Евгений Леонидович Саржин
У истоков пирамид
Слева от лежанки, на женской стороне, она положила вечером подаренные мужем бусы (разноцветные, сверленные бусины из диковинных камней поблескивали в тусклом свете), подвески из слоновой кости и накидка с двумя медными заколками, без которой он запретил ей выходить из дома.
В Ме-Нари люди тоже украшали себя, но в Нехе этому, видимо, придавалось большее значение – бусы и ожерелья, браслеты и гребни показывали род человека и служили способом странного для неё разделения жителей селения на шери и медеша. Впрочем, много в этом селении пока оставалось непонятным.
Резко поднявшись, Ренехбет надела на себя льняную юбку, скрепила заколкой и повязала ожерелье. Повеяло слабым запахом готовящейся еды. До сих пор сложно было поверить, что самой ей готовить нельзя – муж объяснил, что теперь рядом с ней будет особая девушка (она даже запомнила её имя – Мерхет), которая будет выполнять за неё простую работу и вообще, слушать все её приказы. Он даже сказал, как таких девушек называют в Нехе, но новое слово не запомнилось – слишком много всего пришлось увидеть и услышать в эти дни.
Едва вспомнив о Мерхет, она почувствовала запах жареного ячменя, и шагнула из своей спальни через отверстие в перегородке. Запах стал сильнее, Ренехбет услышала шаги, и смуглая девушка появилась у входа в жилище.
– Уари-на Ренехбет, пусть духи благословят твой день!
Вздрогнув на мгновение (Ренехбет, да, моё имя теперь – Ренехбет), она ответила:
– Пусть будет добрым твой день, Мерхет. Ты уже готовишь еду?
– Уари-на Ренехбет, твоя еда почти готова. Не принести ли воды или листьев?
– Воды, чтобы освежить рот, Мерхет.
Мерхет, кивнув, куда-то побежала и через некоторое время вернулась с красным кувшином, полным прохладной воды.
Полоща рот, Ренехбет глянула на стоявшую перед ней девушку – та замерла, склонив голову и опустив глаза. Примерно её лет, очень смуглая, крепко сложенная. Из одежды на ней был только короткий льняной передник с пятнами, шею украшало простое ожерелье из сверленых раковин. Так часто ходили не знавшие мужчину девушки и в Ме-Нари. Но Ренехбет все еще не могла понять, кем приходится Мерхет её мужу. Младшая родственница? Еще не нашла себе мужчину, и потому прислуживает старшим?
Еда, которую Мерхет подала ей, мало чем отличалась от того, что ели в Ме-Нари – ячменные лепешки и печеные яйца какой-то речной птицы. Разве что без рыбы – жители Нехе не ели её и презирали тех, кто ест. В чашу с красным верхом была налита вода. Заканчивая трапезу, Ренехбет спросила:
– Мерхет, почему ты не хочешь поесть рядом со мной?
– Нет, нет, так нельзя, гаша̀ не может есть рядом с уари‑на, – ответила Мерхет, подняв округлившиеся глаза на Ренехбет. – Уари не позволяет этого.
Вот, точно, это же слово использовал и Гор-Кха – гаша. Отданная. Что это значит, почему “отданная”? Кто и кому её отдал?
– Хорошо, тогда иди поешь в свою хижину. Ты мне пока не нужна. Я хочу пойти к Реке одна.
Река всегда успокаивала её. Кроме того, она вчера слышала, что сегодня должны были освятить новую ладью. Она помнила такой обряд по Ме-Нари, но ладьи в Нехе были больше, и ей вдруг захотелось увидеть, каких духов призывают для этого здесь.
Когда Ренехбет выходила из дома, её веки и брови уже озеленила малахитовая пыль, а, бусины постукивали на груди. На второй день она, забывшись, вышла без ожерелья, но столкнувшись с взглядом Гор-Кха, оцепенела на мгновенье, после чего тут же побежала обратно в комнату.
Селение, такое огромное, что она никак не могла с этим свыкнуться, полнил обычный шум. Мимо пригорка, где были расположены жилища родичей её мужа, она спустилась к каменному руслу высохшего ручья. Здесь и вверх, по усеянному неровными желваками берегу, шли хижины тех, кто работал с камнем, костью и медью. Стук камня о камень, треск и скрипы смешивались с выкриками и лаем собак. Обнаженные ремесленники возле их хижин выпрямлялись при её приближении, их руки поднимались в знакомом жесте. Впрочем, некоторые ушли в работу настолько, что не замечали проходившую мимо Ренехбет.
Поворачивая к узкой полоске берега, в конце которой спускали ладьи на воду, она краем глаза увидела знакомую фигуру. Не успев еще понять, кто это, Ренехбет повернулась и вздрогнула.
– Пусть духи благословят твой день, уари-на, – спокойно сказал Седжи и перехватил рукой посох. – Что ты ищешь у воды, когда небесный огонь едва разгорелся?
Жрец смотрел на неё, не улыбаясь, и Ренехбет опять почувствовала поднимающийся по жилам страх. Он смотрел на неё сейчас теми же почти черными, ничего не выражающими глазами, как в тот день, когда она стояла перед ним раздетая в святилище Нехбет.
– Я, – она сглотнула, – я… хотела увидеть ладью, которую будут освящать сегодня.
– Тогда почему ты не взяла с собой свою гаша?
– Я хотела пройти сама. – Ренехбет сжала кулаки, стараясь не опускать взгляд, хотя это было нелегко для того, кто смотрел глаза в глаза Седжи. – Опасно ли мне ходить одной?
Впервые на лице Седжи промелькнуло тень какого‑то чувства, хотя Ренехбет не смогла понять, какого именно.
– Ты – Ренехбет, и наша уари-на, – сказал он, как обычно, негромко, – и если верен был наш выбор, и Нехбет простерла над тобой свое крыло, лишь твой мужчина может быть сильнее в Нехе, чем ты.
Она совсем не чувствовала себя второй по силе, но, кажется, странный мужчина на неё не сердился. Она нерешительно кивнула.
– Ты знаешь, что должна делать сегодня?
– Нет, – ответила Ренехбет и поспешно добавила: – Мой мужчина мне ничего не говорил.
– Гор-Кха, чья булава благословлена Соколом, не будет говорить тебе всего. У него есть что делать. Приходи ко мне, уари-на, и я скажу, что ждут от тебя люди Нехе.
– Хорошо, – кивнула она. – Но что я должна делать сегодня?
– Идем, я покажу тебе ладью, раз ты хотела её увидеть, – сказал Седжи и протянул руку туда, где темнел нос с развевавшимся по ветру украшением из пальмовых ветвей. – Это хорошая ладья, и будет она нести по воде сынов Нехе во славу Отца-Сокола.
Жрец двинулся вперед, и Ренехбет ничего не оставалось, кроме как пойти за ним следом. Утренняя Река была спокойна, несмотря на ветер, небольшая лодка шла в сторону от берега. Почти безлюдный берег удивил Ренехбет, привыкшую к видам утреннего лова.
– И когда тень исчезнет у шеста, Гор-Сокол благословит эту ладью и вольет в меня свою волю, – сказал Седжи, останавливаясь и разглядывая судно.
Ладья, связанная из плотно подогнанных одна к другой вязанок папируса, лежала в небольшом углублении, вырытом в иле, и Ренехбет увидела круглые ветви, подложенные под её дно.
– У нас, когда освящают новую ладью, её поливают кровью козы, потом выплывают на середину Реки и бросают лепешки из проса в воду во славу Сома-отца, – несмело сказала она.
– Гор-Сокол примет её в свои воды, и они станут кровью, если он захочет. – Седжи повернулся к ней, и Ренехбет показалось, что она слышит неодобрение в его словах. – Иногда он желает крови козы или быка, но чаще ему нужны только наши слова. Он разжигает небесный огонь, и любая тварь, что живет в Ке-Ем, отдаст ему свою кровь, когда он этого захочет.
– У нас другие хемму… – начала Ренехбет.
Седжи прервал её:
– Гор-Сокол – не просто хемму! Он тот, кто видит каждого сына и дочь Ке-Ем, тот, кто плывет в своей небесной ладье, тот, кто говорит свое слово, и дает нам тепло или влагу. Запомни это, уари-на. Ни дух долины, ни рыбина из Реки не может противостоять его воле.
– Но разве сокол… – снова начала Ренехбет, но умолкла, столкнувшись с пронзительными и словно потемневшими глазами Седжи.
– Сокол – лишь образ, который он принимает, спускаясь в наш мир, – жрец говорил сухо и четко, слова нанизывались одно на другое, как просверленные камешки в ожерелье, – то же, как выглядит он, когда правит небесной ладьей, не может увидеть ни один человек.
– Но тогда…. – Ренехбет осеклась, не договорив, Седжи посмотрел на неё, и выражение его лица неуловимо смягчилось.
– Ты ведь только девочка из селения рыбоедов, – сказал он, словно обращаясь сам к себе, – или была такой, пока Нехбет не остановила на тебе свой выбор. Но когда‑то и я просыпался, не зная, откуда берется тот свет, что меня будит.
Он помолчал немного, и Ренехбет ждала продолжения.
– Я родился в Аппи, небольшом селении за много дней вверх по Реке, – Седжи заговорил снова, спокойно и размеренно – в нашем роду умели лечить раны и укусы, и мы знали, когда надо бросать в ил зерно. Но однажды это случилось, когда мне было не больше лет, чем тебе. Я лежал на лугу, и рядом паслись наши козы, и духи полудня уже начали шептать мне свои слова в уши. И вдруг, хотя мои глаза были закрыты, я увидел, как темнеет все вокруг. Не было ни единой тучи. Но, среди ясного неба вдруг появилось что‑то и… – по лицу жреца пробежала судорога, – и небесный огонь начал гаснуть. Казалось, нечто крало его у нас. Словно чьи-то невидимые зубы вгрызались в него. Я лежал и не мог пошевелиться, но слышал, как кричат от страха люди в селении. И сумрак окутал мир, и вдруг я увидел это. Ладья, плывущая в земли предков, и сокол, летящий рядом с ней. И словно от ячменного напитка, зашумело у меня в ушах, и земля поплыла, но я все же ясно слышал голос, который произнес «Гор». И я помнил это имя, когда пришел в себя и увидел, что небесный огонь снова светит ярко. С тех пор я знаю, кто плывет в небе. И знаю, что он выбрал меня.
– Но Небет… – начала Ренехбет, но Седжи снова вперил в неё свои острые и темные, как обсидиан, глаза, и она запнулась.
– Нехбет, – сказал он, сделав ударение на слове, произнесенном, как принято было говорить в Нехе, – та, что простирает крыло над женщинами. Коршун – лишь то, как она является нам, потому что никто не знает, как выглядят духи. Кровь, что течет из женщины раз в луну – её ка, и крик, что издает родившийся ребенок или женщина, когда мужчина в ней – её голос.
В её селении все это объясняли немного иначе.
– Это Сокол сказал Гор-Кха идти с булавой на Ме-Нари? – вдруг глухо спросила она и замерла, испугавшись своей смелости.
– Сокол послал силу булаве твоего мужчины, он выбрал его, как Нехбет выбрала тебя. – Седжи опять говорил сухим, как обточенные ветром камешки голосом. – Твой отец должен был признать его силу. Он не захотел. Но, если признаешь ты, Нехе будет твоим.
Первый день в Нехе был еще слишком ярок в памяти – враждебные взгляды, яростный рев толпы, встречавшей Гор-Кха, и тягучий страх, делающий кровь желтой.
Она повернулась и посмотрела вверх. Коровий череп, насаженный на шест, желтовато отсвечивал на солнце. Нехе будет её?
– Мы начнем обряд освящения ладьи в полдень, – сказал Седжи.
***
– Сколько детей было у твоего отца? – спросил Гор‑Кха и отбросил льняное покрывало с ног.
– Четверо. Я, две сестры и Пхати, – ответила Ренехбет, наоборот, подтягивая ткань так, чтобы прикрыть живот – А еще один умер младенцем, до моего рождения.
– Хорошо. Нехбет дала свою силу твоему цветку. И мне нужен будет сын, сын Сокола, который понесет его булаву дальше.
– Но разве… – Ренехбет хотела спросить что‑то, но осеклась, и Гор‑Кха пристально посмотрел на неё. Она осмелела, не сравнить с той перепуганной девочкой, которая, дрожа, стояла на берегу у Ме‑Нари, но всё же избегала встречаться с ним глазами. Хотя, как кажется, ночь прекратила приносить ей боль, а цветок у неё между ног сам хотел его влаги – он чувствовал это. Но все равно…
– Мой сын – тот из них, кто выдержит испытание, станет уари, – сказал он, мягче, чем хотел, – наш сын. Разве в Ме‑Нари было не так?
– Есть роды, которые управляют селением с давних времен, – проговорила Ренехбет, – из них мой род Сома – самый древний. Но кто станет уари, люди решают на празднике Родителя, после принесения жертв.
– Когда Мепи вбил первые шесты в песок, люди Нехе принесли клятву ему и его роду, и эта булава, – он показал рукой, – переходила к одному из рода, кто проходил обряд.
Он не счел нужным уточнять, что его отец сломал этот обычай и объявил уари своего единственного сына.
– А что это за обряд? – спросила Ренехбет, но Гор‑Кха, вместо ответа встал и потянулся. Сегодня надо поговорить с Седжи – теперь уже точно надо, но как начать разговор?
Он сделал несколько шагов в рассеянном свете, падавшем через отверстие в крыше, взял со столика глиняную чашу и, сделаа несколько глотков, поставил её на место. Интересно, принесла ли Мерхет свежее птичье мясо для завтрака? Он уже собирался обернуть вокруг пояса юбку‑накидку, когда по‑прежнему лежавшая в кровати Ренехбет заговорила опять:
– У многих шери в Нехе есть свои гаша. Кто они? Почему Мерхет делает то, что ты ей говоришь?
– Потому что она – отданная, и я взял её перед главным джедом Нехе, отдав её родичам сколько надо, – ответил Гор‑Кха, поднимая с колоды льняную накидку и обвязывая её вокруг бедер.
– Но ты… – запнулась Ренехбет, – если её цветок уже созрел, если ей нужен мужчина, ты…
– Я найду ей мужчину, когда придет время. – Гор‑Кха посмотрел на нее. – Почему ты спрашиваешь?
– Я не раз говорила с ней в эти дни. Она слушает меня, ест со мной, ходит со мной по селению, но, мне кажется, она не имеет того, что хочет. И… кажется, она боится меня.
– Мерхет? – Гор‑Кха улыбнулся, покачал головой. – Она просто девочка из рода, который все еще поклоняется духам камней и деревьев. Она будет со мной, пока я не найду ей мужчину, кого‑нибудь из медеша. Она родит ему крепких детей, которые тоже склонятся однажды в святилище Сокола.
– Хорошо. – Ренехбет не стала спорить, тоже поднялась, покрывало упало на пол, и она встряхнула спутавшимися во время сна волосами. – Мы поедим здесь или встретим небесный огонь у Реки?
Он шёл по селению и думал, как изменилось Нехе со времен его отца. Когда Каихо принял булаву уари и впервые провозгласил, что следующим будет именно его сын, Нехе представляло собой несколько разрозненных поселков, где жили разные роды – уари и медеша, мало общавшиеся друг с другом. Отец расчистил площадку в середине селения и велел проводить там игры и местные торжища. При нем же достроили святилище Нехбет. Внезапная смерть отца сделала его уари, когда ему было примерно столько же лет, сколько Ренехбет. А потом…
– Пусть Сокол прославит твою булаву в этот день, как и следующие! Я искал тебя!
Нельзя задумываться, позволяя подходить к себе незамеченным.
– Пусть Сокол даст силу твоей руке, Перен! – ответил Гор‑Кха на приветствие, повернувшись к выходившему из‑за хижины человеку. – Зачем ты меня искал?
– Я сегодня видел на холмах людей из Уиши. Они спрашивали, вернулся ли ты с охоты, и когда я сказал, что да, просили передать слова их старейшин.
Перен помолчал немного и тронул колючую бороду.
– Старейшины Уиши хотят созыва совета.
Гор‑Кха скривился.
– Они сказали, что хотят? Они всегда что‑то хотят.
Перен пожал плечами.
– Торжища не проводились с прошлой весны. Да и тогда мы давали совсем немного. Люди с другого берега Реки не приплывали уже очень давно. В Уиши немало тех, кто работает с камнем и даже медью. Конечно, они недовольны.
Гор‑Кха давно ждал подобного разговора. Селения Уиши и Пе‑Хеп заключили союз с Нехе еще при его отце, признав уари Нехе и своим главой. Они приходили на торжища к берегу, выменивали камень, медь и ячменную воду, взамен приносили мясо, молоко и кость. То есть так было раньше, когда Нехе было что предложить.
– Они не будут довольны после совета. – Гор‑Кха продолжал хмуриться, пощипывая подравненную утром бороду. – Сам знаешь, Аха не присылал нам ни меди, ни камня с прошлого разлива.
– Дольше. – Перен тоже хмурился. – Но что же нам делать, уари? Себех думает, что Хети просто не хочет торговать с нами. Что у Аха всё есть, но он…
– Себех говорил все это и мне. Я знаю, как бы он решил все. Но я – не Себех. Что ты думаешь сам, Перен?
– Могу ли я сказать, что полнит мой рот? Мои слова не разгневают уари? – спросил Перен, подняв взгляд на Гор‑Кха. По его худому, словно обточенному ветром лицу сложно было понять, что же именно «полнило его рот».
– Всегда мог, Перен.
Тот потер щеку, словно пытаясь решиться на что‑то.
– Я больше не доверяю Себеху, – сказал он вдруг быстро, – я знаю, он твоей крови, твой ше‑ка, и вы росли вместе. Но только… – тут он запнулся, но под взглядом Гор‑Кха продолжил: – Я знаю, что он говорил своим кровным после битвы с людьми Ме‑Нари. То же, что говорил и раньше. Он не упоминает тебя, но хвалится, что вражье копье или булава не могут причинить ему вред, ибо его хранит Родитель‑Крокодил. Его слушают и слушаются, недавно еще один человек из рода Черного Волка Ату перешел к Крокодилу. Он…
– Что – он? Хочет стать уари? – Гор‑Кха оборвал Перена, но, вместо того чтобы продолжить, задумался сам.
– Он перечил тебе после боя с людьми Сома, и потом, когда ты брал в жены их дочь. И когда мы были на охоте… – Перен замолчал, и, подумав, добавил: – Ты сам помнишь.
– Помню, – коротко и все так же мрачно ответил Гор‑Кха.
После той охоты они возвращались на лодке в молчании, и даже лежавшая на ней туша антилопы не радовала. Себех встал между ними и болотной тварью, не слушая окрика уари. Ненадолго, но достаточно, чтобы позволить крокодилу утащить антилопу под воду. Потом он сказал, что Родитель еще не дал им разрешения охотиться и вкушать его плоть. Гнев овладел Гор‑Кха, но Себех был спокоен и мрачен, всё повторяя про их общего предка, принявшего власть Крокодила у поросшего папирусом берега четыре поколения назад. Он понимал, что неправ, и говорил без обычной дерзости – но не хотел ничего слушать.
– Себех живет по старым законам, – сказал Гор‑Кха, чуть подумав, – как и многие шери в Нехе. Им не нравится имя Гора‑Сокола, что я несу со своей булавой. Но они примут его, когда Отец пошлет нам еще одну победу.
– Победу над кем? – спросил Перен. – Уари не хочет обрушить булаву на Хети?
– Ночные змеи Хатха еще не унесли мой разум. – Гор‑Кха посмотрел на Перена в упор. – Отошли людей в Пе‑Хеп, Уиши и Хети. Мы собираем совет через три дня.
– Хорошо, уари.
– А я поговорю с Седжи.
***
– …и тогда Нехбет будет к ней милостива, – закончила Ренехбет, стоявшая перед ней женщина кивнула, и вдруг она вздрогнула, услышав за своей спиной:
– Пусть духи благословят твой день, уари‑на!
Повернувшись на голос, она увидела перед собой широкоплечего мужчину, смотревшего на неё с усмешкой. Мгновение растерянности, и она вспомнила его имя.
– Пусть твой день будет изобилен и ночь спокойна, Себех, – ответила Ренехбет. – Ты не уходил на ночную охоту?
– Я уже принес свежее мясо и вознес хвалу духам охоты. Кроме того, сейчас не охота важное. Мне нужно быть в Нехе. А почему ты одна, где твоя гаша?
– Мерхет отправилась за козьим мясом, – внезапно Ренехбет подумала, что лучше бы девушка была рядом.
– Куда же идешь ты, уари‑на?
– Я передала оберег, благословленный Нехбет, женщине, которая ждет родов, и теперь хочу взять малахит и охру у одного из шери. Говорят, он привез с собой много из каменной земли.
– Ты могла бы сказать нашему уари, и этот шери принес бы все сам, но если ты о Тха, то он на охоте. Ушел вместе с людьми Гор‑Кха.
Что‑то в этом мужчине смущало Ренехбет, хотя она не могла бы сказать, что именно
– Тогда… – растерялась она, ведь муж сказал ей, что малахит и охра должны быть в жилище. – Я, наверное, пойду…
– Давай пройдем к берегу, уари‑на, там должны быть медеша, что работают с камнем. Ты сможешь взять охру и малахит у кого‑то из них.
Ренехбет кивнула и двинулась вниз по спуску с холма, Себех шел слева и молчал. Она все еще не понимала этого человека, хотя не раз уже видела его со своим мужчиной. Ей смутно казалось, что он его родич, что в какой‑то степени могло объяснить его дерзкое поведение. Он говорил с уари так, как не осмеливался говорить никто в Нехе, и порой бросал на неё жадные взгляды или улыбался, заставляя чувствовать себя раздетой.
Они спускались по высохшему дну мимо хижин медеша, мимо джедов и коровьих черепов, и Ренехбет старалась не смотреть на шедшего с ней рядом человека.
– Много людей, умеющих работать с медью, есть в Ме‑Нари? – вдруг нарушил молчание Себех.
– Я знала лишь о двух или трех семьях – ответила Ренехбет. – Отец однажды приказал, чтобы ему сделали медный гарпун.
– В Нехе таких куда больше – сказал Себех. – Гор‑Кха приказал собрать их со всех наших селений и поселить там, у каменного отрога. Но последнее время было мало меди, с другого берега её теперь почти не привозят.
– Нам её иногда привозили из полуденных земель вниз по Реке, – вспомнила Ренехбет, не до конца понимая, зачем Себех завел этот разговор, – но потом люди с острова Аба напали на нас на торгах. С тех пор они больше не ездили.
– Еще приедут, – сказал Себех, по‑прежнему улыбаясь. – Ты знаешь, у нашего рода есть своя ладья. Раньше на ней плавал и твой мужчина, но теперь у него другая ладья, которая достойна уари. Ты видела её.
– Шери Себех, ты ведь от крови моего мужа? – решилась, наконец, спросить Ренехбет
– Я его ше‑ка, Тот, кто защищает спину. Отец отца его отца был и моим предком. Мепи, великий уари, который привел людей Нехе к Реке и воткнул в ил первые жерди. Он принял силу Крокодила, ходил к восходу и доплыл до Большой соленой воды. Ты знаешь о соленой воде, уари‑на?
– Слышала от отца, – ответила Ренехбет неуверенно, подозревая какую‑то ловушку, – но мало знаю о ней.
– На восход, за каменной землей, есть вода – большая, шире, чем Река, но её нельзя пить. Духи этой воды гневны, и она часто шумит и бьет о берег, зато на берегу потом можно найти прекрасные раковины. Ты, конечно, видела ожерелья из них.
Ожерелья из красных раковин и правда были в большой цене в Ке‑Ем, но Ренехбет не знала точно, откуда они приходят и можно ли верить словам Себеха. Она только молча кивала, решив, что лучше помалкивать.
– Мепи плыл к Большой воде по каменным рекам. Сейчас в них редко бывает вода, но в то лето дожди были обильны, и по ним можно было спуститься на ладьях. Он дрался с людьми, которые живут в каменной земле, убил их великого воина и отрезал ему член. После этого люди каменной земли преклонили колени и одарили его редкими камнями. Но он плыл дальше и дальше, к восходу солнца, пока не доплыл до воды, конца которой не было видно. Там жили люди, которые собирали раковины…
Себех говорил и говорил, и Ренехбет против воли заслушалась, как заслушивалась раньше рассказами отца.
Река открылась внезапно за темной полосой ила и стеблями папируса – и как обычно бывало с Ренехбет, один её знакомый с детства вид наполнил благоговейной дрожью. Спокойное движение водной глади, пересеченной множеством маленьких гребешков, водоворотов, разбегающихся волн, казалось ей непостижимым, завораживающим доказательством мощи духов, управляющих миром. Она помнила восторг и ужас, которые ощущала ребенком во время разливов. Остановившись на секунду, она совсем прекратила слушать Себеха.
– …а сейчас здесь почти никого нет, – донесся до неё его голос.
Ренехбет оглянулась. Над заросшим папирусом берегом гудели насекомые, где‑то кричала речная птица. Но людей и правда почти не было – поодаль две девушки сидели на корточках у воды и что‑то полоскали, какой‑то мужчина обтесывал жердь, уперев её в камень.
– Рыбаки уже вернулись? – спросила она, не подумав, но тут же поняла неуместность вопроса. Себех хмыкнул.
– Для лова черепах слишком жарко, птицы здесь хорошей не добудешь. А рыбу люди Нехе не едят – не то их руки станут такими же мягкими, как и у детей Ме‑Нари.
Ренехбет послышалось, что в словах Себеха, кроме пренебрежения, прозвучало что‑то еще.
– Но где же мне тогда взять малахит и охру? – спросила она.
– Не бойся, уари‑на, я сам пришлю тебе это к вечеру, у меня еще много.
– Что я тебе должна дать взамен за это?
– Все, что мне нужно, даст твой уари. – Себех улыбнулся и погладил бороду. – Здесь жарко, уари‑на, небесный огонь сегодня силён. Хочешь, пройдем со мной к роще у черного плеса, я покажу тебе, кто хранит наш род.
Ренехбет напряглась. Можно ли ей идти к чужому хемму? Одной, с мужчиной? И нужно ли? И стоит ли отказывать родичу мужа?
– Идем со мной, уари‑на, – сказал Себех. – Раз ты – Воссоединившаяся‑с‑Нехбет, тебе стоит увидеть то, что я покажу.
Он повернулся, и Ренехбет сделала шаг, чтобы стать рядом.
– Нет‑нет, по левую руку, – напомнил он, взяв её за запястье и заставив сделать шаг в сторону.
Ренехбет стала по левую руку от него, гадая, что она должна сказать и сделать дальше. В Ме‑Нари женщинам не позволялось ходить с чужими мужчинами после замужества. Однако Себех был родичем мужа. Она слышала, как иногда разные мужчины рода обладали одной и той же женщиной, если так хотел её муж. Гор‑Кха ничего не сказал о том, какой она должна быть.
Думая об этом, она шла с Себехом по берегу, переступая через кости, черепки и кучки навоза. Птица пела в ветвях акации с раздвоенным стволом, тянуло дымом от хижины, рядом с которой обжигали глиняный сосуд.
– Кто твой хемму, Себех? – осмелилась спросить Ренехбет. – Я думала ты, как и мой муж, поклоняешься Соколу.
– Я от крови Мепи, Крокодил охранял наш род с тех пор, как Мепи впервые говорил с Родителем на берегу, и он сказал ему, что здесь будет селение. Я шел за Крокодилом, когда учился натягивать лук, и я впервые вкусил плоть Родителя, когда жил свое пятнадцатое лето. Я приносил ему жертву перед тем, как ушел в каменную землю и убил там льва. И когда мы дрались с людьми Че‑Ни на лодках, Крокодил хранил меня, а не этот новый бог, о котором говорит Седжи. Он пришел в Нехе из какого‑то селения наверху, семь лет назад, никем не званый, со своими россказнями. Теперь он хочет святилище.
Ренехбет посмотрела на него, не зная, что сказать. Спокойный, чуть насмешливый голос в этот раз изменил Себеху.
– Идём, – отрывисто бросил он.
И они шли дальше под крутым скатом холма, между акациями и черной тиной берега, пока перед ними неожиданно не оказалась ровная площадка, выходившая к запруде.
Площадка еще хранила следы топоров, рубивших папирус, хотя во многих случаях его не просто рубили, а выкорчевывали при помощи мотыг и ровняли землю. Посередине лежал закругленный камень, а рядом торчал шест с закрепленным над ним черепом крокодила. Череп был очень велик, и Ренехбет видела, что удерживается он при помощи хитроумной конструкции из трех палок. Возле камня лежали другие черепа – антилоп, коз, быков, хотя она не все смогла бы различить. Что‑то привлекло её взгляд и, повернувшись, она поняла, что череп крокодила лежит на краю площадки, потом увидела второй, третий… Пять черепов пресмыкающихся словно замыкали все место, и два из них пожелтели от времени. Ренехбет уже случалось видеть жертвенные площадки, но от этой на неё повеяло жутью. Она оглянулась на Себеха, который молча наблюдал за ней.
– Здесь, – сказал он, – Мепи впервые принял дух Родителя. Здесь он говорил с великим Крокодилом, и тот дал ему силу. Дети Нехе тогда жили по старым законам, мы гнали скот от пастбища к пастбищу, а лучшие уходили из лагеря на два, три или пять дней, а возвращались, волоча туши убитых животных. И мы праздновали охоту, и кровью были окрашены наши лица. Мы презирали тех, кто ковыряется в земле. Сейчас не так.
– Мои предки… – начала Ренехбет, но Себех перебил её.
– Рыбоеды, жившие у Реки и молящиеся рыбам и черепахам, и тогда были слабы. Они забыли охоту ради того, чтобы таскать холодную скользкую рыбу и ждать, взойдет ли ячмень. Знаешь ли ты, Ренехбет, – её имя он выделил голосом, – что делали с захваченными в плен девушками воины старых времен?
– Знаю, Себех, у нас в Ме‑Нари есть люди, которые воевали.
– Девушек из чужих племен выволакивали на середину круга к шесту в честь хемму. – Себех окончательно переменился, теперь он выговаривал слова, словно бил камнем о кость, его усмешка из насмешливой превратилась в жестокую. – Её брал старший воин, потом тот, кто захватил её, потом же – те, кому они соглашались дать её цветок, но не больше пяти. Потом ей перерезали жилы на ногах и оставляли духам ночи.
– Зачем ты говоришь мне это, Себех? – спросила она, стараясь не опускать взгляд. – Сейчас Нехе живет по другим законам. Я видела ваши поля, ваши хижины и джеды. Сокол сказал моему мужу взять меня в жены, Нехбет приняла меня под свое крыло. Старые законы остались в старом.
– Когда мы ходили на охоту на другой берег, – Себех окинул взглядом тихие стоячие воды, – мы встретили несколько человек из какого‑то селения вниз по Реке. Я так и не понял, какого. Они загоняли ту же газель, что и мы, не хотели уступить. Но мы быстрее стреляли из луков. Один из них был только ранен. И мы дотащили его до Нехе.
Он замолчал, Ренехбет тоже не решалась заговорить.
– Я знаю, что бывает, когда приходит Родитель, – голос Себеха зазвучал глухо, – этого нельзя забыть.
Он на мгновение опустил глаза, и Ренехбет тоже посмотрела на его левую руку, которую покрывали шрамы – страшные, уродливые. Словно кожу рвали кривыми зубами.
– Что ты от меня хочешь, Себех? Что ты хочешь?
– Мы принесли сюда череп забитой антилопы, перед тем как шли на Ме‑Нари, и думали, что принесем другие, уже не антилопьи, – Себех косо посмотрел на неё, – черепа тех, кто поклоняется рыбе. Просто знай, что здесь мог бы быть и твой череп.
***
– …не получали камня с прошлого лета, – старейшинаУиши продолжал говорить. Его смуглое обветренное лицо перерезали глубокие морщины – он был уже немолод.
– Нам нечего дать, мы не получали камня из‑за Реки столько же. – Перен, как обычно, говорил, когда Гор‑Кха отвечал на вопрос молчанием.
– Вы вернулись с победой из Ме‑Нари, – старейшина смотрел на него с недоверием, его крючковатый посох подрагивал на коленях, – мы можем выменять у вас добычу.
– В Ме‑Нари мы взяли только скот, – нетерпеливо сказал Себех. – Что еще они могли нам дать?
– К ним приезжают торговать из селений вверх по Реке, – заговорил старейшина из Пе‑Хеп.
Солнце стояло уже высоко, совет все еще не пришел ни к какому решению. Старейшины Уиши и Пе‑Хеп жаловались на отсутствие камня, меди, на обманы при торговле, и Гор‑Кха нетерпеливо перебирал пальцами по рукояти булавы. Он вдруг подумал, что на следующий совет нужно пригласить и старейшин Ме‑Нари. Сейчас, наверное, еще рано.
Осталось послушать, что скажут люди из Хети. Хети – селение на другом берегу Реки, его уари ударил булавой о землю перед отцом Гор‑Кха, признав превосходство Нехе… Но по‑прежнему называл себя уари. Старый Аха, носивший на груди свой тотем, выточенный из черепашьего панциря, думал больше, чем говорил. Опытный охотник и воин, он был уже стар, и скоро отправится охотиться с духами в землю предков… Хотя у него есть сын.
– Люди из Хети до сих пор не пришли, – словно прочитав его мысли, негромко сказал Себех, сидевший, как всегда, по правую руку. – Что ты думаешь об этом?
