Евгений Красницкий
Сотник. Уроки Великой Волхвы

Зато их попытки оттолкнуть женщин в такие моменты обижают несказанно; кажется, что не доверяют, опасаются, что не поймут. Но и с этим приходится мириться. И говорить им это нельзя – разозлятся, себе обидой сочтут. Мужи сильны духом, но нельзя такое в себе постоянно держать, душе тоже отдых нужен.

Напрасно Аристарх беспокоился, когда говорил, что Арине теперь Андрея понимать придется: иначе просто и быть не могло. С каждым днем им становилось все легче общаться. Она уже не на одни догадки полагалась, а условилась с ним о знаках; их много набралось, разных. И если она раньше по его глазам легко читала – улыбается он, или сердится, или удивлен чем, то слова Аристарха другим озаботили. Зачем староста это подчеркнул, она пока не очень-то себе представляла; вроде с Корнеем шутил, да только это, ей предназначенное, произнес совсем иначе – не смехом.

«А что тут просто и кто прост? Хоть вот и сами Лисовины – недаром Настена говорила, что с ними предсказать ничего не может!»

Арина уже давно понимала, в какой род ей предстоит войти, но до сих пор удивлялась им. Всем… Может, и правда, с кем-то из богов их предки ряд заключили? Вон Михайла – совсем еще мальчишка, а уже чувствовалось, какая сила в нем просыпалась. Как ветер ураганный, что все на своем пути сметает! И всех, кто рядом окажется, эта сила либо поднимет и понесет, как птиц – только успевай крыльями махать, либо об первое же дерево размочалит! Если слабых тот вихрь затянет – кости переломает или, напротив, возвысит, коли не испугаются полета. Но если кто поперек надумает встать, хоть самый близкий, размолотит в щепы, не раздумывая и не сомневаясь.

Когда пришло понимание, что и ее этот ураган уже подхватил и несет, эта мысль совершенно не испугала. Мало того, сама не смогла бы теперь от этого полета отказаться! Раньше мечтала о семье, о детях, о любви, о том, чтобы Андрей всегда был рядом, а теперь оказалось, что ей мало только этого! К обычным женским мыслям и другие добавились, о делах совсем не бабьих, о том, как сложится жизнь – не только в ее собственной семье, но и та, пока не совсем понятная, что начинала зарождаться в крепости: Академия, наставничество у девчонок и вовсе уж новое и ни на что не похожее – бабий десяток.

Когда жила в Турове, не задумывалась о том, что в городе или, к примеру, в княжьем тереме творилось – так, слухи какие-то доходили, но совершенно не задевали. Не ее это жизнь и с ее жизнью, казалось, никак не связана, а тут до всего, что происходило – не только в крепости, но и в Ратном – ей было дело.

«Что же получается? Ведь не только Андрей – и я сама не смогу уже только при доме и огороде усидеть, без девок, без каждодневной маеты – без службы нашей бабьей, будь она неладна! Сущность женская меня в одну сторону тянет, а служба – в другую… Все-таки не во всем прав Филимон: бабы хоть строем и не воюют, но коли в тот строй встанут, то без него обходиться уже не смогут.

Но если мне, бабе, возвращение к тихим домашним радостям – и только к ним одним, в тягость становится, то как же нестерпима такая жизнь должна быть мужам? Они-то с самого отрочества со своей стезей неразрывно связаны… Вот именно! А то Настена придумала – звери их грызут… Сама-то, коли ее лекарской стези лишить да к печке приставить, и не так взвоет!

Вот и от меня требуется не смирять его, а помочь подняться в новом деле, какое бы он ни выбрал. Наверняка староста мне об этом и говорил. Прежде всего, ему – а рядом с ним и я свою стезю уж как-нибудь не потеряю…»

* * *

Арина об этом не задумывалась, но «лечение» Андрея не давало покоя многим и в крепости, и в Ратном. Правда, всем по-разному. Отец Михаил, до которого слухи тоже докатились, вроде бы одобрил, хотя вряд ли понял, что именно делали бабы: Анна с ним говорила и, само собой, ни про какое ведовство и не заикнулась. Но Ульяне и деду Семену, которые по Арининому поручению заказали молебен и поставили свечки за здравие Андрея к иконе Богоматери, поп все-таки попенял, что не его позвали к раненому, и спрашивал, когда сама Арина приедет. Спасибо, и они, и Анна ему объяснили, что Арине пока и в крепость-то сбегать некогда, а про то, чтобы в Ратное поехать и Андрея оставить на целый день, и речи нет.

Арина потом Ульяне наказала от себя поблагодарить святого отца за заботу и внимание, передать ему, что непременно, как только сможет, так она сама к нему придет на исповедь. Со священником ссориться не хотелось, да и поп попом, а святыми таинствами и божьей помощью пренебрегать не след.

А вот бабы у колодцев про другое языки оббили; там Верка постаралась на славу – заморочила голову всем, до кого дотянулась. И хотя в первый же свой приезд не упустила возможности почесать языком, расписывая все в красочных подробностях и привирая по ходу дела в свое удовольствие, все так подала, что это она, Говоруха, не побоялась, пришла да попросила у Андрюхи прощение. За всех баб просила. Ее-то он точно простил, потому и полегчало ему, а с нее теперь давнее девичье проклятие снято.

Про остальных же непонятно: простил ли Андрей всех баб – неведомо, да и слаб он еще – не расспросишь. И обида у него уж больно тяжкая, и до полного выздоровления еще далеко. Значит, еще просить надо! Вот когда всех простит, тогда и сам поднимется, и бабам всем непременно полегчает – не останется в селе следа давнего морока.

В чем «полегчало» Верке, так и осталось невыясненным, на все вопросы она усмехалась загадочно и многозначительно – узнаете, дескать. Бабы поохали-поахали, подивились на цветущую и довольную собой Говоруху, но вскоре некоторые стали тайком подкатываться к ней с подарками: уговаривали, чтоб она и за них попросила. Мало кто отваживался даже подумать о том, чтобы самим к Андрею подойти.

Странным «лечением» заинтересовалась и Юлька, правда, совсем с другой точки зрения. Юная лекарка так и не смогла понять, как именно женщины совместными усилиями исцелили воина, и по молодости лет восприняла это чуть ли не как вызов ее собственному, а главное – материнскому умению. Она хоть и вздохнула с облегчением, узнав, что Андрей выжил, но сдержать свое недоумение не смогла.

– Мам, значит, ты ошиблась, с Немым-то? – как будто мимоходом однажды поинтересовалась у матери Юлька. – Я уж думала – все. И ты тоже не особо надеялась, а он…

– Не я ошиблась, – возразила Настена. – Это мы с тобой там сделать ничего не могли, а Арина, видишь, спасла. А ты что, не рада, что у нее вышло? – нахмурилась лекарка. – Не вздумай обижаться, что не ты исцелила! Главное – помогло.

– И в мыслях нет! – замахала руками Юлька. – Счастье, что выжил, но… Арина как-то про бабку свою говорила… Может, научила она ее чему-то? – девчонка пожала плечами и вернулась к лежавшим перед ней на столе туесочкам со снадобьями. – То-то я гляжу, она и Красаву сразу окоротила, та от нее шарахается!.. А ты что, так и не вызнала, чем она его? Я не помню, чтобы ты хоть раз руки опустила, а всё обошлось. Это же ты им, – Юлька мотнула головой куда-то в сторону, – не говоришь никогда, что надежды нет, но я-то знаю, какая ты бываешь, когда есть хоть малая возможность спасти, а когда остается только к отцу Михаилу идти, просить причастить перед смертью и панихиду заказывать.

– Ты бабку ее не поминай! Не твое дело! – отрезала мать. – И расспрашивать не вздумай! Та бабка что меня, что Нинею смела и не заметила бы! И Арину она от нас до сих пор прикрывает. Я сама так не умею, не видела, но слышала, что бывает такое.

– Это как?! – Юлька перестала даже вид делать, что другим занята, уставилась на мать. – Она же померла давно…

– Померла, но и в посмертии свою любимицу защитила от всякого, кто попытается что-то вызнать против ее воли или навести морок. А может, и свои тайны так берегла. Сама знаешь, если спрашивать умеючи, и забытое расскажется. Но на этот раз получит волхва подарочек! – Настена разве что руки не потерла в предвкушении. – Сама Арина про это, похоже, и не ведает; такая защита во сне делается. А в ней самой ведовства нет, не научена.

– Но Немого вылечила же! И бабы к ней ходили…

– Ну да, жди, дозволила бы Анна языческий обряд проводить! – фыркнула Настена. – Нет, моя бабка про это тоже знала… Когда я в твоем возрасте была, она как-то рассказывала, что не наша это сила, а древняя. Древнее Светлых богов и христианской веры. От Великой Матери идет. От рождения каждой бабе дается, но вот пробудить ее и направить, куда надо, не каждая способна, да и не каждой требуется. И даром не проходит: уж очень много сил берет – душевных, а если их не хватит, так и телесных… Помнишь Андрюхину мать? Морена-то свое отхватить так и норовит, только зазевайся, потому спасти эта сила может только тех, ради чьего спасения себя не жалеют. Детей или любимых… Вон, как Арина.

– Но ведь она там не одна была… – встряла Юлька. – Ульяне-то что до Андрея? Или Верке? Или…

– Да не перебивай ты! – поморщилась Настёна. – Я это до сих пор сказками почитала, как мне бабка передавала, да только получается, что и в самом деле – сказка ложь, да в ней намек… Допытываться у баб и сама не стану, и тебе не советую, но думаю, что каждой, кто Андрюху лечил, что-то свое припекало… Каждая в самую глубину своей души заглянула и нашла там что-то… Как сказать-то? Ну, то, что с Арининой любовью по силе сравнилось, наверное… С каждой бабой такое случается, особенно когда детей задевает. Видать, им всем до зарезу понадобилось, чтобы он выжил, понимаешь? То ли надежда их поманила, то ли каялись за что-то… а может, и все вместе. У баб иной раз столько всего перемешается – замучаешься распутывать. Да и ни к чему.

– Пусть у баб, ладно… Но Елька с малявками-то?..

– Великая Мать всем поровну отмеряет, только просыпается у всех в разное время. Если вообще просыпается.

– Мам, а как же мы? Мы же лекарки… Почему тогда у нас такой силы нету? Или есть, но мы не умеем?.. – Юлька никак не могла понять, как это – сила лекарская, а им не подвластна?

– Я тогда точно так же бабку пытала, а она только рукой махнула: не лекарское это, дескать, дело: Макошь силой Великой Матери не распоряжается, потому и лечению такому научить нельзя. Та сила хоть и не враждебна нашей, лекарской, а все же помешать ей способна. Нельзя нам каждому болящему все свои силы отдавать, как другие бабы отдают одному-единственному, неподъемно это. Мы другим исцеляем, зато и помогаем многим.

Такой поворот разговора Юльку утешил, и она повернулась было к своим туескам, но Настена еще не закончила.

– Вот только за любые дары платить приходится. Арина одного Андрюху на ноги поставит – и тем счастлива, а с нас Макошь другую плату берет.

Юлька замерла, настороженно уставившись на мать.

– Ты никогда не думала, почему Макошь домашний очаг оберегает, а нам, жрицам ее, обычная бабья судьба заказана? Мы свою силу на всех болящих тратим, потому и не бывает у лекарок одного-единственного, любимого. Что-то одно выбирать приходится, и этот выбор – часть нашей платы.

* * *

И Елька, и Аринины сестренки немало гордились тем, что их допустили до такого важного дела наравне со взрослыми женщинами. Как-то во время своего очередного появления на посаде Елька завела с Ариной разговор, можно ли так же от любой другой болезни исцелять. Арина только руками развела:

– Не знаю я, Елюшка… Это же не лекарское умение – мы просто своей женской силой поделились, вот смерть и отступила. Даже не мы сами – это Пресвятая Богородица помогла. Все мы – Ее дети. А исцелять? Наверное, тоже можно… – засомневалась она. – Но не всегда и не всем оно доступно. И негоже Богородицу каждый раз беспокоить – на лечение лекарки есть. Разве уж совсем край придет…

Елька внимательно выслушала и, думая о чем-то своем, кивнула.

– Ага, поняла! Если только совсем плохо – и лекарки отступились… – и умчалась с просветлевшим лицом. Если бы Арина не была так занята с Андреем, то, наверное, заподозрила бы что-то не то, а так… Девчонка про лечение спрашивает? Правильно делает! Кто знает, как жизнь обернется, может, и ей когда-нибудь такое знание пригодится.

Спустя несколько дней понурые сестренки и Елька снова затеяли разговор про лечение.

– Арин… – Стешка заговорила первой, шмыгая носом и пряча глаза. – А что ты еще делала, когда мы дядьку Андрея лечили?

– Как что? – даже растерялась Арина. – Вы же сами все видели…

– И ничегошеньки больше? – продолжала допытываться младшая сестренка. Помялась и вдруг выдала: – Совсем-совсем не… ворожила?

– С чего ты взяла? – нахмурилась и встревожилась Арина: мало ей уже душу вытянули с ворожбой, так и эти туда же! Про то, что слухи ходят разные, она знала, и не нравились ей такие разговоры, хотя Анна сказала, что ратнинский священник вроде бы одобрил излечение воина, но кто его знает… Отец Геронтий точно душу бы вымотал подозрениями. – Как тебе глупость такая в голову пришла? Ну-ка, говорите, что это за вопросы такие? Кто подучил расспрашивать?

– Да никто не подучивал… Ты только не сердись, – поспешно встряла за младших подружек Елька. – Это мы сами решили… спросить… – и неожиданно выпалила. – Не получается у нас! Вот и не знаем – может, еще что надо делать?

– Что не получается? – Арина все еще ничего не понимала.

– Ну, лечить так, – вздохнула Стешка. – Мы пытались… Саввушку… Всем нашим десятком. Сидели-сидели возле него – и ничего. Мы хотели, чтобы он выздоровел, и Красаву из крепости прогнали! Противная она, вот!

– Ну-ка, рассказывайте все с самого начала! Елюшка, ты старшая – вот и докладывай, раз десяток помянула…

Елька пошмыгала носом, но рассказывать принялась обстоятельно и без утайки. Да, собственно, что там скрывать…

Малявки давно рвались в лазарет – помогать старшим девкам развлекать отроков. Их иной раз и допускали, но, случалось, и прочь отсылали. Особенно они опасались Юльку – та старших не могла прогнать, а вот их гоняла – и непонятно, по делу или просто настроение у нее испортилось. Спорить с лекаркой девчонки не решались, а потому старались проскользнуть к раненым, когда той поблизости не наблюдалось.

Как-то раз, когда они опять вертелись возле входа – Юлька тогда как раз куда-то отлучилась – и столкнулись с Красавой. Обычно при встречах девчонки отступали и спешили уйти от нее подальше, а та только посмеивалась, глядя на их испуг, а тут… Нет, вначале-то они сами струсили, но уж очень не хотели такой удобный случай упускать, да и в лазарете не Красава хозяйничала; она сама от Юльки таилась. Потому и не уступили на этот раз.

А вот дальше началось совсем удивительное: маленькая волхва, когда их увидела, на полушаге споткнулась! И вид у нее стал такой, как будто она с разгону обо что-то ударилась. Постояла, подумала, а потом развернулась и пошла прочь! Они сперва не поняли, что случилось, решили – случайно вышло, или просто она передумала из-за Юльки. А потом еще раз у собачьих клеток то же самое повторилось. Потом сами уже нарочно ее подловили и окончательно убедились – это она от них пятилась! Каждый раз, как их видела, так разворачивалась и уходила.

Причины столь неожиданного явления девчонок совсем не заботили – они откровенно обрадовались, что отныне не они от нее шарахаются, а она от них, но неприязнь никуда не делась. Да и сторонилась Красава только троих – Арининых сестренок и Ельку, подружки из десятка по-прежнему перед ней оставались беззащитны. Рада отроков и мужей не так опасалась – те-то сами никогда к девчонке не подходили и нарочно не задевали, а эта поганка никогда не упускала случая хоть как-то напугать дочку Плавы – власть свою проверяла.

Все знали, что в крепости внучка Великой Волхвы отиралась только из-за Саввушки. А если его вылечить, то она больше не нужна окажется, решили девчонки. Получилось же у них с дядькой Андреем? Конечно, там они вместе со старшими это делали, но ведь и Саввушка еще не взрослый муж, да и не от смерти они его спасать собрались, а только исцелить. Девчонкам казалось, что это намного проще.

К тому же вспомнили, как Анна с Ариной рассуждали про то, что присутствие девиц около раненых действует на тех благотворно. Вот и решили: девки с ранеными сидят и просто разговаривают и, выходит, тоже лечат? Значит, дело обычное и не столь хитрое – почему бы им и тут не попробовать?

Остальные, выслушав воодушевленных подружек, с готовностью согласились поучаствовать. Судя по всему, в заговор удалось вовлечь и кого-то из старших, так как им все-таки удалось несколько раз пробраться в комнату, где спал мальчишка, и устроить возле него «лечебные посиделки», но Арина не стала допытываться, кто им помог. Главное, что ничего у девчонок так и не получилось: Саввушке лучше не стало, хуже, впрочем, тоже – и то слава богу. А незадачливые «целительницы» пришли к Арине, надеясь выведать у нее неизвестные им тайны. Впрочем, они и сами не знали, на что грешить, в первую очередь, конечно, саму Красаву в кознях подозревали.

– Небось, выведала ворожбой, что мы затеяли, да специально навредила! – закончила рассказ Елька. – Противная… Правильно Юлька ее давеча в клетку загнала! Так ей и надо…

Арина вздохнула и печально оглядела девчонок. Ругать их было не за что, а что неразумны пока – так иные и взрослые бабы не понимают, чего уж с этих взять…

– Дурочки… Когда дядьку Андрея лечить помогали, вы для чего сюда напросились? Его спасать или от любопытства?

– Да ты что?! – задохнулись от возмущения сестренки. У Феньки аж слезы от обиды выступили. – Мы же его любим!

– И я люблю! – выпалила Елька. – Мы же помочь хотели! Я-то всегда знала, что он добрый… Он, когда никто не видел, мне свистульки делал! И вообще…

– Ну вот, – удовлетворенно кивнула Арина. – Вы его любите. И лечили мы все его любовью – только так и можно. А Саввушку вы любите?

Девчонки переглянулись.

– Ну… Жалко его.

– Наверное… он же совсем блажной… и не говорит…

– И помогать больным да несчастным надо… – промямлили они вразнобой.

– Ага, значит, помочь хотели? – прищурилась Арина. – Или все-таки Красаве гадость сделать? Из крепости ее убрать?

– Ты же сама говорила, чтобы мы от нее подальше держались? – захлопали глазами сестренки.

– И говорила, и еще скажу! Но тут не в ней дело, а в вас! Вы не Саввушку всем сердцем любили и жалели, вы Красаве зла желали. Так?

– Понятно… – вздохнула Елька. – Но теперь мы так, как надо попробуем… Чтоб, значит, его…

– Нет! – жестко оборвала Арина. – Не получилось у вас, и теперь уже не получится! Плава и Вея не пришли тогда не потому, что дядьке Андрею помочь не хотели – они в себе такой любви к нему не ощущали, неоткуда ей было взяться. И у вас неоткуда! А потому пускай Красава его дальше лечит. А что по крепости она теперь, как по змеиному болоту босиком ходит… – Арина усмехнулась, – не ваша вина. Ваше дело навсегда запомнить: злобой, завистью или ревностью ничего путного никогда не сделаете. Только сами в ответ то же самое получите. Радуйтесь, что вам на этот раз никак не вернулось; что ни себе, ни ему не навредили. А чудеса животворящие никакой ворожбой не делаются. Чудеса творит только Любовь.

Встречи с самой Великой Волхвой, которую ей напророчила Настена, Арина не боялась: не за что той было на нее гневаться. Вот ратнинский староста ее напугал, а о Нинее, особенно после разговоров с той же Настеной, она думала скорее с некоторой тревогой, как о чем-то непонятном и оттого опасном.

А потом и тревожиться стало некогда: из крепости прибежал Дударик, влетел в горницу, где Арина в очередной раз поила Андрея травяным настоем, набрал воздуха, чтобы завопить что-то по мальчишечьему обыкновению, но, наткнувшись на строгий взгляд хозяйки, сглотнул и тихо произнес:

– Тебя Анна Павловна зовет, как освободишься. Там… там… – замялся было он, но тут же выпалил: – Тебя боярыня Гредислава хочет видеть!

Глава 3

Покоем и благолепием жизнь в крепости никогда не отличалась, но тот день спозаранку понесся по кочкам. Бывает, ни с того ни с сего пойдет что-то одно наперекосяк, следом «подарки судьбы» начинают сыпаться, как из дырявого мешка, и хоть плачь, хоть смейся.

После подъема девки уже привычно побежали на зарядку. Не всем она нравилась, конечно, но на пользу пошла всем – Арина оказалась права. Млава и та за прошедшее время подтянулась: брюхо уже не тряслось так безобразно на каждом шагу, и хоть она пыхтела на бегу, как каша в печи, а от подруг не отставала, благо, сил хватало, несмотря на постоянные «голодовки». Главное же, что убедило Анну в пользе столь необычного для девиц занятия – порядка у них заметно прибавилось. Не такого строгого, конечно, к какому приучали отроков – он им и не требовался, но девчачьих взвизгов, надутых губ, толкотни и щипков исподтишка стало намного меньше.

Выйдя из терема, Анна проводила девчонок глазами и привычно заспешила по своим делам, кои требовалось переделать, пока воспитанницы, слава Богу, заняты; забот у боярыни не убывало, хоть ты сколько помощников ни заводи!

Первым ей на глаза попался разъяренный донельзя наставник Стерв, который широкими шагами пересекал двор и при этом рычал, как разбуженный зимой медведь, что само по себе ни в какие ворота не лезло. Точно так же, видимо, считала и Вея, потому изо всех сил и спешила вслед за мужем, безуспешно пытаясь удержать его; судя по ее встревоженному виду, не меньше чем от смертоубийства.

Анна удивилась: вывести Стерва из себя за все время его пребывания в крепости еще никому не удавалось. Даже Сучок, чьи попытки задиристо шуметь по любому поводу или вовсе без оного разбивались о невозмутимую ухмылку охотника, как-то не выдержал: «Да в бога душу тебя, Стерв, лешак ты упертый! Да что ж это такое, раздери тебя вдоль и наискось кочергой?! И не поругаешься с тобой в удовольствие – молчишь да лыбишься, пень бесчувственный, а я как дурак тут разоряюсь… Тьфу!»

Сейчас от глаз этого «пня бесчувственного» можно было лучину зажигать, а вокруг них дыбом топорщились и борода, и взлохмаченная шевелюра. Следом за отцом почти бегом бежал Яков в сопровождении пятерки отроков из подчиненного Стерву десятка разведчиков, взбудораженных не меньше своего наставника. Завершала это странное шествие, разумеется, Верка – ну куда же без нее, если намечается какой-то переполох? Говоруха, судя по всему, разрывалась между сочувствием и желанием расхохотаться, причем последнее явно одерживало верх.

Присутствие Верки, а самое главное – выражение ее лица остановило Анну, когда она решала: догнать, разобраться и наказать – или пусть обойдутся без нее? Конечно, любой беспорядок лучше предотвратить, чем потом разгребать его последствия – а тут размер безобразия намечался немалый, если уж Стерва так проняло. Тем более, что обычное женское любопытство подталкивало в том же направлении – если боярыня, так уже и не баба, что ли?

С другой стороны, именно что боярыня – и не пристало поддаваться бабьим слабостям и, как Говорухе, лезть в любую дырку затычкой. По крайней мере, у всех на глазах. Прикинув, куда именно пронеслась возбужденная толпа, Анна пошла ко второй от ворот башне, поднялась на помост и увидела, что не прогадала: обзор сверху открывался просто замечательный!

На отмели под стенами Ульяна чуть не с рассвета вовсю распоряжалась холопками, стирающими гору грязной одежды, которая ежедневно собиралась в крепости, а рядом с ними пристроилась младшая жена Стерва, не так давно тоже перебравшаяся в крепость. Вея как-то упоминала, что если бы не помощь Неключи, принявшей на себя все домашние хлопоты немаленького семейства, то заготовки на зиму для Младшей стражи пришлось бы поручить кому-нибудь другому, и еще неизвестно, где этого другого найти: Плава целый день с кухни не выходила, Илья – из своих складов носа не казал, а Арина, понятное дело, Андрея выхаживала. Другие же ратнинские бабы – жены наставников, несмотря на все разговоры и Веркины подначки, не спешили перебираться в крепость, и заботы боярыни Лисовиновой (или, скорее, Аньки Лисовинихи) их не волновали ни в коей мере – своих хватало.

В общем, как ни крути, а фактическое двоеженство Стерва Анну в какой-то степени устраивало, тем более, что Неключа, которую отец Михаил окрестил Надеждой, оказалась бабой не то чтобы затурканной, а незаметной и занималась исключительно делами домашними. Анна даже голос ее слышала не каждый день.

«Ну что там у них стряслось? Чем там Вея размахивает?»

Анна привстала на цыпочки, чтобы получше разглядеть происходящее, но толпа на берегу загораживала от нее и самого Стерва, и обеих его жен. Вот слышно было хорошо.

– …Пя-а-атна?! Я с тебя щас все пятна во всех местах вместе с кожей сведу, мамка ежовая! – бушевала Вея. – Ты меня спросить не могла, кулема лесная?! Я сколь раз тебя предупреждала?! И без тебя есть кому стирать! Нет, сама поперлась от усердия!

– Ой, ну Надюха! Огуляй тебя бугай! Ну, уморила! – Верка, в отличие от своей закадычной подружки, ругалась не зло, а скорее от избытка чувств, то и дело сбиваясь на откровенный хохот.

А вот сам Стерв и прибежавшие следом за ним мальчишки молча замерли на берегу возле кучи какого-то тряпья, хотя именно от них, а не от напирающей на нее Веи и веселящейся Верки в ужасе пятилась Неключа.

Холопки, ради внезапного развлечения побросавшие свою работу, сгрудились чуть в стороне и с любопытством наблюдали за происходящим, а Ульяна почему-то им в этом не препятствовала. Она, прикрыв ладонью рот, разглядывала те самые тряпки.

«Это кто же так одежду замусолил? Неужели давно не меняли? Куда наставники смотрят?» — мимоходом возмутилась Анна, продолжая прислушиваться к крикам на берегу.

– Мусор? В голове у тебя мусор! Заставь дуру молиться… Расстаралась! – Вея разорялась так, что ее голос наверняка и на другом конце посада слышали.

Неключа всхлипнула, попятилась, споткнулась обо что-то и с размаха шлепнулась на песок.

– Вея, да ты глянь, какая старательная! Она ж все завязочки развяза-а-ала! Не иначе полночи сидела! – заходилась от непонятного восторга Верка. – Мусор она выкинула… И пятна не отсти-и-ирываются!

– Верка, не лезь! И без тебя тошно, – Вея махнула на несчастную Неключу рукой и повернулась к Ульяне. – А ты-то чего? Аль не видела? Ты же баба разумная…

– А что я? – всплеснула та руками. – Мне что теперь, за всеми, кто тут на берегу одежку стирает, глядеть? У меня вон работы полные корзины – некогда по сторонам-то… Да и не видела я, чего там она полощет… Подумаешь, дело какое, – она повернулась к Стерву и мальчишкам. – Высохнет, да все назад воткнете и привяжете. Зато чистое будет…

Лица Стерва Анна видеть не могла, но ей хватило того, как Ульяна вздрогнула и подалась назад от его взгляда. Впрочем, жена бывшего обозника и перед Буреем, бывало, не робела.

– Стерв, да ты чего? Бешеный, право слово. Уймись! – замахала она на него руками. – Я ж не со зла…

Звукам, которые издал Стерв, наверняка и ратнинский обозный старшина позавидовал бы, но это оказались всего лишь цветочки. От «ягодок» же, которыми вдруг начал сыпать разъяренный наставник, надо думать, и рыба в реке побагровела. Ну, или, как Верка и отроки у ворот, восхищенно заслушалась. Обычно немногословный охотник подробно и с чувством сообщил всем присутствующим на берегу женщинам, что он думает о них самих, об их матерях, бабках и прабабках до пятого колена, а также обо всех бабах, начиная от самого сотворения мира, включая Богородицу и всех святых, которых он успел запомнить из проповедей отца Михаила. Анна поймала себя на том, что не без интереса прислушивается к забористым словесным кружевам, известным, оказывается, Стерву. Вот уж про кого не подумала бы!

«Нет, ну надо же! Даже от Корнея я такого никогда не слыхала – а уж на что ругатель! Ладно, Анюта, неча краснеть, лучше на ус мотай: в боярском деле и брань порой необходима. Вот как его сейчас заткнешь? Не оплеухой же – он, пожалуй, в ответ такого леща отвесит, не разбираясь, кто перед ним. Мне там смолчать – значит попустить. И хорошо, что я вроде как и не вижу, и не слышу – и останавливать его не мне придется. Хотя какой там останавливать – самой бы не зареготать вместе с Веркой».

Причину столь бурного возмущения Анна быстро поняла, и оттого сдерживать веселье стало еще труднее: в куче тряпья на песке она опознала предмет гордости всего десятка разведчиков и Стерва лично – удивительную одежку, которая делала их почти неразличимыми в лесу или густом кустарнике. Да какой там неразличимыми – обряженного в это одеяние разведчика можно было принять за бугорок на поляне и в полушаге пройти мимо, а то и наступить на него.

Эти наряды десяток смастерил себе сам после возвращения из-за болота. Бабам такое ответственное дело они не доверили и сидели не один день, превратив обычную одежду, разве что непонятного грязно-зеленого цвета с желтоватыми и серыми разводами, во что-то доселе немыслимое. Еще раньше лазутчики из-за болота почти в таком же облачении появлялись возле Ратного, но их тогда перебили и в село притащили. Стерв сразу же положил глаз на невиданные одеяния: для его подопечных в лесу лучше не придумаешь.

Как ни бранился на него воевода, но наставник разведчиков отспорил у Корнея для них право носить «этакое непотребство». Сотник покривился из-за вопиющего нарушения обычаев («С чего ему тогда вожжа под хвост попала? Сам столько обычаев уже порушил…»), но выгоду воинскую оценил и плюнул: «Хрен с вами, носите! Но только в лесу – чтоб глаза мои вас не видели!»

Но у тех чужаков наряды были просто пятнистые. Стерв же, лесом вскормленный и им живущий, подошел к делу творчески, а может, и за болотом что-то еще подсмотрел, но одежку эту он переделал на свой лад. Получилось невесть что: на голову приспособил непонятную помесь – то ли куколь монашеский (но того же непотребного цвета, что и все остальное), то ли воинский шлем, который закрывал лицо так, что только одни глаза и виднелись. Кроме того, выпросил у Верки ветхие лоскутки, не годившиеся даже на заплатки, покрасил их травяным соком и отваром коры и нашил на одежду везде, где можно и где нельзя. Страшилище страшилищем, даже Вея поначалу струхнула, когда увидела мужа с сыном обряженными в эдакое-то. Стерв после первой примерки остался чем-то недоволен и заставил мальчишек собрать лесного сора, всяких веточек-щепочек, и тоже приспособил к делу.

Со стороны казалось, что весь этот хлам пристроен поверх рубах и портов как на душу придется, но разведчики над этим рукодельем сидели не менее старательно и с тем же азартом, как и девки над кружевом: вязали-перевязывали, чего-то добавляли и переделывали. Наставник от них не отставал, добиваясь одному ему понятного совершенства. Отроки доделали свои лесные наряды всего несколько дней назад и берегли их пуще глаз, просто так по крепости в них не ходили – только на занятия в лес.