Евгений Майбурд
Карл Маркс как революционер и экономист. От рабочих кружков к незавершенному «Капиталу»

Часть 1
Научный коммунизм: загадочные превращения марксизма и их научное объяснение

…Ума большого не надобно, чтобы заметить связь между ученьем материализма о прирожденной склонности к добру, о равенстве способностей людских, способностей, которые обычно зовутся умственными, о влияньи на человека обстоятельств внешних, о всемогущем опыте, о власти привычки, воспитанья, о высоком значении промышленности всей, о праве нравственном на наслажденье – и коммунизмом.

К. Маркс и Ф. Энгельс. Святое семейство (2/145). Стихотворный перевод В. Набокова («Дар»)

Глава 1
Красный хамелеон

Поищем тайны еврея не в его религии – поищем тайны религии в действительном еврее.

Какова мирская основа еврейства? Практическая потребность, своекорыстие.

Каков мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги.

Еврей уже эмансипировал себя еврейским способом…

Евреи настолько эмансипировали себя, насколько христиане стали евреями…

Эмансипация евреев в ее конечном значении есть эмансипация человечества от еврейства (1/408–413)^[17].

Эти слова написал великий интернационалист Карл Маркс. Ничего, с выкрестами такое бывало. Еврей превратился в антисемита. Больное место, знаете ли… К тому же молод был, горяч (статья «К еврейскому вопросу» написана в 1843 г.). Молод, значит, а?

1866 г. Карлу Марксу теперь, стало быть, все сорок восемь. Он неустанно занимается наукой, пишет «Капитал», много читает разных книг… Об одной из них, только что прочитанной, естественно-научной, пишет он Ф. Энгельсу. Автор книги – француз Тремо, который, словами Маркса:

…Считает, что ввиду преобладающего в России типа почвы славяне здесь татаризировались и монголизировались; он же доказывает (он долго жил в Африке), что общий тип негра есть лишь результат дегенерации более высокого типа (31/209).

Коли есть «более высокий тип», значит есть и «более низкий»… И как относится к этим научным бредням тот, кто их пересказывает? Он, конечно, не согласен… Он, разумеется, клеймит расистский душок прочитанной книги… Ведь это наш гениальный Маркс – великий муж науки, великий интернационалист…

Очень хорошая книга… При всех замеченных мной недостатках (о которых в письме ни словечка. – Е. М.)… эта книга представляет собой весьма значительный прогресс по сравнению с Дарвином (31/209).

Так-то. А вы и не знали?

– Ну, тут какие-то научные обсуждения, гипотезы и пр.

– Все это еще ничего не доказывает…

Ради справедливости укажем, что Энгельс в тот раз не согласился с Марксом. Просмотрев книгу Тремо, Ф. Э. ответил, что теория его «ничего не стоит», а «история о превращении белых в негров может уморить со смеху» (31/215).

С одной стороны – превосходит Дарвина, с другой стороны – никуда не годится… Кому верить? Опять противоречие!..

– Все равно, отсюда еще не следует, что Маркс был расистом…

Конечно, не доказывает. Конечно, не следует. Вот как образно писал он, то есть Маркс, про одного своего знакомого:

Мне теперь совершенно ясно, что он, как это доказывает также строение его черепа и шевелюра, – происходит от тех негров, которые…

Навязчивость этого малого также негритянская (30/212).

Дорогие товарищи, это все тоже ничего не доказывает – ни рассуждения о строении черепа «низшего типа», ни замечание о навязчивости, попахивающее Ку-клукс-кланом. Ничего это не доказывает. Не был Маркс расистом, ей-ей, не был. Ведь он в те же годы бросил мимоходом про «шесть миллионов белой сволочи» южан в США, сочувствуя, стало быть, борьбе северян^[18].

Скажите, как совместить все это?

Отвечаем: только диалектически. Все может превратиться в свою противоположность: еврей – в антисемита, антисемит – в интернационалиста, этот – в расиста, а последний – в болельщика за негров.

Превращения в марксизме… Превращения марксизма… Их тьма-тьмущая. Они на каждом шагу.

В 1872 г. Маркс и Энгельс добились исключения группы Бакунина из Международного Товарищества Рабочих, они могли торжествовать победу и вести «очищенный» от анархистов Интернационал к новым классовым победам. Однако в тот же день они сознательно обрекли это небывалое содружество рабочих на гибель…

Карл Маркс (молодые годы)

Противоречия, странности, необъяснимые сцепления взаимоисключающих поступков, жестов, суждений, слов… Маркс в одном месте говорит одно, в другом – противоположное (иногда оба места – на одной странице). Энгельс, разъясняя слова Маркса, говорит совсем не то, что сказал Маркс. Поздний Энгельс опровергает молодых Маркса – Энгельса. Говорят одно, делают противоположное. И тому подобное. Все это составляет в сумме единое нечто, загадочное и непознанное в своем существе. Единство и взаимопревращение противоположностей… Хотелось бы в этом разобраться. Кому интересно – вперед за нами!

Одна западная радиостанция, вещавшая на русском на СССР, к юбилею Маркса в 1983 г. поведала советским слушателям страшную тайну: в СССР никогда не будет издано полное собрание сочинений Маркса – Энгельса. Почему? Дело, видите ли, в том, что в 1895 г., почти на одре, Энгельс несколько раз соизволил печатно сказать: «мы были не правы». Эту работу никогда не опубликуют в СССР, говорил диктор, потому что речь в ней идет об основных лозунгах «Манифеста Коммунистической партии».

Есть, есть такая работа! Это «Введение» Энгельса к переизданию работы Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.». Впервые брошюра Маркса была опубликована частями в 1850 г., «Введение», как сказано, написано 45 лет спустя.

Это самое «Введение» Энгельса благополучно опубликовано по-русски в Москве – во 2-м издании «Сочинений», т. 22, с. 529–548.

Указанный том вышел в 1962 г. За 20 лет до славного юбилея, к которому «Голос Америки» (это был он) подготовил свою халтуру^[19].

Однако спасибо за подсказку! Обнаружился замечательный образец превращений марксизма. Полистав русский текст указанного «Введения», мы действительно находим такие слова:

…Однако история показала, что не правы были и мы, что взгляд, которого мы тогда придерживались, оказался иллюзией (22/553).

Какая честная, беспощадная самокритика! Кстати, о чем это, если поконкретнее?

После неудачи революции 1848–1849 гг. в Англии и Швейцарии оказалось множество политических эмигрантов из Германии, Франции, Италии, Венгрии, Австрии, даже из России. Это были деятели различных революционно-демократических и национальных движений. В терминологии наших друзей – все сплошь «вульгарная демократия». Двое лишь не принадлежали к таковой, два человека на всю Европу (угадайте кто). Так вот спустя полвека после тех событий один их этих двоих сообщает:

Вульгарная демократия со дня на день ожидала нового взрыва: мы еще осенью 1850 г. заявили, что, во всяком случае, первый этап революционного периода закончился, и что до наступления нового мирового экономического кризиса ничего не произойдет. Поэтому мы были подвергнуты отлучению как изменники революции…

Однако история показала, что не правы были и мы… —

и т. д., см. выше. На старости лет можно было бы и поменьше кривить душой, смягчая формулировки, смещая акценты и искажая факты. К примеру, не упомянут тот факт, что до осени 1850 г. Маркс и Энгельс активно готовились к новому взрыву, который ожидался «со дня на день» (см. след. главу). А в ноябре 1850 г. они уже писали со всей присущей им последовательностью и четкостью:

При таком всеобщем процветании, когда производительные силы буржуазного общества развиваются настолько пышно, насколько это вообще возможно в рамках буржуазных отношений, о действительной революции не может быть и речи. Подобная революция возможна только в те периоды, когда оба эти фактора, современные производительные силы и буржуазные формы производства, вступают между собой в противоречие… (7/467).

 

Как видим, все точно по теории научного коммунизма, откуда следует строго научный вывод:

…Новая революция возможна только вслед за новым кризисом. Но наступление ее так же неизбежно, как и наступление этого последнего (Там же).

Вот за это-то заявление, говорит Энгельс, «мы были подвергнуты отлучению». В действительности полная изоляция Маркса и Энгельса с 1850 г. была следствием совсем иных их действий – более практического, нежели теоретического свойства. Несколько позже мы постараемся пролить немного света на те события, сейчас же вернемся к цитированному пророчеству, которое Энгельс признает, заметьте себе, ошибкой.

Прямо скажем, небывалый случай. А главное, какой смелый и честный жест перед лицом 45-летнего отсутствия революции! Несмотря на 5 (пять) прошедших за это время мировых экономических кризисов!

Но мало и этого, на последующих страницах Энгельса находим мы новое, еще более смелое заявление:

История показала, что и мы, и все мыслившие подобно нам были не правы (22/535).

Что еще показала История? То, говорит он, что и в самом 1848 г., оказывается, неправомерно было ожидать успешной пролетарской революции на европейском континенте, ввиду того что, как выясняется теперь, нигде, кроме Англии, не было в наличии развитого промышленного пролетариата – по причине отсутствия развитой промышленности на континенте. Это уже и вправду похоже на подкоп под «Манифест» (1847), где неоднократно заявляется, что пролетариат – это громадное большинство, что развитие промышленности уже уничтожило средние классы (и продолжает их уничтожать! – еще один перл), что, наконец, «немецкая буржуазная революция, следовательно, может быть лишь непосредственным прологом пролетарской революции» (4/459 – цитата из «Манифеста»).

Тем не менее никакого подкопа. Тогда ошибались, но теперь-то везде промышленность, везде «пролетариат», так что вроде бы и не совсем ошибались. Тут тоже своя диалектика, в этом увертливом тексте Энгельса. Обратимся снова к признанию ошибки. Правомерно рассудить так: если вы и ваши единомышленники были не правы, тогда правы были те (или кто-нибудь из тех), кто тогда с вами не соглашался в данном вопросе. Почему бы так и не написать? Вот такой-то и такой-то не пошли за нами и оказались правы – почему бы так не сказать? Невозможно. Вот уж чего никогда не найти у наших основоположников, даже когда они признают свои ошибки (еще посмотрим, какова цена этих признаний)^[20].

А кстати, кто же расходился тогда с Марксом – Энгельсом во мнениях о пролетарской революции? Считай, вся революционно-демократическая Европа 1848 г. оказалась права, хотя Энгельсу очень не понравился бы такой вывод из его полупризнания.

Однако поспешили мы. Наверное, не вся Европа. Ведь были же еще «мыслившие подобно нам». Кто такие? Ну, это тоже известно. На выбор: Й. Вейдемейер, В. Вольф, Ф. Фрейлиграт, Э. Дронке, Г. Веерт, Г. Бюргерс, В. Либкнехт, А. Виллих, К. Шаппер… Слышали о таких когда-нибудь?.. Нет? Ничего удивительного, о них мало кто слышал. Скоро нам придется с ними встретиться… Кое с кем даже не раз…

Были и другие кучковавшиеся вокруг Маркса личности подобного калибра. Ну а сам калибр – что ж поделаешь… Человек есть мыслящее существо, это известно, как и то, что не всякий человек способен мыслить самостоятельно. Указанной способности определенно не проявили поименованные (а также не названные) выше товарищи, как ни оценивать их революционные заслуги вообще. Они не «мыслили подобно нам» – они просто не мыслили… Все, что было им доступно, это повторять за Марксом – Энгельсом, отчего, собственно, Энгельс и назвал их всех (в письме к Марксу) тогда же, в 1850 г., «бандой ослов, слепо верящих нам» (27/122). И не иначе!

Так что вряд ли было честно приобщать старых сподвижников к ответственности за свои (с Марксом) теоретические блуждания.

Но едем дальше. Во «Введении» Энгельса, при внимательном чтении, можно обнаружить еще немало интересного. Например, кроме преднамеренных признаний («мы были не правы»), выявляются еще и признания непреднамеренные. Вот, листая немного назад:

Когда вспыхнула февральская революция^[21], все мы в своих представлениях об условиях и ходе революционных движений находились под влиянием прошлого исторического опыта, главным образом, опыта Франции (22/532).

Этим предваряется последующее признание ошибок. Не замечает Ф. Э., что подобными объяснениями ставит он в сомнительное положение теорию научного коммунизма как научную теорию. Революция 1848 г. в Париже вспыхнула в момент, когда еще не просохли чернила на рукописи «Манифеста Коммунистической партии» (1847). Выходит, что пророчества «Манифеста» были результатом аналогии в большей мере, чем итогом научного постижения законов общественного движения. Как неловко получается всякий раз с этим научным коммунизмом. Что же теперь делать?

Да ничего не нужно делать. Все остается на своих местах, все было правильно, несмотря на ошибки. Обернемся к самому зачину. Энгельс начинает «Введение» так:

Переиздаваемая здесь работа была первой попыткой Маркса на основе своего материалистического понимания объяснить определенную полосу истории, исходя из данного экономического положения. В «Коммунистическом манифесте» эта теория была применена в общих чертах ко всей новой истории (в мега-масштабе исторических эпох. – Е. М.)… в статьях в «Нойе Рай-нише Цайтунг» Маркс и я постоянно пользовались ею для объяснения текущих политических событий (в микровременно́м измерении, применительно к каждому зигзагу сложной неустойчивой ситуации в Германии 1848–1849 гг., на уровне ежедневных новостей. – Е. М.)…

…Здесь же дело шло о том, чтобы на протяжении многолетнего периода исторического развития, который был критическим и вместе с тем типичным для всей Европы, вскрыть внутреннюю причинную связь и, следовательно, согласно концепции автора, свести политические события к действию причин, в конечном счете, экономических (22/529).

Коротко говоря, в издаваемой работе временной масштаб занимает промежуточное положение между эпохальным и ежедневным. Вот тут-то и обнаруживается, говорят нам, наибольшая трудность применения материалистического метода.

В многовековом охвате – вполне, в повседневном режиме – запросто! А вот объяснить период в несколько лет – труднее всего. Вслед за цитированным читаем:

При суждении о событиях и цепи событий текущей истории никогда не удается дойти до конечных экономических причин.

Вот как объясняет это Ф. Э. Постоянно происходят изменения в экономической конъюнктуре, притом важнейшие из них «действуют скрыто в течение долгого времени».

Ясной картины экономической истории какого-нибудь периода никогда нельзя получить одновременно с самими событиями, ее можно получить лишь задним числом, после того как собран и проверен материал (Там же).

Необходимое вспомогательное средство – статистика, но она всегда запаздывает, пишет он дальше. Приходится при анализе пользоваться устаревшими данными и известными лишь фактами. Поэтому материалистическому методу приходится прибегать к упрощениям, «сводить политические конфликты к борьбе интересов наличных общественных классов и фракций классов». Так объясняет Энгельс (в 1895 г.) и продолжает:

Само собой разумеется, что такое неизбежное игнорирование совершающихся в то же время изменений экономического положения, этой подлинной основы всех исследуемых процессов, должно быть источником ошибок (22/530, курсив наш).

Видите, сколько уважительных причин открыто через полвека. И чтобы не осталось сомнений о том, к чему все это:

Когда Маркс, принялся за эту работу, упомянутого источника ошибок было в еще большей мере немыслимо избежать.

Ибо, говорит Ф. Э., во время революции следить за непрерывными экономическими изменениями «или даже сохранять их в поле зрения было просто невозможно».

Если подумать, все это очень похоже на правду. Действительно, трудно во время революции, когда политические события мелькают и проносятся, как в кино, следить за изменениями экономических процессов – не до того, пожалуй. И как это в текучке повседневной журналистики «мы» ухитрялись пользоваться методом исторического материализма? А ведь сказано именно так в начальном абзаце «Введения», притом без признания ошибок – вероятно, таковых и не было. Не чудеса ли?

Но вот уже в прошлом революция и, вместе с нею, – текучка. «Мы» уже сидим в домашнем кабинете, перебирая материалы прошедших двух лет, – теперь можно взяться за статистику? Нет!

Также невозможно это было и в первые месяцы изгнания в Лондоне, осенью и зимой 1849–1850 годов…

Отчего же невозможно, чего не хватало? Статистики? Желания? Денег? Не сказано. Деньги точно ни при чем – их Марксу всегда не хватало. Желание тоже было, ибо «именно в это время Маркс и начал свою работу» (к переизданию которой пишется «Введение»). В общем, замято для ясности.

Такова преамбула «Введения» Энгельса, призванная оправдать две ошибки, признаваемые на последующих страницах его работы и упомянутые на предыдущих страницах нашей.

Итак, честная самокритика? Ну, это как посмотреть:

И, несмотря на эти неблагоприятные обстоятельства… Маркс смог дать такое изложение событий, которое вскрывает их внутреннюю связь с непревзойденным до сих пор совершенством (22/530).

В общем и целом теория научного коммунизма абсолютно верна, две упомянутые ошибочки – мелочь, обусловленная запаздыванием статистики и другими внешними, досадными обстоятельствами. Но только не самой теорией, в которой эти ошибки ничего не меняют и не отменяют (см. наш курсив в цитате из 22/530 на с. 44). Эта теория применима для любых пространственно-временны́х измерений – от повседневной текучки в Кёльне до всемирной истории. Такова общая идея Энгельсовой диалектики «Введения».

Ради такой идеи можно и блефануть разок-другой, к примеру намекнуть, будто теория научного коммунизма обладает или когда-либо обладала неким аналитическим аппаратом, который хотя бы в принципе позволял бы выводить разнородные общественно-политические явления из цифрового материала экономической статистики.

Таким вот образом выглядит на деле признание Энгельсом прошлых ошибок Маркса – Энгельса. Что до действительных подкопов под «Манифест», то их не заметил ни сам Энгельс, ни позднейшие его критики. Цель «Введения» не дезавуировать теорию научного коммунизма, а подкрепить ее и охранить. В данном случае цель была достигнута. И потому «Введение» преспокойно опубликовано по-русски. Кто все это читает, кроме марксистских начетчиков?

Про операциональные возможности упомянутой теории сообщаем следующее наше наблюдение. Она позволяла превосходно интерпретировать события задним числом, что никогда не трудно владеющему диалектикой; касательно же весьма многочисленных предсказаний будущего, то тут, как правило, выходила осечка (все получалось как раз наоборот – вопреки закону больших чисел – гораздо более, чем в половине случаев).

* * *

Охранять и подкреплять исторический материализм приходилось сплошь и рядом. В 1890 г. Энгельс пишет Конраду Шмидту:

И у материалистического понимания истории имеется теперь множество таких друзей, для которых оно служит предлогом, чтобы не изучать историю. Дело обстоит совершенно так же, как тогда, когда Маркс говорил о французских «марксистах» конца 70-х годов: «Я знаю только одно, что я не марксист» (37/370).

Французы, которых Энгельс называет марксистами (в кавычках) конца 1870-х годов и чьи имена он дипломатично опускает как не имеющие значения (какие-то там французы…), доподлинно известны. Вот что сообщает о том случае Меринг:

«…Он был недоволен тем, как его зятья излагали его мысли: “Лонге в качестве последнего прудониста и Лафарг в качестве последнего бакуниста! Черт бы их побрал!” Тогда именно у него вырвалось то крылатое слово, за которое так ухватились потом все филистеры, – что сам он, во всяком случае, не марксист»^[22].

Ш. Лонге и П. Лафарг были близки Марксу не только по-родственному, но и как непосредственные адепты, получавшие учение из первых рук. И эти-то люди не могли отличить доктрины Маркса от проповедей Прудона и Бакунина – самых непримиримых (для Маркса) «идейных врагов»? Глубоко же запрятана сокровенная сущность марксизма. Только что взять с этих французов, когда подобные же вещи позволяли себе и сами основоположники – просто их двоих уже некому было проклинать за подобные зигзаги, выше них авторитета уже не было.

Портрет Пьера Жозефа Прудона, написанный Гюставом Курбе

Из официальной историографии и изучения первоисточников мы узнаем, что Маркс непримиримо критически относился ко всем без исключения буржуазно-либеральным движениям. Столь же нетерпим был он ко всем течениям в рабочем движении, которые всерьез допускали возможность коренных общественных перемен путем мирных социальных реформ, – прежде всего это относится к последователям Прудона. Сотрудничая с тред-юнионистами в Англии, Маркс постоянно покушался на разгром прудонизма во Франции, где положение рабочего класса было гораздо менее реформировано и потому скорее можно было бы добиваться и ожидать реформ по английскому образцу.

А вот другой исторический факт на тот же сюжет: допуская победу рабочих парламентским путем в Англии, он высмеивал борьбу Лассаля за всеобщее избирательное право в Германии, а после смерти Лассаля в 1863 г. не только препятствовал вступлению в Интернационал основанного Лассалем Всеобщего германского рабочего союза, но и всеми силами стремился к его разложению и ликвидации. Заметим же при этом, что при такой непримиримости к реформизму самая ожесточенная борьба, какую пришлось вести Марксу в рабочем движении, – это борьба с фанатичным бунтарем Бакуниным.

Фактически Маркс враждовал со всеми течениями в европейском рабочем движении, не говоря уже о «буржуазно-демократических» революционных группировках Италии, Германии, Франции, Венгрии…

После 1850 г. у него не было никакой организации.

За исключением одного короткого периода, у него не было своей газеты.

Никто тогда не знал такого течения – «марксизма», оно существовало лишь в лице Маркса и Энгельса, которые были малопопулярны в рабочей массе.

В этих условиях в 1863 г. создается Международное Товарищество Рабочих («Международное» – это же и есть «Интернационал»!). И фактическим руководителем его тут же становится не кто иной, как Маркс, хотя далеко не сразу это многим стало ясно. Он не был председателем Интернационала и впоследствии, когда этот пост был ему предложен, отказался его занять.

В течение долгих лет, в 1840-е, 1850-е, 1860-е, 1870-е годы, рабочее движение Европы развивалось под знаками Прудона (Франция), Лассаля (Германия), Бакунина (Швейцария, отчасти Италия и Испания) и тред-юнионов (Англия), а в 1880-е годы, после смерти Маркса, как-то вдруг обнаружилось, что это именно он был вождем мирового пролетариата, к концу же века марксизм стал почти синонимом рабочего движения и социализма. Никто тогда не вспоминал, что Маркс, «во всяком случае, не марксист».

Смолоду и до конца жизни Карл Маркс твердо считал единственным средством освобождения рабочего класса пролетарскую революцию. Согласно главному его тезису, неоднократно им сформулированному в разное время, промышленное развитие создает предпосылки для революционного общественного переворота, и чем выше уровень промышленного развития, тем меньше подвержен рабочий класс мелкобуржуазным влияниям, тем он более сплочен и тем более созрел для пролетарской революции.

В этом свете мы должны констатировать еще одну странность. Именно к концу прошлого <XIX> века, когда промышленное развитие европейских стран достигло небывалого уровня и когда марксизм стал доминировать наконец в рабочем движении, вопрос о революции стал все более отодвигаться марксистскими вождями в неопределенное будущее.

Странным выглядит, с другой стороны, и тот факт, что именно тогда, когда марксизм стал ведущим знаменем рабочего движения, Марксово самоназвание «коммунист» исчезло, сменившись осторожным «социал-демократ».

Дальше – новая странность. Ее отмечали многие. Наиболее революционной оказалась марксистская группировка из наименее промышленно развитой страны Европы. Во II Интернационале левая циммервальдская фракция Ленина выступала с наиболее революционно-марксистских позиций, и притом была в меньшинстве. Все три крыла II Интернационала – левое, правое и центр – не только называли себя истинно марксистскими, но и находили у основоположников достаточно высказываний, чтобы обосновать свою позицию как наиболее адекватную духу и букве марксистского учения.

Пойдем дальше и вспомним, что Октябрьская революция в России, случившаяся совершенно не по теории Маркса и вопреки ей, с начала и до конца шла под знаменем марксизма. Еще удивительнее, что осуществление Марксовой программы общественно-экономического переустройства, всякий раз приводившее к небывалым экономическим и социальным бедствиям, остается и ныне образцом для иных стран. И совсем умонепостижимо – перед лицом того факта, что реализованный по Марксу социализм всегда и везде означал одно и то же: экономическое разорение страны и бедствия для населения, – что перед лицом этого факта, говорим мы, значительные группы западных и восточных интеллектуалов продолжают считать социализм тем желательным будущим, которое должно сменить нынешний капитализм.

Маркс не в ответе за эти реализованные «социализмы», говорят нам, он имел в виду другой социализм (по-нынешнему – «демократический», или «социализм с человечьим лицом»).

Так, значит, Маркс не в ответе за все эксцессы реального социализма. За что же он в ответе? В чем его заслуга перед человечеством?

Он разработал научные основы развития общества, говорят одни. Он открыл путь к освобождению человека от эксплуатации, эгоистического интереса и отчуждения, говорят другие. Он предсказал и обосновал неизбежность лучшего общественного устройства, говорят третьи.

В ином плане слышим мы такое: Маркс вскрыл главнейшие закономерности капитализма – источник и генезис прибыли, нестабильность экономики, органичность кризисов, обнищание работника…

Еще один уровень аргументации относится к научному методу Маркса. Но здесь мы уже не выдерживаем соблазна и начинаем снова цитировать. «Метод Маркса содержит в себе ряд решающих коренных пунктов, которые подтвердили свою жизненность. Сегодня ни один обществовед, ни один ученый в области гуманитарных наук не может обойтись без этого метода. В чем же состоит этот метод? Тут уже мнения расходятся…» – свидетельствовал Отто Рейн-гольд (член ЦК СЕПГ, ректор АОН ГДР)^[23].

Короче, метод Маркса используют все, хотя никто не знает, что это такое… Немец-то всерьез, а у нас это ходило анекдотом. Что немцу здорово, русскому – смех…

Еще одно характерное рассуждение «в защиту» Маркса. Он, говорят нам, оптимистически смотрел на будущее сельского хозяйства, не разделяя пессимизма Рикардо, предвещавшего полное исчерпание земель и бесконечный рост земельной ренты. Маркс предрекал-де, что на более высокой стадии развития производительных сил продуктивность сельского хозяйства значительно увеличится, и оказался прав. Так докладывал, к примеру, д-р Карл Кюне (тогда – референт при главном управлении Общего Рынка) и продолжал: «Моря молока и вина, горы зерна и масла в странах Общего Рынка и в США» подтверждают правоту Маркса^[24].

Д-р Кюне переплюнул герра Рейнгольда. Известно, что Маркс исключал подобное благосостояние при капитализме и прогнозировал изобилие только после победы пролетариата. Почему бы д-ру Кюне и его единомышленникам не привести в пример правоты Маркса состояние сельского хозяйства и продовольственную ситуацию в странах, где марксизм давно уже имеет возможность реализовать его предвидения на государственном уровне?

Итак, Маркс не отвечает за все то, что реально делается его именем. Заслуга же его в том, чего до сих пор реально не наблюдалось. Когда же пытаются привлечь реальность в защиту Маркса, появляются доводы на уровне эстрадного конферанса.

Вот это-то учение, вопреки перманентному самоопровержению на словах и на опыте, продолжает считаться наукой.

* * *

В основе всего здания марксистской системы лежит теория научного коммунизма, превращенного в науку из утопии, в основе той теории – положение о материальной основе всех общественных процессов. Это тезис о базисе и надстройке.

Излагая сказанное учение в «Манифесте Коммунистической партии», Маркс и Энгельс вынуждены были объяснить его появление на свете как аномалию классового сознания кучки буржуа. Но они провозгласили его адекватной идеологией рабочего класса, борясь долгие годы с преобладающими в рабочем движении «мелкобуржуазными» взглядами пролетария Прудона. Сегодня марксизм меньше всего можно назвать идеологией рабочего класса именно в странах победившего марксизма. В странах капитала марксизмом также нынче тешатся больше буржуа, чем пролетарии.

Что-то не получается из марксизма классовой идеологии пролетариата. Очень похоже на то, что для марксистской надстройки нет адекватного базиса именно в рабочей массе. А игры буржуев в марксизм – это, согласно марксизму, всего лишь аномалия. Можно сказать, что, согласно упомянутой теории базиса и надстройки, существование и выживание марксистской идеологии в нынешних условиях не может иметь места. Для нее нет «базиса» ни на Востоке, ни на Западе.

Живет и побеждает учение, которое невозможно со своей собственной точки зрения.

Ни в коем случае не рассчитываем мы этими своими замечаниями смутить поборников марксизма и сочувствующих. Мы бы сразу осрамились в своей претензии объяснить марксизм как явление, если бы ожидали такими формулировочками поставить в тупик его приверженцев. Ни смутить, ни тем более припереть к стене эту публику невозможно никакими средствами. Полемизировать с ними бесполезно – это показала история вопроса: истина в таком споре никогда еще не родилась.

Из сказанного следует исходить в любом анализе названного – теоретически не существующего – учения.

Поэтому мы отказываемся от полемического тона и собственных оценок. Наш метод – цитирование, сопоставление и констатация. Во избежание упреков в выдергивании цитат из контекста мы везде даем ссылки на контекст, дабы любой желающий мог с ним свериться. Продолжаем рассмотрение доктрины исторического материализма. Тема эта нами еще далеко не исчерпана.

Здесь уместно еще раз напомнить два факта. Во-первых, предмет настоящего разговора еще недавно считался (и до сих пор некоторыми считается) великим научным открытием. Во-вторых, указанное положение о базисе и надстройке является подлинным теоретическим базисом марксистского учения научного коммунизма. Но цель наша не критическая, а описательная. Мы хотели бы установить все-таки, что вложили в этот тезис сами его создатели минус всякие толкования.

Еще из одного частного письма Энгельса в конце его жизни: