Евгений Анташкевич
Харбин. Книга 3. Освобождение
Очнулся от холодной воды, которой его окатили, и понял, что его прислонили спиной к стене и он стоит. Он стоял на негнущихся ногах, плотно привязанный к своей орешине, которая и держала его, не позволяя согнуться и упасть.
Три японца, составив карабины в угол низкого и тёмного зимовья, что-то делали с Чжан Вэем. Тот лежал на полу, все его тело, лицо и волосы были мокрые, видимо, японцы его тоже окатили водой. Из живота и колена китайца сквозь рваную одежду сочилась кровь. Чжан находился в полусознании и плохо понимал, что происходит, он только глухо мычал и поводил красными мутными глазами.
В дальнем углу зимовья Фёдор увидел четвёртого японца – это был офицер. Он стоял, опёршись двумя руками на уткнутый в пол, слегка изогнутый меч с длинной рукояткой в кожаной оплётке, и наблюдал за действиями троих других.
«Неужели их было только четверо, – подумал Фёдор, – не может быть, они меньше десяти не ходят».
В этот момент в избу зашли ещё два офицера, что-то доложили первому, он им что-то скомандовал, один из трёх солдат бросил возню с китайцем, схватил свою винтовку и выбежал из зимовья. Вошедшие офицеры откозыряли и ушли за ним. Фёдор услышал отрывистые, громкие и непонятные команды и удаляющийся топот нескольких десятков пар ног. Он подумал, что хоть не обидно, что их пятерых взяли не трое и не четверо японцев, и тут поймал на себе взгляд стоявшего в углу офицера. Взгляд был недобрый. Фёдор опустил глаза и посмотрел на Чжана. Тот, видимо, на какое-то мгновение пришёл в себя и обводил глазами зимовье, офицер заметил это, вышел из угла, встал в головах у китайца и что-то его спросил. Чжан задрал глаза, но только невнятно промычал и отрицательно покачал головой.
Всё происходило у Фёдора на глазах. Он стоял у боковой стены, входная дверь была справа от него, и через неё лился свет прямо на лежавшего ногами к двери Чжан Вэя. В головах у него, у низенькой печурки, стоял японский офицер и плашмя держал меч на лбу Чжана, упираясь скошенным концом лезвия в переносицу китайца.
«Понятно, – подумал Фёдор, – почему первым они взялись за него, он сильнее ранен и быстрее истечёт кровью, и офицер, видать, говорит по-евонному, а по-русски – не очень».
Офицер ещё раз повторил вопрос, Чжан снова отрицательно покачал головой, и тогда офицер коротко ткнул мечом вперёд и срезал кожу с переносицы китайца. Чжан резко дёрнулся и со свистом выдохнул воздух. Офицер, не сходя с места, вытянул меч и, как ладонь об штаны, вытер кончик клинка с обеих сторон о кожу на животе Чжана. Потом он на своих коротеньких кривых ногах молча прошёл между Фёдором и Чжаном, привалился к низкому дверному косяку и почти перегородил свет. Он крикнул что-то наружу и через несколько секунд пропустил мимо себя двух солдат, которые внесли накрытый большой крышкой чёрный чугунный котелок. Дальше всё произошло очень быстро. Солдаты подошли к Чжану с боков, опрокинули котелок ему на живот, потом выдернули крышку и всё это придавили к животу китайца как раз там, где японец вытер клинок.
На секунду все замерли.
Через мгновение внутри котелка что-то заскреблось. Фёдор увидел, как тело Чжана сначала вздрогнуло, потом попыталось согнуться и как бы втянуть в себя живот, а потом разогнуться и скинуть с себя котелок. Но китаец был крепко привязан верёвками к орешине, и только его глаза выкатывались из орбит. Натянулись жилы от скул к ключицам, и рядом с верёвкой на шее остро выпер кадык. Внутри котелка всё так же что-то скреблось, потом стало чавкать, и тут Фёдор услышал писк.
«Крыса! – пронзило Фёдора. – Голодная крыса!»
Солдаты молча прижимали котелок к животу китайца. Офицер встал сбоку от Чжана, напротив Фёдора, и прислонился спиной к стене.
«Это то, что будет потом со мной», – невольно подумал Фёдор.
Все молчали, только Чжан с выпученными глазами дёргался и бился плечами и пятками об пол. Он открыл рот, и кровь тонкой плёнкой натянулась у него на губах и сразу ушла в горло, как в воронку. Лоб Чжана напрягся, побагровел, и он выдохнул всей грудью яркий кровавый фонтан брызг, которые сверкнули рубинами в косом солнечном луче. Офицер тихо крякнул, отступил в сторону, вытащил из кармана галифе белый платок и стал промокать попавшие на них красные, ещё не впитавшиеся капли.
Фёдор перевёл глаза на Чжана. Тот был жив, он клокотал и горлом и грудью, из его открытого рта вываливались куски мяса вперемежку с чем-то блестящим и белым. Фёдор понял, что это был откушенный им язык и раскрошенные зубы.
Японцы сняли котелок и выбросили его в дверной проём.
Все смотрели на дёргающееся тело китайца. Фёдор тоже смотрел, и то, что он видел, заставило его забыть о своей боли.
Живот Чжана ходил ходуном, как мешок, в котором бьётся поросенок или пойманный заяц. Иногда кожа выпирала изнутри чем-то острым, наверное, это крыса тыкалась оттуда носом. Ей уже не хватало воздуха, она захлёбывалась во внутренностях, пыталась прокусить кожу и выскочить наружу, тогда офицер бил по животу Чжана мечом плашмя, а солдаты били прикладами.
Так продолжалось несколько минут.
Потом Чжан затих, а ещё через минуту почти затих и живот. Он ещё шевелился и вздрагивал, но уже вяло.
Офицер скомандовал солдатам, и те вынесли Чжана из зимовья. Офицер какое-то время стоял опираясь на меч, потом машинально провёл по лицу не просохшим ещё платком и оставил на лбу и щеке красные полосы.
Фёдор увидел, что японец тронулся в его сторону, перешагнул через то место, где только что лежал Чжан, снизу вверх двумя руками поднял меч до уровня глаз и несильно ткнул им Фёдора в ноздрю. Встав к нему почти вплотную и держа Фёдора на острие клинка, японец тихо по-русски спросил:
– Где остальные?
Фёдор расслышал вопрос, но не услышал, что в это время за дверью зимовья что-то два раза сильно хряпнуло. Он только увидел, как в луче света чёрная фигура проскочила внутрь и оказалась с боку около офицера. Фёдор не слышал выстрела, но почувствовал, как содрогнулся воздух внутри зимовья, и увидел, как офицер вздрогнул, остановившимися глазами глянул на Фёдора, обмяк и повалился на спину, сгибая колени.
В глазах все поплыло, Фёдор повис на верёвках, которые две тёмные фигуры со смуглыми раскосыми лицами резали измазанными кровью японских солдат ножами.
Он очнулся от дуновения свежего воздуха. Солнце садилось в тайгу, и появилась прохлада. Развязанный, он лежал на небольшой поляне перед зимовьем, рана в боку уже так не саднила, Фёдор провел по ней рукой и нащупал сухую повязку.
Когда он зашевелился, к нему тут же подбежал совсем молодой китаец с кружкой в руке. В кружке оказался пахучий отвар, уже остывающий, и Фёдор, держа кружку двумя руками, стал пить.
Китайцев было трое, они были заросшие, с повязками на голове и в лохмотьях. Японскими штыками они ловко рыли землю, вырыли уже много, и раздетые японцы, все трое – два солдата с проломленными черепами и офицер, лежали рядом.
Фёдор повёл взглядом и увидел Чжана. Он все ещё лежал, привязанный верёвками к орешине. Китаец, давший Фёдору кружку, перехватил его взгляд, коротко кивнул в сторону Чжана и неожиданно по-русски сказал:
– Братка!
Мысли в оглушённой голове ворочались медленно, лес перед глазами ещё плыл, но уже начали возвращаться запахи и звуки, и Фёдор услышал, как японские штыки скреблись об землю и звякали по камням, и запах из кружки показался ему знакомым – это был землистый запах женьшеня.
«Женьшень! Этим китайцы меня быстро на ноги поставят», – сообразил он и снова перевёл взгляд на Чжана. Он сначала подумал, что бредит, но, ощутив в руке тёплую кружку, понял, что то, что он сейчас видит, происходит наяву. Чжан лежал лицом вверх. Он был то ли синий, то ли чёрный в лучах заходящего солнца и – шевелился. Фёдор тряхнул головой, но Чжан действительно шевелился. Дрогнула нога, дрогнул живот, он как-то стал мелко подрагивать весь, как будто его кто-то толкал изнутри.
«Крыса, она ещё живая!»
Крыса толкалась острым носом и лапками изнутри, пытаясь прогрызть кожу и выбраться из живота. Он увидел, как из ранки, как иголкой, сначала проткнулся коготок, потом появилась лапка, и тут же рядом показался нос и вылезла голова. Чёрная, зализанная, мокрая и липкая, крыса высунула голову только на мгновение и сразу пискнула, почуяв свободу. Ещё миг, и она бы соскользнула с мёртвого тела и заострённой тенью исчезла в траве. Фёдор только охнул, не отрывая взгляда от мёртвого Чжана и крысы, китаец, который сказал «Братка», увидел его взгляд и крысу, рванул из-за пояса маузер и не целясь выстрелил.
На месте крысиной головы брызнула клякса в красных лучах, и крысы не стало.
– Зывой, сука его люди, долга зывой – крыс японыск. Весь братка кусал, – сказал китаец, обернулся к Фёдору и добавил: – Моя – Чжан еси, Антошка, так моя русски люди зовут. – Потом кивнул в сторону Чжана и ещё раз повторил: – Братка! Пей цяй, сила многа!
До темноты китайцы зарыли японские тела, похоронили Чжана, сделали Фёдору подпорки-костыли и пошли с ним в сторону Гродекова.
Шли медленно, давая возможность ему отдыхать. От китайских растёртых порошков под повязкой и отвара женьшеня у него прибавилось сил и бок почти не болел. По дороге китаец Антошка по-русски рассказал, что он младший брат Чжан Вэя. Год назад, когда японцы заживо сожгли их деревню, брат ушёл к партизанам, а он – его «братка» – прибился к контрабандистам и, как мог, мстил японцам.
Эти воспоминания о Чжан Вэе и его брате Чжан Сяосуне, у которого было русское имя Антошка, никогда не оставляли Фёдора. Он глянул на мальчишек, вышел из задумчивости, погладил по голове уплетавшего блины Саньгэ и подумал про себя: «Вот такие они китайцы, хоросы люди».
Стёпка снова оторвался от блинов, глянул на отца и обиделся.
Соловьёв тряхнул головой: «Чёрт с ней, с крысой. Главное, батя тогда остался жив!»
– Ну что? Давай-ка, наверное, сюда этого Герасимова И.И.? Время идёт, когда-то надо начинать!
Саньгэ выглянул из темноты и посмотрел на Степана:
– Давай! Только посмотри сначала дело на Енисея, там есть конверт с фотографиями, а потом прочитаешь остальное. Там то, что тебе надо. Он выведет тебя на китайское подполье… Как наш батька говорил? «Китайса – холосы люди»?
Он уверенно открыл дело на нужной странице и подошёл к соловьёвскому столу:
– Вот!
Степан глянул на него:
– А ещё он говорил «Мэй ёу фанцзы»…
– Да это он ошибался: вместо «нет варианта» он говорил «нет дома», «фанцзы» – это дом, а «фацзы» – вариант, выход из положения! – усмехнулся Саньгэ и стал вытаскивать из конверта фотографии.
Снимки были старые, ещё дореволюционные, и не очень старые. На каких-то были видны надписи о том, что они сделаны в Санкт-Петербурге, в Москве, были тверские, были и харбинские, одиночные и групповые.
В одну из них, групповую, Саньгэ ткнул пальцем:
– Вот эта!
На фотографии была изображена, судя по всему, семья: одетый в визитку мужчина сидит в кресле, женщина – облокотилась на спинку кресла правой рукой, и маленький мальчик, который стоял перед женщиной, справа от мужчины. Степан поднял глаза на Саньгэ, тот уже сидел на корточках и копался в сейфе. С самого дна он достал три толстых тома, снизу подхватил их и тяжело бухнул на край стола:
– Это дело на предателя Юшкова! О нём ты уже слышал, а это на начальника харбинской ЯВМ – генерала Асакусу. О нём ты тоже слышал. Дальше – на Родзаевского и так далее, на всю белобандитскую сволочь… их ты посмотришь после.
Степан кивнул.
– А вот это дело групповой оперативной разработки «Харбинцы», первый том «Патрон» – вот на этого дяденьку. – Он снова ткнул пальцем в фотографию, указывая на мужчину в визитке. – Ведётся с двадцать первого года, когда он, заместитель колчаковской разведки и бывший офицер разведки Заамурского особого округа пограничной стражи, это охрана КВЖД при царе, как снег на голову объявился в Харбине живой и здоровый. Удивил всех, потому что его никто не ждал, ни харбинские, ни наши. Жил тихо, любил жену, воспитывал сына, ни в какие разведки-контрразведки не лез. Всех, кто к нему приходил с предложениями, посылал по-русски. Послал даже генерала Косьмина, в то время главного харбинского фашиста…
Степан удивлённо посмотрел на Саньгэ.
– Да, да! Не удивляйся! Пока ты бил немецкого фашиста на Западе, у нас тут под боком свои образовались, только русские, целая партия. Японские выкормыши…
Степан покачал головой.
– Приходили к нему и от Семёнова, атамана, – продолжал Саньгэ. – Не поверишь, на порог не пустил. Японцы вокруг него тоже плотно увивались. Хотя они-то своего добились.
Степан слушал Саньгэ и удивлялся двум вещам. Во-первых, куда подевался его китайский говор? Про Патрона он говорил только с лёгким акцентом и пришепётывал без переднего зуба, выбитого здесь же, в этом подвале в тридцать седьмом году. И во-вторых, зачем он ему все это рассказывает.
– Так вот! – продолжал Саньгэ. – Здесь интересно то, что его фотографию мы нашли у Герасимова. Раз она оказалась у этого японского агента, палача и карателя, значит, у японцев к Патрону были какие-то непростые вопросы, и, скорее всего, неприятные. Спрашивается, какие?
– Ты меня спрашиваешь? Может, лучше у Герасимова и спросить?
– Спросим! Но есть опасение, что наврёт, постарается ввести в заблуждение. А нам надо сначала самим понять, а уже потом его послушать. Если правильно поймем, и при этом Герасимов будет врать, ну тогда всё станет ясно…
– Что станет ясно? – не понял Степан.
– Понимаешь, тут камень о двух концах!
– Камень не бывает «о двух концах», по-русски бывает «палка о двух концах», – поправил Степан.
– Стёпа, ты плохо знаешь русский язык. Когда камень о двух концах, это значит, что один камень в горле, а другой – в… – он на секунду замялся, – в пйгу!
– Ну да! Я знаю, что такое по-вашему «пигу»! А по-нашему это…
– Правильно, – перебил его Саньгэ. – Так вот! Когда оба камня на своих местах, между ними создаётся избыточное давление. То есть то, что нам скажет Герасимов, – это один камень, а если ты прочтёшь это дело и поймешь что-то сам…
– Значит, я буду другим камнем в этой самой «пигу»! Ну спасибо тебе, братка. Ты-то точно хорошо выучил русский язык. Эдак ласково послал меня в…
Саньгэ растерянно посмотрел на Степана, он никак не предполагал, что тот поймёт его слова так.
В два часа ночи Саньгэ ушёл домой, его рабочий день закончился, Степан снял сапоги и гимнастёрку, улёгся на кожаный диван и приготовился читать. Он мог раздеться, постелить бельё и лечь по-человечески, но по фронтовой привычке лёг так. Несколько недель назад со своей разведывательной группой он был снят с фронта под Кенигсбергом и переброшен в Хабаровск для подготовки к выполнению задания в Маньчжурии.
Перед тем как улечься, он несколько минут выбирал, с чего начать. Дело «Патрон» было толстое, страниц на триста, другие дела – на Юшкова и Асакусу – тоже не меньше. «Енисей» был в два раза тоньше.
Он взвесил их, взял «Енисей», пролистал опись и другие формальные документы и остановился на анкете.
«Адельберг Александр Александрович.
Отец – фон Адельберг Александр Петрович, барон…»
«Хорошее начало! – подумал Степан. – Раз отец – барон, то и Енисей тоже, что ли, барон? Тогда надо начинать с Патрона – барона!» И он отложил «Енисея» в сторону: «Завтра!»
«Патрон»
«Фон Адельберг Александр Петрович, барон.
Год рождения – 1885-й.
Место рождения – Митава.
Происхождение – потомственный остзейский дворянин.
Образование – 2-й Московский кадетский корпус, Александровское военное училище.
1904 год, июнь – подпоручик 3-й роты 1-го батальона лейб-гвардии егерского полка, место службы – г. Санкт-Петербург.
1904 г., ноябрь – 1905 г., февраль – начальник пешей охотничьей команды 1-й стрелковой бригады 1-й Маньчжурской армии (начальник штаба бригады – подполковник Корнилов Л.Г.). Место службы – Маньчжурия.
Награды: за походы в тыл японской армии – Георгиевский крест III степени, медаль «За войну с Японией».
1905 г., февраль – поручик штаба лейб-гвардии егерского полка. Место службы – г. Санкт-Петербург.
1910 год – капитан, офицер отдела агентурной разведки штаба Заамурского округа отдельного корпуса пограничной стражи. Место службы – г. Харбин, Маньчжурия».
Тут Степан на правом поле анкеты в свете настольной лампы разобрал сделанную наискось надпись карандашом: «А.А. П. был переведен в Харбин по просьбе начальника Заамурского округа отдельного корпуса пограничной стражи генерал-лейтенанта Е.И. Мартынова. Во время Русско-японской войны Мартынов служил генерал-квартирмейстером 1-й Маньчжурской армии. В её составе находилась 1-я стрелковая бригада Л.Г. Корнилова».
Фамилия Мартынов была дважды жирно подчёркнута красным карандашом, и дальше следовала надпись тем же почерком: «Расстрелян в 1937 г. Ст. 58–10 УК».
Степан прочитал это и подумал: «Корнилова – знаю, Мартынова – не знаю! Ладно, дальше!»
«1914 год, сентябрь —1917 год, октябрь – штаб Юго-Западного фронта (Брусилов), заместитель по разведке.
1917 г. – сентябрь 1918 года – местонахождение и род занятий неизвестны, по непроверенным данным после октября 1917 года скрывался в Петрограде, Москве и Твери (сведения требуют перепроверки)…»
«Перепроверки»! – Степан снова оторвался от чтения. – Легко сказать, перепроверки! Пойди перепроверь! Кого уж нет, а те далече!»
«Сентябрь 1918 года – февраль 1920 года – полковник, заместитель по разведке в ставке Колчака. Сопровождал эшелоны с золотым запасом…»
«Та-ак! Теперь понятно, почему к нему все лезли, а он всех посылал!»
«Февраль 1920 года – июнь 1921 года – местонахождение неизвестно.
Май – июнь 1921 года – по нелегальному каналу, предположительно с использованием контрабандных переправ на линии Благовещенск – Сахалин, переправился в Китай.
В настоящее время проживает в Харбине.
Замнач 3-го отдела Бюро по делам российской эмиграции (БРЭМ).
Жена – баронесса фон Адельберг Анна Ксаверьевна (урождённая Радецкая), 1893 года рождения, уроженка г. Санкт-Петербурга, из семьи польского дворянина, мать русская. Выпускница балетных курсов. С 1910 года постоянно проживает в Харбине.
Сын – барон фон Адельберг Александр Александрович, 20 (7) июня 1915 года рождения, уроженец г. Харбина…»
«Как интересно! – подумал Степан. – Надо же! Сплошные бароны! Среди моих друзей и знакомых таких ещё не было, и родился в один день со мной и с Саньгэ. Расчухал он или нет! Хотя китайцам день рождения не важен. Идём дальше!»
«…выпускник Харбинского политехнического института. Инженерно-строительный факультет. Владеет иностранными языками: английским, китайским, японским, польским».
«Немало! Хотя с польским – понятно! Мамаша!»
Не вставая с дивана, Степан потянулся к столу и взял семейную фотографию Адельбергов.
«Да-а! Однако! Интересная семейка! Папаша – Патрон – заряженный! Служил с самим Корниловым и Брусиловым, этих знаем, и каким-то Мартыновым, этого опять-таки не знаем! И их императорских величеств золотая казна! А это мы если чего и не знаем, то понимаем! Уж как-никак!!!»
6 июля, пятница
Утром Соловьёв и Саньгэ спускались по боковой лестнице правого крыла управления, на каждом марше поворачивая вокруг лифта, заключённого в колодец из металлической сетки.
– Слушай, а этот лифт когда-нибудь работал?
– Не помню! – Саньгэ с удивлением посмотрел на Степана. – Хотя нет, помню, когда меня освобождали, то из подвала поднимали на последний допрос к начальнику управления на нём, но больше, ты прав, я не помню!
– Мог и забыть! Тебя освободили в тридцать седьмом?
– Да!
– Правильно, а сейчас сорок пятый!
– Бежит время.
– А чё до сих пор зуб не вставил?
– А пуфть помнят!
– А ещё ефть кому?
– Нет, конечно, но…
– И чё, ты лично знал этого Юшкова?
– Я ж тебе сказал… меня же к нему водили на допрос… как не знать? Знал! Лучше бы не знать…
– Много он тут накрошил?..
– Практически всех…
– И сбежал! Вот скотина!
– Вот тебе эту скотину и надо поймать! И за мой зуб отомстить.
– Значит, ты на него имеешь зуб… А если не поймаю?
– То хотя бы пристрели или убедись, что его нет в живых!
– Понятно!
– Хорошо! Письменное задание прочитаешь перед вылетом.
– Ясно! Хотя… – Степан замолчал, пока Саньгэ отмыкал дверь их подвального кабинета.
– Хотя – что?
– Я думаю, что мы там будем не одни?..
– Правильно думаешь, но задача у тебя будет своя – Юшков! А японские и белобандитские архивы надо будет взять под наблюдение… не мне тебе объяснять! Другие группы придут с фронтами, то есть позже. Но ты понимаешь, какой это секрет, это я тебе как братке говорю. Через наше управление, насколько мне известно, вы проходите первые.
– А легенда? – спросил Степан.
– Пока не могу! Все документы подготовлены и лежат на утверждении. Пока не подписано…
– Ну хоть намекни!
Саньгэ замялся у двери.
– Ну!
– Ладно! Бригада строительных рабочих, дорожников, приехали на наём…
Степан смотрел на Саньгэ.
– Голову пригни, а то!.. Главную задачу поставит начальник управления и представитель Центра. Вылет через неделю.
10 июля, вторник
«Хорошо идут! – подумал Степан, различая, как тихие фигуры вбегают в чёрную дверь. – Ничего не звякает и не брякает! А то сам всех поубиваю!»
Он вошёл в самолет последним.
«Свято-Николаевский собор. Рост сто восемьдесят, лицо бритое, волосы чёрные, губы тонкие, улыбка спокойная, открытая, руки мягкие, кисти опущены вниз. Наверное, узнаю, не могу не узнать, фотка хорошая, в рост, в фас, в профиль! Узнаю! Всё, спи!»
Летчик втащил трап, закрыл дверь, и он услышал, как снаружи провожавший его Саньгэ хлопнул по фюзеляжу рукой. Когда заработали моторы, Степан привычно ощутил, как тепло стало впитываться в кисти рук.
Через пару минут он уже спал.
Его толкнули в плечо, он проснулся, лампочка уже мигала, и пилот стоял возле открытой двери. Он поднял руку, проверил карабин и почувствовал на ладони железистый запах стального троса, повернулся направо, побежал вместе со всеми и нырнул в чёрный воздух. Холодный ветер обдал лицо.
Степан на несколько секунд провалился, потом наверху потянуло, хлопнуло и ударило в паху.
«Ну вот, слава богу, открылся!»
Он пошевелил руками, ногами, всем телом, ощущая себя в лямках парашюта, он любил этот удар лямками, это означало, что парашют раскрылся.
«Хорошо, ещё поживём!»
Он огляделся. Вверху брызгали белёсые разрывы зенитных снарядов. В стороне, километрах в тридцати, угадывался большой город.
«Почему так близко? Ёпп-пиху мать! – с тревогой подумал Степан. – Мы же приземлимся прямо на окраине, а может, прямо на привокзальной площади, и не надо будет спрашивать, откуда вы, ребята, и как пройти в жандармерию. И хорошо хоть ветер северный, немного отнесет подальше, можно будет переэкипироваться. Но куда же летчики смотрели? Почему так близко к городу? Вернусь, пусть Смерш с ними разбирается. Интересно, сколько из нас долетит? Хорошо бы все!»
5 августа, воскресенье
Он стоял внутри Свято-Николаевского собора и следил за происходящим. Он видел, как вошёл молодой высокий брюнет в хорошем костюме и стал покупать свечи. Молодой человек купил три свечи, как было условлено.
«Енисей!»
Степан встал рядом и тоже купил свечи – шесть. Они переглянулись, и Степан не торопясь двинулся к выходу.
На площадке возле храма, вольно опёршись плечом об ограду, стоял Ванятка.
«Стервец! Разве так можно стоять у храма! Вот воспитание-то, комсомольское!»
Ванятка увидел Степана и пошёл через Соборную площадь.
По кольцу проезжей части вокруг храма ехали машины. Разведчик Соловьёва Ванятка Савватеев первым перешёл через дорогу, Степан кивнул Енисею, и тот пошёл следом. Степан пристроился последним. Они вышли на Вокзальный проспект, постепенно между ними установилась дистанция – метров пятнадцать – двадцать; они дошли до виадука и так, не теряя друг друга из виду, перебрались в самое начало Диагональной улицы. Степан шёл за Енисеем и видел, как часто, ему даже показалось слишком, тот останавливался и перекидывался несколькими словами с прохожими: русскими, китайцами и японцами; иногда просто раскланивался или кивал.
«Неудача, – подумал Степан. – Его полгорода знает».
За предыдущие дни Степан и Ванятка не один раз проходили по этому длинному маршруту, подыскивая места для проверок и наблюдения за Енисеем. Впереди и сзади них, по тому тротуару, по которому они шли, и по параллельному, следовали его люди, наблюдавшие за всем, что происходит вокруг их маленькой группы.
Диагональная, как всегда, была оживлённой, Енисея часто загораживали, и Степан перешёл на противоположную сторону, а в самом конце улицы встроился между Савватеевым и Енисеем. Ванятка завернул в подворотню, где во дворе обнаружилось небольшое ателье. Степан вошёл в него и встал у витринного окна. Он увидел Енисея, когда тот уже был в подворотне. Енисей подошёл к двери, слегка поежился и вошёл внутрь. Красивая молодая китаянка, стоявшая за прилавком, глянула на него, улыбнулась и мягким жестом показала на дверь за прилавком. Енисей улыбнулся ей в ответ и проследовал туда. Степан и Ванятка прошли за ним.
Внутри была мастерская, комната средних размеров, где стояли несколько столов со швейными машинками.
– Здравствуйте! – несколько натянуто поздоровался Енисей. – Зачем вы провели меня через весь город? Вечером матушке будет известно, где я был и с кем здоровался.
Пока шли, Степану и самому невольно приходил в голову этот вопрос, но он не мог рассказать Енисею о том, что как раз в это время шла организация конспиративной базы и она ещё не совсем готова, а особенно о том, что за ним от самого собора велось наблюдение. Отвечать было нечего, и он протянул руку.
– Давайте знакомиться, – сказал Степан, и они поздоровались. – Здесь нам разговаривать будет не очень удобно, поэтому, коротко… могу предложить на выбор два места: Зелёный базар и Фуцзядянь. – И Степан положил перед Енисеем две смятые, как конфетные фантики, бумажки: – Это схемы и точные адреса.
– Фуцзядянь – можно, а Зелёный базар, по-моему, слишком близко к моему дому.
Степан мысленно одобрил выбор Енисея: Фуцзядянь – китайский район, густонаселённый, но живут там не только китайцы, тем более что китайские подпольщики именно в Фуцзядяне обещали им безопасность. Зелёный базар располагался в Новом городе, в нескольких кварталах от дома Енисея, и его появление там могло привлечь внимание.
«Хорошо наши с ним поработали, понимает в конспирации!» От этой мысли на душе Степана стало спокойнее.
Они условились о встрече завтра тоже во время обеденного перерыва.
6 августа, понедельник
Весь день с самого утра и до прихода на встречу Енисей был под наружным наблюдением.
– Как вас угораздило родиться со мной в один день? – после приветствия с улыбкой спросил Степан, когда Енисей вошёл на конспиративную квартиру и сел на предложенный ему стул.
Тот с удивлением посмотрел на Соловьёва. «Какой-то он слишком откровенный для разведчика!» – подумал Енисей и ответил:
– Об этом надо спросить моих родителей. Папа уехал на германскую в четырнадцатом, как раз где-то в сентябре…
– Ясно! – сказал Степан.
– Что будет происходить дальше? – без паузы спросил Енисей.
– Дальше? Где дальше? Здесь, в Маньчжурии? Или у нас с вами?
– В Маньчжурии.
– Этого я пока сказать не могу.
– Военная тайна?
– Может, и тайна!
– Тайна, это понятно. А у нас с вами?
Степан молчал, ему что-то мешало.
Молчание нарушил Енисей:
– Наверное, вам сложно начать! Я думаю, что вы здесь по серьёзному делу, пока не знаю по какому, если позволите, начну я…
«Шустрый! Мне сложно начать! Сначала я хочу на тебя поглядеть, беляк! Но вежливый!» – подумал Степан и кивнул.
– Мы вас ждали. Вас, наверное, интересует – кто мы?
Степан ещё раз кивнул.
– Мы… это те… которые… – Енисей медленно подбирал слова. – Если коротко, я и мои друзья относимся к числу «оборонцев», если вы… знаете, что это такое. Большинство нашей молодёжи в Харбине – «оборонцы». Есть другая часть, меньшая, – это, как мы их называем, «пораженцы»…
Ещё в Хабаровске Саньгэ объяснил Степану разницу между «оборонцами» и «пораженцами».
– Я знаю, чем «оборонцы» отличаются от «пораженцев»!
– Тогда легче! Так вот, когда Красная армия громила немцев, мы, «оборонцы», думали, что сможем сделать мы, когда вы придёте громить японцев!
Степан с удивлением поднял брови.
– Не стоит удивляться. Во-первых, у вас были предшественники!..
Степан понимающе кивнул.
– А во-вторых, мы следили за событиями и понимали, что, победив Гитлера, Советский Союз вряд ли согласится иметь у себя под боком японскую армию. И с железной дорогой надо как-то определяться, она ведь наша – русская. Русские её строили, мой отец её охранял, – Енисей смотрел в глаза Соловьёву, – и нам было понятно, что японцев здесь терпеть никто не будет. Ни вы, ни американцы. Китайцам тоже нужна ясность, они от японцев очень сильно пострадали.
«Ишь ты, иху мать, целую политинформацию мне тут закатил, ну-ну!» – подумал Степан, но, соглашаясь с собеседником, опять кивнул.
– …Между собой мы много раз говорили об этом – что мы сможем сделать, когда вы придете в Маньчжурию!
– И к какому выводу пришли?
– Об этом чуть позже, если позволите… Многие из нас хотели попасть на Родину, на фронт, кто-то даже пытался разговаривать об этом с вашими представителями, кто был с ними коротко знаком. Но всем было отказано. Это было понятно, потому что японцы следили за всеми, кто общался с сотрудниками советского консульства. В результате несколько человек просто пропали, исчезли. Скорее всего, их выследила жандармерия!
Степан кивнул уже серьёзно, в Хабаровске было хорошо известно, как работала японская контрразведка в Харбине, об этом поступало много сведений от агентуры.
– …поэтому мы решили дожидаться вас здесь и быть максимально полезными.
– Каким образом? – спросил Соловьёв, хотя он уже догадывался, о чём скажет Енисей.
– Каким образом? – без тени удивления переспросил тот. – Очень просто, мы здесь всё знаем, мы здесь многие родились и выросли, знаем каждый угол, при нас японцы пришли, многих из них мы знаем просто в лицо…
– А наших?
– …не говоря уже, – спокойно продолжал Енисей, – о расположении их штабов, казарм, жандармерии, гарнизонов, складов с оружием и амуницией и так далее…
– А?..
Енисей кивнул:
– И наших знаем…
Степан сложил руки на груди и произнёс:
– Многие из русских эмигрантов, – он хотел сказать «русских белоэмигрантов», но почему-то сказал просто «русских эмигрантов», – работают в японской военной миссии, жандармерии, служат в отряде Асано, в БРЭМ. Фашисты тут у вас имеются – русские! – Его подмывало упомянуть про отца Енисея, но он понимал, что сейчас этого делать нельзя, в самом начале, тем более с человеком, на которого многое возлагается…
– Вы имеете в виду, – сказал Енисей, – Константина Родзаевского и иже с ним? Их мы тоже знаем. Кстати, мой отец, – он сделал акцент на слове «отец», – работает с генералом Асакусой, но, я думаю, вам об этом известно.
