Евгения Михайлова
Разрушительная красота (сборник)
И все вопросительно уставились на Лену.
– Не обманули, – сказала она, ненавидевшая холод. – Прошу только показать шампанское и красную икру.
Фотограф Виктор охотно продемонстрировал всем. Шампанское было отличным. Банка с икрой большая. Он сказал, что привез из Приморья. Лена в его машине сняла джинсы, свитер и пошла к воде босиком по омерзительно холодному песку. Потом под ногами треснул тонкий ледок, пытавшийся укрыть воду, которой, конечно, не должна касаться нога нормального человека. Лена – не «морж» никогда, ни разу, ни за что. Но она шла все решительнее. Вода уже прикрыла ее бедра. Потом дошла до груди. Навстречу плыли обломки мрачных, как Таня, льдин. А что? Все тут такое ласковое, как ее жизнь теперь. Она поплыла, тело горело, как обваренное. Так, наверное, сначала чувствуют себя все те, кто замерзает. Обратный путь был уже ничего. Как будто так и надо. На берегу стояли все, а фотограф Витя суетился с большим полотенцем. Лена вышла и даже рассмеялась от такой предусмотрительности. Она, в отличие от него, забыла о себе позаботиться, даже сухое белье не взяла. В машине Виктора сняла купальник, натянула на голое тело джинсы и свитер, надела на красные ноги кеды. Побежала к костру. Села так близко, что пламя дышало ей прямо в лицо. Выпила из рук Виктора большой бокал шампанского, специально для нее, остальное люди допили просто из горла по очереди. Потом он ее кормил красной икрой из десертной ложки. Все делалось театрально и значительно. Люди хотели спектакль, они его получали. Все смотрели, все веселились, комментировали. Володя продолжал рассказывать что-то Диме, говорил обстоятельно своим красивым баритоном. А Лену только сейчас, в сухости и относительном тепле, догнала трясучка. Зуб на зуб не попадал.
– Понимаешь, Вовик, в чем твоя беда, – заключил Дима. – В твоей голове помещается столько всяких пустячков, что главное уплывает, как рыбка под льдину.
От этой фразы, которая у Димы, может, ничего и не значила, все как-то затихли. А может, и значила. Он был умный шутник.
– Не могу не согласиться, – улыбнулся Володя и обратился к Лене: – Лена, ты вся дрожишь. А у меня в машине теплый плед. Пошли?
И она пошла. Машины стояли довольно далеко от костра. Но тот, кто хотел, наверняка увидел, как он целовал ее посиневшие от холода губы. И те, которые ничего не видели, могли догадаться, что его нежные, влюбленные и потому безошибочно точные, властные руки нашли ее всю под пледом, свитером и джинсами. А лицо его было по-прежнему несчастным, трагическим.
– Что же ты творишь? Что же ты убегаешь от меня? Уплываешь. Я погибаю.
Так началось ее счастье, ее беды, кошмар, смысл и немыслимый плен, из которого она иногда в мыслях уплывала в голубую лагуну. Потому и дочь у нее – Марина, морская… Вот она зашевелилась. Надо вскакивать, кормить, одевать, гулять.
Им повезло. На школьный двор пришла степенная пара уток, совершенно непонятно, откуда. Ближайший парк и водоем довольно далеко. Но утки шагали враскачку и недовольно поглядывали на зевак за решеткой: «Дикари какие-то. Не видели, как муж и жена прогуливаются». Маринка тянула к ним ручки. А уж когда на ближайшем дереве запрыгали, закружились, заигрались маленькие белки, тоже вдруг откуда-то переселившиеся в их район, она засмеялась, запрокидывая назад головку с каштановыми кудрями. Смешливая. Как Лена когда-то.
Домой Лена шла очень медленно. Уже смеркалось. Она несла себя осторожно, как хрустальную, потому что на ней висело, щебетало, набиралось воздуха, сил и радости такое богатство… Больше у них нет никого.
…В тот май через несколько дней вновь вернулось тепло. Володя перехватил ее в коридоре после «летучки», задержал за руку, сказал:
– Я освобожусь через час. Мы уезжаем.
Было два часа дня. Они вышли из тусклого помещения сразу на сверкающую другую планету. Лена подняла голову и посмотрела на солнце, чтобы запомнить его. Она никогда не щурилась от солнечных лучей. Они сели в его машину, и он смахнул с ее колена родинку, как муху. Они ехали с чужими ключами в чужую квартиру. И Лена понимала, почему они ушли так рано. Он должен вовремя вернуться домой – к жене и сыну. Они его ждут.
Ту квартиру она не помнит. Они там сошли с ума. Нереально было оторваться друг от друга, о чем-то подумать, посмотреть на часы… Домой Володя не поехал. И не позвонил. Лена вечером позвонила тете, сказала, что осталась ночевать у подруги. Утром они приехали в редакцию вместе. Таня посмотрела на ее платье, в котором она уехала вчера, на припухшие от поцелуев губы, закурила, стала кому-то звонить, говорить какую-то ерунду, громко и неестественно хохотать. А потом у нее началась настоящая истерика со слезами. Лена закрыла кабинет на ключ изнутри и сказала:
– Прекрати. Ты со своими планами жертвой не являешься в принципе.
Таня посмотрела на нее красными глазами, которые как-то сблизились над обострившимся носом, и произнесла:
– Тот проклятый день, когда тебя привез Михмих. Все тут изменилось.
– Тот проклятый день, когда меня привез Михмих, – рефреном повторила Лена.
Трудно жить на раскаленной планете. События стали происходить одновременно и в очередь с неотвратимостью летящих и взрывающихся гранат. Володя ушел из семьи на съемную квартиру. Жена согласилась на развод при одном условии. Он все оставил ей: сбережения, заработанные за границей, квартиру, машину. Алименты согласился платить не в процентах, а просто нужную им с сыном сумму, по ее усмотрению. Тесть-губернатор поставил крест на его контракте. Он просто стал невыездным. Ушел практически без вещей. Носки, белье и документы бросил в рюкзак. И все бы ничего. Из этого они бы выбрались. Но жена запретила Володе видеться с сыном. Это оказалось страшным ударом. Лена предложила позвонить ей, уговорить встретиться втроем, такие вопросы цивилизованные люди решают. У мальчика будет два дома, он это примет. Так у многих.
– Это ты все понимаешь, – сказал Володя. – Она не понимает ничего. Такая у них семья. Я должен с ними расплачиваться по полной программе. Просто деньги, квартира, машина – это такая ерунда для моего тестя. Надо, чтобы я не жил.
Такую страшную фразу он сказал: «Надо, чтобы я не жил». В это же время тяжело заболела тетя Лены, понадобились серьезные деньги. Лена поехала в ту редакцию, в которую ее звали, была зачислена в тот же день. Это уже было похоже на деньги, но тетя все равно умерла. Она была единственной родственницей Лены, родители погибли в ДТП, когда она была совсем маленькой. После смерти тети Володя переехал к Лене. Он тоже перешел в редакцию, в которой работала она. Он вообще постоянно получал какие-то предложения, заказы. Но с изданиями и людьми, имеющими плохую репутацию, не работал. У друзей, которые его руками создавали новые проекты, денег не брал. «Я что, Ваське буду за деньги, что ли, рисовать?» У Васьки вилла в Италии, дом на Рублевке, а он приходил к ним и ныл: «Вов, ты же знаешь, какие времена. Нет ни фига. А я набрал таких туфтовых людишек, они же ничего не могут. Да так, как ты, все равно никто не сможет». Володя часто уговаривал Лену писать «хорошим» людям материалы, за которые они не платили по одной причине: они стали известны как люди, которым можно не платить. И это был бы не вопрос. Справились бы. Проблемой было чувство вины Володи перед сыном, мука, которую он испытывал каждую минуту. Он не скучал по нему. Он просто был виновен и выносил себе приговор. Вот с этим ничего нельзя было поделать.
Лена смотрела, как опускаются его плечи. Как будто в руках пудовые гири. Взгляд стал потерянным. И это уже не из-за чувства вины. Не только. Он загнал себя в такой угол, что стал патологически бояться ее потерять. Ревновал безумно, алогично, к каждому столбу. А она, несмотря ни на что, ступила в расцвет красоты. Коллектив по большей части мужской. Она с кем-то разговаривала, кому-то улыбалась, Володя это ловил, болезненно себя изводил. Однажды, когда ему что-то показалось, пришел нетрезвым. Они ругались, он поднял на нее руку. Лена сказала, чтобы он уходил.
– Я больше не могу.
Он послушно достал из стенного шкафа тот самый рюкзак, с которым пришел, что-то в него бросил, пошел к двери. Потом оглянулся:
– А как же мне без тебя жить?
И они бросились друг к другу, как единственные, последние мужчина и женщина на земле. Это не проходило. Оставив за дверью квартиры свои проблемы, взглянув друг на друга, они все так же сходили с ума от любого прикосновения, им так же невыносимо было разлучаться по утрам, как и тогда, когда они уезжали в разные дома.
В ЗАГС сходили два раза по дороге на работу. Отнесли заявление, расписались. Ночью влетели в свое блаженство, к которому так и не смогли привыкнуть. Никогда. Не было суждено.
И все это время Лене звонил Михмих. И в редакцию, и домой. Пара фраз: «Как дела? Нужна помощь? Если что, звони». Однажды приехал к ней на работу, позвонил снизу, сказал, что может подвезти домой. Здесь оказался случайно, было по пути. Понятно, что не случайно и что на Преображенку совсем не по пути. Лена к этому времени освободилась, устала и хотела домой, метро ненавидела. Но все равно отказалась. Конечно, Володя увидел бы. А не увидел бы, ему бы сказали. И был бы опять скандал. Последний раз Лена увидела Михмиха в буфете «Останкино». Она там была на монтаже своей авторской передачи, которую вела по контракту. Пришли поесть с режиссером Викой. Что-то активно обсуждали. Вдруг Лена оглянулась не на оклик, а на взгляд. Это был взгляд Михмиха. Он был с какими-то другими мужчинами, тоже типичными чиновниками. Куда-то спешили. Они даже не поздоровались. И не попрощались.
Через пару дней Володя вошел вечером в квартиру и сразу спросил:
– Ты знаешь?
– Что?
– В новостях передали, что Михаил Михайлович умер. Покончил жизнь самоубийством. Вроде застрелился на рабочем месте.
Лена бросилась к компьютеру, нашла новости, прочитала…
– Это неправда, – сказала она. – Он не мог сам.
– Почему ты так думаешь?
– По всему.
– Понятно. Мне понятно. Ты знаешь, что у него была надежда? Да, теперь и я думаю, что это странно. Он похож был на человека с навязчивой надеждой. И ты эту надежду у него не отбирала.
Это было не ссорой, но они не разговаривали в тот вечер. Лена читала все новости полночи. Какие-то детали, свидетельства. Не сходились там концы с концами. Но через пару дней новость ушла. Следствие пришло к заключению: суицид.
…Лена с Маринкой вернулись домой. Все было у них по порядку, все срочно, важно, особенно игры, уже временами бурные. Ребенок ползал и наводил порядок. Лена фоном читала детские стихи, с нужными интонациями, медленно, рассказывала хорошие сказки. Она знает: Маринка все слышит, даже когда играет в свои игрушки и не смотрит на нее. Она заговорит сразу, детский мозг в нужный момент сам ей выдаст все сохраненные слова и фразы.
В промежутках Лена бегала к компьютеру, проверяя почту и отслеживая выход книг, которые войдут в ее обзоры. Читать и писать возможно, конечно, только тогда, когда она уверена в том, что ребенок уснул. Это сладкое засыпание, когда надо, чтобы ребенок уснул, и так не хочется отпускать свою радость в сон. Потом она несколько часов работала, не замечая времени. Посмотрела на часы. Осталось немного, но придется оставить на завтра. Это закон. Для того чтобы соблюдать режим дочки, нужно себя держать в его железных рамках. Ложиться нужно вечером, а не ночью. Спит – не спит, но какие-то часы отдыхает. Утром нужно очень рано встать, сделать гимнастику, принять душ, и все сначала… Лена вышла на балкон. Вдохнула тишину, пахнущую ночью и весной. Месяц май…
В тот, шестой от встречи с Володей, месяц май у них все стало как-то решаться само по себе. Его начали приглашать в качестве переводчика на серьезные международные встречи в Москве и за границей. Оказалось, что это возможно не только по «линии тестя», но даже без Володиной инициативы. Его просто многие знали как профессионала. Он принимал только московские предложения. Очень нужен был газете. Пара недель – это все, что можно было выкроить. Но ему пришлось вылезать из джинсов. Они купили ему два красивых дорогих костюма, Володя опять стал «облаком в серебряных штанах», совсем не похожим на остальных мужчин. У Лены приняли сценарий художественного фильма. Купили машину. Было очень тепло в тот день, Лена надела совсем прозрачные чулки. Сели, и он привычно смахнул родинку с ее колена, как муху. На его день рождения поехали в гости к его маме, живущей в коммуналке в центре и категорически отказывавшейся меняться в отдельную квартиру или переезжать к ним. Это была очень кроткая, хрупкая женщина, смотревшая на сына с неизменным восхищением и удивлением: как у нее мог родиться такой чудесный сын. Ездили Володя и Лена к ней нечасто. Она всегда долго готовилась к этим визитам: пекла, жарила-парила. Лене всякий раз говорила: «Ты красивая. Ты похожа на Мэрилин Монро». А в тот день вдруг сказала, когда они остались на кухне вдвоем:
– Переживаю я за него сильно.
– Почему? У нас все в порядке.
– Я всю жизнь переживаю. Майский он. Это значит, маяться ему положено.
Лена даже не смогла ничего ответить тогда. И не рассказала Володе.
Он стал гораздо спокойнее, вернулась уверенность. Он владел ситуацией. Зарплату, полученную в редакции, практически полностью отдавал бывшей жене Ире, которой не лень было приезжать в газету и стоять у бухгалтерии в день выплат. Его предложения привезти самому отвергались. С Леной она не здоровалась. И этот неприятный момент стал дежурной ситуацией. А их раскаленный рай на двоих оставался неизменным. Володя находил свои, особые слова: «Как же мне с тобой… Для меня это так невероятно, что невыносимо». Они делали одно дело, им нравились одни книги, одни поэты, одинаковая музыка. На все, что происходило вокруг, они реагировали синхронно, как один человек. Да, его вспыльчивость и ревность, конечно, никуда не делись. Но они уже сознательно находили пути выхода. Мука вины перед сыном тоже прошла. Парень стал подростком, вымахал под два метра, приезжал иногда сам на машине с водителем, это был ему подарок дедушки на день рождения.
Лена и Володя перестали предохраняться совсем. Без объяснений. Ему удалось выкроить время для зарубежной, очень хорошей командировки, сразу в несколько стран. Позвонил из Нью-Йорка, сказал, что через два дня прилетает. И что везет ей туфли из крокодиловой кожи.
– Там же другие размеры, ты спросил, какой на наш тридцать пятый?
– Да. Я сказал, размер, как у Золушки.
– Тогда правильно наверняка.
Его рейс попал в майский буран и разбился недалеко от Москвы. А она по телефону тогда не сказала, что беременность подтвердилась. Хотела обрадовать при встрече. Володя как-то говорил, что хотел бы, чтобы Лена родила девочку. Мальвину.
…Лена сурово посмотрела на темное, ставшее вдруг враждебным небо. Роковой, коварный, подлый месяц май. Убийца.
Дальше все происходило в режиме кошмара. Это понадобилось вытеснять из памяти на задний план, чтобы выжить и спасти ребенка. Но похороны она кусками помнит, нет, видит, как кадры, вырезанные из кинопленки. Кроткая Володина мама, которая, кажется, таяла на глазах, – смотрела на нее с беспокойством и спрашивала: «Лена, тебе не плохо? Я привезла валидол». Через несколько месяцев после похорон мама Володи умрет. Пережить сына – это был для нее непосильный и ненужный труд. Лена сидит над гробом в черном платье и платке, их оставили одних. И вдруг рядом садится бывшая жена Володи Ира. Смотрит на нее изучающим взглядом выпуклых глаз и говорит что-то ужасное. Про бумеранг, про то, что за все нужно платить. Такой оказался «нормальный и объективный» человек. Она приехала с отцом и новым мужем, которые казались близнецами. Муж – из той же песочницы. Мужчины не поздоровались с Леной, не сказали ей ни слова. Потом подъехал сын Володи, с опозданием. Он по-родственному Лену обнял. А «сумасшедшая» Татьяна, которая к этому времени была уже тоже замужем, приехала одна. То есть не с мужем, а с Димой, редакционным шутником. Она плакала у могилы, потом погладила по плечу Лену и сказала:
– Как же тебе досталось, бедная ты моя. Но что делать. Роковая ты баба, вот и весь ответ. Надо жить.
Дима подошел на удивление робко.
– Девочка, я со словами в таком случае не справлюсь. Короче, лозунг твой – светить всегда, светить везде. Держись. Звони, если что.
Но Лена надолго забыла, зачем нужен телефон. Решала только вопросы с работой. А на звонки коллег и знакомых или не отвечала, или говорила так, что все поняли: ее надо оставить в покое. Из той газеты, в которой работала вместе с Володей, ушла сразу. От штатной работы на телевидении опять отказалась. Пригласил этот литературный журнал. И надо было готовиться. Встречать Маринку. Она записалась на курсы вождения. Чтобы успеть до родов. Потом она одна, за рулем и приедет в роддом…
В ее ставшей обычной тишине тоски декретного вдовьего отпуска вдруг тогда раздался телефонный звонок. Она ответила, не посмотрев кто.
– Лена, добрый вечер. Игорь Макеев говорит. Помнишь? Боец невидимого фронта.
– Конечно.
– Не выйдешь? Я у твоего дома. Есть информация.
Лена вышла, села в его машину. Игорь совсем не изменился.
– Мои соболезнования.
– Спасибо, но не развиваем, хорошо?
– У меня другая информация. Я подумал, тебе будет интересно. Твой покровитель Михаил Михайлович Иванов не застрелился. Он был убит. Заказчик занял его место. Но сейчас уже двинул в сторону горизонта, линяет, но вряд ли успеет. Дело вновь открыто по новым обстоятельствам.
– Из-за места?
– Ну, да. Стул – дело такое. И нашелся человек, который и под заказчика копнул. Дальше – дело техники.
– Я так и думала, что убили.
– Заказчик – друг и заместитель. Был уверен, что вне подозрений. Но мы вышли на исполнителя, он его сдал.
– Хорошо сделал, что сдал. Очень надеюсь, что этот предатель ответит.
– Умная ты. Ко всему. Мы постараемся. Но ты на курсы вождения записалась, инструктора срочно поменяй. Это раздолбай. Вот я тебе написал, кого нужно взять.
Тогда Лена впервые улыбнулась.
– Ты по-прежнему маскируешься под колонну в магазине, в котором я покупаю хлеб и молоко?
– Ну, да. Талант не пропьешь. У меня все. Пока. Звони, если что.
С тех пор Лена с Игорем не разговаривала, не встречалась. Хотя не исключено, что он продолжает маскироваться под колонну в ее магазине.
…А на следующий день было обычное, полное дел утро, и еще утро, и опять утро. Маринка научилась ходить, но норовила бежать бесстрашно, теряя центр тяжести, и карабкаться на все, что настроили на детской площадке. Страховать малышку стало главной задачей Лены.
Ранней осенью они гуляли во дворе, когда пошел небольшой и теплый дождь. Все стали расходиться, а Марине нужно было подробно объяснить причину. Это не тот случай, когда можно дернуть ребенка за руку и сказать: «Побежали, дождь». Девочка очень любила логичные и подробные рассуждения с отвлечениями и продолжением. «А что потом?»
Система Лены сработала. Девочка сразу заговорила и полюбила слова. Пока они объяснялись, небо потемнело, дождь стал сильнее. Лена взяла Марину на руки и пошла осторожно, как хрустальная. Вдруг перед ней встал какой-то человек. Она почувствовала, что кто-то другой положил ей руки на плечи. Тот, перед ней, потянул из ее рук ребенка.
– Только не ори, – сказал он Лене. – Ребенок не пострадает. Просто подождет. Мы к тебе со всей любовью.
Орать Лена бы не смогла. У нее исчез голос. Но она рванулась, прижимая ребенка. Мелькнула мысль, что надо кусаться, царапаться… И тут сзади раздался мужской короткий крик и звук падения. Тот, который тянул Марину, оставил девочку, и в это время чей-то кулак сбил его с ног. Малышка заплакала. Лена сумела только прислониться к широкому старому дубу и закрыть ребенку рукой глаза. У нее самой стучали зубы, дрожали руки, она видела, как в тумане, что два сбитых с ног мужика вскочили и бросились к машине, а человек, который их раскидал, снимает их на телефон.
– Все в порядке, успокойтесь, – сказал человек, подойдя к ней. – Я запомнил номер машины, есть их фотографии. Их завтра найдут. Добрый вечер. Мариночка, не плачь.
– Откуда вы знаете, как ее зовут?
– Вы с ней постоянно разговариваете. Вас трудно не заметить, сами, наверное, понимаете.
Марина перестала плакать, посмотрела вопросительно на Лену.
– Это все нарочно, – объяснила Лена. – Дяди так игрались, но они глупые, и этот дядя их прогнал.
– Этого дядю зовут Денис, – уточнил спаситель. – Давайте я все же довезу вас на машине. Дождь и многовато приключений.
Они сели в его машину, проехали оставшиеся метры. Денис припарковался у ограды ее дома. Маринка уже стояла на ножках между ними на переднем сиденье и все рассматривала.
– Как говорится, вот и познакомились. Если бы не эти козлы, я бы никогда не решился, наверное. Теперь есть повод в дождь занимать пост у детской площадки. Да, Марина?
– Да, – радостно ответила девочка. Ей нравилась любая игра.
– Денис, вы из тех, кто стоит над пропастью во ржи, чтобы дети не упали в нее?
– Точно. Это про меня Сэлинджер написал. Я – прототип. С вашего позволения я отнесу Марину до подъезда? Чтобы наверняка знать, что вы попали домой.
Лена взглянула ему в лицо. Такие серьезные, вдумчивые темно-синие глаза. И ресницы лежат на щеках.
– Да, – кивнула она, – буду очень благодарна. Руки ослабели.
Перед тем как открыть дверцу со своей стороны, он вдруг быстро смахнул родинку с ее колена в тонком чулке, как муху. Она даже задохнулась от неожиданности. Он донес ребенка до подъезда, коснулся в знак прощания ее руки горячей ладонью. «Хорошо, что сейчас не май», – прилетела к ней вдруг мысль как будто с дождевой тучи.
