Евгений Анатольевич Маляр
Страшная сказка про кота и волка. Детективная история времен НЭПа

При оформлении обложки использована фотография с сайта http://viknaodessa.od.ua/old-photo/?ulitsa_vodoprovodnaya (вид с улицы Водопроводной на завод «Стальканат»).

Список действующих лиц

Ордынцев Николай Арефьевич – бывший надворный советник, а ныне юрист Одесского канатного завода.

Анастасия, она же Настя Триандафилова, она же товарищ Нарыжная, – видный деятель ВКП(б).

Мужчина в пенсне с желтым треугольным невыразительным лицом, в гимнастерке с орденом – пёс его знает кто, но очень большой начальник из самой Москвы.

Директор канатного завода – типичный партийный чиновник двадцатых годов, в картузе с парусиновым портфелем.

Валентина Пескун – работница Одесского канатного завода, секретарь.

Коган Иосиф Савельевич – начальник городского управления ОГПУ.

Федор Матвеев – его заместитель.

Таисия – секретарь-машинистка управления ОГПУ.

Иван Михалев – рабочий канатного завода, неизвестный благожелатель советской власти.

Вольф Яков Петрович – работник бухгалтерии Канатного завода, человек с героическим прошлым.

Товарищ Иванов – один из партийных псевдонимов Секретаря, сосредоточившего в своих руках необъятную власть.

Соломон Маркович Фридман – старорежимный специалист по криминальной патологоанатомии.

Климчук Виктор – боец бригады Котовского, разжалованный, но не забытый.

Мейер Зайдер-Майорчик – близкий друг Г.И. Котовского, герой гражданской войны.

Лев Давидович Троцкий – пролетарский вождь, приснился Ордынцеву в страшном сне.

Двое веселых и жизнерадостных чекистов бандитского вида. Это для конспирации.

Жильцы квартиры № 5 19-го дома по улице Жуковского:

Соловьев Иван Сергеевич – мужчина лет пятидесяти с повадками царского офицера, которые, впрочем, старается скрывать. Это у него не вполне получается.

Соловьева Софья – его жена и мать его детей.

Анюта Чугай – женщина неопределенного возраста и трудной судьбы. В браке несчастлива.

Петро Пылыпенко – человек ничем не примечательный, очень с виду добродушный и тоже с героическим прошлым.

Маруся – его жинка.

Полонская Жанна Казимировна – красивая женщина, труженица народного образования.

Дети – трое Лебедевых, дочка Пилипенко, и двое сыновей Чугай.

Прочие жители Одессы по состоянию на 1925 год: обыватели, нэпманы, торговцы с Привоза, рабочие, служащие, посетители подвалов-винарок, исполнители романсов, врачи кареты скорой помощи, милиционеры, управдомы, учителя и прочие, и прочие.

I
Пропажа Волка. Одесский Канатный завод, 14 октября 1925 года

– Вольф пропал! Вольф! Волк куда-то делся! – секретарша Валя трижды повторила новость, нисколько не заботясь тем, что отвлекает Николая Арефьевича от работы. Он, впрочем, не очень расстроился от такой помехи, даже обрадовался где-то в глубине души поводу отвлечься от скучного рутинного занятия, а именно изучения инструкций и постановлений, наваленных у него на столе достаточно высокой горкой.

– Что? Какой-такой волк? Что за сказки венского леса? – проявил он интерес, довольно вялый.

– Ну как, из бухгалтерии, Вольф Яков Петрович, солидный такой. Ну, я не знаю, как описать. Да, Вы же недавно работаете, не знаете, наверное.

– Как же, как же, знаю, вспомнил, – у Ордынцева действительно возник в воображении образ этого человека, несколько раз приветливо здоровавшегося с ним в коридоре. Это был полноватый товарищ (чуть было господином не назвал – хоть и в мыслях, а не нужно), лет сорока пяти, а может, пятидесяти, в пиджаке, надетом на косоворотку, в штучных брюках и старорежимных штиблетах, на которые в слякотную погоду одевал калоши. Немногословный такой, все больше молчал и улыбался.

Валентина пошла дальше по коридору, разносить тревожную весть, поняв, что от заводского юриста проку мало, и толком с ним обсудить таинственное исчезновение товарища Вольфа вряд ли удастся.

– Вольф пропал! А вчера в буфете давали такие шикарные бисквиты! – из коридора были слышны Валины сообщения, адресуемые, очевидно, работницам техотдела.

– Без чего, без чего? – проявила интерес одна из них.

II
Страшное дело. Второе христианское кладбище 22 сентября 1925 года

По узкой боковой дорожке, идущей вдоль каменного забора к католическим воротам, крался молодой человек. Идти было непросто. Приходилось лавировать между оградами могил, и одновременно следить за тем, чтобы не наступать на валежник. Второе Христианское кладбище было изрядно запущено. Упавшие ветки на нем не убирали, как в былые годы, а треск мог привлечь внимание женщины, за которой наблюдал рабочий, одетый в дешевое пальто с поднятым воротником.

Дама, впрочем, шла по широкой аллее, погруженная в собственные мысли. Но вот она остановилась, достала из сумки детский жестяной совок, и нагнулась. Чем она занималась, не было видно, а затем произошло то, отчего волосы под кепкой соглядатая, как ему показалось, зашевелились. Женщина вдруг выпрямилась во весь рост, и, глядя, будто бы прямо ему в глаза невидящим взором, начала выкрикивать нечто невнятное. Разобрать можно было только слово «сдохните!», повторенное несколько раз. Но ужас состоял не в этом.

Лицо ее, хоть и красивое, с правильными чертами, но какое-то чужое, («не наше» – коротко мелькнула в голове наблюдателя мысль) вдруг как будто осветилось гневом. Его можно было назвать в этот миг прекрасным, если бы не ярость, которую оно выражало. Большие голубые глаза излучали неземную отчаянную одержимость, рот исказился в злобной усмешке, а руки с красивыми породистыми пальцами взвились вверх, как две змеи.

У наблюдателя подкосились ноги, и, хотя он понял, что остался незамеченным, долго еще сидел на земле, в ужасе прислонившись спиной к прутьям могильной ограды. Только минут через десять после того, как стихли удаляющиеся шаги, он решился подняться, отряхнул брюки, к заду которых прилипли прошлогодние листики акации, и побрел обратно. Руки дрожали.

III
Пренеприятнейшее известие. Управление ГПУ 15 октября 1925 года

Начальник горотдела ГПУ сидел за собственным столом, разбирая папку с текущими делами, но тревожные мысли его блуждали далеко. Он стукнул по звонку, стоящему справа, рядом с телефоном, и в кабинет заглянула секретарша Таисия.

– Пойди, позови мне Матвеева! – скомандовал хозяин кабинета, – и по системе Бикицер!

Взгляд его упал на докладную записку, лежащую сверху прочих бумаг.

«Начальнику ГПУ

Тов. Когану И.С.

От внештатного сатрудника рабочего Михалева Ивана

Доклад

12 сентября на втором кладбище гражданка Полонская Жанна Казимировна ковыряла землю лопаточкой кричала шоб вы сдохнули и все такое подобное. Щитаю долгом доложить про антисавецкое паведение, потому что она контра. Видел сам.

Неизвестный благожелатель Савецкой власти рабочий Иван Михалев.

12 октября 1925 года послеобеда»

В слове «шоб» первая буква была переправлена, к ней автор дорисовал завиток, получилось «щоб». Видимо, ему показалось, что так вернее.

Чекист ухмыльнулся, подумав, что неизвестным Михалев называет себя по привычке даже тогда, когда подписывается. «Еще неизвестно, что ты за благожелатель…» – по-своему оценил он автора «доклада».

Товарищ Коган положил бумагу обратно в папку. Сейчас есть дела поважнее, а этой ерундой займемся после.

В кабинет без стука вошел Матвеев, заместитель, которого сам начальник управления во время праздничных и просто дружеских застолий называл своей «правой рукой». Посмотрев вопросительно на Когана, он с деланной робостью присел не краешек казенного стула.

– Слушай, Федя, я не знаю, що за шухер, но к нам или уже приехало большое начальство, или еще едет. И, по-моему, нас будут искать, – без предисловий начал разговор руководитель.

Он имел в виду совсем не то, что представители Лубянки будут определять место дислокации товарищей Когана и Матвеева. Выражение «искать» в данном контексте имело другой смысл: подразумевалось, что этот визит ничего хорошего им не сулит.

– А що делать? – выражая интонацией крайнюю степень обеспокоенности, спросил заместитель.

Он соображал быстро, и уже просчитал, буквально за несколько секунд, возможные последствия внезапной ревизии. Они могли быть как самыми плачевными, так и достаточно благоприятными. Причем второй вариант был более вероятным.

Менять сразу все руководство Одесского ГПУ на новых людей в Москве вряд ли решаться. Новым назначенцам придется входить в курс дела, то-сё, а это время. Так что вполне возможно, что он останется при своих интересах, в крайнем случае, при новом начальнике, с которым, есть надежда, тоже найдет общий язык.

А вдруг и сам сядет в это кресло – кто знает? Но пока этого не случилось, следует проявлять полную преданность, и работать так, как партия велит.

– Что делать? Да особенно ничего пока, Федя, просто будь на стрёме. Ты же знаешь, мы же с тобой, – начупр переплел пальцы замком, изображая нерушимое единство, – С Гражданской, помнишь?

– Помню, Иосиф Савельевич, помню. Как не помнить, – растроганно ответил зам, – Уж не сомневайтесь, я же…

– Ну, давай, шуруй. И еще, возьми вот эту бумагу в разработку. Это написал один наш человечек, он, конечно, слегка пришмокнутый, но кто знает… В общем ты так, посмотри, поручи кому-то проверку, и все такое. Пока ничего не делай, только так, в общих чертах. И если узнаешь чего по поводу приезжих комиссаров, то…

– Ясно. Все сделаю.

Матвееву было понятно, что доклад сексота Коган ему дал просто так, чтобы завершить разговор, и можно действительно ничего не делать, но в свете услышанного сам для себя решил, что выполнит приказ со всей тщательностью. Сейчас каждое очко в масть. Вот спросят, а чем вы тут, в Одессе занимаетесь? Что делаете?