Евгений Айдин
Кляксы и пятна
2. Сонет о розах
(История одного букета)
В мусорном баке розы…
Что же тому причина?
Рядом картина. Грозный
снова зарезал сына.
Возле охапки листьев,
выброшенных старушкой,
пара бумажных писем
и безызвестный Пушкин.
Пара немых винилов
джаза и Окуджавы
сверху лежат уныло…
Кто это все исправит?
Правило у сонета —
все началось с букета…
* * *
Мне кажется, мой друг Артем Бонкин – потомок Эрнеста Хемингуэя: широкоплечий мачо, обладатель роскошной бороды, бывший борец. Чрезвычайно начитан. Немного страшно воображать, какие таланты и идеи скрывает баррикада его массивного лба…
Однако комплекс общественной неполноценности отвадил Бонкина от любой творческой активности. Он бросил музыкальное училище за два месяца до выпуска. Оставил увлечение живописью. Работал поочередно: поваром, строителем, сантехником, мясником и технологом в пивоварне. Пропустить по рюмочке он отказывался. В том смысле, что ни один тост не пропускал…
* * *
Слоняемся мы, значит, по Донецку. Идем мимо филармонии. Фасад ее пестрит масштабной афишей – «Вечер русского романса».
– Вот она – контора сплетен, – сказал мой друг. – Духовики вечно спорят, у кого член короче. Пианистки – ходячий комплекс жирных задниц, – Бонкин, выдержав паузу, воодушевился. – Мне, кстати, монтировщики денег должны. Пошли заберем, в кабак сходим!
Пока вахтершу на служебном входе отвлекал случайный пьяница, мы незаметно просочились в здание.
Дальше – гримерная, где статные артисты фиксируют перед зеркалами натужную осанку. Особенно выделялась среди артистов некая Лилия Эдуардовна. Эта женщина беспрерывно гладила свои волнистые бока сквозь шелковое платье. И беспрерывно говорила о Пушкине.
– Только вслушайтесь, – не к месту говорит прима. – Белеет парус одинокий…
– Далеко уплыл, – дополнил Бонкин.
Из гримерной нас достаточно быстро выгнали.
Около буфета я отметил трогательного старика. Пожилой щуплый мужчина вкладывал в жидкий букет таинственное рукописное послание…
Зашли в концертный зал. Бонкин все повторяет:
– Сейчас… Вот сейчас… Сейчас будет шоу!
Элегантная Лилия Эдуардовна пела, широко расставив руки. Чувствовалось неукротимое рвение обнять каждое зрительское сердце.
Со сцены звучало:
– Лишь одинокие астры осенние…
Произведение завершалось интенсивной клавишной импровизацией. Лилия Эдуардовна тем временем подошла к роялю. Схватила с крышки инструмента тот самый букет с запиской. Резким движением упоения собой швырнула его в зал. Букет приземлился между двух пустующих сидений.
– Спасибо, родные, – вспыхнула прима.
…А монтировщики нам деньги так и не отдали. Думаю, занавес можно опускать.
3. Все сначала
(История одержимости)
Доброй ночи, одиночество!
Здравствуй, разума тюрьма!
Жить назло любым пророчествам
клялся зеркалу спьяна…
Доброй ночи, совесть-дура,
и тебе привет, любовь!
Две бесформенных фигуры
между двух тупых углов…
Все сначала…
Доброй ночи, одиночество!
Здравствуй, разума тюрьма!
Жить назло любым пророчествам
клялся зеркалу спьяна…
Доброй ночи, совесть-дура,
будь, как выпившая блядь!
По любви немой натуре
отучи себя скучать…
Все сначала…
* * *
Талант может смириться и замолчать. Гений всегда одержим. У него нет дороги обратно…
Стасик Ковальский – гениальный гитарист. Думаю, другая вселенная обеспечила бы ему умопомрачительную карьеру. В этой он прослыл неудачником, демагогом и грубым критиком коллег.
* * *
Отец Стасика родился на Западной Украине. Стараниями чекистов лишился родителей в послевоенные годы. Переехал в Донецк году в шестидесятом. Дважды отсидел за воровство. Устроился на шахту. Встретил в трамвае юную портниху. И результатом их ночного союза стал самый своенравный человек на свете…
* * *
В школе Стасик Ковальский долго оставался незамеченным. Неожиданно для самого себя он решил прочитать стихи с выражением и ослепил свою первую аудиторию зарницей артистизма. Соблазнившись первым общественным вниманием, Стасик подумал, что стихи интереснее петь. Выпросил у родителей гитару. Вокальных данных он в себе не обнаружил, но инструмент «прилип» к нему навсегда…
Думаю, музыкальные инженеры советского времени специально конструировали гитары так, чтоб отвадить энтузиастов от самодеятельности. Со Стасиком этот трюк не прошел. Не прилагая особых усилий, он за полгода занятий изобразил произведение Сантаны с ювелирной точностью.
Каким-то чудесным образом Стасик, вооруженный инструментом, оказывался на сцене комсомольских собраний. Там ему приходилось аккомпанировать специфическим дарованиям. Например, был один парнишка, внешне напоминавший намасленный блинчик. Солнцеликий и блестящий персонаж. Стасику захотелось смазать его вареньем.
– Стасик, – язвительно начал Блинчик. – Тебе бы не помешало подстричься.
– А тебе начать попадать в ноты…
Парень этот пел скорбно сощурившись. Заметно фальшивил. В глубине души Стасик этому радовался из диссидентских побуждений. Репертуар таких мероприятий он ненавидел. Со сцены звучало:
– С чего начинается Родина…
Выслушав жидкие аплодисменты, Стасик демонстративно скрылся за тканью кулис. Подошел к певцу и спросил:
– Знаешь, с чего начинается Родина?
– С картинки в твоем букваре?
– С гаммы до-мажор…
* * *
Нот Стасик на то время, можно сказать, не знал. Соответственно, о высшем музыкальном учреждении речи не было. Вынужденной мерой стал какой-то техникум. Впрочем, Стасик никому не позволял вмешиваться в свое образование…
Рядовая студенческая вечеринка выводит на эти страницы следующего персонажа – Глеба Линевича.
Неуемный весельчак и повеса, Глеб был обладателем невероятного тенора. Со Стасиком их объединил «свинцовый» продукт капитализма, подпольно залетевший в советское воздушное пространство. Имеется в виду группа «Led Zeppelin».
Стасик хлопнул Глеба по плечу:
– И все же ты не Роберт Плант… Так объясни в двух словах, почему я должен с тобой играть?
– Вино, – Глеб пожал плечами. – Трава, – дополнил он после паузы.
В дальнейшем Стасик увлечется. За неимением папирос начнет крутить самокрутки из сочинений Маркса и Энгельса, бережно откладывая художественную литературу. Как-то так и образовалось его легендарное прозвище – Беломор…
В техникуме Беломор отличился только пьянством. Громко аргументировал нежелание учиться отсутствием красивых студенток.
За девушками Стасик и Глеб охотились в других местах. Например, в общежитии музыкального училища.
Там Беломор сразу почувствовал себя своим. Недолюбливали его только струнники. Всем известно, что организм артистической среды изнутри поедают черви зависти и лицемерия.
Как-то раз игру Стасика услышал кто-то из преподавателей:
– Вы на каком курсе, Станислав?.. Почему я вас вижу в первый раз?..
– Я – залетный, – отвечает. – Пролетарий бурсацкий… Рабочий класс… Деревенщина…
* * *
Следствием «залетов» в места скопления будущих музыкантов стала неожиданная свадьба. Все вокруг удивились, когда Стасик женился. Слишком ярким этот человек был для хомутов семейной жизни. Слишком самоуверенно держался для оков быта. Слишком нравился девушкам, чтобы стать для кого-то единственным…
Певица Элла Гайдукова ни в чем не уступала избраннику. Достигла высот в джазе и матерном словоблудии. Курила наравне с молодыми людьми. Модно стриглась. Славилась неприступностью. Ухажерам она отвечала: «Уходи и не возвращайся без образования и прически, как у Элвиса».
Короче говоря, образовалась та молодая пара, которая у всех на виду.
* * *
За гладкой взлетной полосой вероятны грозовые тучи. Все начиналось с затяжных разговоров, музыки, цветов и вина. Затем – столкновение лбами амбиций, бытовые разногласия и испытания любви на прочность.
И все-таки они проживут вместе 25 лет…
Какое-то время Стасик работал в легендарном ансамбле «Солнечный рубин». Сейчас это название забыто, но, если опираться на рассказы моих товарищей, коллектив этот мог похвастаться целым перечнем творческих регалий. Затем Стасика пригласили гитаристом в англоязычную рок-группу «АэроАс». И это название, к сожалению, тоже забыто…
Элла исправно выигрывала различные вокальные конкурсы и прочно укрепилась в списке сотрудников филармонии, обретая профессиональный статус.
Напряженный график не мешал счастливой паре пить заграничное вино по вечерам, вечерним одиночеством, как известно, лучше наслаждаться вдвоем.
– Работу предложили, – вздыхал Стасик. – В эстрадной обработке Шуберт, Брамс, Бетховен…
– И кто из них поможет вымыть посуду? – улыбалась Элла.
– Черти так грубо играют, – Стасик был невозмутим. – В качестве вокальных партий им хорошо бы подошли речи Гитлера.
– И что? Ты не будешь там работать?
– Нет, не буду. У руководителя, представляешь, от двух разных женщин двое одинаковых внешне детей. Может у него трафарет вместо члена?
Пока в работах Стасика маячили альтернативы, эти разговоры имели дружелюбные интонации. Затем их сменят презрительные. Содержание останется прежним.
* * *
С началом 90-х обстановка изменилась. Стасику все меньше поступало предложений заработать. Стабильным источником дохода остались только подачки меценатов. (Меценатами Стасик называл своих друзей из криминального мира.)
Элла рабочее место в филармонии сохранила. Ресторанные подработки приносили ей солидный доход. К тому же, нарисовался какой-то воздыхатель с предложением эмигрировать…
Элла воздыхателя в грубой форме отшила. Но Стасика положение дел все-таки насторожило, и он стал думать, как бы отвадить жену от работы. Одной звезды в семье достаточно, правда же?
И выбрал Стасик самый нехитрый способ. Дуэт Ковальских превратился в трио. На сцене под аплодисменты выступил их крикливый сынок, названный Даниилом.
Когда родился Даня, Стасик работал в Петербурге. Иными словами – слонялся с гитарой из одного ресторанного ансамбля в другой. Экспериментировал с наркотиками. Жил на Гороховой улице у художника по прозвищу Муравей.
Плетясь с работы поздним вечером, Беломор заметил между колонн Казанского собора двух вызывающе одетых девиц. И будто невидимый магнит видоизменил траекторию его пути.
Осторожно приближаясь к девушкам, Стасик пригладил длинные волосы. Будто под гипнозом он шел, игнорируя гулкий шум автомобилей, разбрызгивавших лужи. Не обращал внимания на противный дождик…
– Ты местный? – спросила та, что в короткой юбке.
– Да, – соврал Стасик.
– В гости пригласишь?
– Непременно. Только выпивка с вас. У меня денег нет.
Вторая девушка нырнула рукой под юбку подруги и извлекла маленький прозрачный пакетик с загадочными таблетками. Подбросила его на ладони.
– Выпивка тебе не пригодится, – улыбались девушки.
Пришли к Муравью. Расположились…
И вот, картина реальности в глазах Стасика преобразилась в подвижный красочный узор. Укрепилось чувство неуязвимости и полета. Отголоском ощущалась тревога…
С действительностью Стасика связывали истошные рыдания Муравья, изображавшего волны нелепыми движениями конечностей.
– Нет, бля, – кричал Муравей, – ой, бля… Что это?
Грохотавшая музыка будто обрела материальную форму, проникла в кровь инъекцией и распространилась по телу, дыша через капилляры.
В одночасье все прекратилось. Из трипа выступил тот же самый серый не притягательный мир. Проблемы, страхи, реальность…
– Вы проститутки? – спросил Стасик полусонных девчонок.
– А вы? – ответила одна. – Разве музыканты не проститутки?
Многозначительное молчание Беломора засвидетельствовало согласие. Что тут скажешь?
Прогремел старомодный телефон в прихожей. Стасик поднял трубку и услышал возбужденный голос Глеба Линевича:
– Поздравляю, негодяй!
– Черт, чувак, ты знал, что умер Диззи Гиллеспи?
– Знаю. Два года назад. Специально тебе не говорил.
– Засранец, – отчеканил Стасик.
Тут Глеб сорвался на радостный крик:
– Сын у тебя родился! Всю ночь не могли дозвониться…
– Мать его… – растерялся Стасик.
– Вот именно. Мать его – твоя жена. И родила чувака размером с бронепоезд. Думаю, это повод ей перезвонить.
– Действительно.
– Ладно, мудозвон. Подкосил капусты и хватит. Пора домой. Звени мудями на родину…
Стасик оглядел просторную убогую комнату. В кресле распластался Муравей. На оккупированной кровати лениво потягивались две шлюхи, именами которых никто не интересовался. Холодное северное солнце доедало остатки ночной темноты, словно намекая, что жизнь не бессмысленна. И только мысли путались, как рваные струны.
Шороха денег совсем не слышно в карманах. Вот, что вызывало ощущение катастрофы…
– Муравьед, просыпайся, – Стасик пнул кореша ногой.
– Что ты хочешь? – раздраженно ответил спросонья тот.
– Займи капусты. У меня сын родился.
– Возьми в холодильнике. Там же, где морковка.
– Я серьезно!
– Деньги портят, – отшутился Муравей. – Особенно детей.
– Чужие – нет…
* * *
И Стасик Беломор вернулся в Донецк.
Если Питер обязывал ногтями карабкаться по отвесной скале шоу-бизнеса, то дома Стасика носили на руках за факт его существования. Только платили мало. И, скажем так, приходилось импровизировать…
Почти сразу объявился Линевич с предложением возобновить молодецкое творчество. Существенным дополнением к их авторскому тандему стал щуплый барабанщик по прозвищу Райт.
Этот миниатюрный носатый супермен ударной установки в дальнейшем так же заслужит отдельного авторского внимания. Пока уточню, что Райт вернулся из Германии с кучей «заморских» подарков, смирился с распадом оркестра и лениво перебивался работой сапожника. Слыл он, как бы так выразиться, театральным ударником. То есть мыслил образами. Его некомпетентность в музыкальных терминах казалась притворной. Зато Райта всегда можно попросить изобразить поезд, улыбку или вьюгу.
Ладно. Вернемся к Стасику…
Жить на творческие заработки трудно. Стасик Беломор научился крыть кровли. Торговал на рынке мясом. Сторожил какой-то завод. Где бы он ни пытался подкосить денег, увольняли отовсюду. Он умел создавать причины…
И разве что музыкальная мечта вздрагивала рыбкой, брошенной на раскаленный песок.
Мелодии продолжали потопом заливать сознание. Жизненно важно было вернуться в колею. Местечковых фестивалей и клубов не хватало всеобъемлющему тщеславию Стасика Беломора. И, казалось, завтрашний день все изменит… Случится чудо… Но чудес на бывает, а годы идут…
Короче говоря, триумф молодости завершился. Хотя, мне кажется, счастье юных лет – это заблуждение тех, кто повзрослел.
Так случилось, что музыкой исчерпывалась вся ранимая натура Стасика Беломора. Претензия на успех застыла в безжизненном пространстве. Он будто порхал мотыльком у люстры, которую выключили. Что скажешь о человеке, который не заметил собственных морщин, усталости жены и первых татуировок взрослеющего сына?..
Зато Стасик умел филигранно изображать хард-боп, эйсид-джаз, прогрессив-рок, техасский блюз, элегии, кантаты и увертюры.
Примечательна очередная попытка Стасика Беломора устроиться работать по призванию. Это был оркестр местного «центра детского и юношеского творчества».
Из скопления музыкантов средних лет выделился толстяк со светлой шевелюрой. Лицо его показалось Стасику удивительно знакомым. И неприятным до скрежета в зубах…
Толстяк затянул:
– С чего начинается Родина…
Стасик отключил гитару.
– С гаммы, сука, до-мажор, – сказал Стасик, пакуя инструмент.
* * *
Стасик Беломор и Глеб Линевич нашли самый надежный и неприглядный способ ухода от реальности – сели на героин. Исполин среди наркотиков – единственный спутник, которому удавалось заполнять образовавшиеся пустоты в мечтательных душах. И, разумеется, временные эмоциональные облегчения порождали тягу к постоянным увеличениям дозы.
Беломор отдавал себе отчет в том, что не стоит без оглядки плыть к горизонту, теряя из виду берег. Линевич греб стилем баттерфляй. Предсказуемый исход был вопросом времени…
Беломору удалось пройти испытание антидепрессантами, нейролептиками, транквилизаторами, антиконвульсантами. Он даже бросил пить на целых восемь лет, оставив отдушиной только марихуану.
Освободившись из героинового плена, Стасик по знакомству пытался устроиться в рекламное агентство монтажником. В анкете он написал: «Музыкант без образования». Графа о пожеланиях к работе выглядела следующим образом: «Хочу, чтоб меня никто не трогал». И на работу его не взяли.
Далее – вакантное место сторожа в детском саду. Уютная комната для сна. Доступ в столовую. Главное – много свободного времени. Можно сбежать на репетицию. Можно читать. Можно сочинять на гитаре или высыпаться за все прожитые годы…
Дней десять Стасик отработал безукоризненно. Окурки выбрасывал за пределы детского сада. Употребление марихуаны умело замаскировывал. Даже на поварих умудрился произвести впечатление интеллигентного, воспитанного, проницательного и глубокого человека.
Тут объявился Линевич:
– Братан, можно я у тебя в коморке вмажусь?
– Нет, – возразил Беломор. – Чувак, это детский сад.
В голосе Глеба становилось все больше настойчивости и необъяснимого французского прононса:
– Не так опасны наркотики, как праведная жизнь и регулярная зарплата. Не ссы. Я аккуратно.
Стасик согласился. Наутро Линевич исчез. Последствия его пребывания обнаружил сменщик. Разумеется, тут же настучал директрисе. Властная женщина отпустила Беломора, как говорится, с Богом. Кому нужны в детском саду правоохранительные органы?..
Вместе с Линевичем исчезла гитара. Вишневого цвета «телекастер».
Стасику было наплевать на потерянную работу. Глеба он любил, как брата. И даже не обиделся. Но исчезновение гитары вынудило его разрыдаться. Где взять деньги на новый инструмент?..
* * *
Барабанщик Райт по-прежнему ремонтировал обувь…
Стасик явился, не предупреждая ударника о визите:
– Как дела? – спрашивает.
– Каждый месяц, – невозмутимо ответил Райт.
– Саня, – начал стонать Беломор, – Глебчик лошадь рабочую заложил. Хана. Вилы. Тапки. Тушите свет или займите денег…
Райт пожал плечами:
– Деньги не даю. Деньги портят.
– Не жмись, Райтик. Я чистый. Не пью. По вене не гоняю…
Тут Стасик замялся:
– И работа есть, – дополнил он.
– Деньги портят, – повторился Райт.
– Чужие – нет…
* * *
Стасик какое-то время бесцельно истаптывал газоны, переходил дороги на красный, размышлял…
Сначала его взгляд упал на памятник Пушкину в центре живописного бульвара. Кто-то из друзей красиво врал, что скульптор был поклонником Хендрикса. И никакого отношения этот бюст к русской литературе не имеет. Почему-то Стасику нравилось распространять этот бред.
Затем Стасик пересек площадь Ленина. Показал изваянию средний палец, не стесняясь скопления людей.
Подошел к дому Линевича. Лучший друг жил в квартире некогда обеспеченных родителей. Сплюнул в подъезде на побеленную стену. Вероятно, вспомнил высказывание Бальзака о том, что каждое большое состояние таит преступление. И плевком проявилась бессильная неприязнь…
На стук в дверь никто не ответил.
Кажется, я не уточнил, что к этому моменту существовала мобильная связь. Но телефон Глеба был отключен. Линевич исчез. Испарился, как лужа. Или необъятное море сдалось жадному солнечному свету…
Беломор искал друга семь дней. Семь дней он проходил мимо Пушкина, дерева с дуплом и Ленина. Звонил в дверь. Затем стучал с каждым днем все громче. Выходя из подъезда, начинал обзванивать знакомых проституток, музыкантов, бандитов, рыночных торгашей…
Глеба нигде не было. На пятый и шестой дни Стасик дверь чуть ли не взламывал. Кульминацией стала ровно неделя. Открыла заплаканная старушка. Беломор опоздал. Глеб умер на руках у собственной матери.
– Мы все умрем в наушниках, слушая друг друга, – прошептал Стасик над бездыханным телом.
За пышными проводами Линевича наступила прострация. Словно оборвалась последняя нить, хранившая от падения в пустоту. И разве что накопленные за жизнь песни служили надломленными крыльями.
С похорон прошло несколько затуманенных дней. Стасика разбудил звонок в дверь. На лестничной клетке стояла электрогитара. Тот самый «телек». Приключения инструмента навечно скрыты за плотной завесой тайны.
Стасик воображал множество версий событий. И пришел к выводу, что не совестливый рыночный кореш Глеба вернул гитару, а сам Господь Бог…
Тут следует дополнить, что я всегда восхищался способностью Стасика хранить внутри себя железобетонный стержень веры, способность принять и творчески выразить испытания, перебороть обстоятельства и превратить тоску в рок-н-ролл.
Но кто знал тогда, в далеком 2012-м, что настоящая беда еще впереди… Через два года не будет в Донецке гастролей мировых звезд эстрады… Не будет международных футбольных матчей… Не будет выставок современного искусства…
* * *
Стасик уехал на заработки в Крым. Работал в ресторанах, окружив себя юными выпускниками музыкального училища. Только фоновый ресторанный джаз не способен перекричать новости о первых обстрелах Донбасса.
Стасик Беломор и раньше что-то слышал о протестах в Киеве. Удивился митингам в Донецке. Референдум о переходе Крыма в состав России вызвал замешательство. История с сожжением протестующих в Одессе повергла в ужас.
Происходящее теперь – сон?..
За всеми этими событиями Стасик наблюдал с позиции растительного мира. А цветы на дождь повлиять не могут.
Дожди в мирном Крыму означали только завершение курортного сезона. А значит – пора домой…
Паром двигался вдоль стройки моста через пролив, раздвигая мутные морские воды. Изредка солнце делилось остатками тепла. Ветер разносил по палубе соломенные шляпы и капитанские фуражки. Случайный попутчик предложил Стасику выпить:
– Прекрати отнекиваться, – говорит. – Начинай отдакиваться!
И впервые за восемь лет Стасик согласился. И выдул половину бутылки залпом с остервенелой жадностью. Неизвестного происхождения коньяк вызвал эффект оазиса…
В Ростове, пересаживаясь с автобуса на автобус, Стасик продолжил пить. Потерял все заработанные деньги и паспорт. Документ нашли. Деньги, разумеется, растворились в толчее автовокзала безвозвратно.
Элла встретила бледную заросшую физиономию радостным возгласом:
– Любимый, ты вернулся!
За эти годы она стала покладистой женой. Работала в бухгалтерии супермаркета. Следила за графиком питания Даниила. Сынок тем временем познавал радости выпивки и соседских девчонок. На предложения родителей заняться музыкой неизменно отвечал:
– Все музыканты – педерасты!
– Есть исключения, – обижался Стасик.
– Например, Чарли Паркер, – пожимал плечами Даня.
В общем, отец семейства вернулся в Донецк из командировки без денег и без надежд.
Даня встретил папу следующим образом:
– Привет. Я пойду к деду в приставку поиграю…
И Стасик окончательно сорвался с катушек. Он пил до галлюцинаций. Черти и собаки маршировали по комнатам. Солнечные лучи не освещали этот хаос. Из хаоса выделялся только крик Эллы:
– Остановись!
И бутылка с грохотом врезалась в стену, фонтанируя осколками. Стасик матерился и угрожал до тех пор, пока не вспоминал о мятой купюре в кармане и возможности купить аптечный спирт.
…Изредка во мраке маячили огоньки каких-то сцен и репетиций. Какие-то люди, друзья, выпивка. Где-то поблизости мерещился ритмичный, как огромные часы, стук. Пахло сыростью или медикаментами. За минутным просветлением, вытрезвителем или больничной койкой снова начиналась темнота…
Маячками в темноте бродили окна, фонари и огни реклам. Из фона случайной вывески как-то выделился силуэт полной некрасивой женщины. Она попросила закурить.
– Красивый, – говорит.
– Красота в глазах смотрящего, – промычал Стасик, обнажая пробелы в зубах на краях улыбки. – Оскар Уайльд.
– Круто, – удивилась толстуха. – А я – Оленька. Зайдем в бар?
Баром она назвала тусклую убогую рюмочную. В воздухе утвердился кислый запах. Вокруг старомодного музыкального автомата толпились работяги. Уставшая буфетчица у стойки с нажимом уточнила: «Вы уверены?»
Стасик высыпал деньги перед буфетчицей, не считая. Долгов было столько, что фиксировать их количество не имело смысла.
– Не богат, – заметила Оленька.
– Ты проститутка? – спросил Стасик, глядя на собеседницу из-под насупленных бровей.
Оленька толкнула его в бок:
– А ты?
– Я – музыкант, – оскорбился Стасик.
– И чего ты хочешь, музыкант?
– Лечь в землю рядом с Глебом…
* * *
А вот я – мальчик из хорошей семьи. Начало моей биографии не предвещало дружбы с маргиналами и аутсайдерами.
Что же произошло?
В 15 лет я увлекся гитарой, услышав «The Beatles». Уроки игры в интернете меня мало привлекали. Учиться хотелось у бывалых. Или я подсознательно гнался за писательскими впечатлениями и копил человеческий материал. Не знаю.
В общем, я услышал множество противоречивых историй о каком-то Стасике Ковальском. И сразу понял, что хочу познакомиться с этим человеком. Мне говорили:
– Он наркоман… Он алкоголик… Не связывайся…
А Стасик запретил мне предлагать ему деньги за уроки, не имея за душой ни гроша. Такова была его принципиальная позиция. Такой вот он человек.
У нас сложилась крайне необычная дружба. Мы чем-то походили на героев музыкального фильма «Перекресток», где пожилой черный музыкант дает наставления юному энтузиасту. Мы отыграли около сотни совместных концертов. Мы протаскивали друг друга через какие-то проблемы. Строили планы…
Стасик часто выкрикивал на репетициях:
– Сколько можно объяснять, что такое гомофония?!
– Ты же сам слушаешь Элтона Джона? – язвил я, выводя своего учителя из равновесия.
Затем Стасик вовсе топал ногами, как персонаж мультфильма:
– Должен прозвучать обыкновенный гексахорд…
– Мне так говорил венеролог, – терялся наш басист. – Я помню, это ужасно чешется!
И так далее…
Сын Стасика, Даня, стал мне, как младший брат. Даже женился он на лучшей подруге моей ненаглядной стервозы. Благо, брак Даниила оказался крепче нашего. И не потому, что он подтвержден документально. Просто мне не удалось пройти витиеватый путь от любви к порядку. А Дане удалось. И я им по-настоящему горжусь.
К слову о браках…
Элла ушла от Стасика за неделю до «серебряной» годовщины. Говорит, он избил ее с пьяных глаз. И я ей верю. Ну, да, ладно…
* * *
Эта глава близится к завершению. Возможно, не слишком понятна связь стихотворения с рассказом. Нужно разъяснить.
Как-то после концерта мы поехали к Стасику. Его квартира пестрила паутиной и унынием. Мы выпили и разошлись по комнатам.
Наутро меня разбудил крик, доносящийся из кухни. Стасик донимал Эллу по телефону:
– Я тебе стихи написал… Хочешь прочту?.. Нет… Я все равно прочту… Слушай: «Доброй ночи, одиночество…»
Обижаться бессмысленно. К тому же с этим фриком я разделил бы все свои лучшие мысли безвозмездно. Знаю, что он поступил бы точно так же.
– Все вы женщины – стервы, – выкрикнул Стасик на прощанье. – Все вы – стервы!
Дождавшись конца разговора, я заглянул в дверной проем. На пыльном полу квартиры в окружении пустых бутылок и тощего кота сидел полоумный маньяк, бескорыстный шизофреник и поэт злосчастных семи нот. Он молотил по струнам, глядя в пол. Мелодия звучала гимном отрешенности. Ниспадала, задерживая дыхание, и взлетала птичкой, стремясь вырваться в открытую форточку. И, конечно, исчезнуть навсегда…
Что тут дополнить?
Талант может смириться и замолчать. Гений всегда одержим. У него нет дороги обратно.