Евгения Ивановна Хамуляк
Бабоса. История человека-улитки
Он понял мать без слов. Ей не понравилась Россия. Слишком много красивых женщин, на которых отец и сын заглядывались беспрестанно. В Испании же у Мириам были статус и престиж, которые, словно красота, обволакивали ее образ. Все желали постоять с ней рядом, поговорить, вдохнуть аромат ее дорогих духов, окунуться в ауру ее харизмы, спокойствия, дороговизны и монументальности, несмотря на маленький рост и недостатки, видимые в плотном теле. С тех пор она носила этот жемчуг исключительно тогда, когда подводила полугодовые отчеты и видела, что прибыли растут.
По жемчугам на ее маленькой толстой шее Ким многое понимал в матери. Например, когда ей плохо и виной тому отец. В эти моменты надевался жемчуг редкой окраски «павлиний глаз», переливающийся от зеленого до черно-золотистого, а при особом свете филетовым, как наряд вдовы. Будучи взрослым и имея интимные связи с проститутками, а также в разговорах с ними, весьма умудренными на сей счет, он понимал, как ранимы женщины, сильные из которых скрывают свои чувства, будто покрываясь кожурой или скорлупой. Жемчуг, словно дополнительная скорлупа, хранил тело Мириам, похожее на улитку, слезливую и уязвимую, но лишь изнутри.
Поэтому увидев жемчуг цвета русского снега на приеме в доме каких-то негоциантов по свиным тушам, Ким понял, что это особенный день, важный для семьи и матери.
Ему представили Марию, уродину с кривым плечом и одним слепым глазом. Он тут же просек затею без слов, и когда на следующий день и следующий, и целый месяц подряд встречал эту девушку, безмолвно следующую за своими родителями, покорно смотрящую в сторону, куда смотрели они, то есть на него, Кима, стало очевидно, что затея серьезная. Но он ничего не мог поделать с собой: его раскосые глаза сходились лишь на Алине, которая подавала им завтрак, носила полдник, мыла, убирала.
Алина была прекрасна, как материнское ожерелье. Белая, тонкая, как Снегурочка из русской оперы. Слушая ее, Ким плакал от чувства красоты, точнее, один его глаз в самом деле плакал, другой просто слезился после схваченного на морозе ледяного ветра.
Мать переловила взгляд сына, брошенный на прислугу, и выразительно посмотрела на мужа. В тот же вечер состоялся поворотный разговор с наследником, узнавшим, что ситуация в семье не такая уж и дружелюбная, как казалось.
Есть силы, которые только и ждут смерти Хосе, после которой львиная доля достанется Киму и третья часть Мириам. И если у Кима не будет наследников и по какой-то случайности он умрет раньше положенного срока или его объявят недееспособным, то все наследство разделит многочисленное полчище родни согласно рангам родства.
– Желательно родить сына в кратчайшие сроки, чтоб обезопасить будущее, – вердиктом закончил отец.
– Если это невозможно, хотя медицина сейчас творит чудеса, мы хотели предложить тебе жениться и усыновить детей. Закон этого не возбраняет. Но последние твои анализы говорят, что ты абсолютно здоров, как мужчина. Так что есть шансы.
Детство Кима закончилось в тот вечер. Он не спал всю ночь, раздумывая только о том, что бы такого предложить Алине, чтоб та согласилась быть с ним, женатым или свободным.
Наутро сам не свой он встал пораньше и отправился на кухню, где Алина уже готовила завтрак его семье, и предложил ей работу у него в ресторане. Снегурочка отказалась. У моря платили лучше, здесь туризм существовал целый год, спрос на персонал был всегда.
Ким предложил ей зарплату втрое больше, чем платила его семья за блины и пирожки. Алина покраснела и отказалась.
Ким тоже покраснел, понимая, что переборщил с предложением, похожим на покупку в рабство. С «русскими Наташами» договаривался отец, он знал прайсы, мотивы, умел повернуть разговор в нужное русло, чтоб заинтересовать вторую сторону.
Но здесь был другой случай. Алина не продавала себя, а продавала услуги хорошей домохозяйки на восемь часов в сутках.
И к счастью или к несчастью, в тот момент молодому Киму и в голову не пришло признаться ей в любви и предложить руку и сердце. Он желал этого, но не знал, что так нужно проявлять любовь. Ким никогда не видел, чтоб отец выражал любовь к матери, говорил ей что-то, ласкал, предлагал. Подарки и те мама покупала себе сама: дорогостоящие, жутко затратные для бюджета семьи, даже богатой семьи. Мать любила «вещицы», как она их называла, и хвалилась перед людьми и семьей, в честь чего ей подарил их Хосе. Но Хосе лишь раздавал согласия на подписанные чеки и бровью не вел, глядя на суммы. Это являлось проявлением его любви.
К концу отпуска назначили последний званый ужин, пригласив 200 человек, из которых Ким знал только отца, мать и дядьев. Он должен был сделать предложение Марии. Она по этому случаю оделась в красивое платье: жакетка скрывала надорванное плечо, макияж слегка подправил дело с искривленным лицом.
Алина тоже мелькала среди обслуги. Ким не смотрел в сторону невесты, правда, старался не смотреть и в сторону Алины, но не мог оторваться от ее фигуры, сквозящей среди незнакомцев. Мать, все понимающая с полувзгляда, прощала сыну расстройство чувств, зная, что скоро их жизнь изменится и все встанет на свои места.
После объявления о помолвке за столом заговорили об открытии фабрики улиток и ресторана здесь у моря и крупной свиной бойни внутри страны.
– Четыре тысячи свиней в сутки! В сутки! – кричал Гонсалес-отец, нацеловывая тонкие руки дочери и осторожно беря за плечи будущего зятя.
Ему то и дело вторила жена из семьи Рибейра, занимавшейся свиньями столетиями – со времен, еще когда Ииусус ходил по пустыням, где только зарождались виноградники, а с ними и улитки.
Вечер был незабываемым, все фотографировались с обрученными. На каждой фотографии сверкал гигантский бриллиант на окольцованном пальчике Марии.
После окончания вечера Ким нашел Алину и оставил ей свою визитку. На этот раз не предлагал ни денег, ни интимных отношений за деньги. Просто улыбнулся и поцеловал руку, просил звонить.
Свадьбу назначили на октябрь – месяц перед оживленным для ресторанного бизнеса сезоном Рождества, когда народ обычно валил в три раза больше, будто именно Иисус велел есть улиток и мясо на свой день рождения.
Поначалу хотели устроить скромную свадьбу в связи с известными обстоятельствами, но семья Рибейра-Гонсалес настояла на свадьбе дорогой и пышной. Мария являлась уродиной или, как говорили, выродком, скопившим все физические недостатки рода, но не души. И именно за душу ей хотели воздать материальными благами, вниманием и любовью.
Самая большая церковь региона принимала самую большую свадьбу века. Гостей было столько, что все ближайшие отели в районе 50 километров были заняты. Прессу не приглашали, но люди любопытные до чужого счастья, собственно, как и до горя, толпились у гигантского прохода, как у ковровой дорожки, где проходят знаменитости, пытаясь сфотографировать счастливых невесту и жениха. И были совершенно обескуражены видом молодоженов. Марию было плохо видно за фатой, но Ким, разодетый в дорогостоящий костюм, сшитый по его нестандартному телу, привлекал внимание. Многие, понимая что происходит, по-доброму улыбались шику и блеску свадьбы двух уродов. Кто-то фыркал и возмущался клоунаде с двумя образинами в главных ролях.
Только Ким и Мария были счастливы. Мария – потому что до последнего не верила, что этот парень, тоже урод снаружи, но вроде неплохой человек внутри, захочет жить с ней и любить ее. Ким точно не мог описать своих чувств к жене, но в ее присутствии чувствовал себя спокойно. Она не довлела, как мать и отец, не желала от него чего-то, как другие родственники или персонал, не чуралась его, как чужаки. Она была своя.
А в первую брачную ночь Ким к удовольствию обнаружил, что и в постели она прекрасна. Даже лучше русских Наташ. Мария была девственницей, но не скромницей, с большой охотой принимала все поцелуи и ласки Кима. С ней он вдруг почувствовал себя настоящим мужчиной. Наташи научили его занятию любовью, а с Марией он раскрылся в самой любви, которой не нужны уроки. Было очень приятно дарить себя таким, какой ты есть, и тем самым делать девушку счастливой.
Кроме Марии было счастливо еще с десяток родственников, видевших своих несчастных детишек впервые по-настоящему нормальными, как и другие пары.
Но перед медовым месяцем родители Рибейра и Бабоса отправились вместе с молодоженами в кабинет к генетику, где хотели удостовериться, что продолжение рода может быть. И может быть нормальным.
Генетик заверил, что шансы на рождение здоровых детей велики. Собственно, 50 на 50.
Ким и Мария счастливо переглянулись. Они хотели детей.
Медовый месяц обоюдно решили провести в Санкт-Петербурге, Москве и других городах России. Мать Мириам была категорически против.
– Только не Россия! – сказала она строго Киму. – Только не Россия.
Он долго молчал, собираясь с силами, а потом попросил ее не вмешиваться в дела его семьи. Мириам опешила, но когда пришла в себя, то успокоилась, оценила взросление сына, его отказ, как шаг к ответственности и самостоятельности, тем самым качествам взрослого здорового человека, о которых мечтала, впервые увидев уродливое, вечно детское тело слизняка.
Перед вылетом Мириам подарила Марии свой самый дорогой жемчуг «русский снег», хотя до этого уже сделала дорогой подарок невестке. Самолично надела ей ожерелье. А про себя подумала: «Пусть красота этого жемчуга спасает тебя от красоты этих русских дамочек».
То ли помог жемчуг, то ли Ким и в самом деле влюбился в Марию, но месяц, что они провели в заснеженном, ветренном Петербурге и Москве, среди красивых дам в меховых шубах и шапках, где трудно было разобрать не только фигуры, но и лица, был самым счастливым периодом в их жизни.
Они наслаждались каждым днем, каждым часом и каждой минутой. Деньги, роскошь, исполнение желаний, любовь, поцелуи, разговоры на общие темы, страсть к любому проявлению красоты объединяли. Ким был на седьмом небе от счастья. Они не могли наговориться о впечатлениях после Евгения Онегина, с упоением обсуждали посещение Русского Музея и Эрмитажа. Их глаза видели лишь прекрасное вокруг.
Раньше Киму не с кем было делиться счастьем от этих впечатлений. Из красивого мать любила только жемчуг. Отец и другая родня посещали театр и балет, музеи и прочие заведения, но больше для галочки. Эти мероприятия входили в пакет «богатство». Если б посещение мусорок или строек считались люксовыми, Бабоса наведывались бы и туда. Единственную истинную красоту они видели лишь в труде и заботах на многочисленных предприятиях Бабоса, которые теперь получили новый, «свиной» горизонт для развития благодаря раскрученным сетевым точкам Рибейра-Гонсалес.
Медовый месяц не закончился октябрем, чету Бабоса-Рибейра ждали многочисленные Сола, Гонсалес, Молинас, Корса ицетера в своих шикарных резиденциях по всей Испании. Ждали с поцелуями, объятиями, подарками и в ожидании чуда. Получится ли у двух уродов родить здорового наследника, желательно мальчика? Барона уже двух империй.
В феврале следующего года, накануне семейных каникул, стало известно, что Мария беременна. В тот день воспылали новым огнем и одновременно разрушились мечты многих представителей Бабоса и Рибейра.
Но новость была не такой счастливой, как представляли. Вскоре выяснилось, что мальчик по уверениям врачей был нежизнеспособным. Что-то пошло не так во внутриутробном развитии. Советовали сделать аборт и не мучить ни родителей, ни ребенка.
Бабоса, как и Рибейра, так просто не сдавались и отправили Марию и Кима в лучшие клиники по этому вопросу: в Израиль, Америку, Россию. Предположения подтвердились, но различались вердикты. Ребенок был больным, но мог бы жить вне утробы Марии сам. Будущая мать вела себя удивительно спокойно, чем еще больше восхитила Кима. И когда семейным советом решили, что все же нужно убить ребенка, Мария упрямо отказалась. Ее невидящий глаз смотрел так же неуклонно, как и видящий. Уговоры не помогли.
Рожать поехали в лучшую клинику Испании, где все было приготовлено к разным чрезвычайным ситуациям.
Георг родился больным, с заболеванием весьма распространенным в век новых технологий. Но к удивлению врачей он был жизнеспособным и, к счастью родителей, поразительно красивым. Мать и отец не могли наглядеться на него. Два урода по несколько часов рассматривали здоровые ручки и ножки, красивейшие пальчики и пухлые щечки, прекрасно видящие милые глазки. Георг не походил на Кима и Марию, будто был рожден другой женщиной и оплодотворен другим мужчиной. Единственное, что связывало его с родителями – это неизлечимая болезнь, из-за которой, предполагалось, ему будет сложно передвигаться.
