Евгений Александрович Шкловский
Синдром неизвестности. Рассказы
Ну уговорил себя человек публично обнажиться, отбросил стыд и прочее, что обычно связывается с неприкрытой наготой. То есть приравнял свое тело к телам других живых существ – кошек, собак, обезьян, антилоп и тигров (птицы не считаются). Вошел в другую, инакую, но изначальную реальность, которая называется словом «природа» и где половые признаки, у человека почитающиеся как нечто скоромное и тем самым обретающие заведомую двусмысленность, ничем не отличаются от других, вполне легитимных частей тела.
Однако история имеет продолжение.
Как намекнул мне приятель, постоянные посетители этого участка пляжа не просто так объединились. Оказывается, что-то эдакое они о себе возомнили. Ведь именно приятель произнес это слово, как бы между прочим, но с некоторым нажимом, пусть и с легкой иронией: бессмертные.
То есть вроде как они – бессмертные.
Дескать, а ты не хочешь примкнуть? Не хочешь избавиться от мучительной раздробленности и обрести гармоничную цельность?
Это он (или кто?) изрек: разве не стыд делает человека обрубком, инвалидом и в конечном счете смертным? Нагота – лишь возвращение к природе, а природа бессмертна, каковыми, собственно, и были Адам и Ева в эдемском саду до злополучного яблока. Нужно избавить свое тело, верней, свое испорченное сознание от накипи, отчистить до состояния первозданной сияющей чистоты. Открыть тело и душу – вот и все, что требуется. Пройтись босиком по горячему или прохладному прибрежному песку, услышать голос ветра, почувствовать его ласковое прикосновение к коже, обновить сознание шелестом листьев и игрой бликов на поверхности реки…
Сказал и сказал, и что дальше? Кто бы не хотел если не омолодиться, то обновиться? А там кто знает: может, вслед за обновлением вернется и молодость?
Ну и так далее.
Еще я вскоре заметил, что никто из честной компании на пляже не дотрагивался до другого. Совсем, даже по-дружески – такие все вдруг застенчивые. А ведь прикосновение что-то да значит. Причем очень важное. И не эротика здесь главное, а – доверие. Зная моего приятеля., который в молодости слыл закоренелым волокитой, трудно было поверить в такое целомудрие. И усмешка, пробивавшаяся на его губах, когда он рассказывал про бессмертие и цельность, задорные искорки в глазах не свидетельствовали ли совсем о другом?
Тем не менее каждый здесь сидел, или лежал, или купался в реке как-то отдельно от других. Вроде и рядом, но врозь. При этом общение все-таки происходило, очень негромко – шутки, смех, обмен репликами, однако как-то вскользь, в воздух. Я пытался перехватывать взгляды, когда кто-нибудь смотрел на другого, в лицо или в спину или на какие-то другие участки тела, но ничего особенного не обнаруживал… Взгляды какие-то затуманенные, скучные, словно здесь собрались действительно поголовно вышедшие в тираж, без пола и темперамента.
Конечно, можно и так – смотреть и не видеть, но не ощущать флюиды, исходящие от другого тела, особенно противоположного пола, его энергетику, его тепло, разве такое возможно? Это ведь не проконтролируешь, если ты живой человек, а не засушенный всякими медитативными практиками йог, приговоривший себя к добровольному монашеству. Может, потому я и чувствовал себя немного чужим, не до конца вписавшимся в их сообщество, хотя приходил сюда уже не первый раз.
Впрочем, на меня уже перестали обращать внимание, поскольку я тоже отважился раздеться. Еще один, прости господи, натурист, ну и ладно. Да, я хотел почувствовать то, что испытывали они, кажущиеся на первый взгляд такими раскрепощенными и почти забывшими о своих выставленных на всеобщее обозрение телесах. Ничуть не смущающиеся их.
Да, я хотел приобщиться.
Только чувствовал я себя не столько нудистом, сколько эксгибиционистом. Я стеснялся своего бледного убогого тела. Я не нравился самому себе. Я опускал глаза.
– Не парься, старичок! Поначалу тут у всех проблемы… – Приятель отнесся с пониманием. – Но это временное. Пройдет. У нас же стеснительность в генах, столько веков стопорили, в зеркало боишься поглядеть – смущаться начинаешь, не то что городу и миру показаться. Задавили совсем. А ведь это на всем организме сказывается, вялый становишься, как залежавшийся овощ, а почему не понимаешь. Таблетки не помогают. Это как если бы тебя взаперти, без воздуха свежего годами держали. И растение бледнеет и чахнет без света и кислорода, хлорофилл не вырабатывается. Так что запасись терпением. Точно говорю, заметно веселей станет. Лучше поздно, чем никогда.
– А как же бессмертие?
Он усмехнулся.
– Ладно, это все так, слова. Для драйва. Тут все нормальные, не без тараканов, конечно, но не совсем шизанутые. А ведь на этом многие с катушек съезжают, именно на стеснительности, на неумении принять себя как есть. Стыдимся. А чего стыдимся? Того, что промеж ног? Живота? Торчащих ушей? Кривого носа? Вроде как это не ты, а ты где-то внутри спрятался и там незримо для всех прекрасен как бог. Мы же на самом деле не любим себя. А если и любим, то как бы исподтишка, украдкой. Любить себя вроде как стыдно. Кого-то не стыдно, а себя да. Нарциссизм, понимаешь ли. А без любви к себе ты и другого не полюбишь. Даже если и полюбишь, то ущербно, комплексовать будешь, жизнь и себе, и другому портить. Нет, скажешь?
Это он мне объяснял, когда мы сидели на берегу под мягкими лучами августовского солнца, причем сидели абсолютно нагими, я согнув ноги в коленях и обхватив их руками, он, напротив, вытянув ноги и откинувшись. Даже наши позы выражали разное: его – распахнутость и свободу, моя – зажатость и стеснительность. Мне и впрямь было неловко.
Не скрою, поначалу мне хотелось до кого-нибудь дотронуться. Просто прикоснуться, ощутить тепло тела, упругость кожи. Не обязательно рукой, можно и плечом, и ногой, и спиной. Как бы случайно. Приходилось делать над собой усилие, чтобы не поддаться искушению, особенно если рядом оказывалась какая-нибудь особа. Даже покалывание в кончиках пальцев ощущалось, причем не только рук, но и ног, и вообще везде – так переклинивало.
Однако закон есть закон, то есть как бы закон. Нельзя так нельзя. Но тогда и не нужно говорить о свободе, если все равно какие-то табу. Раздеться не стыдно, а коснуться другого человека вроде как запрещено. Об этом не говорили, но и без того понятно. No touch. No kiss. No все прочее. Просто расслабляйся!
Вот, например, цветок. Растет навстречу солнцу, распускается, одаривает своей красотой и нектаром – и больше ему ничего не надо. Мы тоже должны быть как цветы. Как трава. Как листья на большом древе жизни. Как адамы и евы до вкушения яблока.
Все были в курсе и, надо сказать, строго придерживались правил. Даже приятель. Почему-то больше всего удивляла именно его сдержанность. А он был абсолютно невозмутим. Крепкий орешек.
И все-таки я не выдержал. Сорвал один цветок. Нарушил правило.
Тоже из новеньких, неопределенного возраста, то ли девушка, то ли женщина, узкие плечи, короткая стрижка под мальчика, выпирающие ключицы и позвонки, голубоватая паутинка сосудов сквозь бледную, почти прозрачную кожу. Тот еще вид.
Нет, ничего дурного я не совершил. Я просто коснулся ее, сидевшую рядом со мной на своем утлом пляжном матрасике. Осторожно дотронулся сначала до плеча, потом до головы. Я погладил ее. Молча провел ладонью по волосам, как бы по-братски или даже отечески. Без всякой вроде бы задней мысли.
Она дернулась, слегка отклонилась и вопросительно посмотрела на меня.
– Не надо грустить, – сказал я. – Все хорошо.
– Откуда вы знаете? – спросила она.
Если честно, я забыл, что на мне ничего нет. Именно на мне. Что она обнажена – я видел, но это не имело значения. Жалость – вот что двигало мной. Или мне так казалось. Да, почему-то стало жаль ее, такой она показалась несчастной, зажатой, болезненной. Это очень сильно отличало ее от других. Будто она была в одежде, а уже сквозь нее было видно как бы необязательное тело. Может, это и сподвигло меня.
Я сделал это совершенно открыто, нисколько не смущаясь и не опасаясь осуждения. Свобода так свобода, почему я должен стесняться элементарного проявления чувств, тем более что в них не было ничего двусмысленного и зазорного? Обычная человеческая эмпатия, если угодно.
Мне хотелось успокоить, утешить, подбодрить ее. Помочь расслабиться, раскрепоститься. Ведь и я совсем недавно был почти таким же. Точно был. Еще и хуже. Может, даже и сейчас.
Приятель прав: все проходили через это, некоторые легко, а некоторые мучительно.
На нас смотрели.
А мне вдруг вспомнилось: «Свобода приходит нагая…»
Уходили мы вместе. Где-то на полпути к выходу из парка я приобнял новую знакомую за плечо и слегка притянул к себе. Но, боже мой, вот уж чего я не ожидал так не ожидал. Тела не было. Тела действительно не было. Точно.
Тенерифе
Все в золотистом солнечном сиянии.
Тусклый желтый свет лампочки внутри матового стеклянного плафона, стойка администратора, стеллаж, где на полках выставлены всякие кремы, гели, мази, назначение которых четко прописано в прикрепленных к ним бумажкам, экзотические азиатские фигурки животных, птицы на соломенных настенных ковриках, статуэтка Будды…
Он спускался в этот подвальчик как в другой мир, полный солнца и тепла. И еще забвения. Плюс какой-то экзотический сладковатый аромат, располагавший к релаксу. Да, здесь он выпадал из серости наружного мира, из городской суеты, здесь настолько забывались заботы и проблемы, что, приходя в себя, он некоторое время не мог сообразить, что с ним и где он. Даже обычные слова давались с трудом, проще кивнуть или сделать какой-нибудь благодарственный жест. Впрочем, и говорить необязательно.
Это был его личный Эдем, который открывался только в этом подвальчике, несколько сыроватом, но который не хотелось покидать. Его не отпускало, как вода не выпускает ныряльщика. Собственно, за этим он и приходил сюда, в эту потаенную обитель солнца и неги, в страну полусна, тишины и покоя.
Еще почему-то в мозгу крутилось: Тенерифе…
Тенерифе. Тенерифе. Тенерифе…
С чего вдруг? Никогда он там не был и не собирался. Знал, что такой остров существует – пляжный отдых, море, тепло круглый год… Время от времени кто-то из знакомых отправлялся туда и возвращался до неприличия смуглый, нездешний, поздоровевший. Но такими же возвращались и с других курортов – из Египта, Турции, Греции, Таиланда, Бали… Солнечных гостеприимных мест достаточно. Складывалось впечатление, что там, откуда человек приезжал после недели, двух, иногда и больше, с ним что-то происходило такое, что меняло не только его облик. Вроде как там его любили и холили, в отличие от здешнего прессинга, кормили молодильными яблоками с морепродуктами, поили целительными эликсирами, после чего словно промытые глаза смотрели приветливо и радостно, энергично и в то же время отстраненно, словно их обладатели обрели философский камень и стали мудрыми и просветленными.
Казалось, будто солнечный свет ненадолго задержался на них, как чье-то благоволение, чтобы вскоре, увы, быть стертым докучными суматошливыми буднями.
Но у названия Тенерифе то ли в самом слове, то ли еще отчего-то была какая-то особая аура, и, когда он слышал про него, сердце начинало взволнованно и учащенно постукивать. И тот, кто отправлялся туда, казалось, отправляется навсегда, как на другую планету, чтобы обрести вечное блаженство. Слово гипнотизировало.
Может, потому и подвальчик был окрещен им так – Тенерифе. Хотя работали тут мастерами тайки. Русского они почти не знали, только «спасибо», «корошо», «ложись», «спина»… Но массаж они делали, как говорили знатоки, не хуже, чем в Таиланде. Ему сравнить не с чем. Главное, что не просто нравилось, но в какой-то момент стало понятно, что подвальчик значит для него очень много. Визиты сюда стали необходимостью, как для некоторых фитнес-клуб, бассейн или парикмахерская.
Салонов тайского массажа в городе достаточно, он побывал пару раз в других, где, может, даже уютней было, лучше оформлено, но все равно не так. И не потому, что дороже. Аура другая, даже если и аромат в помещении был похожим – дикой водяной сливы, жасмина или какой-то специально приготовленной смеси, сразу настраивающей на расслабление и забытье. Но главное, конечно, руки.
У мастеров были волшебные руки, которые могли мять, скручивать, сгибать твое тело, иногда даже довольно болезненно, но при этом все равно потом становилось хорошо – он иначе себя ощущал: спина распрямлялась, мозги прочищались, мышцы звенели и пели, и вообще мир светлел и размягчался, принимая его в свои объятия.
Такой вот поразительный эффект. И теперь ему это было нужно, хотя бы раз в неделю или две.
Тайки, как правило, невысокого роста, очень смуглые, азиатской внешности, похожие друг на друга – он особенно не присматривался. Еще они улыбались, приветствуя, и, прощаясь, складывали маленькие узкие ладошки у груди – ритуальный такой жест. Трудились они сосредоточенно, вдумчиво, как если бы стирали в реке белье или собирали плоды.
Он не воспринимал их как обычных женщин, то есть вроде женщины, но типа инопланетянки. Правильно, что назывались мастерами, такими и были, искусными в своем деле, зная, где надавить, согнуть, потянуть, точки всякие, у каждой свой стиль, свои приемы: кто-то мял и растягивал сильнее, кто-то помягче, кто-то работал локтями, хотя в целом схоже. Результат же ощутим сразу после сеанса, а то и уже в процессе – тело расправлялось, как расправляется скрученный в трубку лист бумаги, вытягивалось так, что он сам себе начинал казаться длиннее и тоньше, словно его слегка расплющили и растянули, а на самом деле, и это было проверено, гибче и раскованней. Снимались старые и свежие зажимы, где скрипело и похрустывало. Почти новый человек в новом теле.
А ему очень надо было. После развода с женой он как-то сильно сдал, постарел, быстро уставал и вообще утратил интерес к жизни. Приятели, иные из которых сами прошли через эту малоприятную, мутную, даже если такой выход был желанным, процедуру, чувствовали себя куда вольготней – как могли развлекались: общались, ездили на рыбалку, на охоту, встречались в забегаловках, как во времена студенчества, крутили быстротечные романы, выпивали, не беспокоясь о том, что кто-то им будет названивать по телефону, дергать по пустякам, грузить мозги ерундой или песочить почем зря… Короче, жили в свое удовольствие. И никто не жаловался, что чего-то не хватает, не жалел о прошедшем.
Звали и его, он нередко соглашался, иногда даже бывало весело, но в основном все-таки скучно, выпивал лишнего, потом мучился головой и долго приходил в себя. Это тоже быстро становилось рутиной, как и распавшийся брак, так что казалось, что они всего лишь играют в веселье и удаль, представляются лихими парнями, как в молодости, а на самом деле – седые виски, проплешины и всякие сбои в организме, да и силы не как раньше. Все с червоточинкой.
Тенерифе ни к чему не обязывало. Спускался вниз по ступенькам, получал свою часовую порцию разминки и растяжки, расслаблялся, распрямлялся и уходил. Как бы просыпался после недолгого приятного и освежающего сна. Никаких тебе особых отношений и проблем. Инопланетянки все равно не понимали их языка, да и английский у них был на самом начальном, еще и с таким произношением, что не разобрать. Собственно, и не для чего. Молчание, улыбки… Небольшая экскурсия на неведомую гостеприимную планету. Могла же ведь и планета так называться – Тенерифе. В каком-нибудь далеком созвездии, почти как в зеркале отразившая юго-восточный азиатский экзотичный мир. Медитирующий Гаутама, бирюзовое море, красочные причудливой архитектуры храмы…
Иногда казалось, что он в какой-то параллельной реальности, с другим течением времени, другими обитателями, перешагивал из одной во вторую, как бы проникая сквозь невидимую стену. Пусть даже не цветущий оазис с пальмами и всякими южными цветами, а только скромный подвальчик с украшенными простенькими постерами стенами.
И все-таки в отдельные мгновения до него вдруг доходило, что это не просто пассивная йога, как часто писали в рекламе, но что-то большее, ко всем этим надавливаниям и скручиваниям не имеющее прямого отношения. И это большее, чему он пока не мог найти определения, возникало отнюдь не каждый раз. Даже довольно редко. Однако все-таки возникало. Особое тепло, особая, так сказать, энергетика, исходящие от рук мастера.
Обволакивало, нежило, баюкало, будто он, превратившись снова в малое дитя, лежал в покачивающейся уютной колыбели, а ласковые руки матери плотнее укутывали его. Хотя, может, и не было вовсе у него в детстве никакой колыбели – просто фантазия.
В эти минуты был только один мир – инопланетный. Все прочее оставалось за порогом, причем не просто где-то там, а как бы не существовало вовсе. И он знал, когда это происходит. Он уже ждал этих блаженных минут, когда шел сюда, записавшись к вполне конкретному мастеру – Ан, или Эн, как она произносила свое имя, хотя на сайте писали Ан, что, впрочем, не имело значения. Он и обратился-то к ней по имени только раз или два. Инопланетянка, похожая на остальных, разве только, казалось, более миниатюрная и хрупкая, однако руки такие же сильные, как у других. И не только сильные, не только горячие, но через них действительно вливалось что-то космическое, аюрведическое, изнутри расправлявшее и окрылявшее каждую клеточку, каждую жилку – впору летать.
Так он ощущал: вроде как его не просто разминали, а заряжали особой энергией. Есть такая восточная практика, рейки называется – исцеление наложением ладоней. Но никто другой из мастеров не обладал такой энергетикой, как Эн. И он после очередного сеанса, приходя в себя после полусна или даже сна, в который буквально проваливался, благодарно прикоснулся к руке Эн губами. Порыв, эмоциональный всплеск… Как бы само собой. Он и вправду испытывал к Эн глубокую признательность за новое ощущение себя, своего организма, за воцарившуюся внутреннюю гармонию.
Она ласково улыбнулась и, почудилось, чуть внимательней взглянула на него почти черными глазами, погладила по плечу.
Чаевые он тоже оставил.
Собираясь через неделю на очередной сеанс, он поймал себя на том, что испытывает некоторую растерянность. За прошедшие дни блаженство чуть стушевалось, но все-таки не совсем покинуло его. Душа откликалась на волшебную легкость и непривычную гибкость тела какой-то особенной радостью и… ну да, странной полнотой – неведомо откуда возникающими образами, похожими на галлюцинации: то мерещились набегающие на берег пенистые морские волны, то незнакомые горные ландшафты и яркие экзотические цветы, то удивительные древние здания…
А еще он даже парил во сне, причем конкретно парил, вполне сознавая, что летает, – взмывал высоко вверх, пугался, глядя вниз, набранной высоты, снижался, потом снова взлетал или просто парил, легко совершая всякие пируэты, и сам изумлялся – так это было неправдоподобно, восхитительно и в то же время осязаемо до мельчайших деталей.
Самое фантастическое в его парении было ранее никогда не испытанное, непередаваемое ощущение воздушной легкости и свободы, словно не его тело, а что-то иное, невесомое. Если бы он это допускал, то тело можно было назвать астральным. И тем не менее все-таки это было его тело, просто лишенное привычной тяжести, словно земное притяжение больше не действовало. И постепенно исчезал, растворялся страх вдруг утратить эту потрясающую способность, упасть, разбиться…
Такой восторг охватывал, что хотелось всех и вся любить, совершить нечто грандиозное, преобразить мир и людей, передав им открывавшееся блаженство. Теперь в его сознании полностью слилось – блаженство и свобода, не отделить. И тогда же, во сне, он силился не утратить это счастливое чувство слитности всего – любви к миру, полета, восторга, невесомости, бесстрашия… Ничто не грозило, ничто не заботило. Ни тьма, ни смерть…
Жаль, что удержать это ощущение в такой концентрации, какая была дарована ему во сне, не удалось, хоть он и пытался. Однако все равно что-то оставалось. А главное, что сон повторился буквально через день и с тем же или очень похожим ощущением.
Вероятно, это можно было назвать преображением, раз пронизывало все его существо, оставляя свой след и после пробуждения. Он как бы заново рождался, и сам замечал, что иначе ходит, жестикулирует, говорит и даже молчит, причем молчит даже больше, обретая в молчании какой-то особый смысл. Иначе он ощущал и свою кожу, глаза, вообще все… Чудеса!
Честно признаться, он не знал, как с этим быть. Вот спустится снова в знакомый подвальчик, снова его коснутся магические руки Эн, а дальше? Вдруг все будет не так, как в прошлый раз. Или?.. Когда такое испытаешь, невольно начинаешь опасаться, что на том все и закончится, что не повторится.
Даже и поцелуй, который он запечатлел на смуглой руке, его не смущал. Покидая в прошлый раз подвальчик, он случайно заглянул в комнатку, где в паузах между сеансами отдыхали мастера, и там, в уголке крохотной тесной комнатенки, увидел сидящую прислонившись к стене с полузакрытыми глазами Эн.
Ничего особенного, человек отдыхал. Однако спустя какое-то время, день или два, ему вдруг вспомнились и комнатка, и сидящая на табуретке Эн, но теперь выражение ее лица показалось ему очень усталым, грустным, почти печальным.
Собственно, ничего удивительного – было от чего загрустить.
Ему было неизвестно, на какой срок заключают контракт с мастерами, наверно, на год, но год совсем в другой стране, с совершенно другой культурой и другим климатом – это ведь очень-очень долго. Тут и развлечься им, без языка, негде, только работа с утра до вечера, а еще и холодная, пасмурная, дождливая осень, когда топить начинают только в октябре, морозная зима, слякотная весна – в общем, не позавидуешь. Однако они сюда все-таки приезжали, понятно, что для заработка, потому как должны были кормить оставшихся дома родственников – родителей или детей, в общем, не столько на себя работали, сколько на семью, как и мигранты из ближнего зарубежья.
И ему вдруг тоже стало грустно, потому что у Эн определенно был особый дар, какая-то исключительная энергетика. Либо просто совпало, что именно на него так сильно действовало. Инопланетянка или нет, но она все-таки была человек, какие-то проблемы и у нее, наверно, были, переживания, желания, разочарования, господи, да мало ли в нашей душе всяких сквозняков… И, несмотря на это, она, как и другие ее коллеги, непременно улыбалась.
Странно, что он вдруг об этом задумался. На Тенерифе не должно быть проблем, там царствовали экзотика и релакс, забытье и улет. А тут его тормознуло.
Ну и что дальше?
Дальше надо было решаться: то ли поставить точку, потому что он уже мог подсесть на это состояние, как на сильный наркотик, либо… Нужно было идти и там уже на месте попытаться его найти решение. Может, он все преувеличил и вообще ничего не нужно – просто благодарно принимать то, что так счастливо выпало ему по какому-то таинственному жребию.
Он и пошел. И все замечательно, дивно повторилось.
…Ступеньки, теплый сладковатый цветочный аромат, смешная и неудобная коричневая одежда типа кимоно, в которую надо было переодеться и в которой он всегда путался, особенно в длиннющих поясных тесемках, пришитых позади непомерно широких штанов и постоянно ускользавших из рук. Потому он всякий раз спешил, волнуясь, что не успеет завязать тесемки и штаны непременно соскользнут, поставив его и мастера в неловкое положение.
На этот раз все сошло благополучно, он успешно справился с завязками и вскоре увидел перед собой обычную приветливую улыбку и темные, почти черные глаза Эн. И тут он вспомнил еще одно ее имя, которым она однажды почему-то назвала себя. Или это было не имя, а еще что-то, похожее, может, название чего-то: Нанг Май, кажется, так. Случалось, что она в процессе процедуры произносила какие-то слова на своем языке, обращаясь то ли к нему, то ли к самой себе, то ли вообще неизвестно к кому. А бывало, что очень тихо, почти неслышно что-то мурлыкала себе под нос.
Покачивающие волны растяжек, надавливаний, поворотов… Восточная медитативная музыка из черных колонок. Теплые, почти горячие ладони, касающиеся его головы, полусон, забытье… Полное погружение.
Хорошо ему было. И еще он чувствовал, что в мозг вливается какая-то информация, закрепляемая однообразными движениями рук мастера. Как будто что-то ему внушали, втолковывали, на чем-то даже настаивали…
Очнулся он, когда потрепали за плечо, открыл глаза. Он и раньше подозревал, что с прикосновениями к голове не все так просто, что в это время туда закрадываются какие-то странные, непривычные мысли, как бы не совсем его. Нечто вроде гипноза.
Он сидел в позе полулотоса, медленно приходя в себя. Эн ласково приобняла его и что-то тихо произнесла своим низким грудным голосом.
Ну да, рейки, хотя при чем тут? И потом совсем уж ни к чему: Тенерифе…
Планета, остров, страна?
А она добавила уже без улыбки, вполне отчетливо:
– Tomorrow i’m leaving for Thailand.
Через два месяца у него был запланирован отпуск, и он, ни минуты не сомневаясь, заказал авиабилет в Таиланд. Адреса Эн у него не было, но почему-то теплилась надежда, что, оказавшись там, в совершенно неведомой ему стране, которая почему-то казалась ему такой же уютной, как хорошо знакомый подвальчик, он непременно ее встретит. Да, непременно встретит. И будут жаркое солнце, буддийские храмы, ровный плеск морских волн, бархатное небо и горячий песок…
И может быть, он снова сможет летать.