Евгений Константинович Стукалов
Безразличие
Вот и утреет. Наконец. Я пойду на пир. А вы двое, пока спите, я вас укрою, чтобы холод бурь и метелей не огранивал вас. Возращаю сюртук. Теплитель любящие. Да здравтствует Любовь!
Пир в века самых странных костей.
Пряное одеяло предутренней зари черными…
О чем ты друг мой, Утренняя мысль. Иди к нам. Тут тебя ждут. Я пойду пока Солнце приглашу со звездами. А то вчера забыл попросить подопечных просить звать звездочек.
Хорошо. А ты…
Да, буду рассказывать, что длится.
Заря растеклась зовом петушьиным по гортаням ночей. И выкутывается большое, жирное, золотое и шелковистое Солнце. Свет огромив мощью своего сияния оно длится по рельсам космоса от дня ко дню. Обходит оно своими крыльями каждую планету.
Солнце! Добрый день, друг мой преяркий. У нас сегодня великий пир. Не хочешь притоптать своей огромной солостию к нам. У нас уже все. Сейчас много кого позовем.
– Прости, прелестных судеб дитя. Но не решеньем моей контрольной, я не могу к несчастию топтать от сюда.
Да ну. Я не расскажу Господу, да и он только за твой отдых. Притом. Я оставлю клочок своего света вместо твоего? Ну?
- Святой ты герой пьесы, Смерть. Но даже твой свет не так велик к несчастию. Не свет живому нужно, а жизнь, что болтыхается со светом.
А звездочек хоть можно с собой взять? А?
– Бери, они заслужили отдых. Только спроси пред тем их волю. Не хотят – оставь их.
Спасибо благородное. Пока и тогда удачи свет дарить живому. Пока. Звезды, за мной пировать!
И вот весь мир начал гостить и сеять добром и легкостию. Желе зари медленно оказывается у всех во рту. Вкусное оно. Солнышко умеет удивлять. Хоть он и жирный и больной, но не жадный. Это хорошо.
…ты не прав! Хоть ты и принимаешь любовь как данное святым, ты его диктуешь как великое и насытное страдание, а эту Лунность и Онность, как нечто состоятельное.
А ты меня не курось! Утренний. Так оно и есть. В любви и пошлость и искренность. Это все правда. Будь более обремляющим. Ты же мысль.
Не твое дело и не мое, нас обремляют другие. Понимаешь?
В чем спор друзья?
Этот вечерний утверждает о пошлости и сексильности любви, а я – что она свята и не может быть искривлена никак, она словно ребенок, неприкосновенна.
ХАХАХАХАХАХ. Пока вы будете у меня в животке перевариваете мною сказанное. Любое чувство у каждого живое свое и по- своему трактуется. Вот розовые тигры не ели мясо и живых, ведь они видели в этом свою любовь. Они любили жить и помогать другим.
Да , но ….стоп . в животике?
ХАХАХХАХА.Нужно подвести итог. А ну ко мне утренний и вечерний.
Эээээ!!!!!! Мы на такое не…..
Да , да! Не договаривались. Но мне безразлично сейчас это. Рукою мастера творится скульптура великой любви. Женя? Кончаем? Хорошо.
Ой. Господа Звезды, вы рассаживайтесь, пока еще не все пьяны окончательно. И пейте тоже. Пир во имя победы над сухостью.
Женя? А теперь точно? Мне кажется читатель навзрыгся оргий и ему честно неинтересно как препровождают время…. Да что вы, звездочки! Не стесняйтесь же вы травинок и капель. Они не кусаются. Красивы и не кусаются. Садитесь за стол.Хотите танцевать – танцуте; хотите целовать – целуйте; хотите петь – пойте. Ни в чем себе не отказывайте. Здесь у нас полный пир. Целостный. Где Луна? Ну…. Это не важно. Она скоро вернется. И не….
Жень! Кончаем. А вы, звезды! А вы лучше расскажите мне, что было точно с тем ангелочком.
Я повернул края Рубикона. Края бродливых мечт.
Семипялый наконечник ограженного барона нашей смородинной системы. Иногда вы, дорогой и притязательный к знанию читатель, способны наминать глазами очертания березовых и тополевых звездочек. Изредка, даже реже «иногда», способны услышать милое пение Луны, сидящей на старожилых табуретках. Или почти никогда раскрыть очертания вопроса малых и безгрешных ангелочков. Единственных на нашем лазуревом свете существ, сохранивших светлость души. Однако вопрос всегда один. Один вопрос будет витаться на усу ума и внимания. Куда уходят сугробы?
Да и ладно. Эти вопросы не имеют почвенной или коренной подоплеки. Скорее она естественно теплильная и связана с растеканием слухов. Эти вопросы не должны вообще трогать птенцов ума нашего человека. Ему важнее обязано быть другое. Там семья, работа. А все это другое – у краев стаканов, а то и за их пределом.
А пока барон Солнце катается велосипедом через сотни каркасов жизни, желая поскорее получить обещаную благодарность со стороны Жизни, невесомая молитва Монечке, этой потасканной рынкой и бумагой богине, пролетает кротом через гнезда Совестей, через двери Ревностей, через светила Патриотизмов и через дворцы Любвей. И летит она яро и потребительно. Но к счастию никогда не тронет святого. Никогда не коснется здравого безумия и страсти. Такое не допустит мораль.
Пока Солнце тужится морокой салтистых зефир, косоглазо пролетающих над городами, столица самого неуравноповешенного и смертожилого – Керченград – на своей молодой тростке подмается опять к Циалковому Колоколу. Некто Циалк установил данное сооружение своему другу на полугорье. Где-то среди наивной гордости и предтечности вы, читатели, способны обнаружить его. И было создателем сиего певца дано великая цель – отслащевать челюсть человека.
– Шааааааам!
И ткочевничий грохот воздался всем в уши. Мая Прекрасная мерно выпячивается из своей колыбельной. Ангелочки плавно ущекотались своими крылышками. Он цистерно покрылся потом своей единой. Луна нежно обнесенная ветром выходит из рук его. Медленно посмотрев на время, ее воля решает важный момент.
–Что такое?Тебе пора?
Поглядела она сновно. Легкой рукой она возращает его пеструю и по новому живую руку на свою слабость. И нежно и опяло целует его, но не опять, не как раньше, а по-новому – более запредельно.
–Нет. Мне некуда идти пока что. – сделав перерыв на очевидное последствие времени, их течение снова сошлось и медленно, после этих летящих слов, растворилось. Опять для них время растворилось, опять не взяло под грабли своей лодки. Но не так как раньше, а уже надолго.
Мая Прекрасная кратко доглатывает свой сладкий сон, запивая его горькой чайей. Смотрит на часы и в голове у нее инорокая, но прежняя мысль. «Нужно пойти учиться. Знания дадут мне…что-то. Я всегда лучше уподоблюсь этому» И идет читать о похождения Олега Пресвятого или Владимира Ленина. Страннен ей Ленин. Ну это неважно. Важно, что она будет вечна умна, что у нее будет невесомый мраморный дворец, что у нее красавец на зеленом или белом дворе, что ее рука – словно для тела, но она все равно тельце- выгранивает великие жизни богатых и жирных людей, что она пропадет в беспамятстве о данной истине, что она забудет те страдавые и каторжные слова. Тех тюремных заключенных, попавших под перо клоуна. Клоуна с больной и смешной психикой. У нее будет счастие, дорогой читатель, вы не бойтесь за ее будущее. Бойтесь за себя и за близких своему чувству. Именно чувству, не уму, не сердцу, не печени. А чувству.
Вот и пир начинает оканчиваться. Знакомые гости уже стали медленно осыпаться ото хмельного и дождевого сна. У реки устали ноги и все платки стали быть очень гористыми и калечными. У дубом ум от их острот лопнул и потек по пьяным ручьям. У стрекоз отвалились члены от красот прелестной снежной бабочки. Ух! Заигрывала она с ними небось! Муравьи остались пьяны и зубами разгрызли некотурую одежду бабочки. Щас молодая стрекоза допроснется и недоумеет от данных черт тела. Звезды мило улеглись среди капель и теперь щекотят возбужденным муршкой спинку земли. Как хорошо! Почти все хорошо.
Лишь вот бабуська будит своего инородного внучка. Будит его и притолковывает едой. А он плюется и говорит – «сама ешь». И важной, человеческой поступью выходит на улицу. Ясным и совестливым взглядом видит… нет, видет он не может этого. Дети не видят, они чуят. Он чует некоторую слезу, боль. У цветов, у земли, у сахаров на заборе и на волнивой крыше. Отчего скорбит природа не ясно его человечьиму уму, глазу. Но он вдруг пыхтится болью и плачет. Даже не из-за цветов, а из-за причиненной боли бабуське сказанкой по голове. Он развернулся и пошел в дом. Слезы ушли сами по себе. Бабуська смотрела и читала газету. Слепую и не в газете дело. А в самом доме. И он это понял. Сел молча и поел. А бабуська вдруг дородную слезу пускает невидимо для глазов. И спокойно в доме, вся боль из дома вытекла.
Давайте подумает о цветах. От чего цветам больно? Ну…
А отчего земле плохо? Ну…
Ну а вот почему там забор и крыша болеет? Ну…
Тут сложно другое. Ведь правда святые, небесные смерти веками и гробами природное ощущало всегда острее и значимее. Вот и сейчас. Под любой пир – должна быть определенная чума. Вот она. Среди сотней небесных городов. Облако, удачно пролетающее над Керченградом, вполне неприятно увесило на себе бедное и тухлое светом тело. Грубо повесило на одну из пристаней несчастного и ранимого ангела. Почти полностью погасшее очертание. Просто клякса повисшая на хрупкой тетиве. И вываливается у него из песчанного рта мелодия, молитва всем нам. Не насторожение, читатели. Молитва.
Отпустила канаты кос и солизвездий,
Неверящей в отмечтье тайной покрылась
И смешно вогрузила плавник на деликатность пламенную.
«Почему ты не чувством читаешь письма?»
Изо души мучной вычеркивается.
А ответ он тут.
Он среди этих лиц
И этих остпарин нарядных
Под юбку лезет
И хохолок отлипается водянкой.
Жаль что эта жидкость вам не дана.
И что лучше не быть отосонным.
И затих.
Почти эпилог…
Жизнь моя лишь ходит вперед, пешечная она. Если вам интересно дальшее, то я сам не знаю. Просите у Мальдорора.
–От блестящего языка соавтора