Евгений Мансуров
Пирамида не-творчества. Вневременнáя родословная таланта. Том 1.
Светлой памяти легендарного французского певца Грегори Лемаршаля (1983–2007), умершего в 23 года, человека щедрой, доброй души, открытого для мира.
© Мансуров Е.А., 2020
© ООО «Издательство Родина», 2020
От автора. Творчество как результат бытия, или мужество творить
У розы есть шипы. Игнорирование этой сентенции «порой опасно для жизни». И всякий раз, когда художник-творец пытается рассечь формы-ограничения этого овеществленного мира («а почему бы розе не быть без шипов?»), они, эти ограничения, как узкие врата, за которыми маячит безбрежная воля, напоминают ему о пределе допустимого. Делается внушение, что взлетать своей мыслью надобно осторожно, чтобы не познать встречную силу, напоминающую о себе болью от рези острых углов. Для того чтобы сохранить поступательное движение вперед, художнику-творцу надо сделать некое сверхусилие, где-то на полпути оставить себя прежнего, преодолеть «болевой порог» привычных мыслей и чувств.
Если минуты его творчества (провидение сквозь магический кристалл: «Я – творю!») и можно назвать чудными мгновениями, то еще важнее для него мужество творить.
Для того чтобы стать участником хотя бы процесса перемен («отказаться от фиксированных представлений о порядке вещей и событий» – В. Козлов, 2008 г.), мало обладать инаковостью «нездешнего» чудака. Чтобы ломать привычный уклад жизни и подхлестывать мысль о неограниченности наших возможностей, требуется мужество бескомпромиссного мечтателя, способного работать во имя будущего.
Но и этого мало. В анналы интеллектуальных достижений человечества вписаны самые стойкие, несгибаемые бойцы, которым присуще «с непоколебимой твердостью высказывать убеждения, не сходные с общепринятым мнением» (Ч.Ломброзо, 1863 г.). Бескомпромисcность же подобного рода часто ведет к жертвенному алтарю. Так, Лев Толстой (1828–1910) считал личное «отречение от самого себя» непременным условием морального торжества своих идей: «Для того чтобы быть услышанным людьми, надо говорить с Голгофы, запечатлеть истину страданием, а еще лучше – смертью». Во всяком случае, сокращение сроков жизни для художника-творца весьма вероятно, ибо «общество, окружающие убавляют душу», а не прибавляют» (В. Розанов). Самым же ценным качеством становится «чисстота» биографии, «значительность» жизни, в ретроспективе грядущих веков (с твердой верой, что последователи будут умнее и лучше нас). А жертвы? Они не заставят себя ждать:
• «Гениальность – по существу, трагична, она не вмещается в «мире» и не принимается «миром»… В гениальности всегда есть какое-то неудачничество перед судом «мира», почти ненужность для «мира»… Творчество, раскрывающееся в гениальности, обрекает на гибель в этом мире… Поэтому гениальная жизнь есть жертвенный подвиг» (Н. Бердяев, 1947 г.);
• «Истинный поэт не может наслаждаться личным счастьем, покуда кругом разлито море людских страданий и слез. Куда бы он ни пошел, повсюду его преследует видение Ада. Всюду он встречает юдоль обид и горестей. Повсюду натыкается на «бессердечие гранита»…» (Ю. Безелянский, 2008 г.);
• «В русской культуре XХ века фигура аутсайдера – не редкость… взгляд на мир как «кальвинистский», когда поэт всю тяжесть ответственности за человеческое неблагополучие принимает на себя» (С. Волков, 2011 г.).
Тяжесть ответственности сопоставима с трудностями пути. Иногда приходится примириться с неудачей карьерного роста, отказаться от мечты о житейском благополучии где-то там, на фоне «просветленного творчества». И сие – не случайно. Слишком много «барьеров» стоит на пути к познанию, слишком дорогую цену приходится иногда платить за выход на иную грань! Попробуйте в этих условиях сохранить душевное здоровье и не забыть дорогу к чистому, незамутненному источнику творчества!
«Для совершения выдающегося научного открытия, – пишет психолог, доктор медицинских наук Леонид Гримак, – нужны такие личные качества учёного, как:
• решительность, чтобы не останавливаться на полпути;
• смелость мысли, чтобы видеть дальше и лучше своих предшественников;
• мужество, чтобы пойти против течения и сломать веру большинства»
(из книги «Резервы человеческой психики:
Введение в психологию активности», СССР, 1989 г.).
«Но самое главное, – дополняет академик Аркадий Мигдал (1911–1991), – необходимо иметь огромное мужество, чтобы поверить в свои результаты, как бы они ни расходились с общепринятыми, чтобы не испугаться собственных выводов и довести их до конца. Сколько замечательных работ было брошено неоконченными из-за недостатка смелости!» (из статьи «Заметки о психологии научного творчества», СССР, 1977 г.).
Среди высказываний выдающихся мыслителей 19-го века о природе гуманитарного творчества мы находим суждение Виссариона Белинского (1811–1848) о том, что гений «есть сильная воля, которая всё побеждает, всё преодолевает, которая не может прогнуться, не может отступить».
А если может? Если лира художника-творца вдруг издаёт фальшивый звук? А если она замолчит, вдруг не услышав «музыку стиха»?
«Здесь играет роль не только недостаточный уровень развития соответствующих способностей, – полагает доктор педагогических наук В.Петрушин, – но и некоторые личностные качества человека». Он же анализирует недостатки личности, мешающие «войти в творческий процесс»:
• склонность к конформизму, которая выражается в бессознательном стремлении быть похожим на других людей или в стремлении подладиться под существующие социальные ожидания;
• страх оказаться «белой вороной» и боязнь показаться окружающим глупым и смешным в своих суждениях;
• боязнь показаться слишком экстравагантным вплоть до агрессивности в нериятии критики и мнений других людей;
• боязнь возмездия со стороны тех, чьи взгляды и позиции критикуются создателем нового;
• высокая личная тревога, которая приводит к неуверенности в своих действиях и наличию страха перед открытым высказыванием своих идей;
• страх неудачи и отсутствие желания пойти на определённый риск, без которого многие творческие достижения как в науке, так и искусстве были бы невозможны».
(из книги В. Петрушина «Психология и педагогика художественного творчества», Россия, 2006 г.).
Вот так «просто» совершаются мировые открытия! И достаточно любого из выше отмеченных препятствий (слабости воли, робости мысли, диктата «общества большинства», зависти и козней «собратьев по перу» и т. д. и т. п.), чтобы «ужать» список величайших прозрений человечества до нескольких строк – редчайших примеров работы «пирамиды творчества», когда художник-творец испытывает вдохновение и входит в инсайт (см. подробнее: Е.Мансуров «Благословение и проклятие инстинкта творчества», Россия, 2015 г.).
Поразмышлять есть над чем. Казалось бы, во все времена дерзкие смельчаки обещают открыть новые миры и низвергнуть привычное в настоящем, воспринимаемым как данность. Но еретики, посягнувшие на невозможное (изъявившие намерение взять неподъемный вес), исчисляются единицами. Их можно пересчитать по пальцам. И всегда в подавляющем большинстве остаются защитники «добрых, старых времен». Они укрепляют устои, учат правилам выживания и приспособления. Уроки дерзости мысли приходится постигать самому.
Кто он, этот избранник, готовый бросить вызов всему и вся? Счастливчик ветреной Фортуны или пленник злого Рока? Не будем сейчас говорить о Судьбе. Жизнь проще, но трагичнее, когда все решает «мнение толпы». Когда приговор выносит признанный Авторитет, художнику-творцу порой не легче…
Ученого и поэта поразительной эрудиции Василия Тредиаковского (1703–1768) всю жизнь, как дамоклов меч, преследовали слова Петра I. Однажды царь долго смотрел на 19-летнего юношу, сильно оробевшего перед ним, и изрек: «Вечный труженик, а мастером не станет!»
Еще вопрос, кто на самом деле выводит в мастера и не имеется ли здесь некий стереотип самого ритуала посвящения. Принято благодарить учителей-наставников и указывать на класс соучеников, создающих благодатную почву для рождения гения. Но всегда ли эта почва бывает столь плодотворной?
Смешным и нелепым казался за ученической скамьей холмогорский помор Михайло Ломоносов (1711–1765). «Школьники, малые ребята, кричат и перстами указуют: смотрите-де, какой болван в лет двадцать пришел латыни учиться»! – вспоминал он о начале своей учебы в Славяно-греко-латинской академии в Москве.
«Оливер Голдсмит (1728–1774) – английский писатель-сентименталист, автор сборника социально-бытовых очерков «Гражданин мира», 1762 г. – Е.М. – был абсолютно не способен корпеть над тем, что не давало пищи его воображению, и презиравший усидчивую посредственность, прослыл тупицей и нередко был предметом насмешек и издевательств» (из книги В.Черняка «Невыдуманные история из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
Классик английской драматургии Ричард Шеридан (1751–1816) удостоился такого свидетельства о начале своего школьного образования: «Тот, кому суждено было в 28 лет от роду приводить всю Англию в восторг своими комедиями и красноречием своим на трибуне потрясать сердца слушателей, в 1759 году (то есть в 8-летнем возрасте) получил название самого безнадежного дурака».
В истории литературы остался отзыв профессора университета о Вальтере Скотте (1771–1832): «Он глуп и останется глупым».
«Когда Оноре де Бальзак (1799–1850) поступил в младший класс Вандомского коллежа (Франция, 1807 г.), он был толстощекий румяный мальчуган, но молчаливый и грустный… В коллеж он принес с собой тягостную настороженность, держался как затравленный зверек. Он чувствовал свою неуклюжесть, и робел… Юному Бальзаку трудно было добиться уважения у орды школьников. По милости своей предусмотрительной мамаши он почти не имел карманных денег и потому не мог участвовать в общих развлечениях и покупках… Считая себя изгоем на земле, юный Бальзак ждал чудес от неба… Только сам он верил, что его ждет великое будущее. В глазах наставников и товарищей Бальзак оставался весьма заурядным учеником, примечательным разве только тем, что он буквально глотал всякую печатную страницу и отличался самомнением, которое ничем, казалось, нельзя было оправдать» (из книги А.Моруа «Прометей, или Жизнь Бальзака», Франция, 1965 г.).
Германа Гельмгольца (1821–1894), выдающегося немецкого естествоиспытателя, автора фундаментальных трудов по физике, биофизике, физиологии, психологии, некоторые учителя подозревали в клиническом слабоумии.
«Эдинбургская академия, как важно называлась школа, куда поступил учиться Джеймс Максвелл (1831–1879), была основана в 1824 году… У Максвелла в академии (обучался в 1841–1847 гг. – Е.М.) сразу же появилось прозвище – Дуралей. Он, казалось, нисколько не тяготился им, но с той памятной первой встречи со своими будущими соучениками не искал сближения с ними, предпочитая одиночество. Время от времени он с непроницаемым лицом бросал какие-то фразы, саркастические замечания, большей частью непонятные окружающим. Единственной его реакцией на шутки и поступки его одноклассников была быстрая, летучая улыбка, только ею выдавал он свою большую чувствительность. Только ею и коротким, глухим смешком…» (из книги В.Карцева «Максвелл», СССР, 1976 г.). «В восьмом классе Эмиль Золя (1840–1902) плетется в хвосте (Экс, Франция, 1852 г.), с трудом поспевая за классом (надо сказать, что во французских школах принят обратный счет классам). Едва Эмиль переступил порог колледжа, как все дружно объявили ему войну. И большие мальчики, сплотившись, преследуют, изводят, ожесточенно нападают на него. За что? За многое. В 12 лет он всего лишь в 8 классе; хоть он, пожалуй, и не велик ростом, а все же на целую голову выше многих своих мучителей; большой да дурной, полный невежда. Обладай он по крайней мере безупречными манерами этакого благовоспитанного лодыря! Куда там! Вдобавок он еще близорук, этот олух; краснеет по пустякам, конфузится, как девочка; сразу видно, что привык держаться за маменькину юбку…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.). «…Ребенок от рождения был близорук и очень долго картавил, а недостатки этого рода – вечная тема для насмешек среда детей. И вот, чтобы не сделаться мишенью юного остроумия, Золя приходилось держаться особняком. Но все-таки над ним смеялись… Сближению мешал, наконец, характер Эмиля. Та богатая игра натуры, которая проявлялась у его сверстников в бурной жестикуляции, в быстрых движениях и громкой, крикливой речи (живые, болтливые южане от природы Тартаренов), у него совершалась внутри и всегда отличалась стройностью, стремлением обобщить и сделать выводы. От Эмиля всегда веяло вследствие этого холодком, невыносимым для экспансивной натуры южанина, тем более что и в своих ученических работах он любил порядок» (из очерка М.Барро «Э.Золя, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1895 г.).
«Живописец Александр Иванов (1806–1853) в детстве нисколько не походил на чудо-ребенка и мало выделялся своими успехами. Характера он был вялого, отличался неповоротливостью и медлительностью, которая позднее раздражала тех, кто имел с ним дело. Казалось бы, петербуржец! Это к чему-то обязывает. Но…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
Это многозначительное «но»… Идет ли речь о выходце с северного Поморья или столичном денди, который, казалось бы, должен быть законодателем мод, – всякий раз они оказывались не ко времени и не к месту! И в таких свидетельствах мы должны разглядеть будущих художников – творцов?! Увы, на их тернистом пути не было и не могло быть, периода вундеркиндства. Напротив, многим современникам их способности казались ниже средних. И даже более того, они производили впечатление действительно «туповатых парней», не способных осилить даже школьную премудрость. То, что было «рассчитано на всех» казалось им каким-то бездушным конвейером по шлифовке усредненных человеко-функций. А они требовали к себе особого, душевного, внимания и тепла, и, не получая его, замыкались в себе, как улитка, ничего не желающая знать, кроме своей скорлупы. Внимание же соучеников было другого рода: на «инаковость» они реагировали откровенными издевательствами, по инстинкту чувствуя, что гадкого утенка надо заклевать.
Как следует бороться с такими нравами птичьего двора? Ученик-неудачник с даром нездешним этого не знает, но по тому же инстинкту, только не нападения/уничтожения, а защиты/выживания, его скорлупа твердеет до кондиции брони. Скорлупы недостаточно. Необходима броня, чтобы выдержать яростную атаку.
Нелегкое дело учения усугубляется еще и тем, что уму основательному, способному добраться до глубин познания, требуется время, некий «нолевой цикл», некая, дистанция разбега, не предусмотренная циркуляром школьной программы. По критериям последней учителя-наставники и определяют группу учеников-тугодумов (см. подробнее далее). Что с ними прикажете делать? Они, действительно, мало способны к органическому охвату всего курса и часто интересуются только одной, специфической, областью знания, демонстрируя вызывающее равнодушие ко всем остальным. Ум не только тяжелый, но и отмеченный односторонностью развития со всеми признаками все более увеличивающегося флюса.
В общем, для того чтобы стать «пасынком школы», всего этого бывает достаточно…
«Когда отец Пере заставлял Франсуа Мари Аруэ, прославившегося под именем Вольтер (1694–1778), выучивать тот или иной отрывок или изречение одного из античных авторов, мальчик никогда не занимал места более высокого, чем 3-е или 4-е. В греческом и в латыни у него были слабые успехи. Ученик был весьма посредственным эллинистом и плохо «цициронизировал», неважно владел латынью…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
«И.Бодмер, стоявший так долго во главе литературного образования Швейцарии, открыл и поддержал не один молодой талант, но Саломона Гесснера (1754–1787) он считал совершенно бездарным мальчиком, и, подвергнув его нескольким экзаменам, привел родителей его в совершенное отчаяние объявлением, что сын их обладает самыми посредственными способностями и годится только для какой-нибудь простой работы и самых нехитрых расчетов. Делая такой приговор над будущим поэтом и художником, Бодмер не заметил, что за кажущейся тупостью и неспособностью к заучиванию бессмысленных слов, в этом мальчике скрывалось живое и творческое воображение. В продолжение грамматических лекций молодой Гесснер наполнял скучные часы своим собственным занятием: под скамьей лепил он из воска группы людей, животных и другие фигуры, и, несмотря на то, что учительская лоза частенько прерывала занятия художника, он оканчивал свои фигурки, которые составляли его единственное счастье, и относил их своим маленьким сестрам. Впоследствии это влечение к подражанию природе составило славу Гесснера» (И.Дизраэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.).
«По рассказам, английский живописец Томас Гейнсборо (1727–1788), придерживавшийся в искусстве стилевого направлении рококо, в детстве часто прогуливал уроки, прятался в лесу и по памяти рисовал портреты знакомых» (из книги Т.Мейснера «Вундеркинды: Реализованные и нереализованные способности», ФРГ, 1991 г.).
Один из педагогов Йельского университета (США) вспоминал, что Джеймс Купер (1789–1851) «был довольно своенравен, терпеть не мог серьезного ученья, особенно отвлеченных наук, и без памяти любил читать романы и забавные повести».
«Джордж Гордон Байрон (1788–1824) в гимназии учился плохо. Его сестра Мери Грей, читавшая ему псалмы и Библию, принесла ему более пользы, чем гимназические учителя. В 1799 году 11-летний Байрон поступил в школу доктора Глени, где пробыл два года… Все это время он учился очень мало…мертвые языки и древность не привлекали его… В очерке «Байрон» (1835 г.) А.С.Пушкин, надо думать, с удовольствием писал: «В классе он был из последних учеников – и более отличался в играх»…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные история из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
«Писатель В.Вересаев собрал многочисленные письменные отзывы, аттестации, свидетельства о юном воспитаннике Царскосельского лицея Александре Пушкине (1799–1837). Получился удивительный групповой портрет педагогов, наставников, надзирателей, директора, портрет, конечно, карикатурный. Вот что они записали, пока Александр Пушкин был учеником этого лучшего учебного заведения тогдашней России. Надзиратель по учебной и нравственной части М.Пилецкий давал официальный отзыв: «Пушкин (Александр), 13 лет. Имеет более блистательные, нежели основательные дарования, более пылкий и тонкий, нежели глубокий ум. Прилежание его к чтению посредственное, ибо трудолюбие не сделалось еще его добродетелью… Знания его вообще поверхностны, хотя начинают несколько привыкать к основательному размышлению…» Преподаватель математики Я.Карцев в ноябре 1812 года писал: «Очень ленив, в классе не внимателен и не скромен, способностей плохих, имеет остроту, но, к сожалению, только для пустословия, успевая весьма посредственно»… Директор Лицея Е.Энгельгардт в марте 1816 года дал официальный отзыв о своем ученике: «Высшая и конечная цель Пушкина – блистать, и именно поэзией; но едва ли найдет она у него прочное основание, потому что он боится всякого серьезного учения, и его ум, не имея ни проницательности, ни глубины, совершенно поверхностный, французский ум. Это еще самое лучшее, что можно сказать о Пушкине. Его сердце холодно и пусто, в нем нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце…». А сам Пушкин писал:
«В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал…»
(из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
«Успехами в учебе Оноре де Бальзак (1799–1850) не блистал. Директор Вандомского коллежа (Франция, 1806–1813 гг.) отмечал, что единственной его замечательной чертой было то, что в нем не было ничего замечательного…» (из статьи Г.Храповицкой «Оноре де Бальзак», российск. публ. 2003 г.). «Он учился плохо, не получал никаких наград, учителя жаловались на него, и родители во все время свидания бранили и упрекала его» (из очерка А.Анненской «О. де Бальзак, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1895 г.).
Живописец Александр Иванов (1806–1858) не мог похвастаться своими школьными успехами. В классах «бросалась в глаза неспособность быстро соображать при заучивании наизусть, явная малоодаренность к словесным наукам».
«На девятом году жизни Чарльз Дарвин (1809–1882) поступил в элементарную школу, а спустя год перешел в гимназию доктора Бетлера. Он оказался весьма посредственным учеником. Здесь налегали главным образом на классические языки, словесность и т. п., предметы, к которым у Дарвина не оказалось ни охоты, ни способностей… В 1825 году Дарвин поступил в Эдинбургский университет, где оставался два года, подготовляясь к медицинской карьере, но безуспешно. Тогда он решил сделаться священником, для чего поступил в Кембридж. Но здесь он окончил курс без всяких отличий, в числе многих. Мнение Дарвина о своих интеллектуальных способностях было весьма скромным: «У меня нет быстроты восприятия или природной мудрости, свойственных некоторым личностям… Моя способность быстро воспринимать значительный и абстрактный поток мысли довольно ограниченна. Более того, я никогда не проявлял успехов в математике. Моя память довольно обширна, но не совсем точна. Кроме того, она отличалась слабостью в том отношении, что я почти никогда не мог запомнить больше одной даты или нескольких стихотворных строчек»…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
Репутация нерадивого ученика прочно закрепилась за французским математиком Эваристом Галуа (1811–1832). «Всегда занят посторонними делами. С каждым днем становится все хуже», – писал настоятель парижского лицея Дуй де Гран. А на вступительных экзаменах в подготовительную школу учитель физики, оставил о нем просто уничтожающий отзыв: «Галуа – единственный, кто отвечал мне плохо. Он ничего не знает. Очень сомневаюсь, что из него когда-нибудь получится хороший преподаватель».
Луи Пастера (1822–1895) школьные преподаватели уверяли, что он просто не способен понять химию.
«Успехи Джеймса Максвелла (1831–1879) в Эдинбургском университете были далеко не блестящи (в первый год обучения, 1841-42 гг. – Е.М.). Учитель греческого мистер Кармайкл считал своей первой задачей рассаживать учеников в соответствии с их школьными успехами, и Джеймс никогда не сидел впереди. Он сидел где-нибудь в средних или даже задних рядах и под ритмическое бормотание думал о чем-то своем. Он легко мог бы выполнять задания лучше, но дух соревнования в малоприятных занятиях был для него глубоко чуждым. В изучаемых греческих глаголах он видел лишь трупы слов, останки мертвого языка. Учеба шла все хуже и хуже, он отсаживался все дальше и дальше назад, ко все более и более агрессивным соседям, отдававшим все свои силы и способности издевательству над Джеймсом» (из книги В.Карцева «Максвелл», СССР, 1976 г.).
«Будущий французский живописец Эдуард Мане (1832–1883) по всем предметам плетется в хвосте 5-го класса. Вот, к примеру, латынь: среди 62-х учеников он ни разу не занял места ближе 42-го, а порой даже скатывался до 58-го. И так почти по всем предметам… Уроки – слабо, внеклассные занятия – слабо, только по рисунку – очень хорошо. Результаты конкурсных экзаменов в Мореходную школу более чем неудовлетворительны…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
«1 марта 1858 года Эмиль Золя (1840–1902) поступает в парижский лицей Сен-Луи… Он здесь такой же «чужак», каким был когда-то в Эксе (в подготовительном коллеже – Е.М.). Всех смешит произношение Золя; и снова, больше чем когда-либо, ему ставят в вину его бедность… С презрительной жестокостью смотрят столичные юнцы на этого запуганного или тупицу, который, в свои 18 лет во втором классе едва тащится в хвосте…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.). «Тоска по Эксу была столь огромна, что Золя почти ничего не делал. Из первых учеников коллежа он вдруг стал, по словам П.Алексиса, пятнадцатый, двадцатым…» (из книги А.Дузикова «Золя», СССР, 1969 г.). «…Откуда свалился этот недотепа? С луны, что ли? Ничего он не знает – ни новой литературы, о которой все говорят, ни искусства, ни театра, он даже не в курсе скандальных историй полусвета. Они подавляют его своим превосходством. Пришибленный, он замыкается в себе, совершенно перестает работать, не готовит заданий, не учит уроков; вчера еще первый ученик, он отступает в ряды самых последних, снова становится тем ничем, каким был когда-то… На письменном экзамене Золя занимает второе место. Теперь ему остается только сдать устные экзамены. К сожалению, испытания проходят неудачно. Во-первых, он не знает дату смерти Карла Великого; во-вторых, экзаменатор по французской литературе счел, что суждения Золя о творчестве Лафонтена идут в разрез с общепринятыми взглядами: полный провал…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
«Школа Валь-де-Грас, где учился Огюст Роден (1840–1917), состояла, при семинарии, и обучение закону Божьему составляло основу программы. Огюст с трудом усваивал Священное писание. Кроме того, в школе преподавали арифметику, которую Огюст не понимал, латынь, которую он ненавидел, а также чтение и чистописание. У Огюста получались одни каракули, он был неспособен написать хоть одно слово правильно. Преподавали также географию и историю, которые ему нравились, но в которых он не преуспевал из-за своей близорукости, и грамматику, казавшуюся ему невообразимым хаосом» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
«Я никогда не был способен хорошо учиться в школе, – вспоминал выдающийся американский изобретатель Томас Эдисон (1847–1931). – Я всегда был в числе последних в классе. Я чувствовал, что учителя мне не симпатизируют и что мой отец думает, что я глуп, и я почти решил, что я, должно быть, тупица».
«Гимназию Всеволод Гаршин (1855–1888) не любил. Унылый гимназист плелся по Васильевскому спуску, думая о невыученной алгебре, о придирках попа на уроке Закона божьего, о проклятых тройках в тетрадках… Вечером он писал матери: «Из тригонометрии – 3, из алгебры – 3». Сперва Всеволод отчаянно огорчался; ведь выучивал, что положено! Потом понял, написал: «Я могу работать долго и сильно, но только над тем, что я люблю, на что, быть может, уйдет вся моя жизнь…»…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
«В 1878 году Василий Розанов (1856–1919) поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Впрочем, учился он не очень усидчиво и, по собственному его признанию, «проспал» университет…» (из сборника К.Рыжова «100 великих имея Серебряного века», Россия, 2011 г.).
«Говорят, что особенности умственного склада физика Пьера Кюри (1859–1906) не позволяли ему быстро усваивать школьную программу. Его мечтательным ум не подчинялся рамкам, налагаемым на мысль школой. Трудность, с которой он поддавался этому режиму, обычно приписывалась медлительности ума. Впрочем, он и сам считал себя тяжелодумом и часто говорил об этом» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
«В начальной школе (г. Иглау, Австро-Венгрия) Густав Малер (1860–1911) – Австрийский композитор и дирижер – Е.М. – считался «необязательным» и «рассеянным», но его успехи в обучении игре на фортепиано были поистине феноменальны… Учеба в средней школе складывалась куда менее успешно и отец принял решение перевести его в Прагу, ожидая, очевидно, что там учителя проявят большую строгость… В конце учебного года табель Густава оказался худшим в классе, и отец забрал его с собой в Иглау, чтобы продолжить образование в местной гимназии. Но и теперь он не проявил себя внимательным и прилежным учеником. Куда охотнее он копался в отцовских книгах. По его словам, у отца была «небольшая библиотека», которая сыграла в его дальнейшем образовании более важную роль, чем гимназическая наука. Об этом он сам позднее высказался так: «Юность провел в гимназии, но ничему не научился». Сколь мало его интересовали школьные занятия, столь же упорно он продолжал занятия игрой на фортепиано и ранние композиторские опыты…» (из книги А.Ноймайра «Музыканты в зеркале медицины», Австрия, 1995 г.).
«Осенью 1891 года будущий скульптор Анна Голубкина (1864–1927) сдала экзамены в Московское училище живописи, ваяния и зодчества и была принята на живописное отделение. Успехи Голубкиной оказались более чем скромными…» (из сборника К.Рыжова «100 великих имен Серебряного века», Россия, 2011 г.).
«Учеба в приходской школе для застенчивого тугодума, каким был в ту пору будущий американский классик Теодор Драйзер (1871–1945), была сущей мукой. Сверстники сторонились долговязого, нескладного подростка, нередко поколачивали…» (из статьи Г.Ионкиса «Теодор Драйзер», российск. публ. 2003 г.). «Семья постоянно переезжала с места на место, из одной общины в другую… С каждым новым переездом их надежды на улучшение экономического и социального статуса возрождались – затем только, чтобы обернуться разочарованием: детей вновь и вновь отвергали их сверстники…» (из статьи Р.Спиллера «Теодор Драйзер», сборник «Литературная история Соединенных Штатов Америки», т. 3, США, 1955 г.).
«Альберта Эйнштейна (1679–1955) никак нельзя было назвать не по годам развитым, мальчиком. Позднее его мать с огорчением писала кому-то из друзей: «Право, я ума не приложу, что мы будем делать с Альбертом; он почти ничего не учит… Зубрежка не давалась. Мать укоризненно смотрела на цифры, выведенные в балльной ведомости. Ему не раз доводилось слышать, как учителя называли его за глаза «туповатым парнем»… Он отвечал невпопад. Его нередко оставляли после уроков в классе… Позднее Эйнштейн написал: «С жаждой более глубоких знаний, но недостаточными способностями к усвоению, и к тому же обладая неважной памятью, приступил я к нелегкому для меня делу учения»…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).
