Евгений Николаевич Матерёв
Музеи… или вдохновляющая музыка The Chemical Brothers
Наконец на входе стало посвободнее, и троица, пройдя контроль, оказалась на территории лагеря-музея.
– Ты видел, сколько там наушников висит? – спросил Йозеф у Клауса, имея в виду аудиогиды, которые выдавались при входе, – Вся комната завалена.
– Ага. Это не то место, где музыку можно слушать.
– Почему не то? Вон там, где берёзка, стоял оркестр; заключённых провожали на работу с музычкой.
– Ничего себе! И такое было… Наверняка в оркестре были одни цыгане, – покачал головой Клаус.
Друзья уже подходили к знаменитым воротам – наверное, самому известному памятнику цинизма.
– А почему нас оркестр не встречает? – спросил Клаус.
– Не заработал ещё, – в тон ответил Мартин.
– Давайте-ка, становитесь; я вас сфотаю…
Мартин и Йозеф встали у берёзы, на фоне ворот.
– У бабушки на каникулах, – назвал это фото Мартин.
Улыбки тут у них получились голливудскими… Придурки какие-то…
Отметились они у первой же экспозиции, где на фоне фотографий заключённых стояли их аллегорические сгорбленные фигурки, одетые в полосатую робу. И троице друзей не пришло лучше идеи в голову, кроме как, так же сгорбившись, встать друг за другом и пройтись вдоль витрины, намекая на обложку альбома «Битлз» «Дорога к аббатству».
На другом стенде были размещены фотографии частей тел узников с вытатуированными номерами. Мартин приподнял рукав рубашки и обнажил свою татуировку с демоном:
– Вот какие надо татуировки делать! – с показным пафосом произнёс он, и тут же сработала вспышка фотоаппарата.
Потом было глупое селфи со втянутыми щёками. Неужели они не испытывают никакого сочувствия, глядя на эти фотографии? Или они воспринимают это всё как квест с нереальными персонажами? Что они тут делают? Зачем пришли сюда? Постебаться?
Друзьям быстро наскучило ходить по залам.
– Пойдём отсюда, – сказал Мартин, зевая. – Чего мы, сено не видели…
– Ничего себе, волос столько! – Клаус был несколько ошарашен. – Куда они нужны были?
– Тебе пересадить, – захохотал Мартин и провёл ладонью по выбритой макушке Клауса. – А то на солнце светишься, как залупа.
– Сам ты залупа! Моржовая! – огрызнулся Клаус.
– Давай, иди уже, шевели копытами, – Мартин сделал Клаусу символический пендель, ускоряя экскурсию. – Сейчас мы тебя в расход пустим, еврей, за болтовню. Йозеф! Где, ты говоришь, тут расстреливают?
– Вот за теми прекрасными воротами.
– Идём же! Шнеля!
Друзья зашли во двор, образованный двумя корпусами и двумя стенами между ними. Окна одного из корпусов были закрыты чёрными ширмами. У дальней стены, как алтарь, стоял пулеулавливающий щит; рядом с ним, на земле, лежали венки и пульсировали лампадки.
– Эй, Йоз! А чего это окна с шорами?
– Чтобы узники не видели, но слышали – фантазия так лучше работает.
– И чего здесь слышать? Выстрел – он и есть выстрел.
Йозеф кивнул в сторону двух столбов:
– На этих столбах подвешивали за руки. Причём руки были за спиной.
– Аа-а-а-а, – плотоядно улыбнулся Мартин и переключил своё внимание на Клауса. – Ну что ты, пейсюн, выбирай: пулю в лоб или повисишь на балке? Что говорит тебе твоя фантазия?
Не дожидаясь ответа, Мартин отточенным движением завёл Клаусу руку за спину. Тот от неожиданности охнул, согнувшись пополам.
– Да отвянь ты от меня, придурок.
На Мартина было любо-дорого смотреть: с таким артистизмом он играл гестаповца. А вот из Клауса актёра бы не вышло, но настоящие болевые ощущения нивелировали этот недостаток. Его перекошенное от боли лицо быстро покраснело, а по взгляду было понятно – ему явно не хотелось ни пули, ни на балку.
Йозеф хохотал над ними, временами озираясь на ворота – не войдёт ли кто, увидев их дурачества.
– Быстрее, быстрее!
Мартин подвёл Клауса к стене и, сложив свободную руку пистолетом, прикоснулся ею затылка друга:
– Эй, еврей! Именем штокпукфюрера лагерного участка номер три ты приговариваешься к высшей мере наказания за то, что не скинулся с нами на пилзенское.
После «выстрела» Мартин дал другу пенделя, обеспечивая себя форой, и пустился наутёк.
– Сейчас я тебе дам, придурок, такое пилзенское! Будешь ссаться им весь год!
В общем, как дети малые.
После небольшой потасовки страсти улеглись – бывает такая грубая дружба. Успокоившиеся друзья как ни в чём не бывало вышли со двора. Их пути стали расходиться: Йозеф и Клаус пошли в одну сторону, а Мартин в другую; он стал отдаляться от них – вроде как сам по себе гуляет, – заранее зная, что друзья последуют за ним:
– Куда ты, Мартин? Мы идём в крематорий, – игриво сказал Йозеф.
– Пойдёмте бассейн посмотрим.
– Ты чего, поплавать решил? Мокрый ты будешь дольше гореть…
– Он будет там с евреями пердеть, – пробурчал Клаус.
Друзья прошли между блоками, сфотографировали ужасающе длинную перспективу улицы – подумать только, сколько людей здесь томилось…
По дороге сделали несколько снимков у сторожевых башен, сыграли пантомиму, повиснув на колючей проволоке – как же без этого? – и, наконец, подошли к пожарному пруду.
– О, сфоткай меня, – передал Йозеф Мартину свой смартфон.
Йозеф, оглядевшись по сторонам – нет никого? – перемахнул через ограждение, залез на бетонную тумбу и сделал вид, что приготовился с неё прыгать в воду.
– Ну чего, всё? Я так и буду раком стоять? – с нетерпением спросил Йозеф, видя, как Мартин уткнулся в экран, не обращая внимание на его позирование.
– Подожди, я не туда нажал, – сказал Мартин, колдуя над телефоном. – Вот, давай, становись рачком; губки бантиком.
Йозеф стал принимать нужную позу, и… тут ему пришлось вздрогнуть от неожиданности. Неприятные мурашки прошли по спине.
«Уф… Что это было?» – задал он сам себе вопрос.
Его как током ударило. Не было ни малейшего дуновения ветра. Зеркало воды без искажения должно было показать отражение Йозефа, а на него оттуда посмотрел кто-то другой, сильно исхудавший. От этой странности он отвёл взгляд в сторону и стал прислушиваться к своему внутреннему состоянию. Хорошо, что Мартин опять стал ковыряться в телефоне – не видел его испуга.
– Вот! Давай, поехали! Дурацкий у тебя смартфон…
Йозеф ещё раз с опаской посмотрел в воду.
«Хм… Показалось. Насмотрелся на эти фотографии. Нельзя быть таким впечатлительным», – укорил он себя, перелезая обратно через ограждение.
– Ладно, всё. С вещами на выход.
– Выход отсюда один – через трубу крематория, – радостно сказал Клаус, будто речь идёт о гидротрубе в аквапарке.
– Мы туда и направляемся, – показал оскал Мартин.
– Эй, парни! Стойте! – кто-то окликнул их сзади.
Друзья оглянулись и увидели, как к ним на сегвее подкатывает охранник. На его груди блеснул бронзой бейдж с именем:
– Вы не понимаете, да, где находитесь? Нельзя заходить за ограждения.
– Хорошо, хорошо. Мы уже идём на выход, – примирительно сказал Мартин.
Судя по всему, троица уже успела намозолить глаза охране:
– Ещё одна выходка – и мы будем вынуждены вас выставить…
– Ладно. Идём, ребята.
Охранник встал на свой гироскутер и покатил вперёд.
Друзья, не сговариваясь, вскинули вслед отъезжающему страже руки: «Хайль!» – и рассмеялись.
Когда компания проходила мимо кухонного блока, Йозефу опять стало неприятно от мурашек – периферическим зрением он увидел кого-то в полосатой робе.
Сначала молодой человек подумал, что кто-то другой просто отражается в окне – какой-нибудь актёр, специально одетый для туристов подобным образом. Оглянулся – никого…
Подойдя к окну, он стал всматриваться внутрь столовой.
– Эй, Йоз! – услышал он за спиной. – Захотел юдебургер? Макдак сегодня закрыт.
«Как они меня затрахали, остряки эти!» – закатил глаза Йозеф.
Через силу он улыбнулся приятелям. Через силу, потому что внутри поселилась какая-то неосознанная тревога, словно за стеклом рассмотрел нечто потаённое.
Друзья шли к автобусной остановке. Клаус и Мартин, как всегда, обсуждали между собой что-то; наверно делились впечатлениями от посещения крематория. Глядишь на них – прямо не разлей вода.
Йозеф шёл чуть отстав, задумчивый – у него своих впечатлений достаточно, в том числе и от крематория – там ему показалось на мгновение, что от печей исходит жар.
«Это у меня жар… Неужели я такой впечатлительный? – подумал он. – Может, это Мартин подмешал мне в пиво какую-нибудь гадость свою галлюциногенную? Он балуется этим делом; почему нет?»
Поискав глазами друзей, он увидел, что те уже сидели в автобусе и махали ему руками: «Шевели батонами».
«Нет, – отбросил он в сторону эту мысль, вспоминая поведение друзей. – Не похоже, чтобы они провернули такое; я бы понял».
Йозеф зашел в автобус. Перед друзьями сидели два еврея. Пока Йозеф шёл по проходу, Мартин и Клаус успели сделать им по символическому выстрелу в голову. Он усмехнулся их непосредственности: «Дурни».
Чёрный автобус мягко тронулся в путь. Кафе, рестораны, дома: всё прикрыто зеленью деревьев и кустарников. Освенцим жил своей обычной жизнью – собственно, почему люди должны жить здесь как-то необычно? Жизнь продолжается…
Сквозь листву мельком можно увидеть разрушенные заводские цеха, в которых когда-то трудились узники – так, что ли, должен выглядеть весь Освенцим?
Автобус повернул налево и стал быстро и упруго въезжать на мост. Внизу, под мостом, опять рельсы: ухоженные – новые и старые, заросшие травой. Йозефу невольно вспомнились звуки подходящего к станции поезда, которые транслировали в одном из блоков…
«Крутой ужастик», – подумал он, вздрогнув.
Ну раз крутой… Будет тебе…
Из-под асфальта появляется железная дорога – она смотрится как размытая строчка намокшего письма. Ворота, куда устремились рельсы, напоминают огромный муфель – туда, в эту топку, изо дня в день въезжали длинные составы с тысячами людей.
И сейчас идут толпами – посмотреть, как люди убивали людей.
Мартин, Клаус и Йозеф стали осматривать открывшуюся перед ними огромную территорию концентрационного лагеря Биркенау. Бесконечные ряды однообразных столбов, бараков и печей: действительно конвейер смерти. Разные судьбы людей тут превращались в одинаковую субстанцию – пепел.
Когда Йозеф перевёл взгляд на железнодорожные пути, отчётливо увидел, как флажок стрелки опустился, и рельсы, сверкнув сталью, переместились в сторону. Он посмотрел на друзей, но те, судя по всему, ничего не заметили. Йозеф чуть не застонал от необъяснимого чувства – у него самого что-то внутри переместилось.
«Может, свалить отсюда?»
Ответить на этот вопрос Йозеф не успел. «Идём!» – сказал Мартин, и они пошли в сторону вагона.
Окружающая обстановка подстёгивала воображение Йозефа. Он уже представил себя внутри остановившегося поезда, как сквозь вагонные доски заслышались голоса и почему-то собачий лай. В толпе наступило оживление; люди почувствовали, что долгий путь закончился. Они даже и не думали, что будет дальше – лишь бы поскорее глотнуть свежего воздуха и не съёживаться от мысли, что под ногами валяется труп – старуха, которая ещё совсем недавно смотрела тебе в глаза.
Наконец защёлкали замки, застучали об упор задвижки, и дверь отъехала в сторону.
– Быстрее, быстрее! – скомандовал кто-то.
Люди стали спрыгивать на землю. Пьянея от свежего прохладного воздуха, они осматривались вокруг, невольно испытывая радость от того, что долгий, мучительный путь закончился.
А собачий лай всё же как-то уж разрушительно действует на сознание…
– О, сфотай нас, дружище! – Мартин протянул телефон Йозефу.
Клаус и Мартин забрались по лестнице вагона смерти. Держась за поручни, они вскинули руки в нацистском приветствии.
Потом друзья сфотографировались на фоне ворот и вышки.
За колючей проволокой – нескончаемые ряды печей, оставшихся от сгоревших бараков. Картина напоминала остатки какого-то древнего религиозного комплекса, когда царило мракобесие. Неужели это было в прошлом веке? Неужели есть современники, которых коснулось это?
Йозеф невольно вздрогнул, когда Клаус одёрнул руку от проволоки, сделав вид, что ток по-прежнему проходит по ней; так он подтрунил над другом. Посмеявшись над реакцией Йозефа, друзья огляделись:
– Давайте направим наши стопы на женскую половину.
– О! Это первая толковая твоя мысль за день, Клаус! – одобрительно воскликнул Мартин.
– Возьмём пива и завалимся в барак, – поддержал тему Йозеф. – Пощупаем отборных цыпочек.
– Боюсь, что вам не понравятся здешние девчонки, – сокрушённо покачал головой Клаус. – Щупать не за что.
– Да после твоей Матильды тебе ли привыкать, дружище!
– Что?! А ну, повтори!
Тут Йозефу пришлось разнимать друзей. Нелегким это было дело – такие два кабана сцепились; чуть было сам не схлопотал…
Довольно продолжительное время друзья молча осматривали бараки – прикусили свои языки поганые. После осмотра помещений, где Йозефу в каждом углу мерещились тени крыс, ребята направились к тёмным камням памятника и развалинам газовых камер.
Йозеф уже мало обращал внимание на своих приятелей – время от времени посматривал, куда они идут, и шёл за ними. Мысли его были сосредоточены на своих, мягко говоря, настораживающих симптомах. Да ещё этот зуд появился; он взглянул на свою руку – она была красна от его чесаний.
«Чёртово место! Валить надо отсюда…» – как-то уж совсем обречённо подумал он про себя.
Йозефа тошнило уже, передергивало – и от этого места, и от этой необъяснимой тревоги. Что с ним происходит? Не сходит ли он с ума? Что это за миражи преследуют его?!
Сидел ли мужчина на нарах в конце барака на самом деле, или ему привиделось?
Он уже пожалел, что не повернул к выходу в самом начале, когда эта мысль впервые посетила его. Теперь уж отступать некуда – нужно пройти этот путь до конца.
Звенящая тишина повисла над лагерем; лишь гравий хрустел под ногами. Мартин и Клаус уже успели помириться, но их голосов тоже не было слышно. Пройдя мало-мальски значимые объекты, друзья направились к выходу.
Со стороны здания бывшей комендатуры навстречу им шла большая делегация. Шла она медленно, ведь в центре толпы заметно выделялся старик, увидев которого, Йозеф подумал, что окончательно тронулся головой, – на старике была полосатая роба узника. Несколько погодя до Йозефа дошло, что это и есть самый настоящий узник – бывший, который приехал сюда почтить память.
Толпа приближалась; стал слышен незнакомый говор. Фотограф, выбегая вперёд, делал снимки – видно, и прессу пригласили.
Клаус и Мартин пошли дальше, а Йозеф встал как вкопанный. Наваждение какое-то… Даже моральных сил не осталось крикнуть ребятам, чтобы они его подождали. Если бы крикнул, может быть, всё пошло бы по-другому…
Несмотря на ясную и тихую погоду, вдруг подул ветер; и такой силы, что кепка приподнялась и вот-вот слетит с головы Йозефа. Он взмахнул руками, чтобы удержать её на месте, но не успел; лишь краем глаза увидел, где она упала, и сделал в ту сторону шаг. Когда Йозеф нагнулся, чтобы поднять её с земли, у него потемнело в глазах, застучало в висках – пришлось даже выставить обе руки вперёд и ловить равновесие.
«Как нелепо я смотрюсь», – подумал он, вспомнив, что перед ним идёт делегация.
Когда Йозеф смог взять себя в руки и зрение нормализовалось, он увидел, что тянется к полосатой бескозырке узника.
«Ладно, морда жидовская, подам я тебе твою кепку, – Йозеф подумал, что это головной убор того самого старика, что даёт сейчас интервью. – А где моя? Куда подевалась?»
Это и есть твоя кепка, Йоз!
Йозеф наконец поднял взгляд, и ему стало не по себе: «Куда это я попал?»
Он моментально забыл о кепке – какая к чёрту кепка!
Зрелище было и впрямь фантасмагоричным. Там, где несколько мгновений назад торчали лишь фундаменты, за то время, что Йозеф пытался прийти в себя, выросли бараки и хозяйственные постройки. Трава же, как, впрочем, и другая растительность вокруг них, наоборот, стала исчезать. Появлялись люди и нелюди. Воздух стал наполняться зловонием, слабыми голосами, злыми окриками и страхом.
Йозеф, преодолевая скованность, будто первый раз на сцене, сделал пару шагов. Разум отказывался верить в такую реальность – это, должно быть, инсценировка – по-другому быть не может. Современные проекторы, голограммы… Это они, несомненно, а как иначе?!
Обернувшись, он увидел, как целая толпа худых людей шла на него.
«Они живые!» – подумал Йозеф, осознав другой смысл слова «живые», выйдя за рамки квеста.
Удерживали строй «капо», обрушивая на головы несчастных узников свои дубинки. От остальных заключённых их отличал не только внешний вид – сапоги, кепи и куртки синего цвета, – но и звериные повадки. Несмотря на относительную упитанность, от них веяло внутренней пустотой – будто они узники вдвойне: и телом, и душой.
По бокам от дороги стояли эсэсовцы с автоматами наперевес. Несколько из них держали на поводках заходящихся в лае псов, давая тем подойти слишком близко к людям в полосатых робах.
Толпа обступила Йозефа. Он, как ещё сторонний наблюдатель, стал рассматривать этих людей: затравленных, сломленных, с потухшими взглядами. Какие-то другие телодвижения, необыкновенные цвета делали происходящее неправдоподобным. Йозеф учуял отвратительный запах; его стали кусать вши.
Нет! Это никакая не реконструкция – посланник будущего вскрикнул от боли, получив палкой по спине, – это правда. Это, что называется, полное погружение.
Морщась от боли и ошалело оглядываясь на надзирателя, Йозеф пополнил строй несчастных. Он пошёл вместе с узниками по грязной, склизкой дороге.
После этого удара к Йозефу постепенно возвращалась способность слышать. Но это было какое-то собачье царство – вокруг стоял один сплошной лай, сквозь который прорывались короткие команды надсмотрщиков.
Впереди показались два здания крематория из всё тех же кирпичей разных оттенков коричневого. Верхушек чахлых деревьев не было видно из-за дыма, который выплывал из длинных труб.
«Неужели их ведут туда?!» – с ужасом подумал Йозеф и невольно приостановился. Ему и в голову не пришло, что он – один из «их».
Недолго, однако, он смотрел, как все эти люди послушно, как скот, идут на убой. Его мысли прервал один из капо – после второго удара палкой по спине Йозеф оказался в грязи. Упираясь в землю, он увидел, что его руки ничем не лучше, чем у окружающих его заключённых. Он смотрел на них так, как если бы их совсем не оказалось – захотелось заплакать от этого уродства.
Из-за его падения в толпе началась неразбериха, разлад: строй начал рассыпаться. Тогда капо приказали другим быстро поднять Йозефа, иначе тоже получат свою порцию тумаков. Все, кто оказался рядом, принялись поднимать его с земли. От чужих прикосновений он по-новому ощутил своё тело: оно не дышало здоровьем, а сердце, прикрытое рёбрами и жалким пергаментом кожи, билось из последних сил.
Новый когнитивный диссонанс ощутил Йозеф – ему помогали подняться, чтобы он мог продолжить путь к смерти. Что творится!
Йозеф чуть пришёл в себя и стал ещё пугливее осматриваться вокруг.
Собак подводили так близко, что они кусали, царапали своими острыми зубами ноги и руки.
Наведя порядок, группу повели дальше, мимо вышки, с которой дуло пулемёта было нацелено на заключённых. Рядом с вышкой стояли два офицера СС. В одном из них Йозеф узнал своего друга – Мартина.
Новый ком подкатил к горлу.
«Я схожу с ума, Мартин! Увезите меня отсюда! Хватит!» – закричал ему Йозеф, глаза которого выражали неподдельные эмоции.
Они с другом встретились глазами, и Йозефа поразил его спокойный, безучастный взгляд – словно по пустому месту скользнул.
«Неужели ты не узнаёшь меня, Мартин?! Что происходит?!»
Толпа стала увлекать его ещё дальше, не давая прохода. Да и капо настороже. Надежда на то, что Мартин прекратит свой разговор с офицером и снова взглянет на Йозефа, таяла с каждым шагом. Йозеф оглядывался на друга до тех пор, пока тот не скрылся из виду.
«Это невероятно! Это неслыханно!»
После этого вниманием Йозефа завладела другая картина. Животный ужас стал проникать в душу – их и правда вели в те самые дома, развалины которых он с друзьями рассматривал минут двадцать назад – в них находились газовые камеры. Йозеф ещё подумал, что каждый оставшийся кирпич пропитан злобой и ненавистью, словно их обжигал сам дьявол.
И теперь страшные дома тошнотворной расцветки, словно куски мяса разной степени обжарки, возникли перед ними.
Тогда, двадцать минут назад, паническая атака заставляла Йозефа изрыгать шутки, одну циничнее другой. Совсем недавно Йозеф с глумливой улыбкой сам приглашал друзей пройти вовнутрь. Как он сказал тогда? А! «Отведать превосходный клефтико!»
Насколько теперь будет превосходным клефтико, Йозеф? Приправленный твоими лучшими душевными качествами, да ещё с отличной сервировкой… Такую красоту будет недурно и сфотографировать.
Никаких тебе дорожечек, лужаечек и указателей – одна грязь; настоящий скотный двор. Люди безропотно заходили внутрь. Эта покорность до глубины души поразила Йозефа. Отсутствующий взгляд их не укладывался в голове даже такого циника, как он.
«Почему нельзя поднять бунт и умереть достойно?!»
Этот вопрос, впрочем, быстро утонул в мешанине чувств и мыслей: это не по-настоящему, это не реально, поздно…
Йозеф вдруг вспомнил о своих родителях, об их чаяниях и надеждах, которые они возлагали на него, и которым теперь, судя по всему, не суждено сбыться. Ему стало их так жалко – они-то, глупые, ждут, что их сын станет человеком… Раньше ему было смешно.
Он представил родителей, одетых в эти ужасные робы, с колодками на ногах – как они с таким же выражением лица могли переступать порог. От этого ему стало ещё горше…
«Бедные мои…»
Всё происходящее пробудило в нём какие-то глубинные чувства, каких он стеснялся, намеренно скрывал или о которых он даже сам не подозревал.
«Ведь он – чей-то отец», – подумал Йозеф про мужчину, ступающего впереди: смотрит под ноги, чтобы не упасть, шаркает к дверям.
«Это какой-то бал сатаны!»
Йозефу показалось, что, переступая порог, он будто переходил в другое измерение. Видимо, потому, что не стало голубого неба над головой, а с боков стали давить серые стены. Потому что собачий лай теперь стал доноситься издалека, а голоса капо и зондеркомандеров совсем близко, будто внутренний голос. Потому что в нос ударил такой запах – какой-то знакомый и в то же время новый, непонятный, с примесью.
Последние остатки воли покинули Йозефа. Потрясение было его так велико, что он чуть не упал, споткнувшись о рельсы, – он как маленькая щепка, подхваченная волной людского моря.
Рельсы упирались в решётку. Если открыть в ней дверцу, то можно попасть в соседнее помещение, пока закрытое от посторонних глаз большим куском ткани, который вздувался от сквозняков.
На рельсах одна за другой стояли тележки – совсем скоро послышится скрип их колёс. Откроются дверцы, и в лица полулюдей пыхнет жаром печей.
От нахлынувших эмоций и странных ощущений Йозеф находился в какой-то прострации – не успел он опомниться, как оказался в газовой камере. От бетонных стен и потолка веяло холодом. Из-за тусклого освещения страшные лица стали ещё страшнее: игра теней делала их похожими на черепа. Дальние углы зала утопали в сумраке, от чего казалось, что комната эта бесконечна, и если идти вперёд, то из тьмы будут появляться всё новые и новые головы.
