Евгений Капба
Старый Свет. Книга 2. Специальный корреспондент
Точнее – катамараны. И было их великое множество, не меньше двух десятков точно. Интересной конструкции посудины, приводимые в движение косыми парусами и энергичными ударами вёсел в мускулистых руках аборигенов.
Народ это был странный и, судя по всему, злобный. Раскрашенные, как тысяча чертей, со странным коричневым оттенком кожи, они завывали и вопили на все лады, подбадривая самих себя. На каждом катамаране умещалось не меньше дюжины воинов, вооружённых копьями с длинными листовидными наконечниками, луками и древними дульнозарядными ружьями.
Они были совсем близко, и первые стрелы уже летели в нашу сторону – одна из них воткнулась в мачту в нескольких дюймах от моей шевелюры.
– Полундр-р-р-ра! – заорал старпом, и правый борт «Гленарвана» окрасился вспышками выстрелов. Та-та-та-та-та, – завёлся пулемёт на юте.
За бортом творился сущий ад, но дикари лезли вперёд как сумасшедшие, и не думая отступать. Торопились в свой каннибальский рай, наверное…
– По левому борту! – закричали с марсов стрелки, у которых обзор был лучше всего.
Первыми среагировали мы с Рафаэлем и торговые представители. Наверное, один или два катамарана зашли с тыла, и теперь из-за фальшборта через планшир перевалился сначала один коричневокожий молодчик, потом ещё и еще.
Револьвер уже грел руку. По армейской привычке стрелял в корпус. Голова – маленькая и твёрдая, тело – большое и мягкое. Рана в грудь или брюшную полость лишает противника боеспособности не хуже, чем мозги, разбросанные по окрестностям.
Я стрелял и стрелял, пока барабан не опустел, а потом взялся за багор – шашки у меня с собой не имелось, а это эрзац-копьё было вполне годным для штыкового боя. Краем глаза увидел Рафаэля, который растерянно отмахивался стволом винтовки от раскрашенного громилы, вооружённого сразу двумя пугающего вида топорами, и решил вмешаться.
Воином абориген был великолепным – он даже успел отреагировать и сбить удар багра, но не учёл особенность его конструкции – наличие крюка. И р-р-раз – подцепив ногу, я сдёрнул дикаря на землю, а горняк-корнет тут же выпалил в него из винтовки. Оказывается, были ещё патроны! Растерялся, бывает!
– Я вам жизнью… – начал он.
– Па-а-аберегись! – Торговые представители Чечиловы были настроены весьма решительно и появились очень вовремя, с огромными двустволками в руках. – На землю!
До земли было метров пятнадцать-двадцать, учитывая морские глубины, так что мы попадали на палубу, и четыре выстрела грохнули практически одновременно. Шквал дроби смёл туземцев, а потом подоспели матросы, и «Гленарван» был очищен от пиратов.
* * *
– Не смотрите на меня так осуждающе, господин корреспондент. И, прежде чем снимать вот это всё на фотокамеру, разберитесь как следует. – Капитан Тулейко дулом револьвера отодвинул верхнюю губу скулящему от ужаса раненому аборигену, который скорчился у него под ногами. – Это племя Крокодила. Взгляните на эти чудесные зубки – кошмар дантиста. Такие зубки говорят о том, что он убивал и кушал человека. Тому, кто не отведал людской плоти, таких процедур не делают. Это знак высшей привилегии. А по имперским законам и моему собственному разумению умышленное людоедство карается смертью.
Меня напугала оговорка «умышленное», и в голову полезли примеры ситуаций, когда я, сам того не зная, мог отведать человечинки. Черт его знает, что пакуют в экспортные консервы те же лаймы, например.
– Я капитан. Я на этом корабле царь, судья и священник в одном лице. Будь на его месте хоть ангел Господень, и знай я, что он убивал и ел людей – прострелил бы его ангельскую башку без колебаний. И посему, ввиду неопровержимых доказательств и поимки с поличным, приговариваю их всех к смерти, – сурово закончил Тулейко и спустил курок.
Грохнул выстрел. Пуля вошла аборигену в рот, вышла через затылок и застряла в досках палубы.
– Проклятье, – цыкнул сквозь зубы капитан. – Бросайте их за борт, к чёртовой матери! Акулы закончат работу. Оставьте вон того, с ожерельем, старика с простреленной ногой и парочку тех, что посвежее. Нам нужны проводники до посёлка.
* * *
Детские мечты продолжали сбываться. Схватка с пиратами, визит в посёлок к туземцам… Не так все это я себе представлял…
Хотя годы ношения хаки и избавили меня от подростковых иллюзий, но воспринять спокойно кровавое пиршество, которые акулы устроили вокруг обломков бамбуковой флотилии, было невозможно.
Примерно так же невозможно, как смотреть на ободранный до обшивки пароход «Буссоль» и человеческие кости, разбросанные на жёлтом песке пляжа под пальмами. Два огромных кострища, множество следов ног и пятен крови…
Особенности национальной кухни? Народные традиции туземцев Южного континента? Уважение к культурным отличиям? Лука как-то, потешаясь надо мной во время одного из приступов морской болезни, рассказал о выражении «жевать долговязую свинью», и это было ужасно и вызвало очередной спазм. Но там речь шла о выживании, выборе между морализмом, который повлечёт за собой мучительную смерть, или отвратительным действом, которое позволит продержаться ещё немного. По имперским законам и это каралось смертью, но кто в здравом уме прямым текстом признается, что съел своего мёртвого товарища на шлюпке посреди океана?
Эти же люди, совершенно похожие на меня, Рафаэля или того же Луку, только с чуть более смуглой кожей, не страдали от голода. В океане и реке было полно рыбы, пальмы и плодовые деревья в изобилии приносили орехи и фрукты, за прибрежной полосой леса в саванне, по слухам, паслись бесчисленные стада животных. Это не пустынный и бесплодный Сахель, это Савский рог, земли, вполне благоприятные для проживания.
Я фотографировал пляж. Десантная партия с «Гленарвана» высаживалась на берег при помощи шлюпок, которые заходили в устье реки и приставали там, чтобы не подвергнуться разрушительному воздействию мощного прибоя. Капитан снова был во главе своих людей. Сурово нахмурив брови, он подгонял их:
– Живее, живее, мы должны выручить несчастных!
По словам Джека Доусона и захваченных каннибалов, на пароходе «Буссоль» были женщины. И если команду и пассажиров-мужчин постигла участь печальная и трагическая, то пассажирки сейчас находились в селении дикарей, живые и практически невредимые. Из двадцати четырёх женщин погибла только пожилая дама. «Умерла сама, даже есть не стали», как отметил абориген-старик. Может быть, апоплексический удар на фоне нервного потрясения или какая-то травма… Ключевым здесь было то, что пассажирки не подверглись насилию или истязанию – их приготовили на продажу Большому Серому – что бы это ни значило.
– Вам не следует туда идти, – преградил мне дорогу капитан Тулейко, когда увидел, что я закончил и собираюсь двинуться следом за колонной суровых матросов. – Лучше помогите с доставкой женщин на корабль, все офицеры будут заняты.
– Но позвольте… Я хотел осмотреть поселение дикарей. – Мой голос прозвучал несколько неуверенно.
– Они едят людей с самого раннего возраста – и мужчины, и женщины. Это племя Крокодила, я вам говорил. Не стоит вам туда ходить, господин репортёр. Особенно с вашей фотокамерой.
Я остался на берегу, глядя вслед колонне моряков, которые один за другим скрывались в джунглях.
Через полчаса загрохотали первые выстрелы, а через час мы с Рафаэлем и Чечиловыми налегали на вёсла, направляя в сторону корабля шлюпку, полную находящихся в шоковом состоянии пассажирок несчастной «Буссоли».
Глава 3
Пролив Бурь
«Гленарван» проходил пролив Бурь со спущенными парусами, на паровом ходу. Эти неспокойные воды не зря носили своё название – штормило всерьёз, небо хмурилось и грохотало, я всё-таки напился и находился в подпитии непрерывно около трёх суток.
На удивление помогало. По странному капризу моего организма проспиртованный желудок не торопился вывернуться наизнанку, и при должной аккуратности я даже мог постоять некоторое время на верхней палубе, вцепившись в ванты, наблюдая за высоченными волнами, которые наш корабль рассекал своим носом, и вдыхая солёный воздух. Я почти чувствовал себя настоящим морским волком. если бы не отвратительное чувство холода в груди, которое возникало всякий раз, когда клипер проваливался в пропасть между водяными валами, предвещая неминуемую гибель. Однако после этого «Гленарван» всякий раз оказывался на гребне, направляемый лопастями гребных винтов и волей капитана Тулейко.
Как переносили морскую прогулку дамы с «Буссоли», освобождённые из лап дикарей, я предпочитал не думать.
Дамы эти оказались представителями народа месье, уроженками республики Арелат. Наши бывшие союзнички по Великой войне, однако… Тевтоны здорово проредили их мужчин, выбили чуть ли не половину поколения, и свободные мадмуазели поехали искать работу и счастье в Колонии. Таков настоящий капитализм – их взяли на фабрики и заводы, чтобы на время войны заменить ушедших на фронт отцов, братьев и мужей, а после выкинули на улицу.
Опытные фабричные рабочие были нарасхват в бурно развивающихся городах океанического побережья. Обрабатывающая промышленность набирала там обороты, и потому арелатки вполне могли рассчитывать на нормальную жизнь и хороший заработок. Ещё пятьдесят лет назад такое было бы немыслимо – их ждали лишь «ярмарки невест» в лучшем случае или бордели – в худшем. Но война изменила слишком многое, и теперь удивить кого-то женской эмансипацией было сложно.
Но одно дело эмансипация, и другое – возможность её реализовать. Вон дикари были готовы продать их какому-то странному типу, которого звали Большой Серый – судя по всему, очередной то ли контрабандист, то ли пират с амбициями. Зачем ему женщины? На Южном континенте полно факторий, посёлков и городков колонистов, где подавляющее большинство населения – мужчины. Некоторые крупные компании даже в контракт включают пункт о наличии женского пола на месте работы и поселения. Так что выкрасть партию переселенок или взять на абордаж судно здесь в порядке вещей.
Говорили даже, что башибузуки во время Гражданской именно этим и промышляли – угоняли в рабство женщин, чтобы потом перепродать дельцам из Колонии. Ничего сверхужасного по меркам тех лет их не ожидало – чаще всего брак с каким-нибудь постылым сорокалетним фермером или остепенившимся старателем и размеренная жизнь захолустной домохозяйки. Порченые или искалеченные женщины тут были не нужны – мужья-покупатели разве что в зубы не смотрели, подбирая себе спутницу жизни, а потому и наши почти родные враги-соседи, и местная племенная братия старались с живым товаром обращаться поаккуратнее.
Мадмуазели же из Арелата принадлежали к категории высшей – помимо самоценности как женщины, они были квалифицированными специалистами и посему уверились в своей безопасности – компания гарантировала! Однако получилось так, как получилось.
Капитан Тулейко, вымыв руки и лицо от крови и пороховой гари, поинтересовался у неожиданных пассажирок о пункте их назначения и был вполне удовлетворён ответом. Они направлялись в Гертон, который после начала проблем с гемайнами и закрытия Тахенбакских рудников перепрофилировался на обработку колониальных товаров – хлопка, чая, кофе, табака. Девушки были ткачихами с текстильных фабрик Каркассона, и работы для них нашлось полно.
– Компания заплатит вам за нашу доставку, – уверенно заявляли они, и Джек Доусон, выживший с «Буссоли», это подтверждал.
Документы у них были в порядке – аборигены женщин не обыскивали, так что у Тулейки появилась возможность дополнительного заработка.
Я во всех этих разговорах не участвовал, ибо в пьяном виде с прекрасным полом общаться опасался. Зато много слушал и мотал на ус. Особенно полезным собеседником был Доусон – за малую толику бренди он был готов трепаться часами.
– …всё равно меня не оставят на «Гленарване». Плотник тут есть, а матросом не пойду – я в парусах ни чёрта лысого не смыслю. Кочегаром можно, но работёнка адова. Ещё стюардом могу, но на черта́ стюард на «Гленарване»? Пассажиров-то тут раз-два и обчёлся. Нет, нужно на лайнер наниматься, богатых леди и джентльменов обхаживать. Глядишь, и найду себе какую-нибудь Розу…
– А почему Розу? – удивился я.
– Ну, можно Маргариту. Или там Чулпан.
– Что за чулпан? – мне стало совсем непонятно.
– Чулпан – имя такое. У башибузуков означает «тюльпан».
У него, видимо, был какой-то пунктик с цветочными именами. Он вообще был весь какой-то дёрганый, этот Джек. Вроде и симпатичный, с резкими, типично коннахтскими чертами лица и летящей чёлкой, которая, наверное, нравится дамам. Но манера говорить и двигаться выдавала в молодом человеке некий внутренний надлом.
– А вы и башибузуков видали? – спросил я, снова протягивая ему фляжку.
– Благодарю… – Джек отхлебнул и поморщился. – Видал, помотало меня… Лаймы-то фрахтовали наши пароходы будь здоров! И винтовки возили, и маковое молоко, и гашиш – там спрос будь здоров!
Я чуть не дал ему в морду. Винтовки, значит, и гашиш… А потом они на пулемёты пёрли как умалишённые…
– А назад что?
– Известно что. Вон, – он кивнул в сторону кают-компании, которая была отдана на откуп мадмуазелям. – Таких же, только попроще. Они, как из лап баши к нам попадали, рады-радёхоньки были. Ну, не все, конечно… Какая уж тут радость, коли на твоих глазах всю семью прирезали. Я так понимаю, там особо не церемонились, когда поставки обеспечивали.
«Поставки», «там» – это он про наших поселянок, про империю! Лаймы фрахтовали… Конечно, Колония в Альянс не входит, формально независимое объединение вольных городов, как на Апеннинах. В действительности же в каждом акционерном обществе, в каждом тресте более половины долей у островных джентльменов. Бизнес есть бизнес!
Джек увидел, как переменилось моё лицо, слегка отодвинулся и произнёс чуть ли не умоляюще:
– Ну, это… Не мы, так другие бы… Просто бизнес, ничего личного.
Над голыми, покрытыми водяной пылью реями вились чайки и орали благим матом. И это было ни разу не романтично.
* * *
Волнение на море уменьшилось, ветер стих, буря кончилась – как раз в тот момент, когда мы покинули пролив и миновали маяки Аламбо, которые мерцали призрачным светом в утренних сумерках. Встречный бриз заставил снова развести пары, и «Гленарван» медленно, но верно продвигался вперёд, к Гертону.
– Взгляните! – крикнул Рафаэль Мастабай.
Встречным курсом двигался странный корабль – его паруса были ярко-алого цвета, они раздувались от ветра и несли судно вперёд с неистовой стремительностью. С палубы слышались звуки музыки, затем вдруг раздались пушечные залпы, и небеса раскрасились огнём фейерверков. Что вообще тут, чёрт возьми, происходит?
– Граф Грэй чудит. Наверное, у его супруги день рождения или годовщина свадьбы. – Доусон оказался тут как тут со своими пояснениями.
Ну граф, ну день рождения… Но паруса?
– Какого хрена паруса алые? – предвосхитил мой вопрос инженер.
Джек Доусон выразительно глянул на нас, присвистнул и покрутил пальцем у виска.
– Это вы ещё в Каперне не были, где у них усадьба стоит. Там вообще чёрт-те что творится, ей-ей, эти господа с придурью!
Мне очень сильно захотелось побывать в этой Каперне – журналист я, в конце концов, или нет? Да и паруса произвели на меня сильное впечатление, что уж там.
Размеренная поступь капитана заставила нас обернуться.
– Меняем курс. К обеду будем в Гертоне, – сказал он. – Надолго не задержимся, только выгрузим почту и проследим, чтобы с нашими гостьями всё было в порядке.
Это прозвучало так, что мы с Рафаэлем переглянулись и отправились собирать вещи. Морское путешествие подходило к концу, нас ждала Колония.
Краем глаза я увидел, как Джек Доусон снял кепку и что-то говорил капитану. Тулейко насупил брови и сделал категоричный жест рукой:
– Нет! Это имперский корабль, а не колониальная вольница. Иностранных граждан в команду я не набираю, и точка. Вы выходите вместе с пассажирами в Гертоне. Примите это как данность, господин Доусон.
Солнце поднималось всё выше, ветер менялся и свежел, разгоняя последние облака, и матросы, повинуясь зычным командам старпома, торопились поднять паруса, которые один за другим раскрывались на мачтах, направляя «Гленарван» к гавани.
Глава 4
Народ волнуется
Гертон встретил меня грохотом отгружаемого угля, матерщиной докеров, толкотнёй на причале и хмурым лицом таможенного чиновника.
– Цель визита в Колонию?
– Литературная деятельность. Я спецкор журнала «Подорожник».
Бюрократ долго рассматривал мои документы, пытаясь прочесть написанное имперским шрифтом. Пришлось ткнуть пальцем в дубликат на привычном ему транслите. При виде аббревиатуры ИГО и имперского герба он даже нос наморщил.
– Проходите. У вас виза на три месяца, можете перемещаться по территории Колонии, не удаляясь от побережья далее чем на пятьдесят вёрст. За пределами обозначенной территории ваша безопасность не гарантируется.
– А в Колонии гарантируется? – уточнил на всякий случая я.
Чиновник только посмотрел на меня, как на идиота, и ничего не ответил.
* * *
Гертон – большой, шумный, кипучий город. Гул фабрик, гудки автомобилей, цокот лошадиных копыт по мостовым, жар от раскалённых солнцем камней, сытные запахи из харчевен и закусочных. Поднявшийся во время серебряного бума на Тахенбакских приисках и переживший экономический спад после их исчерпания, во время Великой войны город возродился как крупный экономический центр благодаря поставкам в армию Альянса.
Лёгкая промышленность выдавала сотни тысяч комплектов военной формы, сапог, упряжи, портупей, кабур и планшетов. Пищевая поставляла тонны тушёнки, консервированных тропических фруктов. Сырьём для этого её обеспечивали плантации и пастбища гемайнов, которые распахали новые земли и освоили дополнительные пастбища… Альянс в отличие от Протектората не знал «брюквенной» зимы, в том числе и благодаря Гертону. А Гертон привык к такому ритму и таким доходам и сбавлять обороты не намеревался.
Людской поток валил по Бигль-страат. Плакаты с лозунгами, поднятые вверх кулаки, эмоциональные выкрики – забастовка! Эти рабочие могли позволить себе бастовать, потому что знали – их услышат. В условиях дефицита квалифицированных кадров их голос звучал громко.
Госпожа Прыткова – старая и многоопытная преподавательница Limish, или lime language – самого популярного в Альянсе языка, здорово натаскала меня за время моей работы в гимназии, так что теперь я шипел, надувал щёки и проглатывал букву «р» если и не как уроженец Камелота, то на уровне жителя пригорода Хедебю точно. Поэтому основной посыл бастующих был мне понятен – им уреза́ли зарплату, снижали премии за сверхурочные, а то и вовсе убирали одну смену. Да, они могли уехать из Гертона, в Зурбаган, например, или в Покет, но кому охота бросать обжитые места и искать счастья, если есть вариант просто надавить на работодателя?
Я сделал несколько снимков толпы и трусцой направился к муниципалитету – там должно было развернуться основное действо. Пот бежал по спине, в нос и рот набивалась пыль, дышать было тяжело – жаркий южный полдень выпивал все силы. Какой дурак придумал проводить демонстрацию в полдень? Вечером такие дела надо делать, вечером!
Мне определённо следовало приобрести пробковый шлем, а лучше нормальную шляпу, если я не намеревался получить солнечный удар, выполняя служебные обязанности. Фотоаппарат работал пропуском – завидев его, рабочие начинали позировать на фоне своих плакатов, полицейские пытались приосаниться, и в целом ни у кого не возникало вопросов, что за тип в хаки ошивается на таком важном массовом мероприятии. Так что мне удалось подобраться к самой ратуше и взобраться на портик над боковой дверью, чтобы получить лучший ракурс для фотографии и при этом слышать, о чём говорят на ступенях у главного входа.
Вещал мэр – энергичный дядька с заметной лысиной. Галстук его был распущен, белая рубашка закатана до локтей, штиблеты сверкали ярче солнца:
– …не является спонтанным решением! Каждый из вас может пойти на склад своего предприятия и посмотреть – запасы сырья стремительно тают! Мы не можем удерживать зарплату на прежнем уровне, когда поставщики вынуждают нас поднимать закупочные цены! Дорожает сырьё – дорожает и продукция, а мы не можем этого допустить. Протекторат и его сателлиты сейчас хватаются за любую возможность заработать, демпингуют, переключая на себя товарные потоки. Не дремлют дзайбацу Нихона, тамильские компрадоры… Мы не выдержим конкуренции, если наша одежда будет стоит дороже тевтонской, а консервированные фрукты дороже тамильских!
Народ слушал. Народ волновался. Кто-то выкрикнул из толпы:
– Так что, снова гемайны?! Хотят содрать с нас денег за хлопок?
Из разных концов послышались совершенно случайные синхронные возгласы:
– Жируют за наш счёт!
– Плантаторы! Изверги!
– На хрен гемайнов!
Мне всё это очень не понравилось. Навидался я таких горлопанов – до сих пор оскомина на зубах не прошла. Очень, очень знакомо и очень пугающе!
Мэр поднял вверх обе руки и сказал:
– Джентльмены! Друзья! Мы все находимся в тяжёлом положении! Сегодня же я соберу в муниципалитете всех фабрикантов и представителей поставщиков, и мы обсудим закупочные цены. Помните, мы с вами на одной стороне! А ещё сегодняшний рабочий день вам из зарплаты не вычтут – это я лично обещаю!
И мэр сорвал овацию, ей-богу!
* * *
Я отбил по телеграфу заметку в «Подорожник», не экономя буквы – оплачивала принимающая сторона, и вышел под закатное солнце. Глухой проулок манил меня запахами пряного мяса, и, наплевав на осторожность, я сунулся к вывеске «Финикийский донер-кебаб».
Кучерявые улыбчивые ребята с огромными ножами и очень понятным акцентом лаймиш (гораздо более понятным, чем у самих лаймов), наре́зали тонкими ломтиками жирное мясо с вертела, подсы́пали овощей, полили всё это одуряюще ароматным соусом и завернули в питу – пышущую жаром, свежую. Они прямо тут пекли её в печи.
– Благодарю! – Я отказался от сдачи, потому что они были большими молодцами, эти финикийцы. Чистое заведение, вкусная еда, искренние улыбки – что ещё нужно, чтобы человек почувствовал себя счастливым? Я покинул закусочную в отличном настроении.
Рот наполнился слюной, и я уже навострил зубы, чтобы вцепиться в донер, когда моё внимание привлёк агрессивный гомон. Жуя на ходу, устремился к его источнику, благо он был недалеко.
Группа заводских рабочих, шесть-семь человек, прижала кого-то в тупике.
– А-а-а-а, что, бородач, боишься за своих щенков? Я им ноги переломаю, чтобы они дорогу к побережью забыли! – подливал масла в огонь высокий, сутулый, рыжий заводила.
– У, шкуродёр, чего скалишься? – вторили ему.
– Гляньте, у него цепочка на пузе серебряная! Шикует! А нам зарплату урезают! А ну проси прощения, скотина! И возместить убытки не мешало бы.
Работяги все были в изрядном подпитии, обстановка накалялась. Видал я такие разухабистые компании при лоялистах. Погоны с офицеров рвали, винные лавки громили. Им дай волю, они и убить человека могут. А поодиночке люди как люди, вполне даже приятные.
– Гаан век, дайарэ! Воордат эк клоп ал йоу танде! – густой бас прозвучал действительно угрожающе.
Я-то понял, что он посулил выбить все зубы и назвал их животными, а они нет!
– Это кто здесь клоп, бородатый урод? Это вот эти два – клопеныши твои! Чего мы ждём, парни, отделаем его как следует, этого мироеда!
Они не видели меня, обратив всё внимание на свою жертву. А я спешно дожёвывал донер, но понимал – не успеваю! Заводила ринулся вперёд и тут же сел на задницу, сбитый с ног мощным ударом кулака сверху вниз, по темечку.
– А-а-а-а! – заорали рабочие, взметнулись вверх кулаки…
Грох! Выстрел эхом разнёсся в подворотне.
Я опустил револьвер и с сожалением глянул на донер, который грустно лежал в грязи.
– А это что ещё за… – Они были несказанно удивлены, эти мужики.
Вдруг открылась дверь закусочной, и выбежали финикийцы со своими здоровенными ножами, все втроём. От их улыбчивости не осталось и следа, чёрные глаза злобно сверкали.
– Э-э-э-э, что вы тут устроилы? Каждый знает – здэс мэсто братьев Адгербал, м? Пойди устрой свой беспрэдэл в другом мэсте, м? – Акцент даже подчёркивал угрожающие интонации, а сверкающие клинки в руках демонстрировали серьёзность намерений финикийцев.
Заводила уже встал и, мазнув взглядом по моему хаки, махнул своим товарищам:
– Спелись, черти… Рабовладельцы и пархатые финикийцы… Всех вас к ногтю, в своё время…
Ворча и матерно бурча, они вышли из проулка и исчезли из виду.
Я наконец смог рассмотреть тех, на кого была направлена агрессия. Крепкий коренастый мужик в широкополой шляпе и двое мальчишек лет двенадцати-пятнадцати. Оба вцепились в рукояти ножей на поясе, мужчина держал ладони у сыновей на плечах. Борода у него и вправду была выдающаяся, опускаясь на самую грудь.
Смерив меня оценивающим взглядом с головы до ног, он прогудел:
– Гло йа ин Год?
– Еэр аан дие вадер, ен зин, ен дие хейлиге геес! – старательно выговаривая слова, сказал я.
– Амен! – Он кивнул и тут же расплылся в улыбке, став совсем не страшным – что-то вроде протекторатского Санта-Клауса, только со здоровенным тесаком на поясе.
– Заходы, заходы к нам, борода, и мальчиков заводы, чего тут стоять, м?
Они завели нас внутрь, завернули мне ещё один донер, налили кофе гемайну и апельсинового сока мальчишкам.
– Вы принимаете песок? – уточнил бородач и полез за пазуху.
– Всё, всё прэнимаем! Дажэ алмаз и платина! И весы имеем!
Действительно, младший финикиец сбегал куда-то и притащил аптекарские весы, а гемайн насыпал на одну из чаш щепотку жёлтых крупинок из кожаного мешочка.
– О-о-о-о! – восхитились кудрявые братья и тут же завернули ещё три донера, выставили целый поднос с зеленью, сыром и какими-то фруктами и притащили графин с молодым вином.
Они оказались замечательными ребятами, эти финикийцы. И гемайн, минеер Боота, и его сыновья тоже. И то, что мы все жутко говорили на лаймиш, нам совсем не мешало.
* * *
– Будете за рекой, в Натале, так и знайте, ворота крааля Бооты всегда открыты для вас. Любой гемайн укажет вам дорогу к моему дому, а там вы будете как за каменной стеной! О, йа, вы и будете за самой настоящей стеной, хо-хо-хо! – взявшись за бока, хохотнул минеер Боота.
Я вежливо улыбнулся в ответ и пожал руку ему и его сыновьям. Гемайн чмокнул губами, и запряжённый четвёркой лошадей фургон, полный покупок, сдвинулся с места и запылил прочь от душного Гертона в сторону далёких зелёных холмов.
– Год сиен йо! – крикнул я вдогонку.
– Тотзиенс! – откликнулись из фургона.
Эти гемайны – первые, кого я увидел вживую из этого народа, живо напомнили мне хуторян с Южной засечной черты, а ещё жителей северного поморья. Домовитость, основательность, готовность зубами и кулаками отстаивать заработанное тяжким трудом, бесконечная преданность своему дому и своей семье. Это совсем не походило на легкомысленных и вспыльчивых импульсивных жителей Гертона.
Я увидел здесь, в этом городе, всё, что хотел, и теперь ждал транспорт до Лисса. Жители Колонии завзятые мореходы, и протянуть железную дорогу вдоль побережья, чтобы соединить ключевые города ещё и по суше – нет, это было не в их стиле. Каждый город жил обособленно, имея связь с внешним миром при помощи морских судов и телеграфа – в последнее время. Имелась ветка от трансконтинентальной дороги до Лисса, построенная ещё в прошлом веке тевтонами, и на этом всё. Говорили, что масштабное железнодорожное строительство началось в окрестностях Зурбагана, но туда мне предстояло попасть ещё нескоро.
Гостиница, в которой я ждал попутного судна, называлась «Суша и море». Одноэтажное каменное здание с чёрной крышей прижалось к скале в удобном с точки зрения приманивания постояльцев месте. Шоссе на Тахенбакские рудники делало здесь петлю, и волей-неволей вынуждало экипажи и автомобили притормаживать. Окна её смотрели на океан, и мне это было на руку.
Капитан шхуны «Бабочка» Илай Фокс квартировал тут же, в гостинице Стомадора – так он называл «Сушу и море». За ним должны были прислать шлюпку, когда судно покончит с погрузкой и бумажными формальностями. Золотые имперские монеты, перекочевавшие в карман грязного капитанского кителя, были достаточно убедительным аргументом, чтобы он согласился взять с собой одного корреспондента из далёкой северной страны.
С сожалением поглядев ещё раз на удаляющийся вдаль по дороге фургон и на далёкие предгорья, теряющиеся в туманной дымке, я зашагал к гостинице. Здесь, за столиками под навесом, восседали завсегдатаи, и капитан Фокс в их числе.
Учитывая мой опыт общения с вышколенными и опрятными офицерами и матросами с «Гленарвана», воспринимать растрёпанного, потасканного и вечно взмыленного моряка всерьёз было сложно. Фокс приглаживал свои сальные волосы пятернёй, курил сигариллу и спорил о чём-то с пошарпанного вида интеллигентом в круглых очках.
– …они в итоге всё равно придут к этому. Только концерны, только федерация, только подчинение себе основных источников ресурсов. Здесь, на Южном, мы единственный оплот цивилизации, единственный островок культуры в море дикости. Историческая миссия городов Колонии – показать всему миру пример построения общества нового типа, а для этого нам необходима ресурсная база и жизненное пространство… – вещал интеллигент.
От словосочетания «жизненное пространство» меня передёрнуло, и захотелось врезать по уху этому очкастому.
– А гемайны? – Фокс налил в свой стакан ещё порцию выпивки из мутной бутылки и отхлебнул добрый глоток.
– Гемайны – пережиток прошлого. Рабство – отвратительный рудимент, с помощью которого не построишь эффективной экономики, – пожал плечами его собеседник. – Или они изменятся, или Наталь исчезнет с карты мира.
– Между тем на фабриках, которые работают на натальском угле, мы перерабатываем натальский хлопок, подкрепляя силы на обеденных перерывах натальским мясом, натальским хлебом и натальскими фруктами… – Фокс пошевелил стаканом, и алкоголь закрутился по стенкам, образуя воронку. – Вы не помните, и я не помню, но дед мне рассказывал, что такое воевать с гемайнами. Они там винтовку на десятилетие в подарок получают и всю жизнь воюют с каннибалами. При мне тринадцатилетний мальчишка-гемайн одним выстрелом уложил льва, потом достал из-за пояса нож и пошёл свежевать его, а когда оказалось, что хищник жив, – вступил в схватку и прикончил зверя, перерезав ему горло. Знаешь, что сказал ему отец? «Молодец, что сэкономил пулю!»
– Пф-ф-ф-ф! – сделал вялое движение ладонью интеллигент и отпил из чашечки кофе. Чашку он держал, оттопырив мизинчик, конечно же. – Сколько там населения в Натале? Пятьсот тысяч? Что сделают пятьсот тысяч против полутора миллионов городского ополчения?
