Евгения Кинер
Журнал «Рассказы». Шепот в ночи

– Старый кобель, – прокомментировал дед. – Ишь чего! И мне не признавался!

– Я ему платила. Чтобы быть в курсе.

– За тридцать серебряников! – рассмеялся дед. – Знаешь, это даже мило.

Смерть топнула ногой, прерывая затянувшийся диалог.

– Помолчите! Сейчас буду суд вершить страшный! Мне через час к мужу ехать. Могу не успеть, если болтать будете.

– Женщина, помойтесь, – предложила мама.

Голос Смерти заискрился заточенными клинками.

– Покайтесь и обратитесь от всех преступлений ваших, чтобы нечестие не было вам преткновением!

Даня почувствовал, как дед поднимает его со стула и ставит перед матерью.

Они стояли друг напротив друга, а слева заложила костлявые руки за спину Мара.

Поединок: татами, два бойца и судья.

Татами – зал в двухкомнатной хрущевке. Два бойца – мать и сын. Судья – Смерть.

Романтично.

Лев Егорович обрывками многое помнил: и покупку загородного дома на самой окраине области, и рыбалку с мужиками, и драку у подъезда, после которой месяц с лангеткой ходил, и пожар в церкви, что на отшибе деревни стояла, и рождение внука – первые шаги даже застал. Но воспоминания эти со временем утратили четкость, высушились как будто, потеряли запахи и цвета, лишились вкусов и ощущений. Память подсовывала ему слепки, неудачные копии, лишенные деталей болванки.

Правда, один день ему теперь помнился особенно четко, хотя – удивительно! – ничего такого особенного в нем вроде бы и не было. Даже Данька наверняка его совсем забыл.

– Как сейчас все помню, – рассказывал Лев Егорович Смерти пять лет назад. – Сидим с Даниилом на берегу…

– Че ты его Даниилом кличешь? – Смерть еле ворочала языком.

– Привык так, отстань. – Лев Егорович тоже был изрядно пьян, но алкоголь никогда не оказывал влияния на его речь. – Так вот. Мы сидим на берегу озера. Оно там у нас совсем небольшое было. Но добротное! И ледяное… ммм… что водочка наша. Так вот. Стемнело, представь. Звезды отражаются в поверхности воды – красота-а-а! Пахнет камышами и мокрым песком. Ветерок прохладный – кожу гладит. А?

– Да вы, батенька, поэт. – Смерть попробовала улыбнуться. Вышло жутковато. С зубами у нее не сложилось, как сказала бы Ева.

– Артюр Рембо, ага. Короче – прелесть, а не ночь. Даниил ко мне на колени залезает, ему лет пять, не больше. И говорит: «Де, расскажи мне сказку». И тут – какое-то чудо случается. Удар током. Сложно объяснить ощущения.

– Он тебе леща отвесил?

– Да послушай лучше! Я смотрю в его глаза. Вижу в зрачках свое отражение. И вижу внутри свои зрачки. В которых – его отражение. Типа рекурсии, или как там это называется? Бесконечный лабиринт отражений – одно в другом, одно в другом. И все это присыпано звездами, как кокосовой стружкой. Они повсюду. Как будто мы – в космосе. Посреди вечности. Вдвоем. И…

Лев Егорович выдохнул. Пить не стал. Закурил.

– Красиво, твоя правда. – Смерть следила за дымом, змейками ускользающим в форточку.

– Меня, говорю же, как током прошибло. Тут не знание или понимание чего-то. И даже не чувствование. Просто счастье. Вот такое – просто счастье. В глаза внуку смотреть, что еще нужно?

– Сказку-то ты ему рассказал?

Лев Егорович пожал плечами. Затянулся снова.

– Мне казалось, дождь собирается. Я ему говорю, пошли. А он – ни в какую. Расскажи, де, расскажи…

– Неужто и внука обломал?

– Тьфу на тебя. Читал наизусть двадцать пятую главу.

– А мне прочитаешь?

– Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете.

Мама строго, как бывшая классная руководительница Дани, смотрела на Смерть.

– Послушайте, кхм, Смерть. У нас семейный ужин. Вы понимаете, что не очень…

– Близок Господь к сокрушенным сердцем и смиренных духом спасет.

В голосе Смерти лопались струны и рушились города.

Даня снова вздрогнул. Не столько от жуткого этого голоса, сколько от диссонанса – бродяжка, которую дед называет Смертью, в стариковской комнате читает цитаты из Библии. Ему виделось в этой ситуации нечто не столько богохульное, сколько безумное, иррациональное.

На маму же ее речь произвела впечатление. Она тяжело выдохнула, поправила браслет и запястье. Даня видел, какие усилия требуется ей, чтобы остаться спокойной. Но она быстро пришла в себя. Сделала шаг назад и повернулась к деду:

– Она не опасна? Не кинется на нас с косой?

– Коса на балконе, – пошутил дед.

– Покайтесь и обратитесь от всех преступлений ваших, – продолжила Смерть. – Чтобы нечестие не было вам преткновением!

Она хрипела, и в хрипе этом Даня слышал взрывающиеся мосты и хруст костей.

Мама побледнела. Дед присел на диван и с довольным видом наблюдал. Даня решил, что надо начать. Хоть раз. Взять ситуацию в свои руки.

– Я начну.

– Кайся, – кивнула ему Смерть. – Молись, пока края души не просветлеют!

В ее голосе слышались крики мечтателей, сгорающих на кострах.

– Ну, все случилось лет семь, кажется, назад, – сглотнул Даня, решив начать издалека. Он все еще боялся поднимать глаза на маму и смотрел в узор паркетного пола. – Я уже переехал в свою квартиру. Это после института. Вроде все в порядке было. Но мама – она же не может меня просто так оставить. Не может дать сыну жить.

– Да что ты такое говоришь? – вздохнула мама.

– Тишина! – гаркнула Смерть. – Послушайте версию сына, Александра Львовна. Иногда полезно взглянуть на ситуацию с другой стороны. Если говорим, что не имеем греха, обманываем самих себя, и истины нет в нас!

– Да. Не могла она дать мне дышать! – Даня чувствовал, как поднимается все выше и выше из самых недр его души затаенная обида. – Приходила по несколько раз в неделю. Без приглашения. Друзей выгоняла. Меня обнюхивала. Как пса какого-то! Я что, это терпеть должен?

– Да я же просто…

– Нет! Так она еще приперлась сразу после дня рождения моего. Что ожидала увидеть? Что мы там в салки играли? В двадцать три года! Ясно – толпа. Ясно – все пьянющие. Афтерпати. Так она – она! – на глазах у всех сказала, что квартиры меня лишит. Что с отцом поговорит. Что я развел там бордель. Что я… Что я… Что я скот неблагодарный! Напомню – мне! Было! Двадцать! Три!

– Нет, ну вы посмотрите на него, а? Тебе что тогда отец сказал? Обжиться сначала надо. Присмотреться. Доказать свою состоятельность. А ты? Сразу начал туда каких-то прошмандовок звать!

– Это мои однокурсницы были! – Даня наконец поднял глаза на мать. Он чувствовал, как захлестывающий гнев сбивает дыхание. Не дает договорить фразу.

– У них юбки такие, что трусы видны сверху! О чем ты? Однокурсницы. Знали просто, кто твой отец!

– Откуда бы они знали?

– У тебя фамилия, что ли, изменилась? – Мать постучала указательным пальцем по виску.

– Да мало ли однофамильцев!

– Не смеши меня, Дань! Они тобой пользовались. А я хотела тебя защитить! Только и всего. И вообще – это ты мать послал! Там. Прямо при всех! Меня! Как какую-то девку!

– Довела – вот и послал!

– Извиняйся!

– Нет уж, ты это заварила!

Смерть сделала шаг вперед и встала прямо между ними:

– Всякое раздражение, и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас; но будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас.

Ее слова пахли жженым сахаром, подогретым на столовой ложке.

– Закрой глаза. – Смерть повернулась к Дане. Подождала. Положила руку ему на голову, когда он закрыл глаза. Даня даже не поморщился. Хотя воняло прилично.

– И ты. – Смерть полуобернулась к маме. Проделала ту же процедуру. Мама от вони чихнула. Но тоже была покорна.

Теперь Смерть стояла ровно между ними, держа бледными костлявыми ладонями за макушки. Фемида и две чаши весов.

– Скажи, Даниил. Сожалел ты о том, что оскорбил мать прилюдно?

Даня молчал. Не находил в себе силы.

– Прости ближнему твоему обиду, и тогда по молитве твоей отпустятся грехи твои.

Каждое слово Смерти свистело серебряными пулями, выпущенными во Всевышнего.

– Сожалел?

– Сожалел, – сказал Даня и услышал, как дрогнул его голос.

– Теперь ты. – Голос Смерти стал тише и вкрадчивее. – Сожалела ли о том, что сына выслеживала, что прилюдно порицала его?

– Ни капли не сожалела.

– Если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших! – Подумав, Смерть добавила: – Я испепелю тебя здесь же, немедленно, если ты не заглянешь в глубины души своей!

Мама оттолкнула руку Смерти. Отошла назад:

– Знаете, этот цирк был даже весел. Абсурд меня смешил. Но вы должны идти! А мы с сыном как-нибудь сами разберемся. Без вашей помощи! Мне теперь отмываться неделю.

– Закрой рот! – В голосе Смерти взрывались ядерные грибы. Это был не голос нищенки. Он не прощал. Лишь повелевал. – Я накажу мир за зло и нечестивых за беззакония их, и положу конец высокоумию гордых, и уничижу надменность притеснителей! Ну-ка подошла к сыну!

– Женщина…

– Быстро!

Голос Смерти стал совсем тихим. Но скрытая внутри слов власть от этого звучала все громче – звоном колокольным оглушала.

Мама сделала пару шагов навстречу Дане. Смотрела в его глаза.

Даня понял, как они переговаривались с дедом одними взглядами.

– Смотри на сына. И смотри через свое отражение в его зрачках в душу свою. Сожалела ли о содеянном?

Даня видел, как пульсирует вертикальная жилка на лице мамы. Как слегка подрагивает кожа над губой. Как уголки глаз наполняются влагой.

– Прости! – сказала она и обняла его так крепко, что даже объятия деда не казались такими медвежьими.

– Прости и ты, – шептал Даня, пока мама покрывала поцелуями его щеки.

– Прелесть, – улыбнулась Смерть.

Они провожали ее вместе. Помогли собрать холщовый вещмешок. Положили заначку – еще одну бутылку водки из морозилки и пару пачек сигарет.

– Как вас на самом деле зовут? – спросил Даня на прощание.

– А разве это важно?

Даня покачал головой.

– Ну хорошо, ведьма так ведьма, – процитировала мама вместо деда, пожав смерти костлявую ее ладонь. – Очень славно и роскошно!

Она ушла, и вечер закончился прекрасно. Кушали торт, долго-долго обсуждали все, что не успели обсудить за годы разлуки, и, главное, много смеялись. Даня никогда не видел деда таким мягким, пушистым и добрым. Счастливым.

– Рукописи не горят? – спросил он у Дани, раскрыв под конец вечера его подарок.

– Не горят, де. Совсем.

Лев Егорович не спал всю ночь. Листал подаренную Даней книгу и улыбался потрясающим иллюстрациям. Некоторые – особенно любимые им реплики – читал вслух.

Мара пришла под утро. Облака за окном уже подсветились оранжевым, но солнце еще не выглянуло из-за крыш домов. Луна медленно бледнела.

– Ну что, Лева, пора?

Она присела на свое любимое место – на краешке кухонного стола.

– Может, еще денек? – Он спросил это просто так, на всякий случай.

– Мы слишком долго откладывали.

– Всего пару раз.

– Поводы серьезные. Ты ж меня впервые сам позвал, а? Тогда, пять лет назад. Это ж я тебя убедила, что нужно продолжить. Помнишь хоть?

– Как же не помнить.

– А потом – вон. С дочерью мира нет. Дочь с внуком в ссоре. Это достойно переноса сроков. Но дальше-то? Еще пару дней – и не успели бы.

– Хорошо, праздник подвернулся.

– Хорошо. Я и так за тебя договаривалась – там.

Она махнула рукой так, что не совсем было понятно, куда указывает. Вверх или вниз.

Лев Егорович кивнул:

– Выпить-то можно?

– Это обязательно.

Лев Егорович достал рюмки. Долил остатки ледяной водки. Выпили. Снова хрустнул огурчик. Старик посмотрел в окно и вздохнул:

– Хорошо как, а?

– Отличное утро, Лева. Лучшее утро.

– Покурить успею? – В пачке осталось две сигареты.

– Успеем.

Закурили.

– Что с ними будет?

– С твоими-то? Все хорошо.

– А с батей Даниным? С Лехой – соседом? С Колькой?

– Батя Данин интересуется баблом только. Потому он счастливым будет. Леха здоровьем крепок. Протянет еще пару лет. А Колька в школе учителем работать будет.

– Иди ты!

– Не шучу! На хорошем счету будет. А по поводу иди – мы сейчас вместе пойдем.

Затушили выкуренные сигареты. Помолчали. Посмотрели в окно. Рассвет начал плавиться всполохами в окнах домов. Луна почти растворилась в надвигающихся облаках.

– А выбрать можно?

– Я тебя вешать не собираюсь, Лева. Или стрелять там, например. Обниму – и делов-то.

Лев Егорович потряс в воздухе подарочным изданием «Мастера и Маргариты»:

– Не про то. Вот, помнишь? – Он пролистал страницы до эпилога. – От постели к окну протягивается широкая лунная дорога, и на эту дорогу поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне.

– Рядом с ним идет какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом, – подхватила Смерть. – Идущие о чем-то разговаривают с жаром, спорят, хотят о чем-то договориться.

– Точно. Организуешь?

Смерть улыбнулась:

– Только ради тебя.

Тогда луна начинает неистовствовать, она обрушивает потоки света прямо на них, она разбрызгивает свет во все стороны, в комнате начинается лунное наводнение, свет качается, поднимается выше, затопляет кухню. Вот тогда и умирает Лев Егорович со счастливым лицом.

Даня обнимал жену. Мама возилась на кухне. Она приходила время от времени, чтобы помочь с хозяйством. Машка листала в руках семейный альбом.

– Не пойму, на кого он похож.

– Ну, ты точно на отца похожа. Родинка на щеке на том же месте.

– Да это понятно, – сказала Машка. – Вот это кто? Дед твой ведь?

– Лев Егорович, – кивнул Даня.

– Что-то общее есть.

– Всяко больше похож, чем на тебя или на меня. Не зря назвали.

– Вырастет – обозначится. По ним, маленьким, ничего не поймешь.

Сын Лева только-только научился ходить. Он шел к родителям, протягивая вперед маленькие пухлые ручки.

– Смотри, как идет! – воскликнул Даня. – Шаркающей кавалеристской походкой!

– Плаща не хватает.

– С подбоем-то? Может, купим?

– Иди ты, – рассмеялась Машка и положила голову на плечо мужа.

– Один – не пойду. Только с вами.

Ирина Нильсен
Шепот

Саша убрала от лица растрепавшиеся волосы и поправила съехавшую шапку. Лицо покалывало от мороза, и она потерла щеки руками в толстых вязаных варежках. В нос ударил запах сырой шерсти. Саша поморщилась. Раздраженно стянула мокрые варежки и сунула в карман пуховика. Пальцы были красными и влажными. Она поднесла их ко рту и подышала. Но на таком морозе даже пар от дыхания был еле теплым, как воздух у выключенного несколько часов назад обогревателя.

Саша сунула руки в карманы и огляделась в поисках указателя. В сумеречном свете вдоль утоптанной просеки слабо искрились сугробы. Утро сейчас или поздний вечер? Саша не знала. Деревья вдоль дороги молчали, и вся лесная живность, если она там и была, куда-то попряталась. Не слышно было ни хруста веток, ни отдаленного уханья совы, ни шороха беличьих лап, цепляющихся за ствол. Куда идти? Так и не найдя подсказок, Саша продолжила брести по просеке, решив, что любая дорога должна куда-то вывести. Куда бы она ни вышла, Саша надеялась, что там будет тепло.

Усталости она не чувствовала. Ноги в высоких сапогах на шнурках двигались легко: утрамбованный снег мягко амортизировал шаг. Но пальцы ног давно онемели, и Саша время от времени ими шевелила, чтобы они не отмерзли окончательно. Далеко ли еще?

На повороте Саша остановилась. В сугробе у обочины чернело что-то, круглое и удивительно знакомое. Шлем? Она осторожно выудила его из снега и отряхнула варежкой. Точно, мотошлем. Ладони обожгла ледяная поверхность, но Саша не выпустила его из рук. Она знала человека, который его носил. Знала его адрес. Город Муром, Юбилейная улица, дом 50, квартира на втором этаже, вторая дверь направо. Какой же номер квартиры?

Шлем, конечно, надо было отдать. Вот они посмеются, когда она расскажет, что нашла его посреди леса, где не проезжало колесо мотоцикла. Ведь следов от шин на дороге не было! Или он проехал здесь так давно, что их замело снегом, а потом утрамбовало подошвами? Надо будет его расспросить, что он забыл в этой глуши.

Саша зажала шлем подмышкой и снова растерла окоченевшие ладони. В этом месте просека сворачивала направо, и если бы она не остановилась поднять шлем, то не заметила бы узенькую тропинку, уводящую в противоположную сторону. Тропинка была так плохо освещена, что даже снег на ней не блестел. Наверное, оттого, что деревья росли над ней гуще и плотно смыкались ветвями, образуя что-то вроде костистой арки.

Что-то слабо манило ее на эту тропу, хотя казалось, что она ведет дальше в лес. Саша посмотрела на просеку и прислушалась. Ничего. Или все-таки… Это что, шаги?

Быстрые, торопливые, еще отдаленные, но определенно человеческие. Чей-то взволнованный голос и сбивчивое дыхание. Саша машинально отступила в тень на тропинку и замерла, выжидая. Хотя просека была явно утоптана множеством ног, Саша еще не встречала здесь путников, и перспектива столкнуться с незнакомцем в сумеречном лесу ей не улыбалась.

Шаги приближались. Теперь было понятно, что бегут двое. Женский голос слышался все громче:

– Давай, а то опоздаем!

– Шевели ногами!

– Еще немножко.

И только когда из-за поворота показались две фигуры, большая и маленькая, Саша поняла, что с женщиной ребенок, и вышла из укрытия.

Женщина на Сашино появление никак не отреагировала, словно вовсе не заметила. Она была на шаг впереди девочки и тянула ее за руку. Ее дочь в пухлом розовом комбинезоне была похожа на моток сладкой ваты и еле переставляла ноги. Завидев Сашу, она, в отличие от матери, остановилась и удивленно уставилась на нее. Женщина раздраженно дернула за руку:

– Пойдем!

– Простите, а куда вы так спешите? – спросила Саша, глядя почему-то на девочку. Та ей улыбалась и показывала язык.

– Как куда? – бросила женщина, так же не глядя на Сашу. – На поезд.

И махнула рукой на деревянный указатель-стрелочку: «Вокзал».

Саша несколько раз моргнула. И как она не заметила его раньше? Значит, скоро можно будет сесть в теплый вагон и уехать домой.

– А вы почему не спешите? У вас на скорый билет?

Саша сунула руку в карман и нащупала сложенную вчетверо бумажку. У нее же есть билет! От соседства с мокрыми варежками края у него слиплись и пошли волнами. Окоченевшие пальцы не слушались, но Саше кое-как все же удалось развернуть билет. Женщина заглянула Саше через плечо и разочарованно вздохнула:

– А, у вас обычный. Тогда можете не торопиться. Пойдем, – сказала она уже девочке и снова потянула ее за руку.

На этот раз девочка не сопротивлялась и поплелась за матерью.

Саша стояла и смотрела им вслед. Почему-то ей ужасно хотелось, чтобы девочка обернулась и еще раз показала язык. Но девочка покорно шла по просеке, словно и думать о ней забыла.

Саша посмотрела на темную тропинку, с которой сошла. Она казалась холодной и безлюдной и больше никуда не манила. Да и зачем было идти дальше в лес, когда деревянная стрелка явно указывала в направлении вокзала. Саша еще раз взглянула на свой билет и пошла вслед за женщиной с девочкой, крепко прижимая к себе мотошлем.

* * *

Когда вдали послышался шум подходящего поезда, на улице окончательно стемнело. Значит, сейчас все-таки вечер, отметила про себя Саша. Можно будет устроиться на верхней полке, воткнуть в уши беруши и проспать до самого дома. Главное, чтобы в вагоне работало отопление.

От мыслей об одеяле Саша еще сильнее ощутила морозное дыхание зимнего леса. Ее собственное дыхание уже не согревало ладони, и она держала руки в карманах, нервно теребя скомканные варежки. Впереди уже показались зажженные фонари, и Саша шла на их свет. Наконец она различила впереди станцию и длинный узкий перрон, почему-то огороженный железной сеткой. Дорога привела ее к лестнице перед закрытой калиткой, которую тряс интеллигентного вида мужчина с черным ободком волос вокруг гладкой лысины. В одной руке он держал ушанку и поводок, а другой вцепился в сетку калитки.

– С собакой нельзя, – бесцветным голосом проговорил человек по ту сторону калитки.

– Я же вам говорю: на собаку отдельный билет, вот!

Мужчина просунул через сетку свернутую в трубочку бумажку. Человек по ту сторону даже не взглянул на нее.

– С собакой нельзя, – повторил он таким же бесцветным голосом.

Саша подумала, что он может отвечать так сколько угодно раз, невзирая ни на какие аргументы.

– И что вы предлагаете мне делать? – Мужчина в отчаянии всплеснул руками. Поводок натянулся, и немецкая овчарка, до того смирно сидевшая у его ног, поднялась и оскалилась на сторожа.

– Мне нужно ехать, с кем я его оставлю? – Мужчина показал на поезд.

– Понятия не имею, – отрезал сторож и наконец заметил Сашу. – Девушка, у вас что?

Саша протянула ему билет.

– Это скорый поезд для срочных пассажиров. – Сторож кивнул на безлюдный перрон. – Ждите следующий.

Саша недоуменно уставилась на билет. И где здесь написано, что он не на скорый поезд?

– Давайте я доплачу, – предложила Саша. Ей ужасно хотелось уехать как можно скорее. – Сколько надо?

– Я что, похож на билетера? Ждите следующий.

Саша оторопела.

– А когда он придет?

Сторож посмотрел на Сашу так, словно в жизни не слышал вопроса глупее.

– Теперь я похож на справочное бюро? Идите в зал ожидания и спрашивайте там.

Саша с тоской посмотрела на поезд. В окнах горел мягкий свет, занавески в большинстве вагонов были задернуты. Но в одном из окон она увидела розовый кокон, похожий на сладкую вату. Та девочка с просеки? Девочка, кажется, тоже узнала Сашу и высунула язык. Саша высунула язык в ответ. Ему немедленно стало холодно. Саша улыбнулась. Хотя бы девочка сейчас в тепле и успела на поезд.

– Ну а мне-то что делать? – простонал мужчина с овчаркой.

– Давайте я его возьму? – неожиданно для себя предложила Саша. – Я в зале ожидания спрошу, каким поездом его можно отправить.

Мужчина с сомнением посмотрел на Сашу.

– Вы правда готовы его взять?

Вообще-то, ей самой очень хотелось на поезд и под теплое одеяло и она понятия не имела, возьмут ли собаку хоть на какой-то поезд. Но смотреть на то, как человек разрывался между собакой и поездом, было невыносимо, и Саша кивнула.

Мужчина просиял.

– Вот спасибо! – Он потянулся к ней, словно хотел взять ее руки в свои. Но Сашины руки прятались в карманах, поэтому он крепко сжал ее предплечья и с благодарностью посмотрел прямо в глаза. Жест вышел коротким и скомканным, потому что в процессе он выронил ушанку, смутился, наклонился ее поднять, а пока отряхивал, поезд издал предупреждающий гудок, и мужчина засуетился.

– Это Чарли. – Он сунул Саше в руку поводок. – Отправьте его, пожалуйста, на проспект Ленина, 14, квартира 50.

Он наклонился к собаке, потрепал ее по голове и что-то забормотал на прощание. Та радостно ткнулась носом ему в ладонь.

– Улицу Ленина? – уточнила Саша. – В Муроме нет проспекта Ленина.

– Почему в Муроме? – удивился мужчина. – Я из Чебоксар.

И, не дожидаясь ответа, он нырнул в открытую калитку, которую сторож тут же с лязгом захлопнул. Едва мужчина вскочил на подножку, поезд заскрежетал и тронулся с места. Мужчина махал им рукой до тех пор, пока не скрылся из вида. Чарли не залаял и не побежал за ним – только время от времени приподнимался и тихо скулил, словно звал хозяина назад. Поводок в Сашиных руках в очередной раз натянулся, и ее охватила паника. Что она теперь будет делать с этой собакой?

Это навело ее на еще одну важную мысль. Шлем!

– Скажите, а поезд останавливается в Муроме?

И тут же пожалела. Сейчас сторож скажет что-нибудь вроде: «Я похож на кассира?» – и отправит ее в зал ожидания. Но к сторожу внезапно вернулся его равнодушный бесцветный голос. Он сказал:

– Поезд следует без остановок.

Саша уже и так пожалела, что спросила, и поспешила прочь от перрона с его неразговорчивым сторожем.

Зал ожидания располагался в двухэтажном бетонном здании с выщербленными стенами и рядами желтых пластиковых стульев. Пахло хлоркой и мазутом – почему-то в помещении этот запах ощущался сильнее, чем на перроне. Может, просто на морозе у нее притупилось обоняние, а теперь нос оттаивал и чувствительность возвращалась? Саша в который раз пошевелила пальцами ног в сапогах. Вот бы наконец разуться!

Она потянула за собой Чарли и подошла к застекленной кабинке информации. Женщина по ту сторону что-то печатала на компьютере, и Саша постучалась.

Женщина перевела на нее недружелюбный взгляд, всем видом показывая, что ее отрывают от важной работы.

– Вам на скорый? – спросила она наконец.

– Нет, – ответила Саша. – Я хотела спросить…

– На второй этаж, – отрезала женщина. – Завтра будем разбираться.

В чем разбираться? – хотела спросить Саша, но женщина уже повернулась к компьютеру и продолжила печатать.

Второй этаж представлял собой широкий холл с рядами одинаковых дешевых кроватей. Такие бывают в фильмах о школах-интернатах или о жизни детей-сирот. Но Саша не была сиротой и уже два года как окончила школу. Ей здесь явно не место.

– Проходи, чего встала, – сказал женский голос с одной из кроватей.

Саша нашла взглядом девушку лет двадцати с двумя длинными косами.

– Ночью только скорые ходят, – сообщила девушка. – Ложись, спи.

Пустых кроватей было много, и Саша выбрала ту, что стояла дальше от входа.

– Не советую, – покачала головой девушка, кивая в ту сторону, и перешла на шепот. – Там Люська.

В самом углу на кровати действительно сидела женщина, которую Саша не сразу заметила, и медленно раскачивалась, обхватив себя руками.

– Что с ней? – тоже шепотом спросила Саша.

– У нее шепот.

– Что? – не поняла Саша.

– Шепот. Тебя что, еще не проверяли?

Саша села на кровать напротив девушки с косами.

– Нет.

– Значит, завтра будут. Если у тебя шепот, вообще отсюда не уедешь, – доверительно сообщила девушка.

Саша обернулась на Люську. Та продолжала раскачиваться, не обращая никакого внимания на их разговор.

– А это заразно?

Девушка пожала плечами.

– Никто не знает.

Саша посмотрела на Чарли. Тот послушно сидел у ее ног и дышал, высунув язык. Интересно, а у собак может быть шепот?

– Что это, вообще, такое?

Девушка снова пожала плечами.

– Я знаю только, что, если у тебя шепот, готовься поселиться тут навсегда.

С этими словами девушка улеглась на подушку и натянула одеяло до самого носа.

Саша положила шлем под кровать и привязала поводок к ножке. Потом передумала и отвязала. Достала из-под подушки запечатанное в пластик белье и начала заправлять постель.

Серое шерстяное одеяло было таким старым, что в нескольких местах на нем виднелись проплешины. В белом накрахмаленном пододеяльнике дырка была не сбоку, а в виде ромба посередине – в последний раз Саша спала под таким у прабабушки, когда та была еще жива. Она огляделась в поисках батареи, чтобы просушить на ней варежки, но ничего не нашла и повесила их на спинку кровати. Сняв сапоги, пуховик и шапку, она, не раздеваясь, забралась под тонкое одеяло и свернулась клубком, чтобы хоть немного согреться. От ее дыхания шел густой пар.

Какое-то время она пролежала, глядя в пустоту, поочередно согревая ледяную ступню одной ноги под коленкой другой. Но потом, словно заметив ее тщетные попытки, Чарли запрыгнул к ней на кровать и пристроился рядом. Его массивное тело щедро источало живое тепло. Саша обняла его одной рукой и наконец заснула под запах псины, мазута и сырой шерсти промокших варежек.

* * *

Проснулась Саша оттого, что у нее сильно замерз нос. Она поднялась и потерла глаза. Чарли нигде не было видно. От дыхания по-прежнему шел пар. Да сколько же здесь градусов?

Замотавшись в кокон из одеяла, Саша пошла в душевую. Покосилась на окна – не открыты ли? Но единственная открывающаяся фрамуга над раковиной была плотно затворена. Катя, вчерашняя девушка с косами, стояла под тонкой струей и терла ноги мочалкой.

– Если хочешь помыться, поторопись, горячая вода скоро закончится.

Саша помотала головой. Лучше уж подождать до дома, чем вот так. Она повернулась к раковине и распечатала пластиковую упаковку с зеленой зубной щеткой. В стакане у зеркала заметила щетку-соседку с такой же зеленой ручкой. Щетина у нее была стесана до основания так, что обрубки слиплись в одну белую массу. Саша сомневалась, что такой щеткой можно почистить что бы то ни было, и потянулась выбросить ее в мусор, но Катя остановила:

– Не трогай, это Люськина.

Саша в недоумении уставилась на Катю:

– А почему она не возьмет себе новую?

– Новых нет, их выдают только в первую ночь. Обычно так надолго никто не задерживается.

– Кто выдает? Почему только один раз? – спросила Саша. Но в этот момент напор усилился, и из душа над Катиной головой с ревом хлынул поток воды, заглушая вопрос.

* * *

На первом этаже зала ожидания было людно. Тут и там в желтых креслах сидели люди и безучастно глядели на табло. Поезда сейчас ходили каждые полчаса.

Наконец-то я уеду, обрадовалась Саша и подошла к застекленной кабинке информации. Там за компьютером сидела та же женщина в той же позе, словно с их прошлого разговора прошло не больше минуты. Саша постучала.

– Вы сказали сегодня подойти.

Саша протянула билет, женщина неодобрительно покачала головой, разворачивая смятую бумажку. Долго что-то сверяла с компьютером, потом сказала:

– Проходите.

В стене щелкнула дверь, которую Саша раньше не замечала, открывая проход в узкий, слабо освещенный коридор.

– Кабинет четырнадцать.

Саша послушно пошла по коридору. Он был странно безликим. Ни скамеек, ни искусственных цветов в горшках, ни зарешеченных окон, ни стендов с информацией. Только голые стены и нервное мигание желтой лампы. Не было даже дверей – только в самом конце коридора одна-единственная с большим черным номером «14». Саша робко постучалась, из-за двери раздалось:

– Заходите.

Саша зашла.

За столом сидел приземистый мужичок в очках и перебирал бумаги. Из окна за его спиной лился бледный утренний свет, которого вполне могло бы хватить, но настольная лампа тоже горела, и от ее назойливой яркости Саше тут же захотелось спать.

– Садитесь.

Голос у мужичка казался добродушным, но глаз он не поднял.

– Я бы хотела сегодня уехать, – сказала Саша, протягивая ему билет.

Мужичок изучил билет, нахмурился. Переложил несколько бумаг из правой стопки в левую. Порылся в ящике стола, но так ничего и не достал.

– Хм, – только и сказал он.

– Это возможно? У меня еще собака, ее надо отправить в Чебоксары.

Мужичок кивнул с пониманием дела, словно только тем и занимался, что перевозил чужих собак.

– Как вы себя чувствуете?

Сашу этот вопрос обескуражил.

– Вам нужен сертификат о прививках от короны? У меня обе сделаны, а еще я переболела три месяца назад. Мне сказали, иммунитет…

– Это все хорошо, – мягко оборвал ее мужичок. – Но как вы себя чувствуете?

Саша захлопала глазами.

– Спать хочется от вашей лампы. – Ей казалось, она пошутила, но мужичок даже не улыбнулся. – И холодно. Я никак не могу согреться. У вас тут совсем не топят? А в остальном – нормально.