Евгения Некрасова
Золотинка. Рассказы и поэмы о женщинах, медведях и магических существах
Маша находит родник. Выходит к нему с арены. Дрессировщик бежит за ней с палкой с гвоздями, тычет медведице в спину, она отмахивается и отрыкивается от него. Некоторые люди пугаются, некоторые думают, что это продолжение выступления. Маша, переваливаясь, вбегает по лестнице на четвёртый ряд, подходит к Дочери человека, которая сидит через Мужа человека от края. Муж человека пытается не пустить медведицу, но она просто толкает его лапой, и он падает на зрителей, сидящих сзади. Сын человека кричит. И ещё какие-то люди. Дочь человека вскакивает. Запускается некоторая беготня. Маша поедает своими зелёными глазами Дочь человека. Тянет к ней пушистые руки. Дочь человека всё понимает и просто остаётся стоять на месте. Маша стискивает её в объятиях сильнее и сильнее. У Дочери человека из носа течёт кровь.
По мотивам сказки «Насколько это достоверно» из репертуара исполнительницы из села Русский Сарс Октябрьского района Пермского края Евдокии Никитичны Трясциной (из книги «Сказки Евдокии Никитичны Трясциной». Фольклорный архив. Пермский край).
Хозяйка цеха «ЦветОк»
Хозяйка не умеет шить,
но это ей не мешает управлять пошивочным цехом.
Хозяйка умеет не умеет жить (как говорят её мать и подруги),
но это не мешает ей растить трёхлетнего сына.
Хозяйке двадцать восемь,
она любит ткани в мелкий цветочек,
над ней смеются мать и подруги,
говорят, она как старушка
с этим своим ситцевым вкусом.
Хозяйка не обижается,
ей некогда испытывать чувства,
она платит зарплаты, налоги и ипотеку.
Поплин,
ситец,
бязь,
сатин,
нитка тянется,
швейная иголка стучит сердечно,
Хозяйке не боязно.
Цех «ЦветОк» шьёт, возможно,
самое важное, что есть из тряпок,
важнее одежды, обуви или сумок – постельное бельё,
на нём люди спят, отдыхают, смотрят сны
или сериалы,
занимаются сексом или любовью,
зачинают детей, умирают или просто болеют.
Сходи в клуб, развлекись,
говорит мать, я посижу с Андрюшей,
но Хозяйка не может,
она едет выбирать ткани.
Айдын знает её предпочтения,
немного их расширяет,
выкладывает поочерёдно оранжерею:
с крохотными, или мелкими,
или средними, или большими,
или даже огромными цветами,
так что голова на наволочке оказывается
в целом бутоне.
Айдын подносит образец-букет,
говорит: посмотри, какой цветок.
Хозяйка улыбается и отвечает: ок.
Она верит, что цветы в постели —
символ живого домашнего счастья,
и просто красиво.
Поплин,
ситец,
бязь,
сатин,
когда ты умираешь,
то оказываешься одна или один,
сверху тебя складывают цветы натуральные
или пластиковой красоты.
Поплин,
ситец,
бязь,
сатин,
когда ты лежишь в цветочной постели,
то оказываешься на вечноцветущей поляне,
даже если ты лежишь одна или один,
нитка тянется,
швейная иголка стучит сердечно,
и стелется ткань твоей жизни.
Хозяйка – мягкая и рыжая,
мать говорит: похудей,
Хозяйка отвечает: окей.
У ООО «ЦветОк» одиннадцать сотрудников:
пять швей, два закройщика,
две упаковщицы, один водитель, он же иногда грузчик,
и директор-Хозяйка,
бухгалтер считает цифры ООО «ЦветОк» внештатно,
сто двадцать тысяч комплектов в месяц, а Хозяйке нужно двести
или хотя бы сто семьдесят.
Но раз в две-три недели одна из швей
заболевает-запивает,
честно предупреждает:
пишет эсэмэс или звонит Хозяйке,
говорит: дней пять или неделя.
Часто запой разливается шире,
вымывает производительность цеха,
лицо работницы,
нервы Хозяйки.
Женщины цеха пьют больше,
чем любые мужчины.
Некоторые швеи младше Хозяйки,
но по виду годятся ей в неблагополучные матери.
Страшнее всего пьют те,
у кого нет на это никакой серьёзной причины,
ткань жизни мокнет, сыреет.
Поплин,
ситец,
бязь,
сатин,
опять запили Катя, Вера, Тома, Наташа,
блин.
Нитка еле тянется
швейная иголка ждёт,
когда запой пройдёт.
За свои деньги
Хозяйка кодирует швей,
и ей это окей.
Мать советует трезвенницами разжиться,
Хозяйка отвечает:
такие редкость,
и простынь жизни непросто ложится.
К тому же Катя, Вера, Тома, Наташа
красиво и быстро шьют,
когда не пьют.
Когда швея приходит даже чуть пьяная,
Хозяйка сразу чует и говорит:
иди, протрезвей.
Швея, уходя, произносит: окей.
Хозяйка отвозит Андрюшу в садик,
там во дворе маленький паровозик,
который катает детей во время прогулок.
Потом Хозяйка едет в промзону,
красную и давнюю,
как мечты о революции.
Паркуется у своего цеха,
который снимает за пятьдесят восемь тысяч в месяц.
Там уже тянутся нити,
и бьются сердца игольные.
Хозяйка любит, перед тем как зайти в цех,
покурить у входа,
послушать музыку машинок, работу своих работников.
К Хозяйке выходят покурить сотрудники,
обсудить грядущую доставку тканей,
заканчивающуюся упаковку,
то, когда приедут москвичи,
детей, заботы,
упаковщица отпрашивается сегодня пораньше.
Хозяйка говорит «окей»
и просит об исторические кирпичи
не тушить сигареты.
Хозяйка не верит в коронавирус,
но ООО «ЦветОк» немного шьёт маски,
Хозяйка получила лицензию.
Сама переболела и полцеха,
но думает, что просто гриппом.
Ткани привозят,
Хозяйка, куря тонкую сигарету,
следит за разгрузкой у входа
и говорит с матерью по ватсапу,
обсуждает поездку на дачу.
Потом заказывает новую упаковку,
договаривается с магазином про отгрузку
готового товара.
Считается, что её поколению писать проще,
но Хозяйке легче голосом по телефону.
Тётя Даша приносит жареные пирожки
с масляными морщинами,
у неё совсем малый бизнес:
тесто в кастрюле на кухне хрущёвки,
нагретые чугунные сковородки,
через худую спину спортивная сумка,
всё ещё чуть пахнущая мужчинами
(её взрослыми сыновьями,
которые работают в Москве вахтами),
но сильнее выпечкой:
с мясом – 45 рублей,
с капустой и яйцом – 35 рублей,
с вареньем – 40 рублей
и с рисом – 30 рублей.
Пирожки – объединяющее счастье
и право на паузу,
иглы замолкают,
в фанерных стенах назначенной кухни
из сотрудников ООО «ЦветОк»
к тёте Даше выстаивается очередь.
Хозяйка в ней третья,
покупает два ещё тёплых с мясом.
Здесь все в тапках, как дома,
чтобы не запачкать растянутые на полу
цветочные поляны.
Четверо едят на табуретках,
в том числе Хозяйка,
остальные стоя, ставя время от времени
на общий стол дымящиеся кружки.
Потом все по очереди моют
руки от масла,
мыло есть, но нет горячей воды.
Приезжает московская блогерка
и её оператор.
Спрашивает у Хозяйки разрешения
снимать её цех и людей,
Хозяйка не сразу, но говорит: окей.
Она бы не согласилась,
но ей объяснили, что это хорошая реклама:
известная блогерка из ютьюба,
рассказывающая про малый и средний бизнес в России.
Хозяйка давно думает
открыть свой магазин в интернете:
постельное бельё в цветОк
оптом и в розницу.
Москвичи бродят по лабиринту тканых рулонов,
задирают головы на металлические колонны,
держащие крышу цеха ещё:
когда здесь делали подошву
и продавали её за деньги с царём, потом
с Лениным,
когда здесь хранили макулатуру,
когда тут царила ленивая отчаянная заброшка,
потом несколько пошивочных предприятий,
и, наконец, цех Хозяйки.
Оператор снимает клоузапы
игл стучащих,
лиц настоящих,
рук, знающих дело,
ног в домашних тапках,
пишут сердечную музыку цеха.
Швеи, упаковщицы и закройщики
краснеют от смущения, иногда улыбаются.
Блогерка говорит Хозяйке:
я ваша фанатка
и сплю на вашей постели.
Как вы придумали концепцию
белья только из
тканей в цветочек?
Хозяйка могла бы объяснить, что:
поплин,
ситец,
бязь,
сатин,
когда ты лежишь в цветочной постели,
то оказываешься на вечноцветущей поляне,
даже если одна или один,
нитка тянется,
швейная иголка стучит сердечно,
и стелется ткань твоей жизни.
Но у Хозяйки нет времени, и неловко,
она отвечает, что цветы в постели —
символ живого домашнего счастья,
и просто красиво.
Блогерка говорит, что знает,
как Хозяйка лечит швей,
как доплачивает им на детей,
как две из них жили у неё на даче,
когда им некуда было податься.
Спрашивает,
как Хозяйка могла догадаться
до социальной поддержки своих сотрудниц?
Girl’s power?
Социальный бизнес?
Русские женщины
в маховом колесе российского капитализма?
Поплин,
ситец,
бязь,
сатин,
Хозяйка отвечает, что
просто хочет, чтобы
все, по возможности, не пили водку,
хорошо работали и просто жили.
Мы русские, с нами бизнес.
Так и прорвёмся, —
делает блогерка на камеру подводку.
Втроём идут в комнатку-офис,
где компьютер, Андрюшины игрушки,
завалы бумаг и образцов цветочных.
Мать, когда редко в цех приезжает,
дочь за беспорядок, как в детстве, ругает:
разбери бардачность свою скорей.
Хозяйка глухо отвечает: окей.
Блогерка и оператор смущаются
от взгляда молодого гобеленового Путина,
следящего со стены за ними.
Снимай, шепчет блогерка оператору.
Хозяйка не замечает,
она считает количество
пропущенных звонков на телефоне
и смотрит на время.
Блогерка спрашивает
про начало бизнеса,
про сына,
про родителей,
про мечтает ли Хозяйка выйти замуж,
про настенного Путина не решается,
чтобы окончательно не испортить свои впечатления.
Хозяйка дарит блогерке и её оператору
по комплекту белья и по маске в цветочек.
Закрывающая подводка на камеру:
маленький человек жив,
пока жив малый и средний бизнес.
Москвичи уезжают в Москву,
Хозяйка – забирать Андрюшу из садика,
попрощавшись с работниками цеха «ЦветОк» до завтра.
Поплин,
ситец,
бязь,
сатин,
нитка тянется,
швейная иголка стучит сердечно,
и нам, несмотря на всё, не боязно.
Кика
Раз любовь, значит, надо жениться. Ольга и Максим в одной квартире вместе четыре года. По тридцать пять обоим, живут и выглядят – как принято теперь – на девять лет моложе. Мать Ольги завидовала такому. Потому что в тридцать пять – двадцать семь лет назад – она была уставшим взрослым человеком с двумя детьми, дачей, мужем. Профессия выпарилась из матери Ольги, она занималась сначала детьми, потом домом, потом мужниным бизнесом – торговлей, которую презирала. Немного знаний и навыков осталось, но каждый раз, когда Ольгина мать готовилась вернуться в профессию, всё срывалось.
Ольга курировала выставки, придумывала, писала, много общалась с художниками, музыкантами, другими людьми ненадёжных профессий, а также фондами и даже государством, которые иногда вдруг выделяли деньги на ерунду.
Отец Ольги возмущался Максимом. Они с Ольгой жили современно, партнёрски. По-равному выполняли бытовые обязанности, по очереди готовили, убирали квартиру, загружали стиральную машину, мыли посуду, заказывали продукты. Максим делал всё без напоминания или команды, сам оценивал, что докупить, что помыть, что постирать. Максим даже иногда делал больше, потому что работал из дома, а Ольга во времена больших выставок приезжала домой только спать. Отец Ольги высказывал жене, возмущался, будто нет никаких мужчин и женщин. Напрямую Максиму не говорил, боялся спугнуть его. Ольге отец тоже ничего не высказывал, он с детства дочери привык всё передавать через жену. Максим чувствовал это возмущение, шутил Ольге, что хочет попробовать неделю существовать по страннодобро-патриархальному – полежать на диване, посмотреть телевизор, попросить Ольгу находить его носки и гладить футболки. Они с Ольгой много смеялись. Максим нравился матери Ольги. Бывало, нравился даже отцу Ольги. Хороший мальчик. Ольга любит Максима. Максим любит Ольгу. Дочь по природе уже старуха, знала мать. Можно обмануть город, художников, фонды, но природе не соврёшь. Тридцать пять с никогда не носившей ребёнка маткой. Куда дальше тянуть. Мать Ольги, другие родственники прожужжали все уши Ольге про детей и брак. Родители Максима равнодушнее, в разводе и в иммиграции одновременно. У Ольги все затаились, и слава, свадьба! Родня на поверхности воет от радости, предки в земле ворочают землю от счастья. А Ольга и Максим просто договорились повзрослеть ипотекой и заставить родственников отстать и успокоиться.
Решили всё организовать сами. Бо́льшую часть взял на себя Максим. Нашёл ресторан без пошлого дизайна и с вкусной едой. Без караоке. Вместе с матерью Ольги пригласил многих кровных и некоторых некровных, а также друзей Ольги, друзей своих, друзей родителей Ольги, друзей своих родителей. Договорились вдвоём с родителями Ольги обойтись без возложения цветов памятникам великих, без фотографий у военных объектов, без переноса невесты через мост, даже без тамады. Родственники возмутились, и Ольга пригласила своего знакомого художника Рому вести церемонию. Мать Ольги настояла на фотосессии. На самом деле, это настоял отец Ольги, но он, как обычно, высказал всё жене. Ольга пригласила знакомую фотографку Нину. Всё было устроено хорошо.
Только Ольга никак не могла выбрать платье. Хотела выходить замуж как-то интересно, например, в обычной повседневной одежде, но мать заголосила про традиции. Все белые платья для свадеб казались Ольге ужасными и унижающими. Мы живём в России, в средней полосе, наши тела испытывают постоянный дефицит витамина D, дефицит солнца. Мы бледные, иссиня-бледные, изжёлто-бледные, зелёно-бледные. Белые и околобелые цвета не идут нам ужасно, Ольга знала. Лет пятнадцать назад она оказалась на Поляне невест под Чеховом на свадьбе подруги. На пространстве, в пространстве, внутри пространства, в редком вырубленном лесочке, застроенном отмечательными шалашами со столами. На асфальтовом поле танцевальной площадки, на скрипучих лебедях-качелях копошились невесты – в чаще-белых, иногда-кремовых платьях. Сотни две невест. Среди тёмной массы женихов и пёстрой родственной. Все невесты усреднённые – собранные безжизненным белым в бледную обречённую кашу. Белый был на них как будто специально, чтобы толстить, унижать (белый цвет невинности, невесты должны не заниматься сексом до свадьбы), приговаривать к новому существованию в отказе от себя. Ольгу после этого всегда мутило от белого. Когда после юридического отдела банка Ольга в двадцать семь ушла в совриск, она захотела снять проект про Поляну невест, но ту уже закрыли.
Ольга говорила Максиму, что её глаза из зелёных сделались салатовыми из-за скроллинга белых страниц с белыми свадебными платьями. По правде, был выбор цветов и фасонов. Но Ольга не хотела ни в одном из них идти замуж. Максим спрашивал, раз ей так неважна свадьба, почему она не может просто купить что угодно. Рома предлагал ей сшить платье из фартуков, настоящих, использованных, нестираных. Ольге эта идея нравилась своей сутью, но не нравилась оттого, что не была придумана ею самой.
Ольга злилась на свадьбу, на ненаходящееся платье – все отвлечения от её работы, она подвизалась курировать большую важную выставку в большой и важной государственной галерее. Казалось, она сможет пропихнуть свадьбу в своё плотное расписание. Уже всё обговорили, выбрали меню, утвердили сценарий мероприятий, наняли и пособрали машины (ни Максим, ни Ольга не водили, снимали в центре, ходили пешком), но платье так и не нашлось. Мать переживала, уговорила Ольгу пойти в салон, перемерить белые и около-белые ткани в форме платьев. Многие, да, Ольгу полнили и бледнили, но некоторые очень ей шли. Всё было не то. До свадьбы оставалась неделя. Максим просто купил серый костюм-тройку, Ольга просила, чтобы, главное, не такого лоснящегося синего цвета, который таскали на себе все бойкие чиновники, гуляющие по центру. Ольга заказала себе около-белый простой вариант, который она не называла платьем.
За четыре дня до свадьбы она отправилась на выставку, которую курировали её хорошие знакомые. Она любила фольклорные проекты, хотела посмотреть их работу и пригласить, если годятся, с собой в большой проект. В одном из залов Ольга увидела то, в чём захотела пойти замуж. Выставка была этнографическая, смешанная со соврисковыми работами и перформансами. Тут обнажённая перформанистка собирала-сшивала себе костюм из современных русских монет посреди традиционных женских костюмов. Один из них и был Ольгин свадебный костюм: льняная рубаха с длинными косыми рукавами и воротником-стойкой (тут область груди, ворот, рукава, всё было вышито орнаментом), понёва распашного кроя, то есть юбка, не сшитая спереди (тоже с вышивкой и с гашником – плетёным поясом), навершник – расшитая красным туника, которая надевалась сверху, и гайтан-крестовник из бисера (нагрудное украшение с крестом). В наряде чуть пробивался белый, точнее светлый, но только как невидимая основа, остатки от пронизывающей всё, как кровеносная система, – красная, иногда красно-синяя, иногда красно-зелёная, – вышивки и обшивки ромбами и крестами. Весь костюм был преимущественно красным, с синими полосами на понёве, зелёными, синими и жёлтыми элементами на навершнике. Гайтан и вовсе собрали из разноцветного бисера, даже чёрного. Самая удивительная деталь наряда – сорока с рогатой кичкой – головной убор с рогами. Фактическая корона – с жемчугом по золотистому шёлку спереди, бисером сзади и двумя рогами, обшитыми красным бархатом с бахромой. Ольга не могла оторвать глаз. Так долго стояла там, что девушка-перформанистка дала Ольге в руки своё длинное монистовое полотно, подержать на вытянутых, чтобы прикрепить второй клин юбки. Ольга смирно взяла звенящую робу. Она видела и чувствовала, что это костюм её размера. Он действительно был свадебный. Поговорила с приятелями-кураторами, ей повезло снова – наряд оказался не исторический, а типологический, сшитый по оригиналу, но чрезвычайно убедительно и подлинно, поэтому очень дорогой, из частной коллекции. Ольга пообещала взять приятелей-кураторов в новый большой проект. Те и так бы согласились, чувствуя её небывалую страсть и увлечённость. Ольга сфотографировала свой свадебный костюм двадцать раз. Традиционный, как оказалось, для пензенской деревни. Семья Ольгиной матери была из пензенской деревни – в чем ещё Ольге выходить замуж.
Максим расхохотался, увидев Ольгин свадебный наряд на фото. Ей обещали выдать его только вечером перед свадьбой. Максиму понравилось, особенно рога, но его серая тройка уже не подходила. И твоя мама будет в ужасе – говорил Максим. Они очень быстро подобрали ему мужской костюм в неорусском стиле: красная рубаха, жилетик приказчика, широкие штаны, сапоги. Выглядело почему-то чрезвычайно современно и стильно, и дорого стоило.
И мать Ольги накрыло ужасом. Говорила, что наряд Ольги уродливый. Что Ольга насмотрелась американского кино (этот комментарий Ольга совсем не поняла). Ольга объясняла, что это и есть настоящая традиция, в том числе материной семьи, если не конкретно материной, то очень близкой. В доказательство Ольга находила и показывала старые дореволюционные фото материной прабабки, действительно сидящей в похожем наряде, даже в кике, но без рогов. Рога – это на свадьбу. Ну почему рога на свадьбу – кричала мать Ольги. Отец Ольги молчал, ничего не передавал. Максим приходил на помощь – и показывал почти-тёще свой свадебный костюм, прикладывал его к себе, ходил взад-вперёд. Ольга смеялась до нервного шатания, мать Ольги плакала. Вдруг успокоилась и объявила молодым, чтобы делали, что хотят.
Ольга очень боялась, что наряд с кикой не привезут. Она не хотела прежде эту дурацкую свадьбу – ну живут и живут вместе, проработали давно все взаимные претензии, научились уважать личное пространство друг друга, а тут только отвлечение, пусть даже для убаюкивания родственников. Она мечтала быстрее пережить свадьбу, всех осчастливить и уехать на две недели в Грецию (билеты были куплены, гостиница забронирована друзьями), вроде медовые полмесяца, но они договорились с Максимом, что возьмут каждый свой ноут и поработают в спокойной обстановке. Но теперь Ольга хотела эту свадьбу из-за наряда. Только из-за того, чтобы в нём быть на церемонии, она согласилась бы выйти замуж за кого угодно, необязательно за Максима. Девушка из знакомой пары кураторов привезла костюм в специальном водонепроницаемом чехле. Взяла неожиданно с Ольги расписку. Кинула ссылку на видео, как в него одеваться. Ольга подумала горько, что в креативных парах по-прежнему основную обслуживающую работу выполняют женщины.
