Евгений Маурин
Людовик и Елизавета
XVII. Накануне переворота
В конце июля 1741 года Швеция объявила России войну, и русские войска под командой фельдмаршала ле Ласси двинулись в Финляндию. Анна Леопольдовна, несколько испуганная возможностью политических осложнений, решила, вопреки протестам Линара, немедленно удовлетворить претензии французского посла, и одиннадцатого августа маркиз де ла Шетарди получил секретную и частную аудиенцию у Иоанна VI. Правительница, державшая во время аудиенции малолетнего императора на коленях, употребила все усилия, чтобы очаровать посла и сгладить прошлые недоразумения. Маркиз отвечал на ее уверения самыми пламенными заверениями в дружбе Франции и своего государя, но нечего и говорить, что обе стороны так же мало верили друг другу, как и самим себе. Тем не менее эта аудиенция очень порадовала посла. Пусть слащавые уверения правительницы неискренни, но они доказывают, что Франции боятся, что перед Францией заискивают, следовательно, ему, маркизу, можно безопасно проводить свои планы.
Вскоре после аудиенции Шетарди переехал с дачи в город, и опять закипела работа заговорщиков. Несмотря на то что как дворец Елизаветы Петровны, так и дом посольства был окружен целой сетью шпионажа, у правительства не было никаких сведений, за исключением тех, которые шли из-за границы. Не раз составлялись хитрые планы, подстраивались искусные западни, но каждый раз попытки поймать на месте кого-нибудь из агентов царевны кончались полной неудачей. Кривой серьезно задумался над этим, но, конечно, ему трудно было догадаться, что измена исходила со стороны Ваньки Каина.
Действительно, последний вел свое дело очень тонко. Он ничем не скомпрометировал себя, и даже сами заговорщики не знали, что своей неуловимостью они обязаны ему: Ванька ждал более удобного случая открыться им. Он не оставался бездеятельным в глазах начальства – о нет, он с неуклонной точностью арестовывал тех, кого ему указывали. Только он умел устроить так, чтобы исподтишка бросить тень на человека, абсолютно ни в какую политическую интригу не замешанного, причем оставалось совершенно скрытым, что тень достоверного подозрения набросил он сам, Ванька. Несчастных хватали, уводили в застенок, пытали, но все они умирали под пыткой, не сумев даже придумать мало-мальски правдоподобную ложь.
Принц Антон доходил до мистического ужаса, когда ему докладывали о новом синодике жертв, испустивших дух на дыбе, не вымолвив и слова о заговоре.
– Но в таком случае мы погибли! – с отчаянием кричал он, хватаясь за голову. – Если все приверженцы цесаревны состоят из подобных героев, то нам не под силу будет справиться с ними!
И опять принимались хватать, пытать, казнить – однако ни слова не вырвалось у замучиваемых. Из-за границы неслись депеши за депешами, предупреждавшие, указывавшие, раскрывавшие неминуемую опасность, а в руках правительства по-прежнему не было никаких данных. Знали только, что капитан Ханыков принадлежит к числу опаснейших заговорщиков, но прямых улик против него не было, а схватить и пытать гвардейского офицера во время войны, когда столь многое зависело от преданности войск, пока еще не решались.
Принц Антон пытался воздействовать на жену, молил ее, жизнью и счастьем сына заклинал ее встряхнуться и посмотреть в глаза опасности, но Анна Леопольдовна только отмахивалась от него, словно от назойливой мухи. Она переживала пору особенных волнений. Ее божество, ее кумир, ее солнышко – Линар собирался навсегда порвать со своей родиной, чтобы «по гроб жизни» оставаться на страже ее интересов и блага. Для этого ему надо было съездить на родину, сложить там с себя все полномочия, а потом уже вернуться в виде частного лица в Россию, где ему предстояло занять пост камергера двора ее величества. Отъезд Линара был назначен на конец августа, и Анна Леопольдовна уже заранее волновалась при мысли о предстоявшей разлуке. Вот поэтому-то ее особенно раздражали «приставания» мужа.
– Как не надоест вашему высочеству, – небрежно кидала она в ответ на уговоры мужа, – ныть все одну и ту же старую, надоевшую песню? Конечно, опасность есть, но в этой стране природных изменников она будет всегда. Русские – бунтовщики по натуре, и нам надо сначала хорошенько утвердиться, чтобы потом скрутить их как следует, а сейчас мы бессильны, и с этим надо примириться.
– Но ведь впоследствии будет уже поздно! – чуть не со слезами восклицал принц-супруг.
– В таком случае, – с презрительной иронией отвечала принцесса, – укажите мне какую-нибудь разумную меру, и я сейчас же приведу ее в исполнение!
– Первым делом надо потребовать удалить французского посла или даже прямо арестовать его: депеши прямо указывают на него как на опору и главу заговора!
– Отлично, арестуем посла, попрем международное право! Франция объявит нам войну, присоединится к Швеции…
– Но в таком случае надо как-нибудь изолировать царевну Елизавету…
– Может быть, постричь в монахини?
– Это было бы самым лучшим исходом…
– О, разумеется! Это было бы самым лучшим способом погубить Брауншвейгскую династию! Вместо Елизаветы заговорщики возьмут боевым кличем принца Голштинского, которого нам не достать. Мало того, духовенство всегда сумеет объявить постриг царевны недействительным как насильственный. Неприятности, которые мы причиним ей, оденут ее ореолом мученичества, число ее приверженцев возрастет. Отличные перспективы!
– Но, по крайней мере, надо хоть удалить отсюда гвардейские полки, так как в них таится главная сила.
– А на это я отвечу вам следующее: во-первых, с тактической стороны было бы неосторожным двинуть сразу наши лучшие военные силы; во-вторых, гвардейские полки могут и отказаться идти, и у нас не будет средств и возможности принудить их. Таким образом, мы только себя же обессилим, сами укажем момент взрыва. Ну-с, вы, может быть, предложите еще что-нибудь, ваше высочество?
Принц молчал.
– Ну так я вам вот что скажу, – продолжала правительница раздраженным тоном, – я достаточно долго слушала ваши бредни, и с меня хватит. Поймите же вы, что каждый раз, когда вы открываете рот, вы говорите глупость. Открываете же вы рот чаще, чем это в силах вынести человеку, и у меня нет ни возможности, ни желания терпеть это далее. Поэтому я решительно прошу вас не надоедать мне больше своими глупостями. Я призвана держать в руках кормило власти, и на мне одной лежит забота и ответственность! До свидания!
Принц с отчаянием уходил, шел к верному другу Семену Кривому и плакался ему на жестокую слепоту жены. Кривой только покачивал головой: мало-помалу и он терял надежду спасти положение и все чаще думал о том, как бы гарантировать себя на случай катастрофы.
Но так скоро сдаваться ему не хотелось, и он продолжал раскидывать свои сети. Однажды он подстроил такую махинацию, которая казалась беспроигрышной.
В доме камергера Воронцова должно было произойти тайное совещание заговорщиков, причем, как это удалось наверное узнать Семену, собранию должны были быть представлены некоторые компрометирующие заговор бумаги. Таким образом, если бы удалось арестовать собравшихся, то заговор был бы ликвидирован: в руках правительства очутились бы такие многоречивые доказательства вины Шетарди, Елизаветы Петровны и главных приверженцев партии переворота, что все меры, которые были бы предприняты по отношению к этим лицам, нашли бы свое полное оправдание.
Но Ванька Каин не только предупредил шахматный ход Кривого, а сумел сыграть злую шутку над последним. Не говоря Брульяру, в чем дело, он кое-как, каракулями изложил послу все дело в анонимном письме и посоветовал приказать Воронцову позвать в этот день на пирушку молодых людей из числа самых знатных и наиболее безукоризненно лояльных.
Жан Брульяр незаметным образом положил это письмо на стол маркизу. Шетарди с помощью Жанны прочел письмо и оценил совет неизвестного друга по достоинству.
Поэтому, когда на другой день дом Воронцова был оцеплен и туда проникла полиция, последняя застала только самых мирных кутил. Но полиция имела строжайшее приказание не принимать никаких объяснений, не поддаваться никаким обольщениям, а, не обращая внимания ни на что, попросту арестовать всех оказавшихся в данный час у Воронцова с самим хозяином во главе.
Молодежь, подогретая винными парами, не захотела подчиниться приказу об аресте и оказала кровавое сопротивление. Только с большим трудом и уроном удалось перевязать буянов и отправить их в кордегардию.
На следующее утро, когда родственники арестованных явились грозной толпой к правительнице с протестом против подобных беспримерных действий полиции, разыгрался грандиознейший скандал. Все это были самые преданные Брауншвейгскому дому лица, и им особенно казалось оскорбительным, что даже реальные заслуги не спасают их от произвола.
Самое скверное было то, что приказ об аресте гостей Воронцова был отдан принцем без ведома правительницы. Анна Леопольдовна вышла из себя, в бешенстве накинулась на мужа, публично обозвала его безмозглым дураком и грозила отдать приказ о том, что принц Антон никакими административными правами не пользуется, а потому всякий, повиновавшийся ему в подобных делах, будет считаться самоуправцем и самовольником.
Кривой, по обыкновению оставшийся и в этом деле в тени, отлично понимал, что с ними сыграли смелую, остроумную, злую шутку. И еще яснее представилось ему, насколько неравны силы обеих сторон. И еще раз он подумал о том, что надо бы позаботиться о спасении своей шкуры.
«Ну да это еще успеется, – решил он, – раньше времени нечего руки складывать!»
Неуспехи действовали на агентов Тайной канцелярии деморализующим образом. Они боялись поступить решительно, опасаясь новых досадных промахов, а потому зачастую у них из рук ускользала верная дичь. Заговорщики пользовались этим и смело сносились между собой. Тайный ход из помещения французского посольства теперь посещался все чаще и чаще. Жанна, оправившись от своей болезни, с удвоенной энергией отдалась делу заговора. Сам Шетарди по нескольку раз в неделю отправлялся по ночам переодетым к Елизавете Петровне, и не раз они вновь переживали счастливые минуты их первого свидания в беседке над Невой.
Но надежды, которые оба возлагали тогда, оправдались лишь отчасти. Шетарди был теперь гораздо щедрее в денежной помощи царевне, но каждый раз, когда она пыталась уговорить его отступиться от каких-либо условий и положиться всецело на ее благодарность, ловкий маркиз принимался ласкать чувственную женщину и доводил ее до такого состояния, когда она уже ни о чем, кроме любви и страсти, и думать не могла. Когда же чад проходил и царевна вспоминала, что она опять ничего не добилась, маркиз был уже далеко.
Так шли дела до половины октября – ни шатко ни валко, как говорит русская пословица. Но настоящее уже было полно будущим. Великий момент назревал. Он был ближе, чем предполагал кто бы то ни было.
XVIII. Важное решение
Ванька Каин и Жан Брульяр пьянствовали в кабаке. Ванька чувствовал, что у Жана имеется какое-то новое открытие, которое тот считал нужным скрывать от него. Но почему?
Ванька играл в слишком опасную игру, чтобы не поставить на карту всего для разгадки этого секрета. Он хотел напоить лакея допьяна, чтобы заставить его под действием хмеля проболтаться. А в случае неудачи он решил заманить Жана к себе на квартиру и там под ножом выведать все, что нужно. Словом, нельзя было отступать ни перед чем, лишь бы дознаться, о чем именно и почему умалчивает Брульяр! А о том, что это было так, говорил сыщицкий нюх Каина.
Каин пил умно, Брульяр – глупо. Лакей был уже сильно подвыпивши, когда Ванька оставался еще совершенно трезвым. И все-таки сыщику не удавалось ничего выведать: Брульяр отделывался игривыми намеками – и только!
А ведь Ванька рассорил уже немало денег. Пили пиво, перешли на водку, потом стали упиваться дорогим вином. Жан причмокивал, от восторга закатывал глаза к небу, но оставался непроницаемым, словно скала, и жадным к вину, словно губка.
В особенное восхищение привела его старая романея. Но по мере того, как его настроение все улучшалось, Ванька все мрачнел и мрачнел.
– Эх, хорошо винцо! – заплетающимся языком сказал Брульяр, с сожалением допивая последние капли из бутылки. – Друг! Еще бутылочку!
– Ну уж нет, – отрезал Ванька. – Не по носу табак! Ишь, разлакомился на дорогое вино, свинья!
Жан запустил руки в карманы, но не нашел там ровно ничего: деньги у Брульяра не залеживались. Вздыхая, он взял в руки опустевшую бутылку и пытался выжать оттуда хоть несколько капель. Увы! Ввиду того что это была уже не первая попытка, бутылка оказалась бесповоротно пустой!
– Ну вот! – с видом глубочайшего огорчения сказал тогда разлакомившийся пьяница. – К нему, можно сказать, всей душой, а он спину воротит. Мудрено ли, что с тобой дело не стоит вести? Другие щедрее… Я вот еще ничего не сказал старику, а он мне вон сколько денег отвалил, а ты бутылку вина для друга жалеешь!
– Ах ты, собака! – крикнул Ванька, вскакивая с места. – Ты мое вино пьешь, а к другим с секретами бегаешь? Вот пришибу я тебя сейчас, будешь тогда знать! Говори сейчас же, какой такой старик?
– Хоть убей, слова не вымолвлю, пока еще бутылочку не выставишь! – решительно ответил Брульяр.
– Ну ладно, – с угрозой в голосе ответил Ванька, – только помни: коли обманешь, так я тебя этой же бутылкой по голове, поминай тогда как звали!
– Зачем по голове? – резонно возразил Жан. – Пользуйся, друг, что Жан гуляет. Я тебе за эту бутылку такой секрет открою, что отдай все, да и мало! В другой бы раз кучу денег за это взял. Да старик и даст, вот, ей-богу, даст. Только как ты мне друг…
Он замолчал, с жадностью уставившись на подаваемую бутылку.
– Теперь живо! – скомандовал Ванька, чувствуя, что взятый им тон импонирует Жану. – Первое дело – какой такой старик?
– Да шут его знает… Зовут его как-то смешно… Одноглазый… Косой…
– Кривой?
– Вот-вот! Славный такой старичок, ласковый, тихий…
– Где ты его узнал?
– Да он меня на улице встретил, в кабак затащил и дал несколько золотых. «Если, – говорит, – будешь мне тайком сообщать все, что узнаешь, так я тебя богатым человеком сделаю». Я ему сказал, что уже сообщаю все тебе, а он говорит, что этого не нужно совсем…
– Ах он, старый бес! – крикнул Ванька. – Пронюхал!
– Ты, – говорит, – сообщай мне только то, что я прикажу. Ну, тогда у меня для него ничего не было, а теперь мне удалось такой важнейший секрет разузнать!
– Что именно?
– А вот слушай! Горбатый секретарь из французского посольства – вовсе не секретарь и не мужчина, а женщина, полюбовница маркиза Суврэ. Мало того, она даже и не француженка, а природная русская, и зовут ее Анной Николаевной!
– Эге-ге! – протянул Ванька. – Это действительно важный секрет. И что же, ты думал, свинья, этот секрет не мне, а Кривому продать?
– Да ведь своя рубашка ближе к телу! Ты стал скуповат, а Кривой мне кучу денег наобещал!
– Я-то скуповат, да что обещаю, то и делаю, а Кривой только и выезжает на обещаниях. Здорово бы ты промахнулся, если бы все рассказал ему! Кривой и мне кучу денег наобещал, да я до сих пор все при одном обещании остаюсь!
– Да ну? Не врешь? – даже испугался Жан. – А я еще какую важную штуку для него придумал. Узнал я, братец ты мой, что этот самый секретарь ходит тем же потайным ходом, которым покойничек Столбин лазил. Мало того, сегодня, в семь часов вечера, она должна отправиться с каким-то важным поручением. Вот я и хотел накрыть ее прямо на месте с бумагами в руках. Мы с Кривым подстерегли бы ее, связали бы да и доставили куда следует!
– Слушай, Жан, – даже задыхаясь от волнения, сказал Ванька, у которого моментально блеснула счастливая мысль, – если ты поможешь мне устроить это самое дело, так я тебе завтра же вручу триста червонцев!
– А не обманешь? – недоверчиво сказал лакей, у которого от этой цифры даже хмель частью прошел.
– Разве я тебя когда-либо обманывал? – обиженно возразил Каин.
– Оно так, положим… Ну да где наша не пропадала! Если обманешь, так я с тобой и говорить больше не стану. Только, если хочешь дело делать, пойдем сейчас: скоро уже и семь часов.
Крупная сумма, сверкавшая в близком будущем перед мысленным взором Жана, и свежий морозный воздух несколько пообдули с него хмель. Молча шли сообщники к дому посольства. Жан мысленно продавал шкуру не убитого еще медведя, Ванька с ужасом думал, что произошло бы, если бы случай не столкнул его сегодня с лакеем. Жан, как теперь понял Каин, шел прямо к Кривому; секретарь, оказавшийся женщиной, да еще и русской, а следовательно, заговорщицей, был бы арестован вместе с важными бумагами, дело заговора могло бы погибнуть, и Кривой из всего происшедшего получил бы несомненные доказательства предательства Каина. Словом, только пустяшный случай предупредил громадную катастрофу. Но ведь пока Жан будет на свободе, до тех пор возможность подобных катастроф не иссякнет.
В таких размышлениях Ванька дошел вместе с лакеем до каменной ограды двора посольства. Здесь они условились, что Жан встанет в том месте, где ход из люка резко опускается книзу, а Ванька – несколько ближе к выходу. Каин будет стеречь, чтобы не пришел кто-нибудь с улицы, Жан подстережет секретаря, ловко опутает его веревками и в тот же момент свистнет Ваньке. Тогда они вдвоем овладеют ею.
А Жанна, ничего не подозревая, уже шла прямо в западню. Освещая себе дорогу маленьким фонарем, она медленно опускалась в люк. Вдруг резкий свист заставил ее вздрогнуть. Она хотела бежать назад, но ловко брошенная веревка мигом опутала ее, какое-то тяжелое тело навалилось на нее, повалило на пол, и Жанна почувствовала, что в рот ей суют какую-то грязную тряпку.
Фонарь не погас, и при его свете Жанна узнала Брульяра. Топот быстро бегущих ног доказал ей, что он не один.
«Все кончено!» – с тоской и ужасом подумала Жанна.
Но, к ее удивлению, приземистый широкоплечий человек, прибежавший на свист лакея, вдруг размахнулся и с силой ударил Жана кулаком по голове. Брульяр без стона рухнул на землю. Тогда незнакомец достал из кармана кляп, сунул его лакею в рот и затем ловко и быстро опутал его веревками.
– Так! – сказал он, подходя к изумленной Жанне. – Теперь за вас примемся, сударыня! – Он вытащил у нее изо рта тряпку, развязал руки и ноги, помог ей встать с пола и продолжал: – Этот негодяй давно уже предавал вас всех. Хорошо еще, что он имел сношения только со мной, а я счел более выгодным не выдавать вас. Сегодня я узнал от Брульяра, что он вступил в сношения с таким человеком, который погубил бы вас всех. Чтобы наглядно доказать его вину, я допустил разыграться этой истории. А теперь благоволите вызвать господина маркиза де ла Шетарди, я должен сделать ему важное сообщение!
– Но кто же вы? – изумленно спросила Анна Николаевна.
– Я – Ванька Каин. Изволили, чай, слышать?
«Ванька Каин! Один из опаснейших шпионов правительства, виновник гибели Столбина! Да уж не мистификация ли это какая-нибудь?» – подумала Жанна.
Но Жан Брульяр, очнувшийся от краткого беспамятства и теперь бессильно корчившийся на полу, свидетельствовал, что в словах шпиона была странная, но неопровержимая истина.
– Хорошо, я пойду к маркизу, – сказала наконец Жанна.
– А я тем временем подтащу молодчика наверх, в комнату, – весело отозвался Ванька.
– Но ведь вы не знаете дороги?
– Я-то? Да сколько раз с Жаном взад и вперед по ней лазили.
Безмолвно покачав головой, Анна Николаевна отправилась к маркизу Шетарди, чтобы рассказать ему об этом странном происшествии. Когда она через полчаса вернулась вместе с Шетарди, чтобы служить переводчицей (маркиз немного понимал, но совершенно не говорил по-русски), Ванька Каин уже сидел в кресле потайной комнаты, с довольным видом поглядывая на лежавшего на полу Брульяра, вид которого свидетельствовал, что шпион не очень-то церемонился со своей ношей, протаскивая ее по извилистым ходам подземелья.
– Вы действительно Ванька Каин? – спросил Шетарди.
– Он самый, ваша милость, – ответил Ванька, тряхнув головой.
– И вы уже давно знаете об этом тайном ходе и… некоторых замыслах, но молчали?
– Да.
– Чем вы можете доказать, что не обманываете нас, не расставляете нам западни? Отвечайте без малейшей уклончивости, так как при малейшем сомнении я не выпущу вас живым отсюда!
Когда Жанна перевела эти слова, Шетарди показал Ваньке пару заряженных пистолей.
– Бросьте эти игрушечки, ваша милость, – презрительно ответил Ванька, – если уж вам мало того, что я вас сейчас от очень большой опасности спас, так знайте, что письмо касательно Воронцова писал вам я, а положил его на стол вот этот молодец.
– Почему вы перестали служить своему правительству и решили помогать нам? – спросил посол.
– Потому, что меня кормили одними завтраками да обещаниями. Обещают денег за услугу, а потом все «завтра» да «завтра». Приходилось из своего кармана тратиться…
– Почему же вы раньше не открылись нам?
– Я хотел сначала увериться, крепко ли стоит на ногах дело нашей матушки, а то зря головой рисковать не хотелось.
– И теперь убедились?
– Да.
– На что вы рассчитывали, собираясь изменить императору и перейти на сторону царевны?
– Ваша милость, сегодня многие особы подвергались большой опасности. – Ванька рассказал о том, кто такой Семен Кривой, как он стал не доверять ему, Ваньке, и как Кривой вступил в сношения с Брульяром. – Так вот, ваша милость, – закончил он, – я одного хочу, чтобы вы сказали об этом матушке-царевне. Пусть знает, что я для нее по мере сил потрудился. А сверх того вот еще что: шведский главнокомандующий Левенгаупт издал на русском языке манифест и разослал его повсюду. Правительница строжайше приказала этот манифест задержать, чтобы народ не узнал о нем. Вот я и достал один листик. Тут важные дела прописаны, и вам об этом манифесте непременно следует знать. Вот и все. Скажите об этом матушке, а уж за ней не пропадет!
Шетарди передал манифест Жанне. Прочтя его, она сказала по-французски:
– Это действительно очень важный документ, который нам надо обсудить!
Тогда Шетарди, внимательно посмотрев на Ваньку, сказал:
– Я передам ее высочеству все, что вы для нас сделали. Но, помимо того, от нас никто не уходит без награды. Мы ничего не обещаем, а просто даем. Вот! – Он кинул шпиону кошелек, и Ванька, поймав его на лету, сразу оценил по весу кошелька щедрость новых друзей.
Когда Ванька ушел, Жанна передала маркизу содержание манифеста. Левенгаупт извещал русских, что шведы пошли войной не на русских, а за русских, что Швеция воюет не против русского народа, а против правительства, состоящего из чужестранцев и подавляющего все русское. Кроме того, Левенгаупт объявлял, что в рядах шведских войск находится принц Голштинский, внук Петра Великого, имеющий все права на русский престол. О Елизавете Петровне не было ни слова!
– Вот ответ Швеции на упрямство царевны! – с досадой сказал маркиз. – Конечно, с одной стороны, это очень хорошо, так как у правительницы нет ни малейших оснований обвинять царевну. Но, с другой стороны, это ясно указывает на то, что Швеция связала принца Голштинского рядом обещаний, а потому хочет обязательно провести его кандидатуру. Этот манифест – откат Швеции от Елизаветы!
– Я сейчас же пойду к ней и постараюсь убедить ее! – сказала Жанна.
Но ее ноги подкосились, пережитые волнения сказались, и она была вынуждена опуститься в кресло кабинета маркиза, куда они вышли после разговора с Ванькой.
– Нет, вам надо сначала отдохнуть, а потом мы отправимся туда вместе. Ба! – вдруг вскрикнул посол, заглянув в окно и увидав подъезжавшую Любочку. – Да мы сейчас узнаем какие-нибудь новости! Ну, так одно к одному! Впрочем, сначала надо распорядиться судьбой Жана.
Шетарди позвонил Пьеру и, приказав ему взять двух надежных слуг, отправился с ними в потайную комнату. Теперь было безопасно открыть секрет тайного хода, так как им уже не придется пользоваться. По приказанию посла Жана отнесли в чулан, и там он был оставлен под надежной защитой двух слуг. Затем маркиз поспешил в свои частные апартаменты, где его уже ждала Любочка.
– Милый Жак, – защебетала девушка, – я к тебе только на одну минуточку. Мне страшно некогда…
– Но ты узнала что-нибудь важное и поспешила ко мне для сообщения? – сказал маркиз, целуя Любочку.
– Ну, я не думаю, чтобы это было важно, но ведь ты просил сообщать тебе обо всем, что делается под большим секретом. Ты знаешь, сегодня вернулся из Англии Финч…
– Да, я знаю это.
– Он привез из Англии договор, по которому Англия обязуется гарантировать Брауншвейгской династии трон, Россия же за это вступает в союз с Англией…
– Любочка! – вскрикнул Шетарди. – И ты еще сомневаешься, важно ли это? Да ведь это очень важно – понимаешь ли? – ужасно, страшно важно! Ты меня прости, но я должен покинуть тебя. У меня очень серьезное дело…
– У меня самой немного времени, но все-таки я не рассчитывала, что дело обойдется одним холодным поцелуем! – возразила Любочка, надувая губки.
– Любочка, душечка, – взмолился маркиз, – приезжай завтра, и я посвящу тебе весь вечер. Но сегодня ты уж не обижайся!
Любочка упорхнула.
Шетарди прошел к Жанне и сказал ей:
– Если вы отдохнули, то нам нужно идти. Я действительно узнал кое-что очень важное, от чего могут взлететь на воздух все наши планы!
По дороге Шетарди тщательно обдумывал положение. Он ясно видел, что ему уже нельзя настаивать на прежних условиях, а надо теперь же прийти к определенному соглашению с царевной, пожертвовать всем, чем можно, потому что иначе все дело погибнет.
Елизавета Петровна тоже не могла не признать, что сообщения, привезенные ей маркизом, грозят большой опасностью ее замыслам. Но какова же была ее радость, когда Шетарди сказал ей:
– Я не напрасно клялся стать верным рыцарем моей царевны и лучше пожертвовать жизнью, но не останавливаться ни перед чем, чтобы возвести ее на трон. Поэтому будь что будет! Пусть мое правительство сочтет меня изменником перед родиной, но, чтобы облегчить вашему высочеству решение, я отказываюсь от первоначальных требований!
– К чему же сводятся теперь последние? – с бьющимся от радости сердцем спросила Елизавета Петровна.
Те условия, которые назвал маркиз, были вполне приемлемыми. Главным образом они сводились к упрочению французского влияния и аресту ряда лиц из немцев: Остермана, Миниха, Линара, Юлии Менгден и многих других. Затем цесаревна должна была обещать предоставить Франции кое-какие торговые преимущества и сделать незначительные уступки Швеции. Все это было принято, и тут же назначили день переворота. Ввиду того что надо было сначала успеть известить Левенгаупта о состоявшемся решении и дать ему уверенность, что со вступлением на престол Елизаветы Петровны военные действия будут прекращены, переворот назначили в ночь на первое января 1742 года.
Но неисповедимы пути судьбы: иной раз случай делает в один миг то, что люди замышляли и проверяли годами!
