Евгений Алексеенко
Space Whale
«Страшит лишь то, чего ещё не знаешь,
Пугает то, чего не осязал.»
Данте Алигьери
«Мы истину, похожую на ложь,
Должны хранить сомкнутыми устами,
Иначе срам безвинно наживёшь…»
Данте Алигьери
Пролог
Три миллиона людей, время от времени мечтавших умереть, перестали существовать в очень короткий срок. Может, четыре миллиона.
Директор Остин во время этого досадного происшествия сидела в своём кабинете, который представлял собой круглую комнату внушительных размеров, но весьма аскетичного вида. В его стенах расположились длинные узкие окна, выводящие наружу. Ни доводчиков, ни ручек, ни петель. Вместо шикарной мебели, соответствующей званию помещения и его хозяйки, убранство включало в себя простой рабочий стол, несколько стульев, два наиболее удобных кресла – для совсем уж важных переговоров – и одноместный диван, всегда идеально заправленный. На просторном пластиковом столе всё также находилось в идеальном положении относительно друг друга: папки со всевозможными бумагами ровной стопкой лежали в дальнем левом углу, в дальнем правом – органайзер с канцелярскими принадлежностями, а в центре – моноблок. Через последний протекала основная работа: ведение переговоров с внутренними сотрудниками и внешним миром, составление расписания встреч, поставок, контроль припасов, наблюдение за территорией, и тому подобная рутина. Всё в кабинете, включая стены, находилось во власти идеального белого цвета, поэтому нередко, войдя в него после длинных и тёмных коридоров, посетители жмурились или вовсе на мгновение лишались возможности видеть. Белым было всё, кроме чёрных нитей на мраморе пола и последнего предмета интерьера: красной лампы, которая неуклюже вываливалась из центра куполообразного потолка.
Директор Остин знала, что ещё ни одному из предыдущих Директоров не доводилось видеть света красной лампы. Ни Директор Драгенг, ни Директор Хоровикц, ни Директор Суинсон – покойный предшественник Директора Остин – никто из них не представлял себе её включения. В какой-то мере Александра Остин вновь почувствовала себя избранной.
Александра Остин с самого рождения поддавалась давлению и внушению того, что однажды настанет день, когда Бог накажет человечество. Когда повторится Великий потоп, пусть и в другом виде. И совсем неважно, насколько верным и безгрешным ты проживёшь свою жизнь, ведь абсолютно невиновных не бывает. Единственный способ избежать наказания – стать тем, кто следит за его исполнением. Именно с такой установкой на жизнь Директор Остин добилась высокого поста в единственной действующей тюрьме мира. И впервые в жизни она сомневалась.
Директор Остин твёрдо знала лишь одно: слова её матери о происходящем здесь – полностью правдивы.
Директор Остин не сводила глаз с бешено вращающегося диска света внутри красной лампы. Приглушённые звуки сирены распространялись не снаружи стен, а будто внутри них. Людских криков не было слышно, но она знала: они есть. Там, внизу, во всех корпусах тюрьмы, а может уже и здесь – в Административной башне, – от воплей спрятаться невозможно. Кричали охранники, медики и обслуживающий персонал, раздираемые воспылавшими заключёнными буквально на части. Наверняка, участь жертв выпала и немалой части других узников, особенно из корпусов C и D. На всей территории крепости, содержавшей в неволе миллионы преступников, валялись мёртвые тела. Где-то с большим, где-то с меньшим числом уцелевших конечностей. Повсюду разлит тошнотворный металлический запах крови, пота и экскрементов. И ржавчины. Так должна звучать симфония, олицетворяющая само понятие ужаса. Но всё это там, за пределами стерильного кабинета, внутри которого не найти даже намёка на мусор.
Директор Остин не видела ничего из того, что творилось снаружи, но живо представляла себе всё, что там происходит. И в то же время её не покидало чувство нереальности. Казалось, что это всё дурной сон. Что стоит лишь проявить малое усилие воли, как она проснётся здесь же, буквально в двух метрах, на диване, и примется за работу, которую выполняла уже долгих семь лет. Но воображая лишь на долю секунды то, что творится вокруг, мозг будто специально выкидывал Директора Остин за пределы её собственного тела, позволяя взглянуть на всё со стороны. Как раз это трудно передаваемое ощущение и заставляло женщину вот уже сорок минут не выпускать из рук карманную Библию – единственную книгу, имевшуюся у хозяйки кабинета, – и вместе с тем не дозволяло открыть её и отвлечься от страшного происшествия в тюремных владениях. Конечно, никто из её подопечных не знал ни о наличии священной книги у Директора, ни о её религиозности в целом. Иначе это вызвало бы вопросы не только у них, но и у Государства, доверяющего исключительно прагматикам.
Директор Остин считала, что здесь, на самом верху Административной башни, ей ничто не грозит. Уже скоро за ней пришлют отряд спецназа для эвакуации. Когда она отправляла сигнал о начавшемся бунте, она вновь подумала, что сделала это первой в мире. С открытия тюрьмы в 2000-м году ни Директор Драгенг, ни Директор Хоровикц, ни скоропостижно скончавшийся Директор Суинсон за свои десятилетние сроки правления (в случае Суинсона – четыре года) ни разу и подумать не могли, что бунт действительно возможен. Ведь эти стены – последняя функционирующая тюрьма, в которой содержатся преступники со всей планеты. Для надзора над ними привлечены лучшие кадровые представители правоохранительной структуры, а также самые передовые технологии, беспрецедентная система безопасности и условия жизни и труда. Кроме того, в восстании не было никакого смысла хотя бы потому, что в случае освобождения узникам просто некуда бежать.
Директор Остин встала из-за стола и направилась к своему любимому окну. Она не сомневалась, что оно было любимым не только у неё, но и у каждого из её предшественников. По пути Александра шаркнула левой ногой. Немного посомневавшись, она точно также повторила движение и правой, задев подошвой сапога покрытие пола. Звук вышел не совсем таким, как от левой ноги, поэтому Директор повторила своё усилие, на этот раз ближе подойдя к оригиналу, а затем шаркнула левой ногой так, чтобы получившийся звук уравновесил первую неудачную попытку правой ноги. Удовлетворившись, Директор Остин уже без приключений добралась до всеми любимого окна её кабинета. Аккурат за ним открывался самый великолепный вид из всех, что кому-либо доводилось видеть. Вид на Землю.
Внезапно, из включенного компьютера донёсся сигнал внутренней связи. Директор Остин подошла к монитору и не успела понять, что же она испытала: простое удивление тому, что кто-то в принципе выжил в той чертовщине, что творилась внизу, или ужас от того факта, что выходившие на связь люди звонили из коридора, который начинался сразу за дверями её кабинета. На изображении с камеры, выходящей на прибывших гостей, женщина увидела несколько охранников, пару разнорабочих и десяток людей в оранжевых комбинезонах. Однако было совершенно не ясно, кто у кого в заложниках. И те, и другие судорожно сжимали в руках взведённое оружие, представленное стандартными дробовиками и пистолетами – нужды в дальнобойных винтовках на Луне не было. Прежде чем Остин что-либо предприняла, из толпы выдвинулся человек, в котором она признала начальника службы безопасности. В горле у Директора пересохло: мужчина знал пароль от её кабинета.
Эпизод 1
Бар «Пропущенный» расположен во дворах жилых домов и представляет собой внешне неприятное здание, разваливающееся то тут, то там. Кирпичи крошатся, от стен отламываются целые слои штукатурки, а углы обмочены особо засидевшимися завсегдатаями давно и, по всей видимости, уже навсегда.
Тем не менее, отбоя в посетителях заведение не испытывает.
Воздух внутри помещения пахнет алкоголем и развратом, а атмосфера подчеркивается намеренно созданной темнотой. Единственные источники света – небольшие светильники по периметру и сводящие с ума всплески стробоскопа. Последние на самом деле лишь ухудшают видимость. Как и подобает подобному заведению, чем дальше ты заходишь в глубины танцпола, тем менее вероятно, что ты увидишь с кем целуешься или кто елозит по твоему чинному месту. Тем логичнее, что ближе к центру под сводящую с ума своей громкостью музыку тусуются исключительно индивидуумы, не прожившие и четверти века.
И пусть посетителей более старшего возраста в «Пропущенном» бывает совсем немного, своё законное место у самого края барной стойки занимает мужчина лет пятидесяти. С заплывшими глазами, неопрятной щетиной и волосами, он выпивает здесь почти каждый день от четырёх до десяти бокалов самого жалкого и дешёвого пива, которым брезгуют даже прыщавые подростки, выпросившие у матерей мелочь на тетради. Помимо стакана со спиртным, перед ним стоит чашка с холодным американо. Мужчина заказал его в начале вечера, но так и не притронулся к напитку. Это не смущает барменов. Как и заказ в целом. Во-первых, желание клиента – закон. Во-вторых, работники давно привыкли к странному завсегдатаю с неизменным заказом.
Барная стойка представляет собой самое светлое пятно в заведении и собирает вокруг себя невероятное количество посетителей. Услужливые бармены снуют туда-сюда, обслуживая гостей, которые ходят друг у друга по головам. Впрочем, такая ситуация не только у стойки: во всём баре невозможно испортить чистый воздух – обязательно в кого-нибудь попадёшь.
Где-то у противоположной стены на небольшой возвышенности стоит диджейский пульт, за которым удобно располагаются два объекта всеобщей любви: сам ди-джей и местный MC. Два молодых парня, которых обласкала взглядом каждая несовершеннолетняя посетительница, кричат что-то в микрофоны, не особо утруждая себя грамотностью, богатым лексиконом, да и внятными, осмысленными словами вообще. И хотя нечленораздельные звуки, подкрикиваемые ими в такт музыке, мало кого заботят отсутствием интеллектуальности, для мужчины у стойки они уже и вовсе превратились в белый шум. Он не обращает внимания ни на музыку, ни на крики, ни на толпу. Даже если кто-то задевает его в спину или плечо, этот кто-то не удостаивается и презрительного взгляда.
Следует знать, что этот посетитель – абсолютно адекватный взрослый мужчина, который никогда не создавал проблем ни в этом баре, ни в одном другом. Как и всякий, он иногда мечтает, что в одну прекрасную ночь он допьёт своё пиво, встанет со своего места, достанет свой револьвер и расстреляет всех в этом гадюшнике. В одну прекрасную ночь, которая никак не настаёт.
Сейчас же мужчина сосредоточен только на одном: небольшом телевизоре напротив него, где без звука идёт познавательное шоу о морских обитателях. Завсегдатай бара, который ему приходится посещать за неимением в округе конкурентов, поднимает пиво так, чтобы оно оказалось между его глазами и экраном ТВ. Глядя на изображение через призму своей посуды, мужчина видит, как в его бокале с пенным плавает гигантский синий кит. Эта простая радость забавляет старика и он, ухмыльнувшись, опрокидывает в себя остатки спиртного, возвращая кита в места его обитания.
– Тебе не место в моём бокале, дружище, – говорит он. Его хриплый, пропитый, уставший голос никто не слышит. – Тебе вообще нигде не место, кроме чёртовых глубин.
На секунду с глаз пропитанного алкоголем посетителя спадает мутная пелена. Он трезво оглядывается вокруг. А затем заказывает ещё один бокал.
Примерно в два часа ночи мужчина достигает того уровня безразличия, которым он мог бы гордиться, если бы ещё осознавал себя. Его взгляд сосредоточен на холодном кофе. В этот момент тибетские монахи по сравнению с ним лишь озорные, неугомонные дети с шилом в заднице.
Вдруг в его плечо врезается какая-то из малолеток.
Растерявший бдительность мужчина задевает рукой чашку с так и не тронутым американо, которая летит на пол. Проводив взглядом свой заказ, посетитель разворачивается к обидчику, но видит девушку в приспущенном с плеч летнем платье, которая пятится от наступающего на неё пьяного парня в розовой футболке с абстрактным рисунком лабиринта мыслей. Мальчишеские потные длинные волосы спутаны на лице едва ли не сильнее, чем принт на его узкой груди.
– Макс, не надо…
– Да ладно тебе, малыш, никто и не заметит, – кричит сквозь музыку патлатый.
– Я уже говорила, мне не нравится, когда ты такой, – язык девушки заплетается не меньше, чем у её собеседника, но лёгкая паника в её голосе читается ясно.
– Да что ты? А так тебе нравится?
Макс хватает девушку за волосы и вгрызается своим ртом в её губы, которые та не успевает раскрыть. Она издаёт короткий стон боли и отталкивает парня. Мужчина у стойки периферическим зрением замечает кровь на её подбородке. Не успевая дать себе отчёт, он разворачивается и вкладывает дополнительную силу от поворота в удар по челюсти волосатого извращенца. В царящем полумраке заведения практически видны искры, посыпавшиеся из глаз подростка. Удар, не пришедшийся в цель, попал парню в нос, и теперь тот поливает кровью всех вокруг, точно прорвавший гидрант. Ударивший посетитель смотрит в глаза обидчику девушки. Побитый малолетка вопит что-то нечленораздельное, не уступая в бессвязности выражений до сих пор орущему ведущему местной дискотеки.
– Пошёл на хрен отсюда, – мужчина не хочет дожидаться, пока пацан затопит всё вокруг в крови. Кроме того, рубашка на старике, независимо от его образа и времяпрепровождения, остаётся идеально чистой. Не считая того, что она прилично состарилась, именно такой он получил её в подарок, и такой она напоминает ему о том счастливом дне.
Прежде чем из парня доносятся первые правильно сформулированные угрозы, мужчина ещё раз бьёт тому в лицо. Без размаха, на этот раз чётко в челюсть. Пошатнувшись, парень замолкает и падает на спину, оседая в толпе, среди сотен ног, не обращающих внимания на подобные события, которые считаются нормой в заведении «Пропущенный».
Старик садится обратно на место и берётся за последний бокал. Внезапно ему на внутреннюю часть бедра мягко ложится чья-то рука. Опустив голову и проследовав взглядом по руке до её корней, мужчина обнаруживает её хозяйку – ту самую девчонку, которую неудачливому Максу соблазнить не удалось. На её подбородке неловко стёртая – на деле просто размазанная – кровь из разбитой губы.
– Спасибо, красавчик. Я могу тебя отблагодарить, – пьяная жертва улыбается окровавленными зубами. В глазах принцессы-недотроги гуляет невесть откуда взявшаяся похоть.
Мужчина хмыкает.
– Ты тоже пошла на хрен.
– Что?
– Пошла на хрен.
Возмущённая девушка резко хватает его за член и сжимает, как можно сильнее. Недолго думая, мужчина с размаху даёт пощечину юной шлюхе. Издав зычный, но короткий писк, девушка, шатаясь и со слезами на глазах, убегает на танцпол, где благополучно скрывается через несколько секунд.
– Сраные дети, – говорит старик, поправляя своё имущество и с грустью разглядывая разбитую посуду в разлитом по полу кофе. Затем он допивает пиво, кидает на стойку стопку купюр, которой хватит на пару бутылок лучшего напитка в этом баре, и направляется к выходу.
На выходе его уже ждут. Он подозревал, что обиженные друзья несостоявшегося ловеласа попробуют оказать ему тёплый приём на улице, но его глазам предстаёт другая картина.
Как только он выходит из дверей ночного заведения, к нему из чёрного джипа премиум-класса выходят три высоких, крепких мужчины в дорогих костюмах. Один из них останавливается у внедорожника, разглядеть марку которого пьяному посетителю оказывается не под силу, поскольку эмблема растекается на несколько таких же, но поменьше. Тот, что задержался у машины, наводит на неё брелок и несколько раз отчаянно нажимает одну из кнопок, однако сигнализация никак не желает реагировать. После нескольких неудачных попыток мужчина теряет напускное самообладание и, чертыхаясь, долбит второй рукой по брелоку. Двое его товарищей не сводят взгляд с коллеги. На их лицах пляшут издевательские ухмылки. Наконец, когда над всей парковкой раздаётся противный сигнал, все трое возвращаются в каменное состояние и оборачиваются к тому, кого ждали.
Но не находят его.
Старик стоит в стороне, на углу здания и кивает головой незваным гостям в сторону переулка, приглашая их проследовать за ним.
– Доброй ночи, мистер Бриггс. Мы от Первой Трибуны, – говорит мужчина, идущий впереди.
– Ага, я так и понял по вашей тачке. Дорогой хлам.
– Вот-вот, и я про что. Говно под кетчупом – всё равно говно, – начинает бубнить водитель тройки, но тут же останавливается, уловив взгляд лидера.
– Мистер Бриггс, предлагаю не ходить вокруг да около.
– Согласен. Я не согласен.
Мужчины нервно переглядываются.
– Не понял?
– Вы, ребята, новички что ли? – поток перегара с шумом покидает лёгкие пьяницы. – Я уже всё отдал. Если не больше.
Он разворачивается и собирается покинуть переулок, когда слышит до боли знакомый звук за спиной.
– Не говорите, что вас отправили за мной с выдвижными дубинками? – Бриггс смеётся. Его пропитый смех содержит повышенный уровень отторжения, что немедленно находит отражение в виде побежавших по агентам мурашек.
– Мистер Бриггс, мы не хотим прибегать к насилию, – говорит предводитель тройки, – но приказ достаточно ясный: доставить вас в любом состоянии. Но лучше в состоянии.
Пьяный мужчина оборачивается к агентам и видит, что у каждого в руке по дубинке. Первый агент остаётся на своём месте, а двое других начинают осторожное движение по кругу в противоположные друг от друга стороны, заходя на завсегдатая «Пропущенного». На лице Бриггса вновь играет злая улыбка.
Он с трудом поднимает руки, сжатые в кулаки, и, пошатываясь на месте, приглашает противников напасть. На лице предводителя костюмов расплывается ответная, не менее злобная улыбка. Что может быть лучше хорошей драки? Тем более в большинстве против алкаша?
Водитель оказывается на земле раньше, чем успевает сделать второй шаг по направлению к Бриггсу: тот, заметив краем глаза резкое движение со стороны непутёвого агента, не отстранился, а наоборот двинулся ему навстречу, сократив расстояние и выведя соперника из боя неожиданным ходом. Причём неожиданным этот ход считался бы для любого оппонента, но агенты не видели угрозы в пьяном подобии мужчины. И это была их главная ошибка. Как результат, через три секунды после начала потасовки, они дерутся против одного уже вдвоём.
Напарники нападают одновременно. Бриггс с невообразимой для его состояния ловкостью проскакивает под рукой первого агента, выпрямляется и ударяет правым локтем тому в затылок. Левой рукой он перехватывает удар второго агента, направленный снизу в район печени. Свободной правой рукой он бьёт соперника в грудь. Затем ещё раз, и ещё, и ещё. После четвёртого быстрого выпада, второй агент наконец сгибается, и Бриггс выполняет апперкот с такой силой, что сам разворачивается на 180 градусов. Второй агент падает без сознания, так и не успев сказать за всё время ни слова.
Лидер вербовщиков стоит перед Бриггсом. Он заносит правую руку с дубинкой, чтобы обрушить всю свою мощь на едва держащегося на ногах мужчину. Тот останавливает удар двумя руками и видит, что в сторону его рёбер несётся свободная левая рука агента. В тот же миг, Бриггс правой ногой бьёт в левое колено агента, на которое тот моментально рушится. Затем пьяница приседает сам и освободившейся правой рукой наносит удар в правое колено противника, после чего левой рукой вырывает у агента дубинку и, крутанув пируэт на месте, выбивает правительственному посыльному несколько зубов. Мужчина отбрасывает дубинку в сторону. Драка заканчивается, толком не успев начаться.
– Мистер Бриггс, стойте! Вы не понимаете! Этот вопрос касается не обычной миссии по устранению цели или спасению президентской дочери, – первый агент, растерявший всё величие, говорит, выбрасывая наружу не только буквы, но и приличные запасы крови. – На кону стоят миллиарды жизней и привычная нам жизнь в целом!
– Для меня привычная жизнь прекратилась шестнадцать лет назад, – отвечает Бриггс. Его голос кажется особенно сухим даже ему самому. – Может мне прямо сейчас вернуть должок, который торчит ваша Трибуна?
С этими словами он с трудом достаёт из-за пазухи короткоствольный пятизарядный револьвер, и направляет его на собеседника. В глазах агентов застывает неподдельный ужас. Их жизни сейчас зависят от решения пьяного, злого человека с взведённым оружием в нетвёрдых руках, о котором им, поди, забыли сообщить.
– Да он же окончательно с ума сошёл! – то ли орёт, то ли шепчет водитель, пятясь на пятой точке к стене переулка.
– Нет, сынок. Я тебе как сумасшедший со стажем говорю, что невозможно сойти с ума окончательно, – говорит Бриггс. Его язык еле шевелится. Он смотрит на прижавшегося к стене мужчину, но не отводит пистолет от лидера группы. – Всегда есть ещё пара ступеней вниз.
Затем он возвращает взгляд по направлению, выбранному его револьвером. Его глаза замутнены. Сам он шатается и еле стоит на ногах. Рука крепко сжимает оружие и практически не трясётся. Первый агент закрывает глаза. Напряжение разрывает время, заставляя его течь во стократ медленнее обычного.
Вдруг Бриггс блюёт прямо на мужчину.
– Что за…? – первый агент с отвращением осматривает свой дорогой костюм, и отползает от испражнившегося победителя.
– Дубинки они принесли, – говорит Бриггс, вытирая рот и убирая револьвер обратно под рубашку.
Затем он плывущей походкой удаляется из переулка, ворча под нос ругательства. Интересный выдался вечер вторника.
Утро Бриггс встречает в постели своей однокомнатной квартиры. Несмотря на шикарный ремонт, почти везде лежит многодневная пыль. На полу разбросаны упаковки из-под пива и других алкогольных напитков, упаковки разных сухих закусок, а журнальный столик завален пакетами доставки готовых обедов. Впрочем, беспорядок не заботит хозяина, который последнее время большую его часть проводит где-то в районе беспамятства.
Однако это утро отличается от других. Сквозь головную боль, разрывающую его череп, словно последнюю в мире сладость, за которую дерётся сразу сотня противно визжащих спиногрызов, Бриггс слышит звук из кухни, которого не слышал уже почти шестнадцать лет: кто-то завёл кофемашину.
Открыв глаза, мужчина обнаруживает себя на заправленной кровати во вчерашней одежде. Судя по ней, вечернее извержение токсинов из его организма повторялось. И не единожды. Потолок кружится поразительно быстро, но уже через пару секунд его удаётся остановить, зацепившись взором за одинокую лампочку, свисающую сверху в качестве люстры. Люстру он разбил давно.
Убедившись, что револьвер также находится на своём месте – вот что всю ночь давило в спину сквозь сон – мужчина с трудом встаёт и бредёт по направлению к кухне. В глубине души Бриггс молится, чтобы незваным гостем оказался какой-нибудь грабитель с пушкой, который от испуга застрелит его, не начиная очередной тупой разговор.
И лучше бы это было так. Но судьба редко благосклонна к такому типу людей, к которому принадлежит Бриггс. Судьба любит испытывать сильных личностей, макая их головой в то дерьмо, в котором они же сами стоят по пояс.
– Прохор, – говорит Бриггс.
– Привет, Джозеф!
Перед плитой хлопочет невысокого роста мужчина. Он одет не так вычурно, как те джентльмены, с которыми у Джозефа Бриггса накануне состоялся непростой разговор. Обычный тёмный балахон с синим принтом, свободные спортивные брюки того же цвета и ярко синие кеды на белой подошве, вычищенные так, будто их носитель летает, а не передвигается по земле. Такой образ никак не вяжется с пухловатым, лысеющим мужчиной в квадратных очках с толстыми стёклами, которому уже несколько лет как далеко за пятьдесят.
Джозеф замечает две чистые чашки на поддоне кофемашины. В это же время, стоящий к нему спиной Прохор разбивает в кипящее на сковороде масло тройку яиц из купленной им самим пачки. Недалеко стоит пакет с эмблемой супермаркета из дома напротив. Вторая конфорка кипятит старомодный чайник.
– Подозреваю, что ты ещё не завтракал, – говорит Прохор. – Кофе? Я сам делал. На всякий случай ещё и растворимый взял.
– Нет.
– Понимаю. Сколько я ни пробовал – не выходит достичь её уровня. Хотя некое мастерство я познал, – гость подмигивает и кивает головой в сторону кофемашины. Аппарат натужно шумит в попытке оправдать своё наличие в квартире. Джозеф, который вообще не знал, что эта штука ещё работает, выключает её.
– Она не использовала кофемашину, – говорит он.
– Хотя бы попробуешь?
– Нет.
– Я так и думал. Поэтому…
– Я вообще ничего не хочу. Разве что, вот бы ты покинул мой дом.
– Дом? Больше похоже на конуру или сарай… Заброшенный. Впрочем, яичницу я тебе и не предлагаю. Это мне. Продукты-то я покупал. Но за аренду плиты я кое-что принёс и тебе, – Прохор залезает в пакет и достаёт оттуда коробку с 0.75-литровой бутылкой любимой текилы Джозефа – «Patron Reposado».
– С этого надо было начинать, – Джозеф убирает руку из-за спины, которую до этих пор держал на рукояти своего домашнего любимца, и достаёт из шкафчика над раковиной два стакана. Многозначно посмотрев на Прохора, он убирает один сосуд обратно. – Хрен ли ты припёрся?
– Разве нельзя зайти к старому другу просто так?
– Мы слишком старые друзья, чтобы ходить друг к другу просто так. Только не говори, что тебя послала Трибуна.
– Ты же знаешь, я не могу тебе врать, – Прохор делает огонь под сковородой тише и оборачивается к хозяину квартиры, – Джозеф, ты нужен правительству. Слышал про Луну?
– Про лунные казематы? Или про Луну в целом?
– Первое, – голос Прохора остаётся спокойным, в то время как его лёгкие наполняются тяжёлым воздухом. – Джозеф, на Луне вспыхнул бунт. Чертовски масштабный и, собственно, первый в истории бунт в Лунной тюрьме.
– С почином, – Джозеф открывает бутылку Patron, улавливая до тошноты знакомые нотки.
Прохор пропускает колкость мимо ушей и продолжает:
– Вскоре после его начала мы потеряли с ними связь и всё ещё не восстановили. Всё держится в строжайшей секретности, но если эта новость просочится в СМИ, люди потеряют доверие к Первой Трибуне. Ополчение нам спуску не даст.
– А мне то что? – Джозеф наливает себе четверть стакана. Подумав, доливает до половины. А затем ещё чуть-чуть.
– Начнутся беспорядки и на Земле. Вкупе со сбежавшими преступниками, ни к чему хорошему это не приведёт. Кто-нибудь может пострадать. Снова. Поэтому всё нужно сделать тихо.
– Что конкретно? Вытащить верхушку из мясорубки?
– Нет. Вернее, да. Не совсем. Для этого туда направляется отряд военного спецназа, к которому ты присоединишься в качестве консультанта. Но у тебя будут другие задачи.
– Ясно. Секретная миссия в секретной миссии. Опять. Какая цель? – спрашивает Джозеф, чуть морщась от маленького глотка.
– Документы. Тамошний главврач в последние две недели проводил исследования, которые очень интересуют правление. Естественно о них не должен знать ни твой отряд, ни охранники, ни, боже упаси, заключённые. И даже ты. Документы запечатаны и представляют ценность только в таком виде.
Прохор делает особый акцент на последнем условии. Удостоверившись, что Джозеф его понимает, мужчина говорит:
– Всё просто: летите в тюрьму; пока солдатня зачищает местность и эвакуирует администрацию, ты под шумок тянешь одну папку с десятком листов; прячешь её под рубашкой или ещё где; летите обратно, – Прохор берёт одну из чистых тарелок и перекладывает на неё пожаренные яйца.
– Угу, – Джозеф отставляет стакан, удовлетворившись вторым глотком, – что может пойти не так?
– Конечно, есть нюансы. Тебе, как гражданскому, не будет представлено оружие. Но ведь я твой друг, – Прохор снова подмигивает. Кивком головы он указывает на подаренную упаковку текилы: – Это у тебя взять с собой не получится, но, думаю, мы как-нибудь сможем не заметить, если у тебя вдруг окажется пятизарядный короткоствольный револьвер. Скажем, например, модернизированный «Smith & Wesson».
– Хм, а твои ребята вчера удивились встрече с ним.
– Ну, им не обязательно знать всё. Мне же нужно было проверить, осталось ли ещё что-то от твоей прежней формы. Кстати, они передавали тебе привет.
– Да, мило поболтали.
– Кое-кто из них считает, что тебе в Лунной тюрьме самое место. Предлагают не забирать тебя обратно.
– Боюсь, их мамаши не переживут такого расставания.
Прохор издаёт короткий смешок, выплёвывая изо рта кусочек завтрака. Отставив тарелку, он вытирает слюну и продолжает:
– Я бы сказал: «фу, как низко и дёшево», но правительство обращается за помощью к последнему пьянице. Вот что значит «низко и дёшево», – смеётся гость. – Кстати, ещё кое-что. Возьмёшь с собой «крысу». Она вытащит тебя прямо ко мне.
– Я думал, они незаконны.
– Незаконны. Для всех, кто законы не пишет, – подмигивает Прохор. – Так что скажешь, Джозеф? Спасёшь мир? Cделаешь доброе дело?
– Тебе что, двенадцать? Добрые дела давно ничего не значат.
– Брось, ты понял, о чём я. Можешь ещё послужить Единому Государству Земли?
Прохор знает, что Джозеф ещё не сломал ему протянутую руку и продолжает разговор только потому, что их отношения с некоторым допущением можно назвать дружескими. Когда-то они действительно такими были, но уже больше пяти лет так называемые товарищи встречаются только в условиях, похожих на нынешние. Хотя так хреново ситуация в мире не складывалась ещё никогда. Об этом точно знает Прохор. И он очень надеется, что до этого не догадается Бриггс.
В повисшей на томные секунды тишине закипает чайник. Его свист отдалённо напоминает гудок поезда, который отправляется из маленького посёлка в большой, неизведанный мир. Такие моменты вызывают в людях трепет, чувство неизведанного и тягу к новым местам и встречам. Ничего подобного в Джозефе не просыпается ни на йоту, и он выключает чайник, чтобы его голова окончательно не сломалась от внешних и внутренних шумов.
– Нет, – наконец отвечает Джозеф.
– Хорошо, – говорит гость. Он убирает незаконный предмет, и достаёт из своего пакета одну из тех папок, которые используют для ведения личных дел. – Понимаю. Но я хочу, чтобы ты знал, что где-то там, среди прочих освободившихся, бродит Сундара Азад. Без охранников, без камер. Ты бы мог случайно с ним встретиться, и никто бы не узнал… Кстати, ты бы его и сам не узнал – он так изменился…
Прохор поправляет квадратные очки и ненавязчиво роняет на стол фотографию красивого индийского мужчины. В его руках остаётся папка с делом об убийстве Елены Бриггс и её детей.
Наполовину пустой стакан текилы исчезает за один присест.
В комнате брифинга для солдат никто не удивляется тому, что Джозеф Бриггс опоздал почти на целый час.