Евгений Дергунов
Доктор Костолом
Старик вытащил из кармана сложенный в несколько раз бумажный квадратик, развернул и ткнул им Дане чуть ли не в нос. Морщинистые руки старика дрожали от волнения, и Дане с трудом удавалось вырвать из освещаемого торшером полумрака слабые очертания на измятом пожелтевшем листе.
Это было изображение огромного существа. Внушительные габариты на рисунке подчеркнули разбросанными вокруг него муравьями с очертаниями полуобнаженных людей с большими, сотканными из соломы масками. Рисунок выполнен карандашом, и под ним была подпись «Шолохов В.Л.». Старик его нарисовал сам, в этом не было сомнений. Дед Веня нежно провел пальцем по бумажке и объяснил, что скопировал образ с рисунков аборигенов острова, которые он нашел на стенах пещеры и в хижинах на дощечках. На деревянные поверхности местные мастера переносили облик существа с помощью полыхающих углей.
Существо своей невероятной худобой напоминало гигантскую тростинку. Тонкие руки свисали почти до земли, царапая ее длинными когтями. Идеально круглая голова же казалась неподобающе большой для такого телосложения. Из нее торчало пару волосинок, а большую площадь лица занимала черная круглая пасть с усеянными по всей кромке острыми клыками. Единственный крохотный глаз высился по центру лба. Монстр прямо с небрежного, почти детского рисунка одним своим видом заставлял сердце Даны вырываться из груди. Ей слышались отдаленные стоны и крики. Хотелось отнять листок, разорвать его, смять в комок и сжечь. Но Дана не шелохнулась, старалась делать вид, что ей не страшно, а очень интересно слушать лекцию старика.
Вениамин Львович указал на символы рядом с изображением существа. Сначала Дана приняла их за бессмысленные каракули. Однако доктор объяснил, что это имя существа на диалекте островитян. Зовут его Егхль.
– Божество их. Поклонялись ему. Я не успел узнать, откуда им пришел такой жуткий облик, но как есть. И якобы даровал им Егхль источник вечной силы. В пещере было у них священное место, где висел гигантский многовековой сталактит. С него по ночам – в полнолуние с особой силой – стекала зеленоватая слизь. Люди собирали ее и использовали как добавку для еды, мазь и даже как болеутоляющее, – старик придвинул к Дане больную ногу, схватился за чашечку и небрежно ее подвигал. От щелкающего хруста Сенька в углу застонал.
– Уберите, – взмолилась Дана, – мне плохо.
– Вот вы с Сенькой нежные! Это я сейчас так хрущу. На острове после аварии ноги совсем отнялись. Неудачно приземлился, и косточки обратились в труху. Но знахарка исцелила меня за пару ночей! Вскоре зашагал на своих двоих. Милая, это поистине чудо… Жаль, не удалось продолжить лечение, поэтому со мной на всю жизнь осталась проклятая хрящевая дисфункция. Суставы иссушились так, что еще чуть – и в пыль обратятся. Каждый шаг, каждый хруст коленкой служит мне напоминанием о том, что я сделал ради…
Старик уставился на стену. Дана обернулась посмотреть, что его так заинтересовало. Ничего кроме старой паутинки с дохлым пауком не обнаружила. По щеке деда Вени прокатилась маленькая слеза.
– Что с вами?
– Ради спасения всего человечества, милая моя. И ради самого дорогого мне существа в этом мире.
Дана снова взглянула на Сеньку, на что Вениамин Львович отреагировал раскатистым смехом. Он шлепнул Дану по бедру и по-змеиному облизнулся.
– Что ты, не Сенька, вовсе нет. Мальчик способный – подумываю обучить его всему, преемником сделать. Но не о нем лялякаю. Не будем отходить от темы, милая, – старик сделал томную паузу, откашлялся и шлепнул Дану, снова по посиневшему бедру. – Одичалые эти – странные людишки, скажу я тебе. И дело не только в божестве этом. Прожил у них там пару месяцев, пока на самолете товарищи меня не спасли. Делали они из слизи наркотик особый. Устраивали ритуалы – дескать, чтобы с божеством связаться. Не знаю, с кем они там связывались, но творили мерзкие вещи. Входили в транс и, извини, милая, за детали, но сношали друг друга тут и там, во все дыры.
Старик потянулся к коленке Даны, но та машинально одернула ногу и тут же прищурилась, будто ожидая удара. Но старик ее никогда не бил, и в этот раз не стал. На его лице блеснуло подобие смущения. Только подобие. Никак иначе его эмоции назвать было нельзя. На вид вполне себе человеческие, но с какой-то неподвластной описанию фальшью. Будто и не человек это вовсе, а существо, пытающееся изображать эмоции.
– Наблюдал за ними долго, – звон в голосе у старика сменился на утробное бурчание. Говорил себе под нос, будто не хотя, а Дана и шевельнуться боялась, чтобы из-за шороха кожи о каменистую стену не прослушать, о чем щебечет доктор, – заприметил – наркотик этот обладает еще более особенными свойствами, чем слизь пещерная в чистом виде. Были у них там старейшины, на вид которым – лет тридцать пять, не больше. Младенцы необычайно крепенькими рождались, а развивались так, что в пять месяцев кое-как, но топать на своих двоих могли.
– Вы собираетесь его воссоздать? – собственный хриплый голос все больше казался Дане чужим. Ей хотелось молчать, и ежевичного пойла. От слов старика о наркотике в носу защекотало, а желудок заурчал от фантомного аромата сладкой ягоды.
– Именно так, милая! Раны их быстро заживали благодаря мази из этой пакости. Но от наркотика они становились… Они… Могли стать лучшими представителями человечества, но губили свой потенциал на загаженном островке! Вот я и подсмотрел, как готовится, но узнал не все в малейших деталях. Да и у обычных людей вещество с трудом уживается. У Борьки вон совсем мозги отшибло. Сенька еще сохранил немного мозгов, но и то порой шибко агрессивным бывает – страшно на люди водить будет, когда представится возможность.
– И как вас отпустили с наркотиком? Как сбежали?
– Я же сказал, что не долечили мне колено?
– Сказали.
– Вот и представь, милая. Вспомни, на какие жертвы шло человечество ради науки. Сколько плоти было спалено, когда в пещерах сверкнули первые искры. Сколько душ похоронено в водах под великими мостами. А сколько видов исчезло и сколько организмов отравлено мутациями ради чудес фармацевтики? Точные цифры, милая, хранятся только в самых засекреченных архивах конторы, которая и КГБ пережила, и крепостное право, и перекинется в недоступное нам с тобой будущее, став свидетельницей всевозможных смен строя и революций.
– Так что вы сделали?
– Убил, – без промедления, подобно выстрелу ответил он. – Собрал ягод ядовитых. Мне пришлось. Ты бы знала, через что я прошел. Повсюду гнили горы трупов. В глазах ни сна, а коль удавалось вздремнуть – в голову сразу лезли их красные, кричащие рожи с выпученными глазами. Некоторые являлись мне в масках, из каждого отверстия которых бесконечными потоками лилась кровь. И младенцы. На руках матерей и отцов… Кому повезло, тоже проглотили заразу и померли вместе с родителями. Другие же до голодной смерти извивались в утыканных червями худеющих руках. Они визжали. От криков было не скрыться. Мелкие грызуны сходились на рев и обгладывали маленькие трясущиеся ножки, ручки. Вытаскивали из мертвецов иссохшие глазные яблоки. Ковырялись в ушах. А я… Хотел избавить оставшихся в живых от мучений, но не мог и приблизиться, просто не мог. А этот самолет, этот чертов самолет. Я все просчитал, тела и остыть бы не успели, как помощь должна была прибыть. Но мне пришлось просидеть три дня на острове – в окружении беспокойных душ, жаждущих моей смерти.
Вениамин Львович поднялся и похрустел в сторону выхода. Дана крепче сжала камушки в ладони, которые уже намокли от пота. Мысленно обласкала себя всеми известными ругательствами за то, что не воспользовалась случаем, не кинула грязь деду в лицо. Старик остановился, обернулся и вновь подошел к ней.
– Хоть тебе и не очень интересно, но рассказ закончу. Забрали меня на самолете. Начал работать на контору. Но эксперименты над людьми, видите ли, посчитали неэтичными – руководители конторы так сказали, те, кто всякой дряни планете нашей принесли. Организмы людей не приспособлены к развитию таких веществ. Происходили страшные мутации, подопытные становились агрессивными. Я пытался убедить их подождать, дать мне время. Но попросили перенести исследования в отдел биологического оружия. Этого они и добивались. Устроил я саботаж, уничтожил все разработки и скрылся – забрав с собой образцы. На моем рабочем месте они нашли лишь синтезированную лужицу с плавающей ДНК твоего дорогого деда Вени. Все, конечно, прикрыли, ведь эти тупоголовые потеряли единственного гения, способного закончить работу, – старик наклонился к Дане, – но ничего, я довершу задуманное. Правда, милая?
Другого шанса может не быть. Дана стиснула зубы и швырнула влажный комок грязи и камней в бородавчатое лицо старика. Он с хрустом повалился на пол и заверещал.
– Сука! Сука! Стой, зараза!
За спиной послышался мерзкий хруст, но Дана не останавливалась. Перепрыгнула через две ступеньки, бросилась к двери и почти было схватилась за ручку, как нога застряла в металлической пасти. Зубцы сомкнулись, Дана опустила глаза и, осознав увиденное, закричала.
– Вот жеж дрянь, – кряхтел старик, вытирая платком глаза, – чувствовал, что рано доверять, чувствовал! Не зря капканчик поставил, не зря. Ох, не зря.
Вениамин Львович опустил пальцы в кровавое месиво, что блестело вместо ноги, и одним нахальным щелчком освободил стопу. Дана заплакала, и слезы перемешались со смехом. Она глядела на окровавленные пальцы старика и смеялась – чем шире боль распространялась по телу, тем заразительнее хохотала, не прекращая в то же время рыдать.
Сенька вжался в угол так, что еще чуть – и провалится в стену. Вытащить голову из плеч он побоялся. Поэтому мог только слышать, как дед Веня тащит стонущую тушку и то и дело повторяет по кругу: «Ничего милая, заживет…». Рядом пахнуло ежевикой, в животе Сеньки заурчало, но так и не высунулся – потому что знал, вкуснятины не получит, а по затылку отхватит.
