Евгения Михайлова
Как свежи были розы в аду
Глава 4
Валя была тогда угловатым, зажатым подростком – дочерью красивой, изящной и знаменитой матери. Всем казалось, что девочка ужасно одета. На самом деле мама покупала ей нормальные вещи. Просто ей все не шло. Мама была хороша и в ситцевом халате, а Валя чувствовала себя чучелом даже в дорогом платье. А раз чувствовала, значит, и была им. Она иногда стояла перед огромным антикварным зеркалом в столовой, смотрела на свое отражение, и ее терзали такое отвращение, такая ненависть, что она с трудом сдерживалась, чтобы не разбить зеркало, не выбить окно, не совершить чего-то ужасного. Это было отвращение к родному папаше, на которого она похожа, ненависть к матери, которая родила ее от такого отца. Он иногда приходил. Говорил с ней заискивающе. Она к нему никак не обращалась. Не хватало еще называть его папой.
– Почему ты так с ним разговариваешь? – спрашивала мама, когда он уходил. – Он ничего плохого не сделал ни тебе, ни мне. Ты была не такой уж маленькой, когда мы уехали от него в эту квартиру, к тете Наде. Я просто разлюбила его.
– А я должна его за что-то любить? Он – урод. И я из-за него – урод.
– Это ужасно, то, что ты говоришь. Он – нормальный человек. А у тебя просто переходный возраст. Ты скоро станешь интересной девушкой. У тебя красивые голубые глаза…
– Достали вы меня с этими глазами. Так говорят всем уродинам.
– Если бы ты знала, как портит тебя эта грубость, – говорила мама и убегала по своим делам.
По вечерам, когда в их квартире собиралась куча народу, за мамой Верой ухаживали все мужчины. А за ее сестрой – Надеждой – не ухаживал никто. Хотя они были похожи абсолютно во всем, кроме цвета глаз. Валя точно знала, в чем дело. Мама любила мужчин. Это чувствовалось по всему, они летели к ней как пчелы на мед. А тетя Надя, казалось, любила только себя и была не то чтобы высокомерной. Просто держала дистанцию, которую преодолеть никто не мог. При малейшей фамильярности заморозить могла своим голубым ледяным взглядом. Когда Валя смотрела на нежную, кокетливую, со всеми как будто флиртующую маму, она хотела быть дочерью Надежды. Или вообще не быть ничьей дочерью. Она уходила в свою комнату, ложилась на кровать, накрывалась с головой одеялом и скрипела зубами от раздражения, ярости, которым не находилось выхода.
А потом мама представила им с тетей Надей своего жениха – известного поэта и художника Александра Майорова. Валя оцепенела: таким прекрасным он ей показался. Вскоре он переехал к ним. И жизнь сразу стала другой. Народ к ним вообще повалил валом. Мужчины по-прежнему ухаживали за матерью, а женщины липли к отчиму. Он был похож на богатыря из сказки. Высокий, широкоплечий, с волной светло-русых волос над ясным лбом, с крупным, выразительным лицом, которое отражало, как казалось Вале, весь спектр чувств и страстей настоящего мужчины. Она была уверена, что читает его лицо как книгу. Она стала мучить ее, эта смена чувств… К которым она, впрочем, не имела никакого отношения, разумеется. Его нежность, призыв, вожделение – все появлялось, когда он смотрел на маму. А потом… А потом Валя увидела это… И уже никогда, ни на минуту не забывала сцену в спальне матери, где они были втроем: Александр и сестры-близнецы.
Надо было спасаться. Понятно, что она стала в семье совсем чужой и лишней. То, что происходило между взрослыми, было слишком серьезным и страшным для них самих. Даже воздух в квартире был пропитан преступлением против человеческих норм. Но для Вали важнее был тот огонь, который загорелся в ней самой. Он сжег детскую неловкость, застенчивость, комплексы. Она бы просто обуглилась, если бы не нашла выход. Она вдруг сделалась душой самых странных компаний, которые ей несложно было собирать как дочери известных людей. Ее больше интересовали взрослые мужчины, чем сверстники. Она легко вступала в однополую и групповую любовь. Она стала изобретательной и смелой, часто уходила, бросала, меняла партнеров… Никто не знал ее секрета. Страсть загоралась в ней только тогда, когда она вспоминала ту сцену в спальне матери. Она мысленно была то в роли одной женщины, то другой, то вообще в роли отчима. Иногда она видела себя четвертой. Разумеется, узнала вдохновляющее действие спиртного, которое абсолютно утратило смысл, когда появились наркотики.
В какое же страшное унижение они все ее бросили… Люди, от которых она зависела. После одного медосмотра в школе туда вызвали мать. Потом они вдвоем, не глядя друг на друга, поехали в вендиспансер. Вернулись вечером домой, как будто их обеих вымазали смолой, изваляли в перьях. Валя лечилась и думала, что хуже не бывает. Но, когда лечение закончилось, мама и тетя Надя объявили, что она будет жить и учиться в интернате.
– Понимаешь, – сказала мама, – мы все слишком заняты. Мы не можем уделять тебе столько внимания, сколько требуется. Почему ты так смотришь? В этом нет ничего страшного. Ты станешь приезжать на выходные, мы будем приезжать к тебе…
Валя повернулась, пошла в свою комнату, легла на кровать и смотрела в потолок мертвыми глазами.
– Доченька, – сказала мама, войдя следом и присев рядом. – Я не хочу, чтобы ты страдала. Если тебе там будет плохо, мы подумаем, решим иначе.
Валя смотрела на нее и думала: она преодолеет себя? Сможет ее поцеловать? Мать не смогла. Погладила дочь по голове и вышла. Потом пришла тетя Надя. Ее глаза были не такими холодными, как обычно. Она быстро произнесла:
– Тебе здесь плохо, я же вижу. Значит, нужно что-то менять.
Отчима Валя увидела утром, когда вышла, почти шатаясь, из своей комнаты после черной бессонной ночи.
– Ох, – горестно выдохнул он и отвел глаза. – Ты звони, если что…
Глава 5
Адвокат Валентин Петров безучастно и молча просидел практически весь последний день судебного процесса по делу преподавателя, обвиняемого в педофилии. Заявление написала мать его ученицы. На ее показаниях все и было построено, поскольку сама ученица толком ничего не могла сказать. Но появились свидетельницы – подруги матери, которые слышали, как девочка якобы жаловалась на сексуальные домогательства немолодого учителя математики. Следствие и прокурор сочли обвинение доказанным.
– Никто из нас не любит педофилов, – неторопливо начал свою речь адвокат. – И закон по отношению к ним справедливо суров. Но в суде, кроме волны густо замешенного гнева, хотелось бы услышать доказательства, увидеть улики. Хоть какую-то работу следствия. Поскольку ее нет, пришлось мне самому немного поработать. Всего лишь несколько бесед с жертвой – ученицей моего подзащитного. Ваша честь, я убежден, что ребенку трудно говорить о подобных вещах при всех в зале суда, там, где сидит мать, которая провела некий инструктаж, взрослые тети, рассказавшие то, о чем Таня им якобы говорила. Я прошу посмотреть видеозапись моих бесед с жертвой потерпевшей.
– Я – против, – быстро сказал обвинитель. – Это не доказательства. Он мог ее научить.
– Почему, – пожал плечами судья. – Секретарь, возьмите, пожалуйста, диск у адвоката Петрова.
…Они сидели в сквере на скамейке, адвокат и девочка Таня, беседовали сначала об ее успехах в школе. Потом девочка разговорилась. Она сказала, что хотела бы стать хирургом, но мама утверждает, что в медуниверситете очень дорогое обучение.
– Значит, не будешь хирургом? – спросил Петров.
– Буду! – просияла девочка. – К нам пришла одна тетя и сказала маме, что даст деньги.
– Почему? За что?
– Ну, просто так.
– Ты сможешь мне показать эту тетю?
– Конечно. Она работает в нашей школе бухгалтером. Ее зовут Зинаида Ивановна.
Петров попросил прокрутить разговор немного вперед.
– А вот это она, – сказал он, когда на мониторе появилось лицо женщины. – Зинаида Ивановна Белкина, бывшая супруга моего подзащитного, которая давно пытается отсудить у него квартиру в центре Москвы, где никогда не была зарегистрирована по причине того, что брак продлился меньше года. Квартира вообще принадлежит родителям моего подзащитного. Прошу принять для осмотра документы о том, что Белкина сняла со своего счета крупную сумму денег за два дня до появления заявления о сексуальных домогательствах. И еще одна распечатка – ровно такая же сумма появилась на следующий день на банковском счете заявительницы. Ну и совсем маленькая, но характерная деталь. Среди наших свидетельниц есть сотрудник прокуратуры – вот она, двоюродная сестра Белкиной, которая с заявительницей до этого суда вообще была не знакома (сведения достоверные), стало быть, Таня ей ни на что жаловаться не могла. Теперь, пожалуйста, включите последние минуты нашего разговора с девочкой.
– А как тебе ваш преподаватель математики? – спрашивает адвокат. – Он хорошо к тебе относится? Ну там – гладит, руку пожимает, целует в щечку?
– Ой! Вы что! Это ужас, а не препод. Все наши так считают. Задолбал всех своей математикой. Один раз чуть кол за четверть мне не поставил. Говорит, в яслях лучше считают. Так пусть там и учит, правильно?
– Почти. Ты знаешь, что его судят?
– Ага. Так ему и надо. Пусть в тюрьму посадят, мы хоть отдохнем.
Петров кивнул секретарю, чтобы выключила запись. Посмотрел на подзащитного, который, сжавшись, как от боли, прижал ладонь к левой стороне груди.
– Он недавно перенес инфаркт, – сказал адвокат тихо. – Я все чаще испытываю стыд в храме правосудия. А вы?
…К машине Петров шел вместе с Мариной.
– Я в шоке, – сказала она, упав на сиденье. – Это же мрак. А ты гений, да?
– Да о чем ты, – поморщился Валентин. – Гении облетают вязкие болота… Знаешь, дорогая, сейчас подходящий момент, чтобы повыделываться перед тобой: типа вот какой я скромный герой. Но на самом деле это было просто участие в заведомо грязной игре. Не надо быть большим профессионалом, чтобы распознать сфабрикованное дело. В нем все не так и запах специфический.
– Но дело слушалось столько дней! И человек сидел в тюрьме! Ты считаешь, все это понимали?
– А для чего, по-твоему, фабрикуют дела, если не для того, чтобы растоптать чью-то жизнь… Да, думаю, все понимали.
– И ты разрушил этот заговор! Они испугались, да?
– Ну, я бы сказал, все еще проще. Никто не знал точно, на каком уровне утвержден заказ. На всякий случай подыгрывали ему. Меня считают информированным адвокатом. Я сказал: «Король голый», судья решил, что это согласовано с уровнем выше. Примерно такой, сильно нравственный расклад.
– А у тебя согласовано?
– Иногда достаточно того, что существует такое мнение. Все. Дело сделано, забыли, по крайней мере на сегодня, хорошо?
Он достал зазвонивший телефон.
– Да, Сережа. Все в порядке. Спасибо тебе огромное. Поработал, как всегда, чисто. Завтра решим с ним, будем ли подавать иски по факту клеветы. Был у Земцова? Ну что? – Валентин долго слушал, потом задумчиво спросил: – Слава уверен, что это она?
– Конечно. Он всегда уверен в первые два часа. Но я не понял, почему ты сказал, что, если это она, даже не представляешь, какой может быть мотив? Прямой! Корыстный! Там еще и месть.
– Сережа, ты же сам только что говорил, что людей с корыстным мотивом в этом деле может быть воз и тележка. Я посмотрел: дело движется, книги переиздаются, переводятся, издаются новые по ранее не опубликованным рукописям, тиражируются фильмы. Понятно, что авторские права были у вдовы. Валентина с ней жила. Она – наследница первой очереди. Ну, пусть даже есть и другие. Ее корыстный мотив заключался в том, чтобы войти в доверие к тетке. А не задушить ее подушкой и уйти спать, зная, что утром домработница откроет дверь своим ключом.
– Так наркотики же… И месть. Внезапная агрессия. Ты это допускаешь?
– Я все допускаю на данном этапе. Хотя тогда, при встрече, она мне не показалась законченной отмороженной наркоманкой. Ей было плохо, но она держалась. Ладно, ждем новостей. Ты верно подметил, что Слава в первые два часа любит помечтать, что дело проще пареной репы, убийца у него в руках, премия в кармане. Завтра начнет тебе жаловаться на жизнь, уйму подозреваемых и отсутствие алиби у половины Москвы. Но мы не отвлекаемся, Сережа. Наше дело Валентина Ветлицкая. Она – убийца или нет.
…Они молча доехали до его дома. Марина вдруг спросила:
– А если она убийца, ты будешь ее защищать?
– Понятия не имею, – пожал плечами Валентин. И вдруг обнял ее властно, порывисто. – Я хотел бы защищать только тебя. От ветра, от дождя, от чужих взглядов, от своих и твоих дел… Но ты однажды можешь сказать, что тебя порабощает очередной тиран. Кстати, он кто, твой муж?
– Наш главный редактор. Знаешь, он неплохой человек, мне кажется, его уважают… Возможно, это моя проблема, что я рядом с ним дышать не могу. Ему же не квартира наша нужна, он просто надеется на то, что мне некуда будет уйти…
– А тебе есть куда уйти. Ты можешь дышать рядом со мной?
– Да. Я просто боюсь сказать больше…
– Это о чем?
– Что мне хорошо с тобой.
– В таком случае напиши, пожалуйста, завтра заявление об увольнении по собственному. Ты будешь работать в другой газете.
– Точно – тиран, – рассмеялась Марина, чувствуя, какой камень свалился с ее души. Все решилось в течение минуты.
Глава 6
Валентина вошла и остановилась на пороге кабинета Земцова. Высокая, худая, с очень бледным, сосредоточенным лицом. Слава спокойно и внимательно выдержал ее настороженный взгляд, после паузы сказал:
– Проходите, пожалуйста. Присаживайтесь.
Она прошла к стулу перед его столом широким мужским шагом. На стул опустилась расслабленно, слишком непринужденно. Широко раздвинула ноги в дешевых джинсах, приоткрыла жесткий рот, облизнула губы, посмотрела почти призывно большими голубыми глазами. Слава взглянул с интересом. Улыбнулся.
– Я не начальник зоны, Ветлицкая. Почти наоборот. Если мы нормально поработаем, может, вам туда и не придется возвращаться. Впрочем, если вам удобно сидеть именно так, мне это не мешает.
Валентина тоже улыбнулась, села скромнее и произнесла:
– Вам не угодишь. В смысле – всем.
– Ценю ваше чувство юмора. Чего от вас не требуется, так это угождать именно мне. Нам бы прояснить ситуацию. И либо сделать признание, либо объяснить, что произошло на самом деле. Вы убивали Надежду Ветлицкую, вашу тетю?
– Конечно, нет.
– Значит, той ночью в вашей квартире был кто-то еще?
– Возможно. К ней ходило немало людей. Вы, видимо, знаете, она занималась продвижением творчества мамы и отчима, продавала архивы, не знаю, что еще… Меня в это не посвящала. По причине моего отсутствия, кроме прочих причин.
– Давайте не отвлекаться от сути. От вас требуются четкие показания. В котором часу вы вечером вернулись домой?
– Я никуда не выходила из дома в тот день. Вечером закрылась в своей комнате, как всегда, и легла спать.
– Перед тем как легли спать, тетю видели?
– Не знаю, перед тем или нет, но я ее, разумеется, видела. На кухне, в коридоре.
– В смысле…
– В смысле – живой.
– Ваша комната ближе к входной двери, чем ее. Звонок громкий. Кто-нибудь звонил? Проходил мимо вашей комнаты к ней?
– Я не слышала.
– Как это возможно?
– Вы прекрасно знаете как. У меня же брали анализ крови. Вырубилась я, – мило улыбнулась Валя.
– Эксперт считает, что доза была небольшой.
– Да, дело именно в этом. – Валентина честно посмотрела ему в глаза. – Я пытаюсь соскочить. Сокращаю понемногу дозу. Действует как сильное снотворное.
Слава открыл папку архивного дела, какое-то время молча листал. Да, с ней легко не будет. Как сказал Петров, «непростой человек».
– Валентина Алексеевна, вы не станете отрицать, что у вас были неприязненные отношения с покойной тетей? Передо мной два дела. Первое – о гибели вашей матери, которое сочли самоубийством. Второе – дело о хранении и продаже наркотиков, в результате чего вы и получили срок. В обоих случаях заявления на вас писала Надежда Ветлицкая.
– Ну да. Она была таким человеком. Грубо говоря, стукачкой, наверное.
– Или принципиальным законопослушным человеком, нет?
– Почему нет… Да, конечно.
Слава внимательно посмотрел на подозреваемую. Она опять изменилась. Лоб прорезала глубокая страдальческая морщина. В глазах заметалась то ли боль, то ли паника… Вроде бы так не сыграешь. Надо бы на сегодня закончить, но он решил использовать смятение этой странной женщины.
– Надежда Ветлицкая была инициатором вашего отказа от сына?
– Я не буду отвечать, – хрипло сказала Валентина. – Это не ваше дело. Оно не имеет отношения… Мне плохо. Наверное, ломка. Скажите, чтобы меня увели.
– Да, конечно. Вам нужен врач?
– Нет.
…В камере Валя упала на койку и почувствовала, как на нее падает тяжелая могильная плита. На нее, живую… В тысячный или стотысячный раз… Это сладкие воспоминания ее жизни, они преследуют ее, как палачи, которым заплатили за работу…
Валя перевела дыхание, и сознание наконец соединило нечеловеческий вой и дикую боль, как будто ее разрывали на части. Это она воет, это с ней происходит что-то невозможное. Ей так плохо и страшно, что хочется умереть. Почему ей не помогут озабоченные люди, которые стоят рядом?
– Попробуй еще, – говорит врач. – Тужься. Не так пошел. Помоги нам…
Молоденькая девушка-санитарка протянула ей руку.
– Держись за меня. Тебе так будет легче.
Валя вцепилась ногтями в тонкую руку, боль продолжала расти, мозг, казалось, затопило кровью… А потом, после черной пелены, вдруг все закончилось, затихло. Ей показали ребенка, она не рассмотрела его из-за горячих слез. Девушка-санитарка повезла Валю в палату, помогла лечь на кровать. Валя смотрела на ее руки: они были в кровавых царапинах.
– Это я тебя так?
– Ничего, – сказала девушка. – Знаешь, когда ты кричала, у тебя кровь катилась из глаз. Наверное, сосуды лопнули. Но теперь все будет хорошо. Они там ребеночком занимаются. Он запутался в пуповине, чуть не задохнулся.
– И что теперь?
– Все нормально. Спи. Завтра его тебе принесут.
Утром его принесли. Валя удивленно разглядывала эту живую куклу. Медсестра помогла ему взять в ротик ее сосок. Валя ей улыбнулась. Девушка почему-то отвела взгляд.
…Они пришли через три дня. Строгая женщина, которая оказалась заведующей отделением, мама и тетя Надя.
– Здравствуй, доченька, – сказала мама. – Мы подумали… Так для тебя будет лучше. Подпиши эти бумаги, пожалуйста. Это вообще формальность. Он, конечно, наш, твой ребенок. Как ты хочешь его назвать?
– Артемом, – сказала Валя.
– Хорошо, – погладила мать ее руку. – Ты подпиши и отдыхай.
Валя что-то подписала. Она привыкла все время что-то подписывать. Признания, протоколы. Из-за беременности она не отбыла свой срок в колонии для несовершеннолетних. Наверное, нужно подписать бумаги о том, что она здесь. Заведующая взяла бумаги, кивнула Валиным родственникам и ушла. Медсестра принесла ребенка и приложила его к ее груди.
– Смотри, – сказала Валя маме, – какой смешной. Он уже научился.
Мать вдруг всхлипнула и закрыла лицо руками. Потом выбежала из палаты. Тетя Надя постояла немного рядом, сказала:
– Ты нас поймешь. Это все для тебя, – и тоже ушла.
Медсестра пришла за ребенком. Вале уже стало ясно: случилось что-то ужасное.
– Вот и все, мамочка, – сказала медсестра. – Он больше не твой. Ты свободна… Ты чего? Ты не знала, что подписываешь? Это был отказ! Вот сволочи. Они тебе не сказали?!
На этот раз Валя не кричала. Кричат живые. А она оцепенела, похолодела, окаменела… Она поняла, что это все. Ее никто не любил, кроме ее пятидневного малыша, и его у нее отобрали. Она его кормила еще неделю, ничего не соображая. Потом пришла домработница Нина и сказала, что она усыновила ее мальчика. И назвала его Колей.
Глава 7
– На выход, Ветлицкая, – буркнул контролер. – Адвокат ждет.
– Какой еще адвокат? – неохотно встала Валя.
Она, опустив голову, вошла в комнату свиданий.
– Добрый день, Валентина, – произнес красивый мужской голос. – Вот и встретились вновь. Вы тогда уехали, даже не попрощавшись.
Валентина посмотрела в изумлении:
– Ничего себе! Тезка! С серебряной головой. Я в такси все оглядывалась, смотрела, как ты уходишь, будто месяц ясный.
– Мы пока будем на «вы», ладно? Я еще даже не адвокат, просто приглядываюсь.
– Ты что, адвокат?!
– Так. На «вы» не получается. Да, я адвокат, Валентин Петров, будем знакомы. Если можно, садись, ты практически ко мне прижимаешься. Это не на пользу делу.
– Я ничего не понимаю. – Валя села, адвокат – напротив, положил перед собой блокнот и ручку. – Ты как меня нашел?
– Понимаешь, Валентина Ветлицкая. Я тебя не искал. Просто сейчас только ленивый не знает о том, что ты подозреваешься в убийстве родной тети. Очередной скандал в очень известном семействе, с которым я даже имел честь быть знакомым. С мамой приходил когда-то в вашу квартиру. Тебя не помню почему-то.
– Так меня всегда куда-то отсылали… А жалко, что мы тогда не познакомились. У меня не жизнь, а пулеметная очередь. Свой адвокат очень бы пригодился.
– Уточняю сразу. Я ни для кого «своим» адвокатом не был. Меня интересует правда. И если эта правда против тебя, то я попробую найти объяснение, смягчающие обстоятельства в пределах закона.
– Ух ты господи. Как все круто. Я не убивала ее, если ты об этом.
– Я читал протокол. Самое слабое место, что после небольшой дозы наркотика ты уснула как младенец. Если бы наркоманы так легко «соскакивали», сокращая дозу, у человечества было бы одной великой проблемой меньше. Это неправда. Поэтому нужно вспомнить, кто приходил. Или, предположим, это сделала домработница, чтобы тебя подставить. Такое возможно?
– Зачем? – хмуро буркнула Валя.
– Ну хотя бы затем, чтобы освободить твое место наследницы. Ради ее сына, которого родила ты. По документам он семье – никто. Обнаружено завещание Александра Майорова, по которому все имущество, сбережения, а также архивы и авторские права принадлежат его вдове, Надежде Ветлицкой, в дальнейшем – по ее усмотрению. Приемная мать твоего сына Николая, ваша домработница Нина Гришкина, могла бы убить твою тетю из корыстных побуждений или из ненависти к тебе, чтобы подставить?
– У нее, конечно, могут быть и корыстные побуждения, – после долгого молчания сказала Валя. – Она ненавидит меня, как ненавидели все в доме. Но Колька знает, что если он чего-то потребует, – я все отдам ему без проблем. Мне все равно, где жить: в нашей проклятой квартире, в тюрьме, в подвале с бомжами… Я – грязь и короста, которую счистили с благородного семейства. И для своего «выблядка», как называют нашего общего с домработницей сына, мне ничего не жалко. Понятно?
– Да. Мне очень понятен уголовный раж, в который ты сейчас с наслаждением впала. Сомневаюсь во всем: в том, что тебе все равно – быть в тюрьме, подвале или в очень хорошей квартире, где сейчас нет других хозяев. Не уверен в том, что ты все готова отдать Кольке, не знаю уж, как его на самом деле называют. Знаю лишь, что он не работает, а живет нормально. Деньги есть. Кто-то его содержал, кроме матери-домработницы. Не исключено, что Надежда Ветлицкая. И в том, что тебя все ненавидели в этом доме, тоже не уверен. Сейчас, когда нет других действующих лиц, все можно с легкостью поменять местами. Интересно, почему Надежда Ветлицкая обвинила тебя в убийстве сестры, твоей матери Веры?
– Мне плохо. Меня тошнит. Скажи, чтобы меня увели.
– Хорошо. Я приду через пару дней, если ты ничего не имеешь против, – подпишем с тобой договор.
…Ее действительно стошнило в камере. Голова шла кругом. Этот человек, адвокат, – случайно не очередное ли наказание ей за то, что она живет на белом свете? Петров не уверен, что ее ненавидели в доме… Да если она перестанет держаться за мысль об этой ненависти, ей придется разорвать свою грудь, вынуть душу и раздавить ее, как ядовитую змею… Если ненависти не было, значит, есть только ее вина без конца и без края. Валя сжалась в комок: самая страшная боль – мысли о том, в чем она виновата.
…В ту ночь она, как часто бывало, подслушивала у двери в спальню матери. Гости разошлись. Мама, очень красивая, румяная от выпитого вина и комплиментов, поцеловала ее на ночь и, взяв за руку Александра, повела его в спальню. Валя не заметила, куда пошла тетя Надя. Под дверью комнаты родителей был только отблеск ночника. Почему-то долго стояла тишина. У Вали, как и у мамы, абсолютный слух, ее удивляет, что не слышно ни скрипа кровати, ни вздохов, ни разговора. Вообще ничего, как будто люди просто стоят рядом, не шевелясь. Она приоткрыла капельку дверь: так оно и есть. Мама и Александр стоят посреди комнаты и молча смотрят друг на друга. Если бы они кричали, стонали, убивали друг друга – сцена не казалась бы такой ужасной. Эти люди были парализованы каким-то несчастьем… Но они только что смеялись, разговаривали. Что произошло?
– Ты же знаешь, как я чувствую тебя, – сказала мама тихо. – Мне кажется, я по ночам вижу твои сны. И глаза открываю для того, чтобы тебя увидеть. Ты не можешь сейчас ко мне подойти, протянуть руку, потому что ты приготовил для меня казнь. Вы вынесли мне приговор. Ты не можешь в этом признаться?
– Я не могу, – почти прошептал Александр. – Мне кажется, я умираю. Верочка…
– Прекрати, – раздался властный голос Надежды. – Саша, нельзя быть таким слабым. Ты только делаешь ей больнее. Нужно просто и спокойно обо всем сказать. Так больше невозможно. Верочка и сама это понимает… Вера, я постелила тебе в своей комнате. Пожалуйста, иди туда. Так будет всегда. На столике – успокоительные таблетки. Прими, пожалуйста. Мне тоже трудно. Я люблю тебя. Но надо как-то пережить эту ночь. Поверь, потом нам всем будет легче. Нам троим и твоей дочери, чью жизнь мы, кажется, сломали, не заметив этого в пожаре наших отношений.
– В твою комнату? – голос мамы дрожал, срывался. – В твою комнату? А вы останетесь здесь? Да… Я пойду. Конечно. Раз он этого хочет. Только я пойду к своей дочери, ведь ты, Надя, обвинила меня еще и в том, что я сломала ей жизнь?
– Я сказала – мы.
– Но у тебя нет дочери, – крикнула мама. – У тебя нет и никогда не было мужа. Какая, впрочем, в том нужда: все можно отобрать у любимой сестры.
Валя успела пробежать коридор и влететь в свою комнату. Что делать? Что ей сказать, если мама действительно сюда войдет?
Вера вбежала через три минуты. Глаза ее стали совсем черными, они горели огнем, который уже нельзя погасить. Она посмотрела на Валю: та стояла у окна, приблизилась, сжала ее руки.
– Мы остались вдвоем, – быстро проговорила она. – Ты моя родная девочка, я так перед тобой виновата…
Зря она произнесла последние слова. В Валин мозг вихрем влетели кадры рваной пленки ее жизни, которые терзали девочку непрестанно. Та сцена в спальне – они втроем. Интернат, колония, пьяный насильник-рабочий, который заткнул ей в рот перчатку в мазуте. Роддом. Ее ребенка уносит домработница. Она посмотрела на дрожащую мать – и не почувствовала ни капельки жалости. Только жгучую обиду. А потом в ней поднялся и рос истерический смех… Если бы мама не была в таком отчаянии, она бы поняла, что это приступ. Но она не поняла. Не успела. Это стало последней каплей. Она вдруг взметнулась на подоконник открытого окна, легкая, как девочка, и бросилась вниз – в свое единственное спасение от боли… Когда в комнату вбежали Александр и Надежда, они увидели Валю, еще не успевшую остановить свой безумный хохот. Веры не было в комнате. Ее не было на земле. Ее муж бросился из квартиры вниз по лестнице, тетя Надя сказала племяннице: «Ты столкнула ее, я уверена. Ты – убийца».
Сейчас, через двадцать лет, Валентина в тюремной камере пыталась предотвратить это несчастье. Она стояла на коленях перед мамой, плакала, держала ее за руки, целовала их. Она так любила ее, ей так легко было ее удержать, держать до утра, утешая. Господи, если ты есть, куда же ты смотрел в ту ночь, когда все убивали твое самое прекрасное творение, нежную, талантливую, любящую женщину! «Я убийца», – билось в голове Вали. И наконец тюремную тишину прорезал страшный, долгий вопль.
– Ты чего орешь? – раздалось у Вали над ухом.
– Я – наркоманка, – прохрипела она. – Мне нужен укол. Пожалуйста. Я подпишу признание в убийстве.
