Евгений Панов
Инженер страны Советов
Баня удалась на славу. Федор совместно с пришедшим со службы Николаем в четыре руки исхлестали меня вениками так, что ноги не держали. Зато после, когда сидели, остывая, в предбаннике и пили ядреный квас, почувствовал себя как заново родившийся. Как говорил (или только еще скажет?) товарищ Сталин, жить стало лучше, жить стало веселее, товарищи.
Со службы Николай принес обещанные чертежные инструменты, логарифмическую линейку, пользоваться которой в свое время нас, оболтусов-студентов, научил старый преподаватель сопромата в университете, и десяток листов белой бумаги примерно нулевого формата. Качество бумаги, конечно, не очень, но на безрыбье сойдет и такая.
На следующий день я с утра попытался было помочь докопать картошку, но был изгнан с огорода со словами, что и так почти всю накануне выкопали, мне надо заниматься серьезными делами, а не в земле ковыряться. Тем я и занялся. И тут меня ждало первое и достаточно приятное открытие: оказывается, я прекрасно помнил все расчеты, что мы делали, когда строили вертолеты в моем будущем, все чертежи были будто бы перед глазами, а вся документация времен работы в Кумертау на вертолетном заводе тоже будто вчера прочитана. Нет, память не стала абсолютной, как у большинства попаданцев из книг, она стала ярче, что ли. Стоило слегка поднапрячь извилины, и в голове всплывало, казалось бы, давно забытое. И вот на лист ватмана (буду так называть) легла первая линия, а на отдельном листе появились первые строчки расчетов.
Я так увлекся, что пришел в себя, когда кто-то чуть заметно тронул меня за плечо. За моей спиной стояла Татьяна и с каким-то благоговением смотрела на не совсем ей понятные линии и столбики цифр. За окнами смеркалось. Это что же, я весь день проработал? Только тут я почувствовал, насколько проголодался. Слона бы съел.
– Миша, идемте ужинать. – Татьяна с некоторой тревогой посмотрела на меня. – Вы так заработались, что обедать не смогли до вас достучаться.
– Так, Таня, во-первых, давай на ты, хорошо? – И, дождавшись кивка от девушки, сопровождавшегося радостной улыбкой, продолжил: – А во-вторых, в следующий раз не бойся меня отвлечь, а то я человек увлекающийся, могу так сутки напролет сидеть.
На то, чтобы восстановить в памяти и перенести на бумагу расчеты и чертежи «Птаха», ушло пять дней. В качестве силовой установки я собирался использовать двигатель М-11, какие устанавливали на самолеты У-2. По весу и мощности он практически не отличался от двигателя, снятого в свое время со старой «восьмерки» и приспособленного на нашу вертушку. Да и освоен хорошо этот авиамотор промышленностью.
Расположение пилота и пассажира оставил тандемным. В отличие от вертолета из будущего на проектируемом мной было сдвоенное управление, что позволяло проводить обучение пилотированию, и предусмотрена установка пары пулеметов. Заодно набросал эскизы следующей модификации, больше похожей на вертолет Сикорского R-4, только с возможностью принять на борт кроме пилота еще пять пассажиров или груз соответствующей массы. Если первый был прототипом боевого ударного вертолета, то второй должен был стать прообразом транспортных и десантных машин.
И вот когда чертежи были закончены, я вдруг осознал, что в этом времени купить те же трубы и раздобыть сварочный аппарат практически невозможно. Во всяком случае мне как частному лицу. Да и покупать, собственно, не на что. Живу здесь на полном пансионе совершенно бесплатно.
И тут меня буквально пронзила мысль: а на какие средства, собственно, мы живем? Если только на денежное довольствие Николая, но не думаю, что оно настолько большое, чтобы содержать помимо себя еще троих взрослых людей. Федор пока не вышел на работу в артель, а у Татьяны возникли проблемы с трудоустройством в больницу: пока она пряталась, спасаясь от ареста, на обещанное ей место взяли другого работника. Конечно, главврач пообещал взять ее на работу сверх штата, но пока ничего не получалось. Так что вопрос денег встал очень серьезно. Пришлось даже поговорить на эту тему с Таней.
– Маловато денег, конечно, осталось, но ничего, до Колиной получки дотянем, – с оптимизмом ответила она. – Правда, маслица постного надо бы купить, но еще есть немного. Да и картошку выкопали, так что проживем. А не хватит, так у меня есть немного. Я себе на отрез на платье откладывала, так что при нужде возьму оттуда, а платье к весне сошью.
После этих слов я вышел во двор с пылающим от стыда лицом. Хорошо устроился, дармоед, сытно. На всем готовеньком. Люди в этом времени и так живут, мягко говоря, не богато, а тут еще я нарисовался. Захотелось буквально завыть от отчаяния. Прям хоть иди и клад ищи срочно.
Клад? КЛАД!!! Черт, как же я мог забыть? Ведь когда-то давно, еще в годы моей юности, тетка, одна из старших сестер моей матери, а их в семье было 11 детей, рассказывала, как буквально сразу после войны она, восьмилетняя девчонка, с подружкой ходила в лес за грибами и в распадке между камней нашла закопанный большой чугунок, доверху набитый золотыми монетами. Буквально за неделю до этого был сильный ветер, который повалил растущее рядом дерево, и корни выворотили из земли сокровище. Ну да им, детям, было невдомек, какую ценность они нашли, тем более что лукошки уже были полны грибов, а это куда более нужная вещь, чем какие-то желтые кругляшки. Ведь грибы можно съесть, а кругляшки невкусные. Взяли с собой по паре монет, чтобы похвастаться перед другими своей находкой, да пошли домой. Уже на следующий день монеты увидел отец и начал расспрашивать, где она их взяла. Со старшими сыновьями, прихватив соседа, с чьей дочерью она ходила по грибы, они перерыл в том распадке все, но ничего больше не нашли. Видно было, что кто-то побывал там раньше их. Как потом рассказывала тетя Валя, она променяла полный чугунок золота на лукошко грибов. А те две монеты, что она прихватила, очень даже им помогли. Времена были голодные, и каждая копейка была на счету[12].
И ведь я знаю, где тот распадок. Тетя Валя, когда была еще в силах, любила ходить в лес и вот однажды показала мне то самое место, рассказав данную историю. Осталось как-то выбраться в лес и выкопать спрятанное. Надеюсь, что клад был зарыт задолго до войны, иначе все будет напрасно. Но если не сходишь, то и не проверишь. Решено, прямо завтра с утра и отправлюсь на прогулку в лес. Может, что и накопаю.
Во дворе что-то мастерил Федор, мурлыча себе под нос немудреный мотивчик. Наверное, надо его с собой взять, вот только озаботиться лошадью с телегой.
– Федь, ты как насчет по грибы сходить? – Я присел на стоящий рядом чурбак.
– Тебя чего это в лес потянуло? – не отрываясь от своей работы, спросил он. – Или грибов так захотелось? Так это тебе надо не со мной, а вон с Танькой идти. Она и места грибные знает. А из меня ходок, сам понимаешь, никакой. Да и веселей вам будет, – он хитро улыбнулся, – а то девка по нем сохнет, а он и ухом не ведет.
– В каком смысле сохнет? – Наверное, мои глаза стали размером с блюдца от удивления.
– Да в том самом, – уже откровенно заржал Федор. – Она же нас с Колькой такими разносолами отродясь не потчевала, а тут что ни день, то чего-нибудь стряпает. И смотрит на тебя, что тот телятя на мамку. А ты все не замечаешь. Но смотри у меня, обидишь племянницу, так не посмотрю, кто ты и откуда.
– Ладно, с этим позже разберемся. Ты мне скажи лучше, сможешь лошадь с телегой раздобыть?
– Подводу-то? Это можно. У Пашки-соседа попрошу. А ты это сколь грибов надумал набрать, что для них подвода нужна?
– А тебя до леса и обратно что, за спине тащить? – я деланно удивился. – Подвода нужна, чтобы ты с комфортом ехал, да обратно, может, что привезти нужно будет.
– Хм. Загадками говоришь. – Федор внимательно посмотрел на меня. – Ладно, на утро с подводой договорюсь.
С утра пораньше, закинув в телегу на всякий случай лопату, выехали в сторону леса. Путь пролегал вдоль заводского пруда в сторону местечка Крутой Дол. Именно там и был тот самый заветный распадок. По пути начал расспрашивать Федора об артели[13], в которую он собрался идти работать.
– Артель-то? – Федор затянулся самокруткой. – Называется «Металлист». Директором там Аркадий Филиппович Семавин, мой хороший знакомый. Делают гвозди, ведра да корыта жестяные и всякое другое по металлу. Своя кузня есть, так что и подковы куют.
– Познакомишь с директором?
На артель у меня были кое-какие планы, особенно если получится с кладом.
– Отчего не познакомить? Познакомлю. – Федор задумчиво посмотрел на меня. – Ты мне вот что скажи, на кой мы поперлись в лес, да еще лопату взяли? Про грибы даже не заикайся, не поверю.
– А если скажу, что клад откапывать, то поверишь?
– Про клад быстрее поверю. Знаешь что-то?
– Знаю. – И я рассказал Федору услышанную когда-то историю.
– Все может быть… – Он задумался. – Тут и в гражданскую, и после, да и в последнее время что только не творилось. Так что, может, кто и сделал себе захоронку. А твоя родня, значит, здесь живет? Навестить не хочешь?
– По материнской линии пока еще живут в деревне Лапышта, Инзерского сельсовета. Сюда переедут буквально за пару месяцев до войны, а вот отцова живет здесь. Мой дед буквально пару лет назад должен был построить дом по улице Узянской, возле станции Нура[14].
– Так это же рядом с артелью, – встрепенулся Федор, – поедем знакомиться с Филиппычем, так и заехать можем.
– Там видно будет, – я вздохнул. – Я-то для них чужой. Еще даже родители мои не родились.
Получилось проехать почти до самого распадка. Здоровенная сосна росла между двух огромных валунов. Видимо, она и упадет от ветра, открыв взору скрытый клад. Клад тоже оказался на месте. Буквально сразу полотно лопаты лязгнуло обо что-то металлическое. Да и грунт был мягкий, словно кто-то что-то закапывал совсем недавно. Из земли извлекли два больших чугунка, один из которых был доверху набит золотыми монетами с изображением сеятеля на одной стороне и гербом РСФСР – на другой. Золотые советские червонцы. В другом чугунке лежали купюры с портретом Ленина, туго перетянутые бечевкой, номиналом в десять червонцев каждая. И, как вишенка на торте, револьвер с пачкой патронов сверху.
Перебирая купюры, Федор задумчиво произнес:
– А захоронка-то свежая. Того или этого года. Вот, глянь-ка.
Он протянул мне одну купюру. Я повертел ее в руках, разглядывая со всех сторон, и пожал плечами. Купюра как купюра.
– Вот бестолочь, – Федор сплюнул, – на год взгляни.
На купюре стоял 1937 год. Захоронка действительно оказалась свеженькая.
Странно, что тетя Валя не увидела второй чугунок с бумажными деньгами и револьвером. Хотя если учесть, что он находился под тем, что с золотом, все возможно. Загрузившись в телегу, тронулись в обратный путь. Надеюсь, теперь денег хватит.
Дома вечером пришлось выдержать целое сражение с Николаем. Он все порывался сдать найденный нами клад в Госбанк. Пришлось его урезонивать тем, что найденные деньги мы собираемся пустить в нужное государству дело, а не прокутить в кабаке. В конце концов он сдался. Еще и добавил, что в последнее время никаких ограблений не было, и непонятно, у кого могла появиться такая сумма.
Глава 4
Родная кровь. Свадьба
Знакомство с директором артели «Металлист» Аркадием Филипповичем Семавиным состоялось на следующий день. Дядька оказался монументальный. Как рассказал Федор, в молодости он работал молотобойцем, да и сейчас не гнушался встать к кузнечному горну, когда была такая нужда. Договорились мы с ним быстро. У него нашелся весь необходимый мне материал, токарные станки и газосварочный аппарат. То ли наличие у меня нужной суммы сыграло роль, то ли сопровождающий нас сержант НКВД Ринат Гареев, но все вопросы решили буквально в течение часа.
Работа закипела. Теперь я сутки напролет пропадал в мастерских артели. С директором мы быстро подружились. Узнав, что я инженер, он нет-нет да и подходил с какой-нибудь проблемой. А я с радостью помогал. Да еще набросал ему эскизов различных садово-огородных приспособлений, благо в свое время пришлось немало поковыряться в земле в саду. Та же чудо-лопата пошла буквально на ура. А как я удивился, когда Филиппыч велел мне подойти к кассиру и получить премию за внедрение новой продукции. На мои слова, что я безвозмездно отдал ему чертежи и эскизы, он ответил, что нарушать отчетность и потом отвечать перед Фининспектором (вот так, с большой буквы и с придыханием) не собирается, и раз положено платить премию за рацпредложения, он мне ее и выплатит.
А однажды на местном рынке мне на глаза попался маленький бензиновый моторчик. И я бы прошел мимо, если бы продававший его мужичок буквально не схватил меня за рукав. Покрутив в руках это чудо техники, я выяснил у продавца, что это подвесной моторчик для велосипеда. Просил он за него немало, но деньги у меня были. Поторговавшись и сбив цену на треть, я купил агрегат.
Появилась у меня одна мысль. Решил я сделать бензопилу. В этом времени бензопилы уже есть, но это здоровенная и тяжеленная дурень, работать которой можно только держа ее вдвоем. Я же собирался сделать что-то похожее на штилевскую пилу, которой частенько там, в своем будущем, пользовался сам. И ведь получилось. Конечно, не совсем аутентично, но все же. Звенья для первой цепи изготовили фактически вручную и закалили. Филиппыч обещал заказать для этого штамп.
Легкая и удобная бензопила привела его в полнейший восторг. Тут же в Одессу, на завод «Красный Профинтерн», где делали те самые моторчики, был отправлен снабженец с суровым наказом без сотни этих девайсов не возвращаться. Уж кто-кто, а Филиппыч сразу увидел перспективы такой полезной в хозяйстве механизации. Ну и в очередной раз выписал мне не маленькую премию. А пила перекочевала к нам домой.
Через неделю после начала работ на полуторке привезли двигатель от У-2. Николай смог договориться с руководством аэроклуба, и они списали снятый с разбитого самолета мотор. Вопросов никто не задавал. Раз НКВД надо, значит, надо. А еще Николай выделил мне мотоцикл, чтобы, как он выразился со смехом, сестра его не пилила за то, что ее Мише до дома добираться далеко и он голодный весь день работает на благо страны.
Вообще отношения с Татьяной развивались стремительно, и это несмотря на мою занятость. Инициатива, как ни странно, исходила от нее. В один из дней, приехав домой, я застал натопленную баню. Федора с Николаем дома не было, и я решил их не дожидаться и вволю погреться. Поддав пару, я разлегся на полке, прикрыв в приятной истоме глаза.
Видимо, я задремал, потому что не заметил, как в баню проскользнула девичья фигурка в одной тоненькой сорочке. Очнулся я от того, что кто-то с приятными округлостями пристроился ко мне под бочок и эти самые округлости уперлись в плечо. Мягкая нежная рука поползла куда-то вниз живота, и тело само, без участия головы, среагировало на эту ласковую агрессию. Буквально с треском сорванная сорочка полетела куда-то в угол, губы нашли друг друга, и два тела сплелись в вечном танце любви. Кто сказал, что в СССР секса не было? Уверяю, был, да еще какой.
А после мы сидели и пили чай, невпопад говорили какую-то чушь и радостно смеялись. Вернувшийся Федор увидел наши счастливые физиономии, довольно хмыкнул и произнес:
– Давно бы так. А то что один, что другая дурью маются. Ну а после ноябрьских праздников свадьбу сыграем, нечего тянуть с этим делом. – И, довольный, засмеялся, глядя на наши красные лица.
В один из погожих октябрьских дней мы с Таней сходили в кинотеатр во Дворце культуры металлургов на «Веселых ребят». И хотя для меня, избалованного кинематографом XX–XXI веков, все происходящее на экране было довольно примитивным, я с удовольствием посмеялся над приключениями героев фильма и оценил игру актеров. Интереснее всего было наблюдать за реакцией зрителей. Таких искренних эмоций в оставленном мною веке вы уже не увидите.
Когда возвращались домой, Татьяна, шедшая до этого в какой-то молчаливой задумчивости, вдруг спросила:
– Миш, а у тебя там жена была?
– Была. И жена, и дочь, и даже внучке полтора года.
Комок подкатил к горлу. Все же, какими бы ни были отношения у нас с супругой, но я уже никогда не увижу своих родных.
– А ты жену любил? – Татьяна спрашивала, глядя кудо-то в сторону.
– Когда-то, наверное, любил. Все же 25 лет вместе прожили. А потом как-то охладели друг к другу, стали совсем чужими. Куда-то пропали общие интересы, общие темы для разговоров. Нет, мы не ругались, не скандалили. Просто в один момент решили, что больше не стоит жить вместе. Она собрала вещи и уехала к дочери в Питер, то есть в Ленинград, помогать с внучкой. А я продал квартиру, сад, купил себе однокомнатную квартиру, а остальные деньги отослал им. Не жалеешь, что связалась со мной таким?
– Скажешь тоже, – Таня прильнула ко мне, – ты самый замечательный. И ничуть не старый, а совсем даже молодой. Зато умный и опытный. О таком муже можно только мечтать. И мы с тобой никогда-никогда не расстанемся, и нам всегда будет хорошо вместе.
Столько в ее словах было уверенности, что я не нашел что ей ответить, лишь обнял рукой, вызвав осуждающее покачивание головой у какой-то сидящей на лавочке у забора бабули.
В начале октября я выбрал время и написал письмо Чкалову. Не зная точного адреса, но предположив, что раз он работает испытателем в Москве, то и живет там же, на конверте написал: «Москва. Чкалову». Где-то в свое время читал, что так ему отправляли послания со всей страны, и все они доходили до адресата. Примет он к сведению написанное или нет, но моя совесть будет чиста. Во всяком случае я попытался спасти этого замечательного человека.
«Уважаемый Валерий Павлович!
Прошу Вас отнестись серьезно к тому, что будет написано далее.
1 декабря Вас отзовут из отпуска для проведения испытаний новейшего истребителя И-180. Полет будет готовиться в крайней спешке. Директор завода будет спешить отчитаться о проведенных испытаниях до конца года и заручится поддержкой Кагановича. Выпуск самолета на аэродром будет назначаться несколько раз и каждый раз откладываться из-за выявленных дефектов.
К 2 декабря число выявленных дефектов на собранной машине будет равняться 190. При рулежке по земле мотор будет часто глохнуть. Конструктор Поликарпов выступит категорически против ненужной торопливости при испытаниях и будет отстранен.
15 декабря Вы вылетите с Центрального аэродрома в первый испытательный полет. Полетным заданием будет сделать пару кругов над аэродромом и совершить посадку. После первого круга вы увеличите радиус полета и выйдете за пределы аэродрома. Установленный на самолет двигатель М-88 крайне ненадежен и при увеличении оборотов с малых до больших глохнет. Это произойдет в воздухе при заходе на посадку. Вы начнете планировать в сторону аэродрома, но на удалении полутора километра от него крылом заденете столб линии электропередачи. Самолет развернет, и он врежется в складированные там дровяные отходы. Возгорания не произойдет, но Вас выбросит из кабины головой на арматуру. Через несколько часов Вы скончаетесь в Боткинской больнице.
Пожалуйста, примите меры к недопущению подобного. Вы нужны стране, народу, а армии как воздух нужен этот истребитель. После вашей гибели работы по нему будут окончательно свернуты.
P. S. Надеюсь на Вашу честность и порядочность, а потому прошу о письме никому не говорить, а само письмо уничтожить. На конверте есть обратный адрес, и я буду очень рад узнать, что все обошлось и Вы остались в живых. С уважением, Михаил Шершнев».
Интерлюдия
Чкалов
Чкалов сидел за столом, курил одну за другой папиросы и смотрел невидящим взглядом перед собой. Несколько раз перечитанное письмо лежало перед ним. Первым желанием, когда он его открыл и прочитал, было сразу выбросить куда подальше и забыть, но интуиция буквально взвыла. Никто не мог с такой точностью предсказать события за два месяца до того, как они произойдут, да и еще и с такими деталями. Да и вообще мало кто мог знать об испытаниях новейшего истребителя и о возникших при этом проблемах. А тут некто из какого-то маленького городка в Башкирии, который и на карте-то не сразу отыщешь, описывает еще не случившиеся события, словно они уже произошли.
Бред! Или чья-то провокация. А может, сообщить о письме в органы? От этой мысли Валерий поморщился. После ареста он НКВД, мягко говоря, недолюбливал. Понимал их необходимость, но ничего с собой поделать не мог.
В конце концов он убрал в ящик стола конверт, а само письмо скомкал, положил в пепельницу и поднес к нему горящую спичку. Огонь жадно вгрызся в бумагу, пожирая ровные строчки. Поживем-увидим. До того, что должно случиться, еще почти полтора месяца.
Тем временем Татьяна начала активно готовиться к предстоящей свадьбе. В один из дней она буквально силком вытащила меня в тот самый коопторг, где продавщицей работала Зина. Выбор товара там был явно богаче, чем в обычном магазине. Для меня приобрели костюм-тройку, пальто (в это время пальто – один из символов достатка), полушубок, зимнюю шапку, осенние ботинки и теплые бурки на зиму. Татьяне купили отрез на платье, туфли, зимние сапожки и красивый теплый белый полушубок. Зинаида с плохо скрываемой завистью смотрела на наш шопинг. По нынешним временам денег на все мы потратили просто неприлично много. Татьяна поначалу стеснялась тратить столько денег, но постепенно вошла во вкус. Женщина есть женщина всегда и во все времена.
7 ноября в артели прошел праздничный митинг. Вот интересно, ведь, по сути, артель – это частное предприятие, что-то вроде ИП или ООО в будущем, или, вернее, субъект малого и среднего бизнеса, а к годовщине Октябрьской революции отнеслись вполне серьезно: и кумачовые транспаранты, и трибуна, и флаги с огромными портретами Ленина и Сталина. Работники артели одеты празднично.
Первым выступил, естественно, директор артели Филиппыч. Говорил он минут пятнадцать. Поздравил всех с праздником, рассказал о том, как жилось рабочим до революции и как стали жить сейчас. Пожелал всем новых трудовых достижений.
Потом неожиданно слово предоставили мне. Пришлось вспоминать неоднократно виденные выступления еще на тех, советских съездах. Речь толкнул такую, что хоть на первые полосы центральных газет. Сказал о том, что наше первое и пока единственное в мире государство рабочих и крестьян находится во враждебном окружении и что империалисты не успокоятся, пока не уничтожат нас. Что мы все должны крепить оборону нашей Родины, что наша большевистская партия и правительство под руководством товарища Сталина делают все, чтобы ни одна капиталистическая гадина не испортила мирную жизнь советского пролетария, что тот образец техники, который мы изготавливаем, станет нашим вкладом в защиту социалистического отечества.
Аплодисменты не смолкали минут пять, не меньше. А в глазах людей горел огонь энтузиазма. Тут же была принята резолюция о проведении субботника для быстрейшего выполнения моего заказа.
Через неделю после праздника мы с Федором на санях, запряженных уже знакомой мне лошадкой, отправились в село Ломовка. Надо было прикупить мяса на свадебный стол, а у Федора там был знакомец, у которого этим самым мясом можно было разжиться. Пока ехали, он мне рассказывал про своего знакомого.
– Ломовские вообще хитрованы, но этот переплюнул их всех. У него же и при царе крепкое хозяйство было. От отца еще досталось. Самого-то его с самого начала Империалистической войны в солдаты забрали, и попал он к пластунам. Где-то за год до революции его ранили. Врачи подштопали малехо да домой отправили. Демобилизовали, значит. Он и начал здесь хозяйством заниматься, отец его к тому времени помер. Лошадей еще парочку купил, бычков да птицу разную. Женился, да жена ему каждый год по ребятенку нарожала. Трое парней у него и трое девок. Старшая дочь и старший сын уже своими семьями живут.
Когда начали колхозы организовывать, то его хотели было в колхоз записать, да только он вывернулся и тут. Пару лошадей отдал в колхоз и, пока там радовались, поехал в райсовет, оформил семейную сельхозартель. Сунулись к нему, а у него уже и документ готов. И есть он теперь единоличник-артельщик[15].
Долго на него косо смотрели, так он, когда Магнитку начали строить, пришел к председателю и говорит: мол, дай мне в аренду пару-тройку лошадок с подводами, хочу обоз продовольственный героям-магнитостроевцам отправить. Тут уж председатель смекнул, что непорядок получится, если какой-то единоличник обоз отправит, а колхоз в стороне останется. Не дал лошадей, сам решил обоз снарядить. Да только не на того напал. Этот ушлый пошел по дворам и везде говорил, что председатель лошадей не дал, а там, в Магнитке, герои-строители с голоду загибаются. В общем, через неделю с его подворья выехало пять подвод, да все в красных лентах и флагах, а на первой – транспарант: «Героям-магнитостроевцам от сельхозартели “Сельский труженик”». Тут и фотограф откуда ни возьмись, а потом – фотография в газете. Вот, мол, какие у нас сознательные единоличники-артельщики. А в Магнитке, сказывают, встречали его как героя. Даже грамоту дали с подписью самого Калинина. Ну и сейчас лучше его свиней, бычков да птицы во всем районе нет. Все к нему едут за мясом[16].
– Постой-ка, – пронзила меня догадка, – а ты, часом, не про Безумнова Павла Афанасьевича рассказываешь?
– Про него. – Федор обернулся ко мне. – Слыхал про него там, у себя? – Он мотнул головой куда-то в сторону.
– Еще бы не слыхал. Родня это моя. Бабушка моя в девичестве Безумнова была. Сейчас уже замужем за моим дедом. Это тот, который рядом с артелью Филиппыча живет. Павел Афанасьевич мне прадедом приходится. А историю эту я от отца слышал.
– Во дела! – удивился Федор. – Это, получается, мы к родне твоей едем? Эх, и не скажешь ведь им об этом. Еще, чего доброго, за сумасшедших примут.
Интерлюдия
Павел Безумнов
Павел Афанасьевич вышел за ворота и принялся откидывать снег. И не сказать, что в том была какая-то необходимость, тем более что сыновья с утра уже вычистили едва ли не пол-улицы, просто сил уже не было находиться в доме. Еще вчера с утра бабка Ефросинья, его теща, будто не с той ноги встала. Заставила всю женскую часть семьи наводить в доме чистоту, а ему велела заколоть кабанчика да по пятку кур, гусей и кроликов. И хоть лет бабе Фросе было уже столько, что и она сама не помнила, но голову имела светлую и в разных странностях до сего дня замечена не была. Гостей вроде не ждали, а редкие страждущие, приходящие к бабушке-целительнице со своими недугами, сами несли гостинцы.
Посмотрев на царящий в доме бедлам, Павел обмолвился супруге Анне, что, видать, бабка к своим похоронам решила готовиться. Эх, бабы, бабы. Язык что помело. Анна взяла да и высказала это бабке, но та, на удивление, скандалить не начала, а с какой-то светлой улыбкой сказала:
– Нет, мои хорошие, помирать я не собралась. Гость к нам завтра приедет. Издалеча приедет. Так издалеча, что туда ни пешему, ни конному не дойти, ни на паровозе, ни на ероплане не добраться. Родич то наш. Помочь ему надо будет. Ты, Павел, ему продай все, что потребуется, да цену не ломи. Забесплатно он не возьмет, но и задорого переплачивать не станет. Да гостинцев ему богатых не забудь положить. Хороший он человек, да путь у него трудный. А помру я не завтра, а когда лихая година в России настанет. Так что уж потерпите меня пока.
Сегодня с самого утра начали готовить угощение на стол да наряжаться, как в праздник какой. Все трое сыновей побыстрее из дома сбежали во двор да в сараюшки скотину обихаживать, а вот бабам досталось. И жена Павла, и двое дочерей, и невестка, жена старшего сына, метались по дому, выполняя поручения спятившей бабки. Какой-такой родич, да еще издалека? Вся родня здесь, в Ломовке, да еще в Авзяне и Узяне есть, но те все больше у себя, да и не встречали их в редкие приезды так. Чудит старая.
Павел скребанул лопатой по и без того безупречно вычищенной дорожке и, сплюнув в пока еще небольшой сугроб (снег в этом году выпал рано), направился к сидевшему на скамье соседу.
– Как жив-здоров, Фрол? Чего это ты на холодок решил выбраться?
– Жив пока, Пал Афанисьич. И тебе тоже не хворать. Вышел вот дух перевести, а то рученьки болят, ноженьки болят, спина не разгибаца. Работашь, работашь, все здоровье кончашь – и никакога почету. Ты вон тоже себя не бережешь. Сядь вот, перекури.
Предложение перекурить в изложении Фрола означало, что курить будут табачок Павла. Ну да то не беда, чай все не скурит.
– Чего енто ты с утра всполошилси? – Фрол с удовольствием затянулся крепким табачком. – Никак аменины чьи, аль сваты к девкам твоим собрались?
– А! – Павел махнул рукой. – Гостей ждем. Родич, вроде как, издалеча приехать должон. Ладно. Ты кури, а я пойду. Дел полно еще.
Подворье, к которому мы подъехали, встретило нас распахнутыми настежь воротами[17] да небольшой группой людей перед ними.
– Чего это они? – удивился Федор. – Ждут, что ли, кого?
Спрыгнув с саней, пошли навстречу хозяевам. Чуть впереди стоял высокий крепкий мужчина лет пятидесяти на вид в добротном полушубке. По правую руку от него – статная женщина, а по левую – древняя старушка в нарядном шерстяном платке. Молодежь кучковалась позади.
– Здравы будьте, Павел Афанасьевич и Анна Яковлевна. Долгих лет тебе, Ефросинья Николаевна. – Федор, опираясь на костыль вышел чуть вперед и почтительно поздоровался с хозяевами. – Вижу, мы не вовремя. Вы, видать, гостей поджидаете.
– И тебе здравствовать, Федор Тимофеевич. Вот, ждем… – На этих словах Павел скосил глаза на стоящую рядом бабу Фросю. А та буквально вперила свой взгляд в приехавшего молодого человека. Остановив движением руки собиравшегося что-то сказать Павла, она поклонилась парню и произнесла:
– Здравствуй, гость дорогой. Милости просим в дом. Не побрезгуй угощеньем, чай не чужие люди, а родня.
За богато накрытым столом меня познакомили со всем многочисленным семейством Безумновых. А я сидел, и память услужливо открывала страницы давно уже услышанной истории этой семьи.
В хрущевские времена все их хозяйство отберут в доход государства абсолютно безвозмездно. Когда Павел Афанасьевич оформлял артель, он записал в артельную собственность и дом с постройками, и земельный участок. Всего этого его лишили. Он умрет в год моего рождения, в 1970-м. Мне рассказывали, что меня он успел увидеть.
Анна Яковлевна на десять лет пережила мужа. Я хорошо ее помню. Оставшись одна, она перебралась к дочери, моей бабушке. Мы тогда все жили в одном доме, и она, перебирая руками по стеночке, приходила в нашу половину навестить меня. У нее всегда в кармашке старенькой утепленной жилетки, которую она называла душегрейкой, лежала для меня конфета. Анна Яковлевна садилась рядом, переводила дух, гладила меня по голове и рассказывала какие-нибудь сказки или вспоминала свою жизнь. Мне, непоседливому пацану, это все было мало интересно, но за конфету я сидел и терпел. Ох, как я корил себя потом, став взрослым, что не уделял своей старенькой, как я ее называл, больше времени и невнимательно слушал ее рассказы.
