомственный пролетарий, – ответил я, слегка гордясь лучшим другом. – Он с четырнадцати лет на паровозе в кочегарах ходил, до революции мечтал помощником машиниста стать.
Между тем, страсти накалялись.
– А пущай этот Керзон у бабы своей требует! Мы что, зря кровя проливали? Надобно нам и Варшаву брать, едрит ее на мыло, – взъерепенился мужичонка в халате, однако остальной народ его не поддержал. Один из красноармейцев, на чьей кое-как зашитой гимнастерке еще виднелись бурые следы крови, убежденно сказал:
– А может и стоит с Польшей замириться. Панам холку намылили, так теперь и хватит. Тебе, Евдоким, персонально – нахрена Варшава нужна?
Евдоким призадумался на миг, потом махнул рукой, словно саблей рубанул:
– Так мне и Львов-то ни на хрен, ни на два хрена не нужен, а не то, что Варшава. Я говорю – коли начали ляхов дрючить, надо и дальше их гнать, чтобы неповадно было. Угнать их куда-нить к синему морю, чтобы сидели на жопе и к нам не лезли, тогда и домой можно. Я с ляхами еще в германскую рубился, вот тут же, неподалеку, когда мы в четырнадцатом году австрияков драли.
Хм, а этот дядька лишь выглядит плюгавеньким, а сам, судя по ухваткам – бывалый кавалерист, а может, даже потомственный казак. Попадешься такому в поле, разрубит от плеча до того места, откуда ноги растут.
– Я тоже с австрийцами воевал и с германцами, – осадил Евдокима буденовец в драной гимнастерке. – Но так скажу – дали полякам жару разок-другой, так и хватит пока. Надо будет – еще вломим по первое число, а теперь бы домой пора.
Прочий народ, заслышав слово «домой», радостно загудел.
– Товарищи красноармейцы, придется еще немножко потерпеть, – примирительно сказал комиссар Спешилов. – Дольше ждали, чуть-чуть осталось. Вот, с поляками перемирие заключим, тогда и о доме разговаривать станем.
А молодец Витька, что не дает пустых обещаний. Он же не сказал – мол, по домам пойдете, а выразился осторожненько. И тоже правильно. Скажи он бойцам, что по домам пойдут после победы над Польшей, они же ему потом и припомнят. А Первой конной еще Перекоп брать, Врангеля к морю гнать, а потом Махно громить.
Мы с Иосифом Виссарионовичем внимательно слушали. Все-таки, глас народа – это глас божий. Может, еще что-нибудь интересное услышим? Но красноармейцы каким-то нюхом учуяли, что неподалеку стоит большое начальство, запереглядывались и начали расходится. Правильно делают. Я бы и сам на их месте сделал ноги. Подальше от начальства – здоровее будешь.
– Товарищ комиссар, а это до вас, – кивнул Евдоким Виктору на нас и тоже поспешил исчезнуть.
Спешилов, завидев своего непосредственного начальника, слегка опешил, но быстро взял себя в руки – особым чинопочитанием Виктор никогда не страдал, да и время еще не то, чтобы подчиненные приседали в присутствии руководства. Но все-таки где-то глубоко в душе у Витьки сидел офицер-строевик.
– Здравия желаю, товарищ член Революционно-военного совета, – поприветствовал дивизионный комиссар Сталина, пытаясь встать по стойке смирно, но помешали костыли. Увидев меня, комиссар вытаращил глаза. Кажется, он сейчас ляпнет: «Вовка, а ты как здесь оказался?»
Товарищ Сталин чинно пожал руку комиссару, я последовал его примеру. Но не удержался, обнял Спешилова.
– Только, поосторожней, – слегка поморщился Витька. – У меня ногу штыком пропороли, да два ребра сломано. А так – полная фигня.
– Ви маладец, таварыш Спэшилов, – похвалил Сталин комиссара, а потом, усмехнувшись в усы, вытащил из кармана шоколадку: – Владимир Иванович гаварил, что ви шоколад любите.
Про то, что Спешилов любит шоколад, я товарищу Сталину не говорил, хотя Витька и на самом деле очень любит шоколад. Впрочем, а кто его не любит?
Член РВС фронта посмотрел на нас, потом сказал:
– Ви, таварышы, пообщайтэс, нэ буду мешат.
Мы хотели возразить – мол, и вовсе вы нам не мешаете, но Иосиф Виссарионович лишь улыбнулся и пошел в госпиталь. Возможно, хотел посмотреть – как здесь заботятся о раненых.
Виктор кивнул на бревно служившее скамьей, мы уселись.
– Тебя сюда каким ветром занесло? – поинтересовался комиссар, а когда я сделал неопределенно-благостное выражение лица, кивнул с пониманием: – Ясен перец. Секрет.
– В России все секрет, и ничего не тайна, – вспомнил я классика.
Спешилов хмыкнул:
– Значит, это ты высокий начальник, что над Семен Михалычем приехал вершить суд и расправу?
Солдатское радио работает не хуже, чем сарафанное, только порой еще быстрее и точнее. Потому, сильно запираться нет смысла, и я отмахнулся:
– Суд был, а расправы нет.
– Апанасенко сняли, может, и меня надо снимать? – поинтересовался Виктор.
– О тебе речь вообще не шла. Поговори с товарищем Сталиным – мол, снимите с дивизии, дайте бригаду либо полк, – предложил я. – Хочешь, я сам с ним поговорю?
– Не надо, – помотал нестриженной головой Спешилов. – Я уйду, кто-то другой придет, а ему придется всю грязь разгребать. Нет уж, коли взялся, то до конца пойду. Скажи-ка лучше, как там Архангельск?
– Когда уезжал, на месте стоял, – пожал я плечами. – Но я уже сам больше месяца дома не был, может, что и случилось – Северная Двина из берегов вышла, белые медведи напали… Ну, если бы интервенты напали, ты бы уже знал. А если не слышал, значит никто не нападает.
Спешилов вздохнул.
– Да не вздыхай так тяжело, – успокоил я парня. – Война скоро закончится, вернешься ты к своей Анне. Ты же еще свадьбу «зажал», помнишь?
Виктор опять вздохнул.
– Комиссар, да ты что вздыхаешь? – удивился я. – Какой пример личному составу подаешь? Может, завел себе кого-нить, а теперь харе стыдно? Так не переживай, сам не проболтаешься, никто не узнает. – Комиссар продолжал молча вздыхать, и я усилил напор. – Давай, колись. Что у тебя стряслось?
Наконец-то храбрый комиссар сумел выдавить из себя:
– От Аньки только одно письмо за все время пришло. Может, она уже замуж без меня вышла? Я-то ей почти каждую неделю пишу, а все письма куда-то идут, словно в камский мох.
– Вить, ты что, ошалел? – с удивлением воззрился я на друга. – Ты что, не помнишь, как у нас письма ходят? Мне служебные депеши по неделе идут с фельдъегерской связью, а уж обычная-то почта… Если пешком идти, так быстрее будет. Наверняка в Москве, на почтамте, целая груда писем лежит.
– Думаешь? – робко поинтересовался комиссар.
– Вить, стопудово. Меня когда на польский фронт вытащили, Анна хотела вместе со мной ехать. Но вишь, я же не знал, куда отправят – на Западный фронт или на Юго-Западный. Да и не хотелось девчонку на фронт тащить, мало ли что.
Спешилов воспрянул духом, а я мысленно вздохнул – надо было взять письмецо у Анны, оставил бы в Москве. Вот, недодумал.
– Слушай, Володя, – поинтересовался комиссар. – Ты когда обратно поедешь?
– В Москву отправляюсь прямо сегодня, а уж когда в Архангельск вернусь – про то только Совнарком ведает, да Феликс Эдмундович.
– Может, ты из Москвы Аньке шоколадку как-нибудь перешлешь? – спросил Виктор, вытаскивая из-за пазухи плитку. – Скажешь, что от меня. Аня уж очень шоколаду хотела, а я и купить не смог, не нашел.
– Кхэ, кхэ, – раздалось над головой нарочито громкое покашливание. Оказывается, мы не заметили, как подошел Сталин. – Товарыш Спешылов, праститэ, что стал нэвольным свидетелем ваших паследних слов. Нэ волнуйтесь, я дам Владимиру Ивановичу шоколадку для вашэй дэвушки. А эту ви, пожалуйста, скушайте сами.
Когда мы возвращались обратно, я невольно ждал продолжения разговора начатого Сталиным.
– Товарищ Кузлевич, остановысь минут на пять, – приказал Сталин водителю, а когда тот послушно заглушил машину, сказал: – Ви посидите пока, а мы с таварищем Аксеновым пройдемся.
Я послушно вышел из автомобиля, и мы пошли.
– Владимир Иванович, как ви считаете, нужен ли Советской России польский поход? – спросил Сталин.
– Не нужен, – твердо ответил я, прекрасно помня, что в той истории против похода из членов Политбюро возражало лишь два человека – сам Сталин и Радек. Но, увы, их мнение разбилось об авторитет такой «глыбы», как Троцкий, и примкнувших к нему Каменева, Зиновьева и Бухарина, а также самого товарища Ленина.
– Ви нэ верите в победу мировой революции? – задал-таки Иосиф Виссарионович тот вопрос, которого я боялся. Я же не просто не верил, что мировая революция невозможна, а твердо знал, что ее не будет, и все достижения социализма завершатся в декабре тысяча девятьсот девяносто первого года с распадом СССР. Нет, у меня нет ностальгии по Советскому Союзу, хотя и прожил в нем двадцать лет с хвостиком, но порой кажется, что все бы могло быть иначе… Потому я ответил так:
– Верю. Но только не сейчас, а когда-нибудь позже. Нам бы в России порядок навести, народ накормить.
– Савершенно с вами сагласен, – кивнул Сталин. – И многие, если нэ большинство, наших таварищей тоже нэ верит. Может быть, только таварыш Троцкий в нее вэрит. Ну а еще немножка тавариш Ленин. Но Владимир Ильич слишком доверяет расхожим суждениям, а еще – товарищу Троцкому. Хотя, как и многие, очень опасается Троцкого в роли диктатора.
– Тогда в чем смысл? – удивился я. – Если члены Политбюро не верят в польский поход и мировую революцию, то ради чего отправлять на смерть тысячи красноармейцев?
– А ви падумайте, Владимир Иванович, – мягко посоветовал Сталин. – Как гаварят – умному дастаточно. А ви человек очен умный.
И я примерил на себя эпитет «умный». Значит, члены Политбюро опасаются Троцкого в роли диктатора. А как он может им стать? Да очень просто – если идея мировой революции претворится в жизнь. Авторитет Троцкого, и без того немалый, подскочит до такого уровня, что сможет потеснить и авторитет самого Ленина, а сам Лев Давидович со второго места в иерархии переместится на первое. А кто скажет хоть слово, если за спиной Троцкого трехмиллионная армия, готовая сковырнуть всех и вся? Это вам даже не гвардейские полки менявшие на русском престоле императоров. Но как этого не допустить? Да очень просто – довести идею до маразма. И вот тут до меня дошло – весь польский поход и затеян ради того, чтобы он провалился, а товарищ Троцкий, получив мощный щелчок по лбу, умерил свои аппетиты. А то, что при неудаче погибнут люди, что ж тут такого? Люди, по мнению товарищей из Политбюро – это расходный материал.
– Кажется, понял, – проговорил я. – И могу твердо сказать, что товарища Троцкого я не люблю. А еще всех прочих, кто свои шкурные интересы поставил выше человеческих жизней.
– А уж как сам Троцкий вас тепэр не любит, ой-ой, – усмехнулся Сталин. – Но ви эта переживете, паверьте мне. Бог нэ видаст, Троцкий нэ съест.
