Евгений Николаевич Матерёв
Музеи… или вдохновляющая музыка The Chemical Brothers
Люди, что стояли на площади, в этот момент достали колокольчики, и звон поглотил все остальные звуки: жизнь должна торжествовать! Смерть одного, должна спасти жизни сотен людей. Кровь Тима, обязательно достигнет чрева маисового бога, и тогда – тот смилостивится, и пошлёт богатый урожай.
Бет застыла в нерешительности – между двумя мыслями: «Что вы делаете?!», и «Это же шоу». В общем, от этой сценки, её снова выбило из колеи. Как ей реагировать?! Да ещё эта ужасная музыка – под стать происходящему.
А тем временем, обмякшего от удара Тима, жрецы-бакабы положили на жертвенный камень и стали пощёчинами приводить того в чувство. Добившись, видимо своего, они поспешили с продолжением ритуала.
Ах-кин благословил накома и подал кому-то знак.
Шулла подошла к Элизабет и, взяв ту за плечи, направила её в сторону жертвенного камня. От её прикосновения у Бет немного отлегло – всё идёт по сценарию.
Чаки держали скованное напряжением тело Тима за руки и за ноги. Бет видела, как мелкая дрожь била его. Шея вздулась от усилий – проступали вены. Вызванный верховным жрецом прорицатель придерживал голову Тиму и что-то говорил ему, заглядывая прямо в глаза.
Звон утих. Наком, вознеся руки к небу, прочёл ещё одно короткое заклинание. Потом, не поворачивая головы к Элизабет, взял нож с её подноса; девушке пришлось отойти на своё место.
Отсюда ей было видно только, как грудная клетка Тима призывно вздымалась и от дыхания, и от волнения. До неё доносились приглушённые и хриплые стенания возлюбленного. К ним примешивалось бормотание ах-кина:
– О, великий Кукулькан! Прими сердце этого благородного человека! Возьми его силу! Окропи нашу землю слезами Чака, и пусть они соберутся на листьях и плодах маиса!
Не подозревая об окончании молитвы, Бет содрогнулась, когда наком неожиданно и молниеносно опустил нож на Тима, громко при этом выдохнув.
Девушка опешила – будто и до неё долетели капли крови.
Мышцы на спинах чаков напряглись. Тим начал изворачиваться от невыносимой боли; донёсся дикий хрип. Наком склонился над смертником. У Бет подкосились ноги, когда она увидела, как его рука погрузилась прямо в грудную клетку Тима. От происходящего девушка впала в ступор – она совсем перестала что-либо понимать. Бет почувствовала, что у неё внутри не то что перевернулось всё в душе, а закружилось. И сквозь этот дикий калейдоскоп она с оцепенением наблюдала бьющийся ком в окровавленных руках – красная жидкость щедро капала с локтей накома.
– Моё сердце принадлежит тебе.
Бет повернулась на голос и увидела Тима, здорового и невредимого. Теперь он не играл – это был привычный ей Тим с его всегдашней лучезарной улыбкой. Casual.
Но Элизабет не разделяла всеобщего торжественного настроения. Ей стало так обидно за всю эту пошлость – казалось, что щёки сейчас сгорят от стыда.
Маски чаков, недавно такие страшные, теперь воспринимались карикатурно.
Над её чувствами посмеялись? Прилюдно! Её мечта – вот эта копия тела Тима, сделанная по последнему слову биотехники?
Чувствуя себя глупо, униженно, тем более находясь в возбужденном состоянии, Элизабет хотела поскорее сбросить с себя эту чувственную атаку. Клокоча и трясясь от злости, еле сдерживая слёзы, ей теперь было просто рубить с плеча, без всяких терзаний и лишних дум:
– Ну ты и придурок! Чтобы глаза мои больше тебя не видели! – сказала Бет как на духу.
И дальше всё случилось очень быстро; никто потом понять не мог – как так вышло?
Не помня себя, Элизабет развернулась на месте и со всей горячностью поспешила вон. Чувства были настолько сильны, что она плохо владела собой. Преодолев лестничный пролёт с помоста, она шагнула дальше и оступилась на первых же высоких ступеньках пирамиды.
«Не хватает ещё упасть перед всеми!» – такая мысль промелькнула в её голове.
Горизонт покачнулся. Не успев толком сгруппироваться, она полетела вниз. После первого же удара в падении Элизабет стало заметно нечто противоестественное – похоже, она сломала себе шею. Злой рок стал раскручивать её тело всё быстрее и быстрее. Сотни взглядов буквально изрешетили её одинокое тело.
От безвольно летящего вниз, как кукла, тела люди, стоящие на площади, в ужасе ахнули. Все поняли – случилось непоправимое. Актёра, игравшего Шипе-Тотека, не успели ещё предупредить о случившемся – он продолжал свой дикий танец, в угаре размахивая клинками в руках. Безжизненное тело, одетое в белый уйпитль, разухабисто выбросило на землю с неправдоподобным шлепком прямо перед ним…
Play
The Chemical Brothers – I’ll see you there
Возвращение в будущее
Прекрасный солнечный день на острове Родос. Оливковые рощи и бирюза моря, которую рассекают множество торговых галер, обрамлены аркой балкона и вьющейся по ней ветвью винограда. Освежающий ветер слегка полощет алую занавеску.
Камера поворачивается на сто восемьдесят градусов, и зрители оказываются в просторной студии древнегреческого художника Протогена. Само вдохновение украшает стены – чудесной красоты фрески. Всё пространство заставлено статуями и картинами; со стеллажей смотрят раскрашенные бюсты, а на столах – множество сосудов и свёртков.
Между хозяином и его гостем Апеллесом происходит дружеский разговор, во время которого Протоген с тёплой улыбкой признаёт себя побеждённым. За спинами художников стоит мольберт с загрунтованным холстом.
Оператору пришлось очень близко наехать камерой на холст, чтобы стал виден предмет их спора – на сером квадрате нарисованы три разноцветные линии – одна тоньше другой. Объектив приблизился к картине до такой степени, что в кадре стала заметна фактура досок.
Голоса двух друзей стали стихать. На смену пришли звуки электрических разрядов.
Хм… Откуда они доносятся? Интересно…
Ещё более интересные события стали происходить далее.
Чтобы поймать в кадр все эти метаморфозы, оператор отводит камеру назад, и становится ясным: сам холст – источник этих знакомых нашему слуху современных звуков.
Линии на картине стали расширяться; по полотну забегали синих оттенков электрические дуги. Встречаясь друг с другом, они осыпали пол искрами.
Мы оказывается уже не в мастерской Протогена, а в каком-то тёмном и душном помещении, в котором это световое шоу смотрелось выразительнее.
Белый квадрат стал успокаиваться – электрические дуги прекратили треск. Линии на картине постепенно приняли первоначальный облик. От полотна лишь исходил белый призрачный свет, который внезапно загородила знакомая нам фигура.
Одета она была по новому – в тунику, но черты лица узнаваемы – это же наш старый знакомый! В какую переделку он попал на сей раз?!
Поднявшись с пола, Александр закашлялся – помещение было очень задымлено: в белом свете картины это было хорошо заметно.
В Эрмитаже был «Чёрный квадрат», тут – белый.
Кстати, где это – «тут»?
Александр огляделся:
«Такого зала в Эрмитаже я не припомню…»
Конечно же это не Эрмитаж! Там вряд ли бы додумались до такого, чтобы в музее поставить несколько треножных светильников с открытым огнём! Наш варвар, хоть и несостоявшийся, по прихоти муз оказался в домусе римского императора Октавиана Августа. А висевшая в этом дворце картина с линиями Протогена и Апеллеса послужила проводником для нашего современника. Вот так-то! Его необычайнейшее путешествие продолжается теперь и в далёком прошлом.
Александр с интересом взглянул на цельные статуи людей. Натуральный цвет кожи, блеск глаз, многочисленные складки одежд, таящие в себе движение: из-за тусклого освещения изваяния смотрелись как живые, а стены своими яркими красками напоминали фотообои. Возможно, сюжет этих фресок составляет единую композицию со статуями.
Впереди Александр заметил ещё одно помещение. Чувствуя дуновение с той стороны, он догадался, что там может быть выход на улицу.
Александр двинулся туда. По пути он больно ударился обо что-то ногой – из тьмы показалась изящная резная ножка кресла, почему-то опрокинутого.
«Ёлки-моталки!» – от ужаса Александр застыл на месте, потирая ушибленное колено.
За шёлковыми невесомыми занавесками оказался закрытый двор с колоннадой по периметру. Над прямоугольным бассейном перистиля стлался густой туман. Александр подошёл к кромке воды и ещё раз глянул на небо. Над черепичной крышей домуса, прямо над его головой плыли клубы дыма со зловещими подсветами пожара.
Окружающий запах гари в сознании Александра ассоциировался до сего момента с белым квадратом и светильниками – странно, что мысль о пожаре не посетила его раньше, несмотря на явную задымлённость.
Акустика здесь была хорошая – с противоположной стороны, из внутренних покоев дворца послышались быстрые шаги. Затем вдоль колонн с громкими возгласами промелькнули две тени; за ними ещё две.
Когда эти люди достигли светильника, можно было разглядеть их одеяние. Двое первых были одеты так же, как и Александр: туники, похожие на короткие халаты, и сандалии. Их преследовали двое гвардейцев, ножны которых были пусты – преторианцы оголили короткие испанские мечи и вот-вот пустят оружие в ход. Облик воинов дополняли доспехи, надетые поверх туник, а головы защищали шлемы с плюмажами.
Не успели люди в туниках добежать до конца аркады и скрыться в темноте комнат, как из этой самой темноты навстречу им, вышел ещё один гвардеец.
Снова послышались крики; последовала непродолжительная стычка, и трое стражей закололи бедолаг мечами. Всплеск – и вода закачалась в бассейне. Вот так. Просто взяли и закололи. Эту сцену было очень хорошо видно – в пылу бойни противоборствующие даже задели рядом стоящий светильник.
«Куда же это я попал?!» – про себя повторил вопрос Александр, съёжившись от страха на месте. Получилось некое дежавю – как в эпизоде с собаками де Воса: он хотел скрыться побыстрее во тьме и в то же время боялся пошевелиться.
Собравшись с духом, Александр стал отступать назад. Он напряжённо смотрел за преторианцами, готовый в любой момент пуститься наутёк, как только они его заметят.
К счастью, этого не произошло. Перистиль скрылся за стенами, и Александру чуть-чуть полегчало.
Он огляделся по сторонам. Слева протянулась анфилада – все двери открыты нараспашку. Справа было всего два зала – следующая комната утопала во тьме, зато соседняя освещалась – может, там выход? Туда-то и двинулся наш герой.
Александр прислушался – чьи-то голоса донеслись до него. Он осторожно выглянул из-за угла.
Похоже, перед ним оказалась библиотека – многочисленные стеллажи, освещаемые двумя напольными светильниками, были пусты. Больше никакой мебели в помещении не наблюдалось, как и людей.
А голоса приближались. Не рискуя оказаться застигнутым на свету, Александр не пошёл через библиотеку, а нырнул в тёмный коридор, в конце которого была ещё одна освещённая комната.
Стены этой комнаты делились на прямоугольники и квадраты цвета помпейского пурпура. Обрамляли эти панели изящные, витиеватые узоры. Посреди панелей в окружении таких же гирлянд помещались сценки из жизни богов и людей.
В стенах слева и справа темнели арочные ниши с застывшим вдохновением скульптора. По обе стороны от комнаты, поддерживая арочную перспективу зала, располагались анфилады: несколько комнат утопали во тьме, а две были тускло освещены. Оттуда тоже доносились голоса, мелькали тени – в поле зрения Александра попали двое мужчин, которые, подхватив тяжёлый ящик, унесли его в сторону.
Но больше всего Александра привлекали другие звуки. Где-то в этой интимной полутьме звонко струилась вода. Пить очень хотелось, и наш герой прошмыгнул к противоположной стене, где была ещё одна скульптурная композиция – наверняка это и есть каскад.
Ох! До чего же вкусная вода! Прохлада растекалась по телу, словно весенние ручьи. Хотелось погрузиться с головой в эту мраморную нишу.
Как от прекрасного сна, грубый оклик отвлёк Александра, и новая волна, теперь уже страха, прошла по его телу. Он оглянулся; в отдалении стояли двое солдат. Кожаные шлемы, защищённые металлическими пластинами, такие же доспехи – наверняка в крови тех двух, что попадали, сражённые, в бассейн…
Придя в себя от ступора, Александр, не понимая их речь, всё же сориентировался по жестикуляции солдат: проваливай отсюда.
Заставлять его не пришлось. Спиной ощущая их колючие взгляды, он двинулся вперёд. Повинуясь то ли здравому смыслу, то ли какому-то инстинкту, Александр, чтобы не вызвать ненужных подозрений, подхватил подвернувшийся под руки стол и пошёл с ним вслед за другими грузчиками.
Странные ощущения охватили нашего современника – будто во время спектакля в театре начался пожар, и актёры, не тратя время на переодевания, начали выносить на улицу реквизит.
Высокие резные двери передней – остия – распахнуты настежь. За ними открывалась необычная картина.
Тишина дворца сменилась шумом и мельтешением улицы.
Небольшая площадь перед царским домом была сейчас многолюдна: были тут и рабы, и обычные жители, помогавшие с эвакуацией, и войска городской когорты, и преторианцы, руководившие погрузкой.
Пожарные с вёдрами и баграми, пробежав вдоль стен соседнего дома, скрылись в узкой задымлённой улице. Их лица скрывали матерчатые повязки, а некоторые из них, как плащами, обернули свои тела войлочными покрывалами.
Александр посмотрел им вслед; на той стороне Гермала возвышались крыши двух античных храмов: Виктории и Великой Матери. Оранжевый пульсирующий отсвет пожарища на их колоннадах завораживал.
Лошади, запряжённые в телеги, заметно волновались от окружающей чехарды – немало усилий нужно потратить, чтобы удерживать их за уздцы. Одна повозка, заставленная ящиками и ещё чем-то, двинулась было в путь и упёрлась в другую, образовав затор. Началось выяснение отношений, послышалась ругань.
И без того стоял такой гвалт: центурионы подгоняли солдат, солдаты подгоняли всех остальных; все торопились – никому не хотелось отдать свою душу богу Вулкану, принявшему обличие дыма.
Зазевавшемуся Александру тоже прилетело – его поторопили, грубо ткнув в спину.
На повозке, стоящей у пандуса, громоздилась мебель и ящики с мраморными бюстами. Немало раз посещавший Эрмитаж, Александр узнал один из них – этакий привет от музея.
«Ну и ну, – покачал головой Александр. – Разве что не подмигнул…»
Поезд из повозок наконец сдвинулся с места. Замыкать кавалькаду должна была телега, на которую пришлось взбираться Александру – не успел он водрузить на неё свой стол, как к нему подошёл один из солдат и знаком указал нашему герою место наверху. Он и ещё несколько человек взобрались, и, не дожидаясь, пока они там освоятся, повозка тронулась в путь.
Места на телеге мало – стоять было неудобно. При этом нужно было удерживать тяжёлые предметы от падения. Ещё неизвестно – грузчики удерживали мебель или мебель – грузчиков. Поначалу шатало так, будто при землетрясении – Александр подумал, что упадёт вниз с этим окаянным столом. Вскоре, однако, колёса провалились в колею, и далее повозка покатила мягко.
В противоположную сторону двигались вслед за знаменосцем и центурионом бригады пожарных.
Головы их были покрыты шлемами с войлочными подкладками. Жёлтые одежды перетянуты тонкими ремнями. В руках у каждого было по нескольку засмоленных вёдер. Над строем «бодрствующих» ощетинились длинные шесты с крюками и серпами на конце. Всё это делало их похожими на народных ополченцев.
Может быть, кому-то вигилии – так в Риме назывались пожарные и полицейские в одном лице – казались ходячими пародиями на воинов, но в мужестве, с каким они боролись против огня и спасали людей, не уступят легионерам.
Исхитрившись, Александр занял более удобное положение и огляделся вокруг. Созвездие факелов освещало шедших вслед поезду солдат. Видимо, Александр нескольких из них рассмешил своей неуклюжестью – со стороны его удобная позиция смотрелась забавно.
«Да и хрен с ним!» – улыбаться в ответ не было совершенно никакого желания.
Всё дальше и дальше от Александра домус Августа. За спинами охранников – высокий храм Аполлона, который укутал дым. Его колонны будто поддерживают грозящее вот-вот рухнуть небо. С правой стороны от дороги тянулись покрытые фресками глухие стены, а слева, на возвышении, находился домус, к парадному входу в который вели зигзаги лестниц. Стена второго этажа имела большое полукруглое окно. Покатая крыша перистиля упиралась в эту стену.
Как органично смотрелись люди вокруг в этой обстановке и как неуютно чувствовал себя здесь Александр. Ещё бы! Это в книжках герои, попадая в другую эпоху, сгорают от любопытства. А он сейчас хотел лишь одного – вернуться обратно, в своё время, со всеми его компьютерами и проводами; он готов был смириться и с его нравами – хрен с ним, – но вернуться в своё время. Так быстро потёк Александр в своих философских взглядах.
От того, что с ним перестало что-либо происходить, на ум пришла мысль, что это конечная точка его путешествия, и безнадёжное чувство росло в его душе, опутывало – как проводами.
Как тут жить? Какие нравы? Какие порядки? Куда идти?
Он чувствовал всем телом, как вязкое полотно времени начинает притормаживать его движение. Как во время тревожного сна – хочется бежать обратно, к белому квадрату как к символу своего времени, но сначала нужно сделать одну нелепицу, потом другую. И твоя первоначальная цель всё дальше и дальше удаляется – нелепицы сыплются одна за другой, и тебя охватывает возрастающее чувство обеспокоенности из-за цейтнота.
От горящих факелов на расставленных вдоль дороги столбах казалось, что ещё глубокая ночь. Но очертания крыш домусов и листвы деревьев отчётливо видны на фоне пока ещё темно-синего неба.
Начался уклон. Дорога стала спускаться с холма. Можно было поменять позу и взглянуть вперёд, что Александр и сделал.
Вереница повозок протянулась настолько, насколько было возможным видеть улицу. Слева обзор ограничивали дома, стоящие вплотную к дороге, а вот справа, поверх стройки дворца Нерона, можно было видеть далеко вокруг.
Идущие впереди солдаты расширяли путь, тесня в сторону прочий люд. Александр всматривался в обеспокоенные лица жителей, столпившихся вдоль дороги. Так как его транспорт шёл последним, он видел, с каким нетерпением народ выходил из закоулков и пристраивался вслед за императорским караваном.
Стали пересекать Священную улицу. На перекрёстке горели огоньки алтарей; они так уютно смотрелись. Было ощущение, что сейчас пасмурный серый вечер, но это ощущение обманчиво. Если подняться над дымными волосами пожара, то можно увидеть, как солнце уже наполовину выглянуло из-за горизонта.
Так как никаких метаморфоз с пространством больше не происходило, Александр крепко задумался – как дальше быть?
А пока наш друг раздумывал над этим непростым вопросом, современная музыка неожиданно стихла – первые аккорды на кифаре сменили электронные ритмы. Зрители перенеслись во времени ещё немного дальше, когда дворцы Палатина уже оказались во власти огня.
Вступительный проигрыш закончился, и зазвучал взволнованный, настроенный на трагичный лад, можно сказать, оперный голос Нерона. Историки назвали бы это песней дьявола.
Как иллюстрации полёта воображения Нерона, в замедленном режиме, перед зрителями встают, сменяя друг друга, картины из разных районов города.
Вот уже знакомая нам комната во дворце Августа. Балки перегорели, и крыша рухнула на мозаичный пол. Одна горящая перекладина упёрлась прямо в белый квадрат; картина вокруг неё начала стремительно чернеть.
В картинной галерее Нерона – то же самое. Огонь не щадит ничего. Шедевры художников уходят в небытие, навсегда, каждый по-своему: то с кротостью Афродиты Анадиомены небезызвестного нам уже Апеллеса, то с беспечностью отдыхающего сатира, которого изобразил его друг Протоген, то с тревогой, которую на своих полотнах хорошо передавал Аристид-младший; скоро от картин не останется и следа.
Огненным морем оказались отделены друг от друга «Одиссей» Евфранора и «Пенелопа» Зевкиса.
Прямо на кресло с потолка посыпались искры; полопались струны кифары, оставленной императором. А на картине Антифила мальчик усердно раздувал огонь…
Будто само пространство-время превращается в едкий дым, и поэтому марево начинает искажать окружающую действительность.
Огромный погребальный костёр разгорался над Форумом – широким фронтом он нехотя спускался в низину с господствующего над площадью Палатинского холма. В противоположность – огонь, как тысячи галлов, рвался к своей добыче из низины Велабра: там пожар подступил очень близко к главным городским постройкам.
Многочисленные колонны храмов и портиков заволокло дымом, и они напоминали современные развалины, проглядывающие сейчас сквозь века.
За храмом Сатурна и базиликой Юлия свирепствовали огненные смерчи. Они одинаково поглощали и домусы знати, и инсулы плебеев.
Золотая миля сюрреалистично и неправдоподобно даёт металлический отблеск на фоне дымовой завесы – будто бог огня воткнул сюда свой жезл.
Храмы на Капитолийском холме и нависающая над ними паутина густого дыма подсвечиваются пожаром так, точно за мостом Калигулы находится жерло вулкана. Да и пепел, планирующий кругом, наводит на такое сравнение: он как рой жуков, летающих над смоквой, оливой и виноградом, растущими посреди площади; он как чёрный снег, покрывающий Долиолу с погребальными вазами весталок.
За этим погребальным комплексом, слева и справа от храма божественного Юлия, по Священной улице и под аркой Августа площадь покидали последние повозки со спасённым или награбленным имуществом.
Улицы запружены беженцами – люди стекались к основным дорогам, ведущим из города. Многочисленные торговцы пытались спасти свой товар на повозках. Некоторые заводили свои телеги в тупики улиц и там бросали своё имущество – такова была скорость огня.
Многие кварталы уже опустели – дышать было невозможно.
Как отчаянно сейчас борются с красными змеями Вулкана пожарные, пытаясь не допустить огонь к святыням! Камни с их метательных машин пробивали стены домов, и те, бывало, разрушались, бывало, только лишь оседали, бывало, проглатывали их как тина в болоте, оставив небольшое отверстие в стене.
Вигилии с доблестью, достойной Марка Курция, бросались вперёд с баграми и топорами, чтобы довершить разрушение. Но жар был таким нестерпимым, что крючникам приходилось бросать это безнадёжное дело или же сгинуть под горящими обломками.
Никакие меры не могли противостоять стихии: люди тщетно пытались образумить чудовище, которое свирепело ещё больше от тесноты – узкие улочки смотрелись как бикфордов шнур, по которому направляется смерч из огня.
Из-за базилики Эмилия, зданий лавок, складов, примыкающих к Форуму, не видно, как на Эсквилинском холме появились новые очаги возгораний – горели домусы аристократии. Плети-флагеллумы, служившие для наказания рабов, обрушились теперь на самих господ!
Накопившаяся злоба, обида неудержимо выплёскивалась наружу. Люди, смирившиеся со своей горькой участью, теперь пьянели от ощущения вседозволенности. В них вдруг воскрешались, казалось бы, уже забытые стремления.
Над Римом нависла угроза бунта рабов.
