Николай закурил папиросу и, выпустив дым, сказал:
– Ты обратила внимание, как здешние мужчины смотрят на тебя? Ты производишь настоящий фурор. Один франт, по виду – успешный стряпчий, сказал тебе вслед: «Она похожа на пантеру!»
Анна взглянула в окно кафе на проходящих мимо людей и пожала плечами:
– Может быть. Я не обращаю внимания. А ты что, ревнуешь?
– С какой стати? Мне льстит, что моя жена нравится мужчинам. Вот если бы кто-нибудь из них позволил себе грубость, я бы содрал с него шкуру живьем.
Анна прищурила глаза и вновь посмотрела в окно. На улице какой-то мужчина, довольно потасканный с виду, флиртовал с торговкой цветами – совсем еще юной, белокурой девушкой.
– И все же здешние мужчины слишком раскованны, – сказала Анна. – И мне от этого немного не по себе.
– Что делать. Ты красивая женщина, и от мужских взглядов тебе никуда не деться.
– Я вовсе не красивая, и ты это знаешь. Моя внешность далека от модных канонов. Просто я иностранка. Экзотика в некотором роде.
– Именно за это я тебя и полюбил, – засмеялся Николай. – Ты ведь знаешь, как я отношусь к экзотике!
Он взял ее руку и быстро поднес к губам. Анна посмотрела на него задумчивым взглядом.
– Коля, в этом сером Париже я умираю от скуки, – сказала она.
Николай взглянул на молодую жену удивленно.
– Тебе не кажется, что это звучит дико? – сказал он. – Умереть от скуки в Париже!
Анна вздохнула:
– Ты целые дни бегаешь по музеям, а я сижу в четырех стенах. Как какая-нибудь пленница.
– Я предлагал тебе ходить со мною.
Анна поморщилась:
– Ты же знаешь, я этого не выношу. От музеев у меня делается мигрень. – Анна отпила вина, подперла щеку кулаком и грустно посмотрела на мужа. – Сижу одна и грущу. Может, завести черепаху? Она станет ползать, а я смотреть. Все-таки развлечение.
– Не говори ерунды, – проговорил Николай. – Мы почти каждый день ходим в театры и рестораны.
Анна хмыкнула.
– Ну, уж и каждый день. Всего два раза были.
– Неправда. Три.
Анна улыбнулась – сдержанно, как всегда.
– И все равно мне одиноко, – сказала она. – Ты добивался меня несколько лет, брал приступом, как крепость. Теперь я вижу тебя не больше часа в день. А ведь у нас медовый месяц. Пока я была невестой, мы виделись гораздо чаще. Что происходит, Коля?
Николай стряхнул с папиросы пепел и усмехнулся:
– Это называется браком.
Анна грустно покачала головой.
– Не удивлюсь, если по возвращении в Петербург ты снова умчишься в свою любимую Африку. А я буду жить соломенной вдовой.
Николай накрыл ладонью руку жены.
– Не умчусь, – мягко сказал он. – Теперь ты – моя Африка и Америка.
Он хотел еще что-то добавить, но в этот момент перед столом остановился высокий красивый блондин в светлом костюме.
– Николай Степанович? Гумилев! – удивленно проговорил он. – Вы ли это?
Николай посмотрел на блондина и вдруг возбужденно воскликнул:
– Андрей? Линьков? Какая встреча!
Гумилев вскочил со стула, и мужчины крепко обнялись. Люди за соседними столиками стали на них оглядываться, но Гумилев и блондин не обращали на них никакого внимания.
– Сколько лет, сколько зим! – восторженно воскликнул Гумилев. – Чертовски рад тебя видеть!
Блондин перевел взгляд на Анну.
– Ты представишь меня? – проговорил он, учтиво улыбнувшись.
– Да, конечно. Аня, познакомься – это поручик Андрей Иванович Линьков. Мой старый друг. Он отличный офицер и просто хороший человек. Мы с ним вместе охотились на львов в Африке.
– Очень приятно, – сказала Анна.
– А это Анна Андреевна, моя жена, – отрекомендовал Гумилев.
Линьков поцеловал даме руку.
– Для меня большая честь познакомиться с вами, – проговорил он мягким, красивым баритоном.
«Вероятно, он очень хорошо поет», – подумала, слушая этот голос, Анна.
Гумилев усадил старого друга за стол и потребовал у официанта еще один бокал. Когда бокал был принесен, Николай Степанович наполнил его вином и протянул Линькову.
Тот принял, поклонился.
– За вас, Анна Андреевна! – провозгласил Линьков и сделал большой глоток.
«А он забавный, – подумала Анна. – Похож на американского ковбоя. Было бы здорово обрядить его в сапоги и шляпу!» Линьков заметил улыбку Анны и улыбнулся в ответ.
– Давно ли вы в Париже? – поинтересовался он.
– Несколько дней, – ответил Гумилев.
– В эту пору здесь очень хорошо, – сказал Линьков, обращаясь к супругам. – Еще не наступила изматывающая жара. Правда, через день идут дожди, но не нам, петербуржцам, жаловаться на погоду.
– Это верно, – кивнул Гумилев. – Ну, рассказывай, где ты, что ты?
– Получил наследство и вышел в отставку, – ответил Линьков. – Сейчас веду дела с одним американцем.
«Угадала!» – подумала Анна.
– Что за дела? – поинтересовался Гумилев.
– Тебе это будет неинтересно.
– И все же?
Линьков слегка стушевался.
– Мы изготавливаем кое-какие вещи… для дамского гардероба, – сказал он. – Не стоит об этом. Ну, а ты? Осуществил свое большое путешествие по Азии и Африке?
Гумилев покачал головой:
– Еще нет. Но собираюсь. Кстати, я бы не отказался от хорошего товарища и надежного компаньона. Не желаешь поехать со мной?
Линьков вежливо улыбнулся:
– Коля, я бы с радостью, но я теперь деловой человек. Каждый день расписан по часам. Вот только на три дня и сумел вырваться в Париж.
– А что у тебя здесь?
– Оформлял кое-какие бумаги, касающиеся наследства, – уклончиво ответил Линьков. – Бюрократия процветает не только в России.
– Это точно, – кивнул Гумилев. Он взглянул на часы и нахмурился. – О, черт!
– Ты спешишь?
Николай взглянул на бледное лицо жены и чуть покраснел.
– Видишь ли… У меня назначена встреча с одним профессором этнографии. Мы встречаемся в антропологическом музее, и… Анна выразила желание пойти со мной.
– Что это ты выдумал? – вскинула брови Анна. – Я согласна прыгнуть за тобой в бездну и вскарабкаться на спину дикому слону, но в музей ты меня не затащишь никакими силками.
Николай перевел взгляд на Линькова и пожал плечами.
– Вот так всегда, – проговорил он с досадой. – А потом она жалуется, что я никуда ее с собой не беру.
– Когда я говорю так, то имею в виду совсем другое, и ты это знаешь, – сказала Анна.
Гумилев смутился, но в эту секунду старый товарищ пришел ему на помощь.
– Анна Андреевна, я сегодня устроил себе выходной, – сказал он. – Решил погулять по городу. И если вы и ваш супруг согласны, буду рад совершить эту прогулку вместе с вами.
– В самом деле? – оживился Николай.
– Конечно.
Гумилев перевел взгляд на жену.
– Аня, как тебе такое предложение?
Анна посмотрела на мужа и чуть прищурила серые глаза:
– И ты действительно не против?
– Конечно! – заверил ее Гумилев. – Мы приехали в Париж за удовольствиями. Вот и бери их. И потом, должен же кто-то показать тебе Париж! – Гумилев перевел насмешливый взгляд на Линькова. – Смотри, Андрей, поручаю тебе свою жену и надеюсь, что ты вернешь мне ее в целости и сохранности.
– Я позабочусь о том, чтобы она не скучала, – пообещал Линьков. – Клянусь честью офицера и охотника на львов!
Мужчины засмеялись.
– Честное слово, жаль, что ты стал дельцом! – весело проговорил Гумилев. – Ну, да это жизнь. Встретимся вечером!
Он поднялся из-за стола, поцеловал Анну в щеку, пожал Линькову руку и стремительно зашагал к выходу.
Линьков проводил его взглядом до двери и повернулся к Анне.
– Неугомонная натура, – сказал он.
– О да, – улыбнулась Анна.
Несколько секунд они молчали. Анна осторожно разулась под столом. Туфли были новые и жали неимоверно. Разувшись, она облегченно вздохнула. Восприняв это как сигнал к началу беседы, Линьков сказал:
– Париж – прекрасный город. И он совершенно не похож на Петербург.
– Я еще не успела как следует с ним ознакомиться, – сказала Анна. – Но думаю, что с вашей помощью я… – Внезапно она осеклась и пристально посмотрела на что-то за спиной у Линькова. – Андрей Иванович, – снова заговорила она, слегка понизив голос, – вы не знаете, что за странные мужчины сидят за дальним столиком?
Линьков повернул голову и, не смущаясь, взглянул на трех молодых людей, распивающих вино в самом темном углу кафе.
– Это художники, – сказал он.
– Художники, – тихим эхом отозвалась Анна. – Я в Париже уже несколько дней, но художников вижу впервые.
Линьков пожал плечами:
– Это странно, поскольку здесь они встречаются на каждом шагу. Некоторые из них известны, но в основном это шантрапа всех национальностей. Вон тот, маленький, с черными пронзительными глазами, самый знаменитый. В Париже его любят и ценят, а его картины неплохо продаются по всему миру.
– Как его зовут?
– Пабло Пикассо.
– Я о нем слышала. А тот, что рядом с ним?
– Этот? – Линьков усмехнулся. – Утрилло. Горький пропойца. Рисует только парижские пейзажи. Забавный малый. Часто забывает подписывать картины, а потом, как проспится, не может с точностью сказать, какую из картин написал сам, а какую – его приятель из подворотни.
Анна поджала губы.
– Мне кажется, это страшно, – медленно проговорила она.
Линьков тут же стер улыбку с лица.
– Вы правы, – согласился он. – Эти ребята совсем себя не жалеют. Я слышал, что многие из них балуются кокаином и гашишем. Неудивительно, что реальность на их картинах распадается на части.
Анна чуть прищурила серые глаза и тихо поинтересовалась:
– А тот франт в желтом бархатном костюме и с красным бантом на шее?
Линьков взглянул на «франта».
– Этого не знаю, – сказал он. – Наверняка какой-нибудь бездарный мазила. Их много таскается за Пикассо.
– У него приятная внешность. Если бы не одежда…
– На Монмартре встречается множество подобных попугаев. Если хотите, можем прогуляться по Монмартру.
– Да, конечно. – Анна вдруг покраснела и отвела взгляд от группы молодых художников.
Линьков заметил ее смущение и вновь недовольно взглянул на группу художников. Парень в желтом костюме, о котором они только что говорили, неотрывно смотрел на Анну. Только сейчас Линьков разглядел, что, несмотря на идиотскую одежду, он был замечательно хорош собой. Смуглое лицо с правильными чертами, густые черные волосы, зачесанные назад, спокойный, доброжелательный взгляд. Он был похож на знатного аристократа, по какой-то странной прихоти напялившего на себя яркие лохмотья.
Вдруг мужчина в желтом костюме поднялся со стула и двинулся к их столу. Линьков нахмурился еще больше. Он знал, что эти чертовы художники, напившись вина, превращаются в настоящих буянов. Их не пугает даже полицейский участок. Ладно, пусть идет. Если позволит себе грубость, придется отвесить ему пару хороших тумаков.
Красавец остановился возле стола, поклонился Анне и сказал по-французски с легким итальянским акцентом:
– Мадам, позвольте вам сказать, что вы самая красивая женщина в Париже. Я художник и говорю это со знанием дела.
Анна взглянула на нечаянного собеседника с любопытством. Незаметно было, чтобы она смутилась. Негромкий голос художника казался горячим, походка – стремительной и летящей, лицо – спокойным, чистым и бесстрашным, как у ангела-воителя, низвергнувшего Люцифера в адскую пропасть.
– Мсье, если вы не заметили, дама здесь не одна, – грубо проговорил Линьков.
Художник на него даже не взглянул.
– Вы смотрели на меня, – снова заговорил он, обращаясь к Анне. – Прежде всего…
– Прежде всего, вы забыли представиться, – сказала Ахматова спокойно.
– В самом деле? – Мужчина смутился. – Иногда я бываю дьявольски неучтив. Но это не из-за невоспитанности, а по рассеянности. Меня зовут Амедео Модильяни. Я художник.
– И, конечно же, гениальный? – с усмешкой вопросил Линьков.
Модильяни скользнул взглядом по его лицу и небрежно проговорил:
– Полагаю, это вопрос риторический, и мне не нужно на него отвечать. – Он вновь перевел взгляд на Анну. – Мадам, я бы хотел написать ваш портрет с египетским убором на голове. Думаю, в одном из прошлых воплощений вы вполне могли быть женой египетского фараона. Это читается в вашем лице. И не только в лице. Эта длинная гордая шея, этот изящный, полный достоинства поворот головы… А в ваших северных глазах таится поистине южная страсть. Вы согласитесь мне позировать?
– Послушайте, вы… – зарокотал Линьков и стал угрожающе подниматься с места.
Анна положила ему руку на предплечье:
– Андрей Иванович, прошу вас, не надо затевать скандал.
Модильяни взглянул на бывшего поручика открытым, смелым взглядом.
– Париж кормится скандалами, – сказал он с холодной улыбкой. – И время от времени я даю ему эту пищу.
Несколько секунд Линьков и художник смотрели друг другу в глаза. Если бы взглядом можно было убить, оба были бы уже мертвы.
Анна поняла: еще немного, и эти двое набросятся друг на друга, как дикие звери. Нужно срочно что-то предпринять. Она вынула из кармана платок, положила на край стола, а затем осторожно столкнула его локтем на пол.
Модильяни среагировал мгновенно. Он быстро нагнулся, поднял платок и с учтивым поклоном протянул его Анне.
– Благодарю вас, – улыбнулась она.
– Чертов итальяшка! – выругался поручик Линьков по-русски.
Модильяни вперил в него пылающий взгляд.
– Мсье, позвольте вам напомнить, что вы находитесь в Париже. Соблаговолите говорить по-французски.
– Я буду говорить на том языке, на каком захочу! – все более закипая, заявил Линьков и опять по-русски.
Глаза Модильяни сузились. Его смуглое лицо окаменело. Поняв, что окаменелость эта не что иное, как затишье перед бурей, Анна вновь поспешила сгладить конфликт.
– Господин Линьков говорит, что русскому языку, изобилующему флексиями, свойственна неповторимая гибкость, поэтому он не променяет его ни на какой другой, – спокойно и вежливо сказала она по-французски.
– С этим трудно не согласиться, – проговорил Модильяни несколько озадаченно. Он поклонился Анне и сказал с мягкой улыбкой: – Надеюсь, мы еще встретимся, мадам.
Он повернулся и, сунув руки в карманы своей дикой желтой блузы, беззаботно зашагал к выходу.
– Каков наглец, а? – продолжал кипеть Линьков и после его ухода. – Будь мы в России, я взял бы его за шиворот и свел в полицейский участок. Там бы ему назначили двадцать пять ударов плетью за дерзость. А здесь, в Париже, все смотрят на художников с пиететом и ждут от них каких-то необыкновенных откровений!
Анна улыбнулась.
– Вы сами сказали, что Париж – прекрасный город, – спокойно проговорила она.
Пять минут спустя Анна удалилась в дамскую комнату. Оказавшись в одиночестве, она быстро сняла туфельку и достала из нее сложенный листок бумаги.
«Vous etes en moi comme une hantise!»[1] – прочла она и улыбнулась. Все-таки какие эти французы (даже итальянского происхождения) хваты! Одному богу известно, как это Модильяни успел положить в ее туфельку записку. Написал-то он ее заранее, это понятно.
Улыбаясь, Анна скользнула взглядом ниже и слегка нахмурилась. Это был адрес мастерской. «Неужели дерзкий юноша думает, что я приду к нему?» – подумала Анна.
Впрочем, рассердиться у нее не получилось. Слишком учтивыми были его манеры, слишком ангельским – лицо и слишком жгучими – его черные глаза. Глаза, которые могут принадлежать только сумасшедшему, убийце или гению.
Вернувшись за столик, она сказала Линькову, что неважно себя чувствует, хочет отправиться к себе и немного отдохнуть. Линьков тут же вызвался проводить ее, но Анна отказалась под тем предлогом, что обожает одинокие прогулки по незнакомому городу. Линькова предлог не убедил, но возражать он не посмел.
Он встречал эту надменную красавицу и раньше. Это было в Петербурге, пару лет назад. Тогда она была совсем еще юной девушкой, почти девочкой, влюбленной в приятеля Линькова – Володю Голикова-Кутузова.
Голиков-Кутузов был на несколько лет младше поручика, но, познакомившись в одном из злачных мест Петербурга, они быстро сдружились. Их объединила любовь к картам, вину и другим, более пикантным удовольствиям, до которых оба были большими охотниками.
Еще до того, как подружиться, они несколько раз пересекались в красной гостиной мадам Жоли. Их вкусы совпадали, поэтому они – невольно, но часто – составляли друг другу конкуренцию, выбирая девушек одного типа: высоких, бледных, черноволосых и худых.
Такой же была и Анна. Голиков-Кутузов поначалу увлекся, даже перестал появляться у мадам Жоли. Вскоре увлечение прошло, и на смену ему пришла всегдашняя скука, отличающая людей авантюрного склада, склонных к частой перемене впечатлений.
Однажды, распивая с Владимиром бутылку шампанского, Линьков сказал:
– Что у тебя с этой девочкой?
– Ты об Анне? – Голиков-Кутузов пожал плечами. – Да ничего. Она была интересна, пока свежа. Сегодня это уже вчерашний день. А почему ты спрашиваешь?
– Я был бы не прочь закрутить с ней, – прямо сказал Линьков.
Владимир усмехнулся – тонко и чуть высокомерно, как всегда:
– Не думаю, что тебе это удастся.
– Почему? – нахмурился Линьков.
– Мы с тобой всегда откровенны друг с другом, поэтому скажу правду. Она никогда не полюбит такого, как ты. Не трать времени.
Голиков-Кутузов отпил шампанского и блаженно прикрыл глаза.
– На что ты намекаешь? – спросил его Линьков.
Владимир покосился на приятеля и спокойно объявил:
– Ты – не ее тип. Она любит мужчин утонченных, с поэтическим взглядом на мир. А ты – солдат.
– Я офицер!
Голиков-Кутузов усмехнулся и кивнул:
– Об этом я и говорю.
На этом все и закончилось. Линьков не решился даже представиться юной красавице. Причина такой нерешительности была проста: Аня совершенно не походила на всех знакомых Линькову женщин. Обладая не слишком богатым воображением, он не представлял себе, как себя вести с подобной «цацей», что ей говорить, как улыбаться.
Анна была похожа на диковатую, нелюдимую кошку, с подозрением, опаской и неприязнью глядящую на людей. Линьков оставил свои намерения, однако черноволосая красавица крепко запала ему в сердце. Он даже купил у Голикова-Кутузова фотографию Ани и часто разглядывал ее по вечерам, предаваясь разнузданным фантазиям.
С тех пор прошло почти два года. Он давно выбросил из головы Анну, как выбросил из кармана ее карточку. Но неожиданная встреча в Париже воскресила его память. Внезапно он почувствовал такое вожделение, по сравнению с которым страсть бедняги Ромео к Джульетте была не сильнее и не страшнее легкого насморка.
Теперь, когда Линьков закрывал глаза, перед его взглядом возникали видения, по смелости сопоставимые лишь с откровенными картинками, встречающимися в специальных французских журналах.
Линьков почувствовал сладострастную истому внизу живота. Кровь его закипела. Будучи человеком решительным и даже наглым, бывший поручик решил воплотить свои эротические фантазии в жизнь. И взялся он за это со всем жаром и со всем коварством, на какие только был способен.
Пол – женский. Возраст – двадцать пять лет. Рост – метр семьдесят. Вес – пятьдесят пять килограммов. Волосы каштановые. Глаза зеленые, с чертовщинкой. Знакомьтесь – Маргарита Ленская, в просторечии – Марго.
Созерцать свое лицо с утра – занятие, требующее от женщины немалого мужества. Особенно если с вечера женщина позволила себе… немного расслабиться.
Пустая бутылка из-под шампанского стоит на столе, подобно памятнику женским мечтам. Остатки икры в тарелке, как маленькие красные глазки алкоголика, смотрят на Марго с немым упреком. Вчера днем наша героиня сдала статью и временно оказалась не у дел. Мужа у нее вот уже четыре дня как не было.
Что делает женщина в такой ситуации? Либо вздыхает, либо пьет шампанское. Марго выбрала шампанское.
Спустя час после пробуждения Марго сидела на диване, красила ногти на ногах и, прижав к уху мобильник, выслушивала наставления ближайшей подруги Верки. Когда женщина разводится, все вдруг бросаются ее поучать и утешать.
– Ты правильно поступила, – настраивала ее на нужный лад Верка. – Многие бабы боятся развода. А я считаю, они просто боятся свободы. И потом – все эти переживания…
– Я не переживаю, – сказала Марго, обрабатывая мизинец левой ноги. – Развелись, и дело с концом. Чего теперь-то слезы лить?
– Это правильный подход, – мгновенно поддакнула Верка. – Кстати, помнишь Светку Быстрову?
Перед мысленным взором Марго проплыла клуша с двумя подбородками и целым выводком кричащих детишек.
– Эту толстую корову с интеллектом болонки? – в своем обычном тоне поинтересовалась Марго.
– Ну, во-первых, она не так глупа, как кажется, – мягко возразила ей Верка. – А во-вторых, толстой коровой она стала после развода. До этого у нее была точеная фигурка.
– Вот как? – Марго прищурила глаза, разглядывая ноготь. – Может, и меня разнесет?
Отложив лак, Марго нахмурилась. «Шутки шутками, а вдруг и правда разнесет?» – подумала она.
– Подожди-ка, – буркнула Марго в телефонную трубку, – пойду на весы встану.
Она слезла с дивана и, держась за стенку, на одних пятках подошла к маленьким напольным весам. Встала и охнула. Красная стрелка, маленькая предательница, резко качнулась вправо и – о боже! – впервые за последние три года зашкалила за отметку «57».
– Боже мой! – вырвался из груди Марго громкий вздох. И вслед за ним еще один: – Какой кошмар!
– Что? – взволнованно спросила Верка. – Что случилось?
– Я потолстела на два килограмма, – сказала Марго.
– Это ужасно! – Голос Веры трагически дрогнул. – Дорогая моя, – с чувством сказала она, – я понимаю, как много ты пережила, но ты не должна ставить на себе крест! У меня была одна знакомая, которая тоже развелась, и вот однажды она…
Что случилось с Веркиной знакомой, Марго так и не узнала, так как из прихожей донеслась трель электрического звонка.
– Подожди, – сказала Марго. – Кто-то берет мою дверь на абордаж. Я потом тебе перезвоню.
Марго отключила телефон и пошла в прихожую, делая упор на пятки и стараясь не наступать на пальцы. Открыв дверь, она увидела перед собой незнакомца.