Евгений Пермяк
Чижик-пыжик
© Пермяк Е.А., текст, насл., 2022
© Булатов Э.В., ил., 2022
© Васильев О.В., ил., насл., 2022
© Чижиков В.А., ил., насл., 2022
© Цыганков И.А., ил., 2022
© ООО «Издательство АСТ», 2022
Сказки
Для чего руки нужны
Петя с дедушкой большими друзьями были. Обо всём разговаривали.
Спросил как-то дедушка внука:
– А для чего, Петенька, людям руки нужны?
– Чтобы в мячик играть, – ответил Петя.
– А ещё для чего? – спросил дед.
– Чтобы ложку держать.
– А ещё?
– Чтобы кошку гладить.
– А ещё?
– Чтобы камешки в речку бросать…
Весь вечер отвечал Петя дедушке. Правильно отвечал. Только по своим рукам обо всех других судил, а не по маминым, не по папиным, не по трудовым, рабочим рукам, которыми вся жизнь, весь белый свет держится.
Первая рыбка
Юра жил в большой и дружной семье. Все в этой семье работали. Только один Юра не работал. Ему всего пять лет было.
Один раз поехала Юрина семья рыбу ловить и уху варить. Много рыбы поймали и всю бабушке отдали. Юра тоже одну рыбку поймал. Ерша. И тоже бабушке отдал. Для ухи.
Сварила бабушка уху. Вся семья на берегу вокруг котелка уселась и давай уху нахваливать:
– Оттого наша уха вкусна, что Юра большущего ерша поймал. Потому наша уха жирна да навариста, что ершище жирнее сома.
А Юра хоть и маленький был, а понимал, что взрослые шутят. Велик ли навар от крохотного ершишки? Но он всё равно радовался. Радовался потому, что в большой семейной ухе была и его маленькая рыбка.
Торопливый ножик
Строгал Митя палочку, строгал да бросил. Косая палочка получилась. Неровная. Некрасивая.
– Как же это так? – спрашивает Митю отец.
– Ножик плохой, – отвечает Митя, – косо строгает.
– Да нет, – говорит отец, – ножик хороший. Он только торопливый. Его нужно терпению выучить.
– А как? – спрашивает Митя.
– А вот так, – сказал отец.
Взял палочку да принялся её строгать потихонечку, полегонечку, осторожно.
Понял Митя, как нужно ножик терпению учить, и тоже стал строгать потихонечку, полегонечку, осторожно.
Долго торопливый ножик не хотел слушаться. Торопился: то вкривь, то вкось норовил вильнуть, да не вышло. Заставил его Митя терпеливым быть.
Хорошо стал строгать ножик. Ровно. Красиво. Послушно.
Как Маша стала большой
Маленькая Маша очень хотела вырасти. Очень. А как это сделать, она не знала. Всё перепробовала. И в маминых туфлях ходила. И в бабушкином капоте сидела. И причёску, как у тёти Кати, делала. И бусы примеряла. И часы на руку надевала. Ничего не получалось. Только смеялись над ней да подшучивали.
Один раз как-то вздумала Маша пол подметать. И подмела. Да так хорошо подмела, что даже мама удивилась:
– Машенька, да неужели ты у нас большая становишься?
А когда Маша чисто-начисто вымыла посуду да сухо-насухо вытерла её, тогда не только мама, но и отец удивился. Удивился и при всех за столом сказал:
– Мы и не заметили, как у нас Мария выросла. Не только пол метёт, но и посуду моет.
Теперь все маленькую Машу называют большой. И она себя взрослой чувствует, хотя и ходит в своих крошечных туфельках и в коротеньком платьице. Без причёски. Без бус. Без часов.
Не они, видно, маленьких большими делают.
Кто?
Заспорили как-то три девочки, кто из них лучшей первоклассницей будет.
– Я буду лучшей первоклассницей, – говорит Люся, – потому что мне мама уже школьную сумку купила.
– Нет, я буду лучшей первоклассницей, – сказала Катя. – Мне мама красивое школьное платье сшила.
– Нет, я… Нет, я, – спорит с подругами Леночка. – У меня не только школьная сумка и пенал и школьная форма есть, мне ещё две белые ленточки в косички подарили.
Спорили так девочки, спорили – охрипли. К подружке побежали. К Маше. Пусть она скажет, кто из них самой лучшей первоклассницей будет.
Пришли к Маше, а Маша за букварём сидит.
– Не знаю я, девочки, кто самой лучшей первоклассницей будет, – ответила Маша. – Некогда мне. Я сегодня должна ещё три буквы выучить.
– А зачем? – спрашивают девочки.
– А затем, чтобы самой плохой, самой последней первоклассницей не оказаться, – сказала Маша и принялась снова читать букварь.
Притихли Люся, Катя и Леночка. Не стали больше спорить, кто лучшей первоклассницей будет. И так ясно.
Удачливый рыбак
На реке Усолке трое взрослых рыбаков за одно утро еле-еле два десятка плотвы наловили. А паренёк, сидевший поодаль, то и дело таскал рыбку за рыбкой и за утро поймал никак не менее пяти-шести десятков плотвиц.
Тогда рыбаки спросили у него:
– Почему у тебя такая удача, а у нас нет? Может быть, это место рыбное?
– Да нет, – ответил паренёк, – у меня всякое место рыбное.
Сказал он так и потянул за шнур. Потянул за шнур и вытянул пузатую бутыль из прозрачного стекла. Бутыль была наполнена водой, а в воде кишмя кишел отборный красный мотыль.
– Рыба видит его, а съесть не может. Вот и держится у бутылки целой стаей, а я свой крючок возле бутылки закидываю. Р-раз – и готово! – смеётся паренёк.
«Хитёр», – подумали рыбаки и переняли у мальца умную затею.
Птичьи домики
Вася и Ваня ещё в третьем классе решили стать строителями. Большие дома решили строить. Но это ещё не скоро будет. А строить хочется.
Вот и придумали два товарища с маленьких домов начинать. С птичьих домиков.
Хоть и прост дом для скворцов, а строить его не просто. В прошлом году ребята много наделали скворечниц, да только скворцы не стали в них жить. Со щелями оказались домики. И гвозди внутри торчали. А скворцы – птицы разборчивые: не во всяком доме живут.
Знают это Вася и Ваня. Доски остругивают гладко. Сколачивают их плотно, чтобы ни одной щели не осталось. И гвозди аккуратно вбивают.
Сразу видно – хорошие строители вырастут из этих ребят. И дома, которые построят Вася и Ваня, будут такими же прочными и удобными, как птичьи домики…
Большие мастера видны и в ребячьих делах.
Филя
Хвалился Филя, что он всё может делать. Всё умеет.
Заставили Филю траву косить. Весь день Филя косил. Ничего не накосил. Только время потерял.
– Как же это ты, Филя, оплошал?
– Коса тупа и коса, – отвечает Филя, – то в землю норовит воткнуться, то поверх травы косит. Я лучше коров буду пасти.
Стал Филя коров пасти. Разбрелось стадо. Еле собрали.
– Как же это ты, Филя, оплошал?
– А это не я оплошал, – отвечает Филя. – Это хозяева. Они ноги коровам не связали. А как их несвязанных пасти? Разбредаются. Я лучше баркас буду водить. В рулевые пойду.
Стал Филя баркас водить. Баркас туда-сюда рыскает. Рыскал, рыскал да и сел на мель.
– Как же это ты, Филя, оплошал?
– Клина не дали, – отвечает Филя.
– Какого клина, Филенька?
– Того, которым руль заклинивают, чтобы баркас туда-сюда не поворачивался. Я лучше на скрипке играть стану.
Стал Филя на скрипке играть. Собаки на селе завыли, кошки по чердакам попрятались. Люди на улицу выбежали.
– Ты что это, Филя, народ полошишь? Зачем хвастал, что всё можешь?
– Да глазами-то я всё, что хочешь, сделать могу, только руки меня не слушаются. Они во всём и виноваты, а не я.
Опять Филя отговорился и правым оказался. Но работы верхогляду с тех пор никто больше не доверял.
Как Миша хотел маму перехитрить
Пришла Мишина мама после работы домой и руками всплеснула:
– Как же это ты, Мишенька, сумел у велосипеда колесо отломать?
– Оно, мама, само отломалось.
– А почему у тебя, Миша, рубашка разорвана?
– Она, мамочка, сама разорвалась.
– А куда твой второй башмак делся? Где ты его потерял?
– Он, мама, сам куда-то потерялся.
Тогда Мишина мама сказала:
– Какие они все нехорошие! Их, негодников, нужно проучить!
– А как? – спросил Миша.
– Очень просто, – ответила мама. – Если они научились сами ломаться, сами разрываться и сами теряться, пусть научатся сами чиниться, сами зашиваться, сами находиться. А мы с тобой, Миша, дома посидим и подождём, когда они это всё сделают.
Сел Миша у сломанного велосипеда, в разорванной рубашке, без башмака, и крепко задумался. Видимо, было над чем задуматься этому мальчику.
Бумажный змей
Хороший ветерок подул. Ровный. В такой ветер бумажный змей высоко летает. Туго нитку натягивает. Весело мочальный хвост развевает. Красота! Задумал Боря свой змей сделать. Лист бумаги у него был.
И дранки он выстрогал. Да недоставало мочала на хвост да ниток, на которых змей пускают. А у Сёмы большой моток ниток. Ему есть на чём змей пускать. Если бы он лист бумаги да мочала на хвост достал, тоже бы свой змей запустил.
Мочало у Пети было. Он его для змея припас. Ниток только ему не хватало да бумажного листа с дранками.
У всех всё есть, а у каждого чего-нибудь да не хватает.
Сидят мальчики на пригорке и горюют. Боря свой лист с дранками к груди прижимает. Сёма свои нитки в кулак зажал. Петя своё мочало за пазухой прячет.
Хороший ветерок дует. Ровный. Высоко в небо дружные ребята змей запустили. Весело он мочальный хвост развевает. Туго нитку натягивает. Красота!
Боря, Сёма и Петя тоже бы такой змей могли запустить. Даже лучше. Только дружить они ещё не научились. Вот в чём беда.
Про торопливую куницу и терпеливую синицу
Стала торопливая Куница шёлковый сарафан к лету кроить. Тяп-ляп! Весь шёлк искромсала – изрезала в лоскутки. И не то что сарафан – платка из этих лоскутков нельзя сшить.
Стала терпеливая Синица из холстины фартук кроить. Тут прикинет, там смекнёт, сюда подвинет, туда подвернёт. Всё она сообразила. Всё высчитала, всё вычертила, потом за ножницы взялась. Хороший фартук получился. Ни одного лоскутка не пропало даром.
Диву далась Куница. На фартук глядит – завидует:
– Где ты кройке-шитью училась, Синица? У кого?
– Бабушка меня шитью выучила.
– А как она учила тебя?
– Да очень просто. Пять волшебных слов велела запомнить.
– Каких?
– «Семь раз отмерь – один отрежь».
Ежиха-форсиха
Приглянулся Ежихе-форсихе выдровый мех. Не налюбуется.
– Давай, Выдра, одёжкой меняться.
– Давай! – говорит Выдра.
Сказано – сделано. Поменялись одёжками.
Ходит по лесу Ежиха-форсиха, дорогим выдровым мехом похваляется:
– Вот я какая нарядная! Смотрите.
Учуяли собаки-разбойницы дорогой выдровый мех и кинулись на Ежиху-форсиху:
– Снимай, тётка, выдровую шубу!
А Ежиха и в ус не дует. Забыла, что больше она не колюча. Свернулась по старой ежиной привычке в комочек да и подзадоривает собак:
– А ну, попробуйте схватите меня!
А собаки взяли да и схватили.
Поняла Ежиха в собачьих зубах, какого она маху дала, когда свою колючую шкурку-защитницу на выдровый приманочный мех променяла. Поняла, да уж поздно было.
Мать-мачеха
Снесла непутёвая Кукушка три яйца. Одно – в иволгино гнездо, другое – в желнино, третье – в щеглиное. Снесла беззаботная мать и улетела в весёлые леса куковать, годы предсказывать, людям голову морочить, свою душеньку тешить. Летала она так, куковала да и о детях вспомнила, что в чужих гнёздах росли.
– Пора мне их под своё крыло взять, – сказала кукушка. – То-то обрадуются детушки родимой матушке.
Прилетела Кукушка к иволгиному гнезду, а её кукушонок и не взглянул на мать. Иволгу матерью называет. Из её клюва кормится, на её голос откликается.
– Вон ты каков, неблагодарный! Из моего яйца проклюнулся, а меня и узнать не захотел, – сказала в сердцах Кукушка и полетела в желнино гнездо. Увидела там кукушонка и к нему бросилась:
– Здравствуй, сыночек, мой ненаглядный. Узнал ли ты свою мать?
Испугался кукушонок невиданной им птицы, на весь лес пищит, Желну кличет:
– Матушка, лети скорее сюда! Чужая тётка хочет меня из родного гнезда унести.
Прилетела Желна и прогнала прочь Кукушку. Полетела тогда Кукушка к щеглиному гнезду. Глядит – её кукушонок Щеглиху перерос. Она еле-еле кормить его поспевает.
«Ну, – думает, – эта-то отдаст мне моего обжору».
– Бери, – говорит Щеглиха, – своего подкидыша. Я из сил выбилась, уж очень он много ест.
Как услыхал это кукушонок, задрожал, замахал крылышками и жалобно-жалобно стал просить Щеглиху:
– Дорогая моя мамонька, я лучше с голоду умру, только из-под твоего крыла под чужое не пойду.
Разжалобилась Щеглиха. Тоже всплакнула.
– Да никому я тебя, мой сыночек, не отдам. Лучше часок-другой не досплю, а тебя выкормлю.
Кинулась тут Кукушка к судье – судом деток отсуживать. А судьёй в этом лесу Дятел был. Мигом дела разбирал. И кукушкино дело скорёхонько рассудил. По совести, по народной мудрости решение вынес: «Не та мать, которая деток народила, а та, что их вскормила, вспоила да на ноги поставила».
Гусь лапчатый
Прослышал как-то Гусь, что пером из его крыла книги пишутся, государственные бумаги подписываются, возгордился и загоготал:
– Го-го-го! Государственная я птица, а не простая. Коли б не моё крыло да не моё перо, чем бы книги писались, как бы указы-приказы составлялись?
Услыхал эту похвальбу Чернильный орешек, на котором чернила настаивали, тоже хвастаться стал:
– Не простой я орех, а чернильный. Коли б не я да не гусиное перо, чем бы книги стали писать, чем бумаги подписывать?
Глядя на них и Старая тряпка нос задрала:
– Из меня бумагу делают. На мне пишут. Не будь меня, да гусиного пера, да Чернильного орешка – не было бы грамоты на земле.
– Го-го-го! – гогочет Гусь. – Пойдём втроём народ припугнём. Пускай он нам славу поёт, почести воздаёт. А не то мы его перьев лишим, чернил не дадим, бумагу придержим. Незаменимые мы!
Пошли Гусь, Чернильный орех да Старая тряпка почёт добывать, славу требовать. Выслушал их народ и велел вместо гусиных стальными перьями писать, чернила из чернильного порошка готовить, бумагу из дерева вырабатывать.
На этом и кончилась похвальба Старой тряпки да Чернильного орешка. Тряпкой стали пол мыть, пыль вытирать, а про орешек даже и забыли, где и на чём он растёт.
Притихли Орешек да Тряпка. А Гусь всё ещё не унимается. Гогочет! Крыльями машет, да взлететь не может. На это мало кто теперь обращает внимание. Только если случится в народе выскочка, или хвастун, или крикун, люди обязательно про такого скажут:
– Видали, каков гусь лапчатый? А?
Пропавшие нитки
Жила-была сварливая старуха. К тому же неряха. Стала как-то она шить.
А у неряхи все нитки спутаны. Распутывала их, распутывала нерадивая торопыга да и крикнула:
– Пропадите вы пропадом! Чтобы глаза мои не видели вас со всем вашим нитяным отродьем!
А нитки возьми да и пропади со всем своим нитяным отродьем: кофтами, юбками, платьями и бельём. Ничего нитяного в доме сердитой старухи не осталось. Сидит старуха голышом и вопит на всю горницу:
– Батюшки-матушки, где же моя одёжа?
Кинулась старуха за овчинным тулупом, чтобы себя прикрыть. А тулуп по овчинам на куски распался. Потому как овчинные куски тоже нитками были сшиты.
Мечется старуха из угла в угол, а по избе пух летает. Наволочки у подушек тоже из ниток тканные. Не стало в доме ни варежек, ни чулок. Ни одеял, ни половиков. Ничего нитяного не стало.
Накинула старуха на себя рогожный куль да и давай у ниток прощения просить:
– Ниточки льняные, ниточки шерстяные, ниточки хлопковые, ниточки шёлковые! Простите меня, старуху сварливую, торопливую, нерадивую. Вернитесь в мою избу.
И так-то жалобно старуха голосит-причитает, просит, что даже нитки, испокон веков молчальницы, и те заговорили.
– Назови, – говорят нитки, – половину того, что из нас, ниток, ткётся, плетётся, вьётся и вяжется. Тогда вернёмся. Простим.
– Только-то и всего? – обрадовалась старуха. – Мигнуть не успеете, назову.
И принялась старуха называть. Назвала десяток-другой нитяных изделий-рукоделий да и осеклась.
Не всякий, кто круто берёт, далеко идёт. Спотыкается. Останавливается. Отдыхает.
Стала старуха вспоминать, что из ниток ткётся, плетётся, вьётся и вяжется. День вспоминает, два вспоминает – десятой доли не вспомнила.
Шелка́, бархата́, су́кна, ковры, половики, ситцы, кружева. Одеяла, скатерти. Платки, шали, ша́рфы, ленточки разные…
Отдохнёт и опять вспоминать примется: пояски́, опоя́ски, к ботинкам завязки, сапожные ушки, накидки на подушки, тюлевые шторки, плетёные оборки, сети-мерёжи, косынки тоже…
Месяц проходит, другой начинается. А нитки не возвращаются. Старуха из сил выбивается. Другой день больше двух-трёх нитяных поделок и назвать не может.
Соседи старуху жалеть начали, подсказывают.
Сороки и те, как только выведают, где что новое из ниток делают, – старухе перестрекочут. Тоже жалеют. И вы её пожалейте. Может быть, тоже десяток-другой нитяных поделок назовёте.
Поняла она теперь, что нитки весь свет одевают. Нигде без них не обходится.
