Евгений Салиас де Турнемир
Крутоярская царевна
XV
На другой день Жданов, вернувшись с охоты, послал за побочным сыном, чтобы снова переговорить о важном предприятии. Жданов окончательно решился перейти тайно на сторону князя. Сведения, собранные сыном, все были в пользу Льгова, да, кроме того, Никифор узнал, что губернатор собирается деятельно хлопотать ради дела своего родственника.
В Самаре даже ходил слух, что если опекуны будут очень противиться и принимать какие-либо противозаконные меры по отношению к опекаемой ими Кошевой, то губернатор сам поедет в Петербург, официально снесется с графом Разумовским и будет сватать князя Льгова.
– Я слышал, – объяснил Никифор, – что губернатор нисколько не сомневается в успехе, уверен, что одновременно и Мрацкий будет удален из Крутоярска, и свадьба Нилочки отпразднуется.
– А мы в дураках будем? Мне ты какого-то стрекулиста выискал.
– Сделал, что мог, батюшка. Дальше ничего не поделаешь.
– Пойми ты. Нам-то куда же?! Мы-то что же?! – воскликнул Жданов. – Главная сила в том, как мне загодя на сторону князя перемахнуть и в его благоприятелях оказаться. А ты какого-то подьячего выискал и, собственно, ничего не сделал и сам не узнал…
– Узнавал, батюшка, – возразил Никифор равнодушно, – и полагаю, что просто ни с какой стороны подойти нельзя. Если вы даже поедете к самому губернатору и будете предлагать всяческую ему помощь, то он вам ответит, что в нас не нуждается. – Никифор помолчал и прибавил, как бы нехотя: – Есть одно средство: мне с князем в дружбу войти. Да опять-таки не ради того, чтобы ему помогать в женитьбе… Ему на меня – наплевать тоже! А так, просто сдружиться. Это бы дело легкое, я сумею. Да другая тут помеха будет. Деньги нужны. А у нас их нету.
– На что деньги? – удивился Жданов.
– Как на что? Поехать в Самару, жить там, веселиться вместе с князем. В дружбу к нему влезть можно только со всякими затеями. Будь у нас деньги, я бы сказал – самому князю этому взаймы дать… Женится он на Нилочке – вдвое отдаст.
– Это все болтовня! – воскликнул Жданов. – Что вздор толковать! Какие же у меня деньги? Я хотел объявиться прямо его помощником. Ради того, стало быть, что якобы желаю его брака всем сердцем.
– Ну, а это ваше желание, – резко отозвался Никифор, – ему ни на что не нужно. Говорю, скажут вам все они, что и без вас обойдутся.
На этом беседа Жданова с приемышем окончилась. Петр Иванович задумался печально, и Никифор, с легкой усмешкой поглядев на отца, собрался уходить.
– Куда же ты? – очнулся Жданов.
– Дело у меня. Что же сидеть-то…
И он пошел из горницы.
– Как же, Никифор, так, стало быть, все и бросать? – остановил его Жданов.
– Что же делать? – отозвался молодой человек. – Надумайте вот, как деньги достать. Я поеду в Самару, сдружусь с князем… Там видно будет. А больше ничего не придумаешь.
И Никифор, не дожидаясь ответа, вышел от отца и быстрыми шагами отправился через весь дом, миновал две пустые парадные залы и длинный коридор и, наконец, очутился в противоположном левом крыле дома. Здесь он прямо прошел в горницу Ильи Мрацкого.
Илья вскочил навстречу к приятелю и выговорил многозначительно:
– Я к тебе шел… был у отца… все сказал… Не знаю, как у меня храбрости хватило.
– Ну… ну?.. Что же?
– Батюшка приказал тебе к нему сегодня же зайти, когда хочешь.
– Что же он тебе говорил? – улыбнулся самодовольно, но лукаво Неплюев.
– Ничего. Я говорил, а он молчал. Да и я недолго говорил… Стал было пояснять, батюшка сказал: «Полно турусы разводить! Я – не ты, дурак, сразу понял все. Скажи Никифору – приходить ко мне. С ним я и перетолкую. А с тобой мне не о чем толковать…» Ну вот и ступай к нему.
– Так я сейчас пойду.
– Ступай!
Никифор двинулся к горницам Мрацкого. Лицо его стало тотчас же несколько сумрачнее и как бы боязливо. Он приостановился перед дверями первой горницы, постоял немного, будто соображая, как войдет и что скажет.
– Иуда! С ним не свой брат! – пробурчал он себе под нос.
Через минуту старик Герасим уже доложил Сергею Сергеевичу о Никифоре. Мрацкий вышел из своей рабочей комнаты в гостиную.
– Здравствуй! – встретил он Никифора. – Садись и поясняй, что нужно. Мой Илья недорого возьмет все переврать. Что тебе нужно от меня?
Никифор сел против Мрацкого и, несколько смущаясь, что бывало с ним крайне редко, не знал, с чего начать.
– Вам Илья говорил. Стало быть, вам известно.
– Ничего мне не известно… – сухо отозвался Мрацкий, – был ли Илья, не был ли, – считай, что не был, и начинай сам сызнова: что тебе нужно? Да ты не увертывайся и не робей, говори прямо. Что красной девкой прикинулся! Тебе это и не к лицу. Махай все прямо, начистоту. Коли что покажется мне неподходящим, прямо так и откажу и никто ничего знать не будет.
– Вы не осерчайте, Сергей Сергеевич. Я из желания быть вам приятным… – начал Никифор.
– Знаю, знаю!.. Ты малый смышленый, с тобою дело иметь можно. Сказывай, говорю, прямо, не вертись, как бес перед заутреней. Сказывай коротко и толково.
Никифор, несколько путаясь и запинаясь, передал Мрацкому, что готов ему верой и правдой служить в важном деле.
– В каком деле? Говори начистоту или уходи!
– Желаете вы, Сергей Сергеевич, конечно, чтобы ваш Илья женился на Неониле Аркадьевне?
– Желаю! – коротко отозвался Мрацкий, не сморгнув.
И по лицу его Никифор не мог никак догадаться, что в эту минуту на уме хитреца.
– Вам известно, что у Неонилы Аркадьевны два жениха, как сказывают в Крутоярске: князь Льгов и Борис Андреевич. Она может предпочесть их Илье.
– Есть еще и третий, любезнейший, – прибавил Мрацкий. – Кто третий, я чаю, знаешь?
– Никак нет-с…
– Ты!
– Полноте шутить, Сергей Сергеевич.
– Зачем шутить? Во всем Крутоярске известно, что всех женихов четверо.
– Я об этом и помышлять не могу сметь. Я – безродный… Всем это ведомо.
– Ты из молодых, да ранний… Скороспелка! Тебе палец в рот не клади! Будешь ты мне здесь клясться и божиться и распинаться, что никогда не думал о том, чтобы тоже закидывать глаза на Нилочку, – и я тебе не поверю. Ну, сказывай дальше, что у тебя на уме?
– На уме у меня, Сергей Сергеевич, каким путем Неониле Аркадьевне выйти замуж за Илью вашего. Как избавиться от князя и Щепина.
– Ну, как же?
– Я вот за это возьмусь, ответствуя головой.
– Что?! – удивился Мрацкий. – Ты возьмешься?
– Точно так-с…
– Да что же ты сделаешь?
– Да уж это, извините, мое дело! Это вам не должно быть известно… чтобы вам быть в стороне в случае какой незадачи. Я берусь, и в самом скором времени из трех женихов останется у барышни Кошевой, именуемой царевной, один…
– Что же, ты убьешь, что ли, обоих?
– Если бы этакое и приключилось, Сергей Сергеевич, то не ваше это дело… Я на убийство, вестимо, не пойду…
– Наймешь, что ли, каких головорезов, похерить их. Так я на этакое дело не пойду. Я думал, ты умен, а ты – дурак! Убить иного человека бывает, правда… дело не глупое. А вот собираться убивать самое глупое дело…
Неплюев не понял, и на его вопросительный взгляд Мрацкий выговорил:
– Попадешься ты, попадусь и я – и все пойдет к черту? Срамота да еще и суд. Я думал, ты, Никифор, умнее.
– Никого я, Сергей Сергеевич, нанимать убивать не стану! Так все обойдется, что и я останусь в стороне, только глядеть буду. А верно вам сказываю – из двух женихов ни единого не останется… Останется один… Коли угодно вам, я ваш слуга; не угодно – не надо!
– Поясни, и я, пожалуй… – нерешительно выговорил Мрацкий и запнулся.
– Ничего, Сергей Сергеевич, пояснять я не стану! Вы – человек умнеющий, я тоже не дурак, – зачем лишние слова тратить? Я вам предложение делаю и отвечаю, что не обману, а как и что… увольте рассказывать.
Наступила пауза, после которой Мрацкий вымолвил тихо:
– Ладно! Ну, сказывай второе. Ведь ты не все сказал! Второго-то еще не говорил.
– Чего второго?
– Ломайся… Второе-то!.. Что тебе за это будет пообещано. Ведь не даром же ты стряпать будешь? Небось ведь попросишь что-нибудь! И по всей вероятности, попросишь денег.
– Точно так-с… И не мало денег!
– Ну, ладно, когда все сделаешь, тогда и приходи.
– Нет, Сергей Сергеевич, в том-то вся и сила, что деньги нужны теперь.
– Ну, это, брат, опять скажу: я думал ты умнее! Ты, стало быть, думаешь – можно посулами выманить у меня деньги зря, как у старой барыни какой.
– Нет, Сергей Сергеевич, первые же сто рублей, какие вы дадите, вы увидите, как я истрачу, и вторые – дадите еще охотнее. А третью, четвертую, пятую сотню – еще охотнее. И при этом увидите, что деньги не остаются у меня в кармане, а все идут на ваше дело.
– Что же ты, черт, на них делать будешь? – вскрикнул Мрацкий.
– Я на них, Сергей Сергеевич, буду первый приятель Бориса Щепина и первый приятель князя. И они оба будут моими первыми приятелями. И вместе мы втроем начнем чудеса в решете показывать всей Самарской губернии. От этих чудес дым коромыслом пойдет! Неонила Аркадьевна первая чувств лишится от омерзения. Марьяна Игнатьевна повесится на каком гвозде со зла. Сказать просто, на ваши деньги я заверчу и Бориса и князя и в такую трясину с ними увязну, что лишь бы самому уцелеть… Себя не пожалею! Коли себя жалеть, то и другому никогда ущерба не сделаешь… Надо махать вот как… Надо…
Никифор запнулся и замолчал. Мрацкий тоже долго раздумывал и не отвечал ни слова.
– Сколько же ты у меня денег переберешь? – выговорил он наконец.
– Не знаю, Сергей Сергеевич… Может, до тысячи рублей дойдет. Но ведь вы прежде-то дадите сто или два ста и увидите сразу, стоит ли мне еще-то давать. Стало быть, потеряете-то вы немного. А я так полагаю: с первой же подачки вы увидите, что моя затея денег стоит. Сами посудите – похерить двух женихов у Неонилы Аркадьевны, чтобы один остался… Ведь это, воля ваша, подороже тысячи стоит!
Мрацкий усмехнулся какой-то странной улыбкой, встал и выговорил тихо:
– Обожди.
Он вышел в свою рабочую горницу, а Никифор, поднявшись, тоже подошел к зеркалу и, взглянув на себя, самодовольно улыбнулся.
Не прошло двух минут, как Мрацкий вошел снова и передал Никифору небольшой мешочек из серой парусины, круто перевязанный веревочкой. На мешочке виднелась черная цифра: 100.
– Вот! – выговорил он. – Не оловянные! Начинай. Обманешь – черт с тобой.
Никифор взял тяжелый мешочек с серебряными рублями и спрятал их на груди в боковой карман кафтана. Через мгновение он уже быстрыми шагами двигался по дому с совершенно счастливым лицом.
«Если и ничего не выйдет, – думалось Мрацкому, – то все-таки деньги мои не пропащие! На них сам молодец свертится, и все-таки одним женихом меньше будет… Но надо полагать, что польза будет. Уж очень хитер и злюч этот головорез. Недаром от полтурки уродился».
XVI
Через два дня праздно-скучная жизнь в Крутоярске была прервана неожиданной новостью, почти целым событием для всех обитателей. Около десяти часов утра влетела во двор взмыленная тройка ямских лошадей, и из небольшого тарантаса вышел на главный подъезд никому не знакомый гость, в не виданном еще мундире.
Люди, находившиеся в передней, не могли сразу узнать прибывшего, но вскоре затем некоторые весело выскочили на двор вынимать вещи из экипажа, другие же стремглав пустились во все края дома вестниками радостного происшествия. Прибывший был всеми любимый Борис Андреевич. Трое из людей бросились наперегонки, смеясь и задерживая друг друга, чтобы известить прежде всего Марьяну Игнатьевну, так как Щепина давно обещала целковый тому, кто первый объявит ей о приезде ее Бориньки.
Люди, ворвавшиеся вместе в горницы главной мамушки, застали Марьяну Игнатьевну в сердечной и тихой беседе с барышней.
– Борис Андреевич! – вскрикнули они в один голос.
Марьяна Игнатьевна вскочила, слегка изменилась в лице и быстро двинулась, а затем уже почти побежала на главную парадную лестницу. Вслед за ней полетела и Нилочка.
Навстречу обеим по лестнице поднимался стройный молодой человек в красивом мундире. Марьяна Игнатьевна вскрикнула, всплеснула руками и со слезами стала обнимать бросившегося к ней сына.
Через несколько мгновений она отстранила его от себя, присмотрелась к нему и расплакалась еще сильнее. Если бы Щепина не была предупреждена, то она положительно не узнала бы родного сына, которого не видала немного более двух лет, – настолько изменился молодой человек.
Стоявшая за своей мамушкой Нилочка тоже удивленно смотрела на молодого капрала и не верила глазам: это ли тот Боринька, с которым она провела все детство.
Наконец семеновский капрал, снова расцеловавшись с матерью, вскрикнул:
– Нилочка!
И он кинулся обнять и расцеловаться с подругой детства, но девушка, смущаясь и закрасневшись, как-то сухо поздоровалась с ним.
Через несколько минут Борис сидел, однако, в горницах, занимаемых Нилочкой, как если бы был в действительности ее родной брат. И мать, и подруга детства забрасывали его вопросами о столице, службе и о всех мелочах полковой жизни. Борис отвечал, рассказывал, рассуждал… И обе женщины, любившие его, все более удивлялись, насколько может перемениться человек за такой сравнительно все-таки короткий срок времени. Давно ли – казалось, только несколько недель назад, по милости однообразной жизни Крутоярска, – проводили они по дороге в Самару скромного и отчасти робкого юношу, который горько плакал, отправляясь в Петербург, представлявшийся ему хуже Сибири. Юноша, воспитанный под крылышком любящей матери, около не менее любящей его полусестры, – теперь был совсем молодчина капрал. Он вырос, вошел в тело, казался плечистее и мужественнее, а лицо слегка будто похудело: юношеская опухлость или кругловатость щек и скул исчезла, и оно стало более сухо и более осмысленно. Вместе с тем и голос, и ухватки Бориса были другие. Он выражался резче и громче. Изредка отвечая матери, он как бы отчасти лукаво усмехался. Он чувствовал, что и ему теперь заметна и забавна перемена, происшедшая в нем. Но он впервые увидел или заметил это только теперь здесь, в Крутоярске. В Петербурге это и на ум не приходило.
– Как ты переменилась, Нилочка, – вымолвил он, ласково глядя на девушку.
– А ты-то… ты! – отозвалась Нилочка. – Узнать нельзя.
– Ты похорошела… Совсем барышня, не девочка.
– И ты тоже… Тоже…
Но Нилочка не знала, как выразить свою мысль. Борис Щепин казался ей именно мужественным, более мужчиной, нежели когда поехал на службу.
– Ты, Боринька, совсем офицер, а не мальчуган, – сказала мать.
– Ну, до офицерского-то чина еще далеко, – ответил Борис. – Ну, что у вас, как… Что Мрацкие, Жданов, Никифор?..
И Щепин, в свою очередь, расспросил все обо всех обитателях Крутоярска, но получил от матери и Кошевой один и тот же ответ: «Все по-старому!»…
– Одна только новость у нас, – странно выговорила Марьяна Игнатьевна. – Князь один самарский за Нилочку сватается. Очень ему ее поместья и вотчины по душе пришлись.
Девушка слегка смутилась, но не покраснела, а лицо ее стало серьезнее, и она с упреком взглянула на мамушку.
– Что же, давай бог… Пора ей замуж, – воскликнул Борис. – Скорей опеку долой!
Но, присмотревшись к лицу матери, Борис прибавил:
– Неподходящ? Дурной разве человек?
– Напротив… Очень хороший… – вымолвила сухо Нилочка.
– Что же мы знаем о нем? На девичьи глаза хорош, потому что хват и речист, – раздражительно произнесла Щепина. – А больше мы ничего не знаем.
– Ну, что же? Узнайте… Я вам все разузнаю… Коли дурная слава о нем в Самаре – в один день узнается. А если человек хороший, то надо Нилочке за него. Княгиней будет. Как его фамилия?
– Князь Льгов, – вымолвила девушка.
– Льгов! – воскликнул Борис.
– А ты его знаешь? – удивилась Нилочка.
– Нет… Но… Нет…
И Борис замялся.
– Ты этого князя Льгова знаешь, – сухо произнесла Щепина. – Почему же ты заикаешься… Что-нибудь худое знаешь о нем, чего сказать не хочешь… или ты не можешь сказать при Нилочке? Так после мне скажешь…
– Князь Льгов, матушка, про коего я думаю, очень хороший человек. Такой добрый малый, каких на свете мало водится. Но тот ли это? Моего зовут Николаем, и он офицер Измайловского полка.
Щепина насупилась, а Нилочка улыбнулась и выговорила весело:
– Этот самый и есть. Этого зовут Николай Николаевич, и он этого полка, как ты говоришь.
– Отличный малый. Давай бог тебе за него замуж выйти, – воскликнул Борис. – Да он совсем-таки взаправду сватается или это одни ваши деревенские толки? У вас тут…
– Ах, полно, пожалуйста! – прервала Щепина. – Не успел приехать и уж меня сердишь. Ты, выходит, лицом только стал мужчина, а разумом-то все еще малолеток. По чему такому этот князь диво дивное? Скажи. Докажи. Что он дивного сделал в Питере? Ведь зря болтаешь…
– Его все хвалят, матушка, в Измайловском полку. Товарищи жалеют, что он ушел…
– Не с кем им, что ли, безобразничать теперь? Коновода нет?
Борис удивленно взглянул на мать.
– Да вы-то что худого об нем знаете? – спросил он наконец.
– Ничего, Боря. Ничего! – холодно ответила Нилочка. – Это наши крутоярские переплеты… Вот поживешь – увидишь, но ничего не узнаешь и не поймешь. Почему Маяня не хочет, чтобы я выходила за князя замуж, – она не говорит. А все только сказывает, что князь худой человек. Сказать же про него худого ничего не имеет. И выходят это – крутоярские переплеты… И чем все это кончится – я уж не знаю! – грустно добавила Нилочка.
Наступило молчанье.
Марьяна Игнатьевна сидела сумрачная и опустив глаза. Борис смотрел на мать с недоумением. Наконец Щепина поднялась и вымолвила, вздохнув:
– Ну, там видно будет… что и как… А пока, Боринь-ка, пойдем в твои горницы… Уберешься с дороги, поди к Сергею Сергеевичу и к Петру Ивановичу.
– Да. Надо сейчас же… Обидятся… Я только переоденусь…
И молодой человек поднялся и пошел вслед за матерью, но у дверей он обернулся, поглядел на Нилочку и радостно улыбнулся. При этом он сделал едва заметный жест рукой, указывая на мать. Нилочка усмехнулась, и лицо ее, за минуту скучное, оживилось. Она увидела нечто давнишнее, знакомое, что вызвало в ней старые воспоминания детства. Бывало, когда Марьяна Игнатьевна сердилась на них, на нее и на Бориса, то они имели обыкновение друг дружке показывать так на нее украдкой, как бы говоря:
«Ничего! Пройдет!»
Этот жест за спиной Марьяны Игнатьевны был одною из их детских тайн, и теперь Борис нарочно напомнил своему другу и полусестре одну из этих невинных выходок детства.
Но когда Кошевая осталась одна, она снова задумалась глубоко.
Тогда все были шутки, думалось ей. А теперь подошло время тяжелое. Тогда были у нее враги, но было одно верное прибежище – Маяня. Заступница против всех. Теперь же эта мамушка и вторая мать против нее тоже. И она окончательно сиротой, одна-одинехонька. И люди совсем чужие становятся ближе близких. Чужой человек Зверев стал сразу близким и ратует за нее. А чужой человек князь Льгов стал чем-то… особливым для нее. За него она готова на все… на всякие подвиги. Откуда смелость берется, которой прежде не бывало? Что же с ней приключилось? Какая-то перемена в мыслях и в чувствах… Это – любовь!
И крутоярская царевна, еще недавно спрашивавшая тайком у горничных девушек, кто из них кого любит, за кого метит выйти замуж, добивавшаяся из разговоров с ними уразуметь, что это за чувство такое ими движет, заставляет их радоваться и горевать несказанно, теперь сама, сразу, неожиданно очутилась под властью такого же именно чувства.
Но в ней любовь проснулась по-своему… Чувство в самый краткий промежуток времени выросло, окрепло и овладело настолько всем ее существом, что все мысли были вытеснены из головы одной мыслью о князе Льгове.
Между тем, пока Нилочка сидела задумавшись у себя, а затем, достав письмо Зверева, которое она уже знала наизусть, начала снова перечитывать его, Щепина с сыном уже успели переговорить о князе.
Марьяна Игнатьевна, введя сына в его горницы, тотчас же строго спросила:
– Ты знаешь хорошо этого князя?
– Знаю, матушка, – ответил Борис, смущаясь. – Знаю мало, видел два раза… Но должен его любить и быть ему вовеки благодарным. Да и вы тоже… Он меня чуть не от смерти спас.
– Как от смерти? – воскликнула Щепина.
– Да, матушка, не хотелось мне это вам рассказывать. Думалось, не придется… Но если ныне дело пойдет на то, что вы против него стоите, то я вам все скажу… Но теперь увольте. Только что приехал. А это длинно рассказывать. Ну, завтра, что ли…
– Когда же? Когда же он тебя спас? Когда это было?
– Да только что я в Питер приехал; месяцев шесть еще не прошло.
– Да что же именно? Скажи хоть слово.
– Меня, матушка, могли убить… А князь Льгов заступился… Потерпите до завтра! – усмехнулся Борис.
Щепина опустила голову, и видно было, что она поражена признанием сына.
– Да ведь это, может, пустое и глупое приключение, – произнесла она. – И он вовсе не благодетель тебе какой. Услуга товарищеская в пустом деле. Пустяки.
– Нет. Не пустяки. И я у него в долгу. Мы в долгу. И вам против него грех идти – в чем бы то ни было, не только в таком важном деле, как сватовство. Коли он сватается, то, стало, любит Нилочку истинно. Он не такой, чтобы закидывать глаза завидущие на ее вотчины и деньги. А мне так даже и бог велел ему быть теперь в помощь. Надо отплатить добром за добро. Обратится он ко мне теперь, я за него горой стану против Мрацких и других.
– И против меня, матери родной? – вскрикнула Марьяна Игнатьевна.
– Что вы, матушка… Зачем… Да и вы за князя будете стараться.
– Я?.. Я, глупый! Я буду Нилочку прочить за Льгова?! Помогать ему, когда Нилочка должна быть женою другого, мною ей в мужья нареченного уже лет с десять?!
– А у вас, стало, есть свой жених для Нилочки?
– Вестимо, есть.
– Да коли она его не захочет, вашего-то…
– Захочет… Я заставлю…
– И ваш-то этот любит Нилочку?
– Любит.
– Да стоит ли он князя-то?
– Стоит. Нилочкин жених, мною нареченный ей, – ты.
Борис вскочил с места, стал пред матерью как вкопанный и, широко раскрыв глаза, глядел на нее с бессмысленным выражением в лице.
– Что вы, матушка? – выговорил он наконец тихо.
– Коли ты малоумок, то у матери за тебя разум был и теперь будет, – глухо проговорила Щепина. – Да, Нилочка должна быть твоей женой. Тебе должно быть в этом доме хозяином, крутоярским помещиком, а мне быть не мамкой Неонилы Кошевой, а свекровью.
– Этого никогда не будет, матушка.
– Что?!
– Не будет. И Нилочка не захочет меня в мужья. Да и я… тоже.
– Не захочешь ее в жены?
– Какая же она мне супруга? Она мне что сестра.
– Все это вранье крутоярское… Сестра?! Заладили дураки – сестра да сестра. Ну, и любитесь как брат с сестрой, – повенчаться это не помехой.
– Нет, я на это не пойду. Нилочка меня не захочет в мужья, а насильно венчаться я с ней не стану.
– Так ты мне тогда не сын! Я от тебя откажуся… Я… я тебя тогда… прокляну! Да! – глухо и меняясь в лице, произнесла Щепина.
