Евгения Драгомир
Дневник будущего
Кажется, я немного сбился. Простите меня за это. Теперь, когда я поплакался вам в жилетку, продолжим разговор о Викторе.
Каждый четверг в половине восьмого Виктор приходит ко мне в магазин. Он не хроник. В его воспоминаниях полно заплаток и невидимых швов от аппарата памяти, но он относится ко мне как к равному. Виктор всегда говорит, что чувствует себя, будто во сне, приходя в мой магазин. В старом, дореволюционном сне, где, если что и забывается, центром не восполняется. Но сегодня все было иначе…
Он вошел без стука, закрыл за собой дверь и, не снимая плаща, тут же направился ко мне. Я почувствовал дрожь, исходящую от его рук, когда он коснулся моего плеча. Видел эту дрожь, когда обернулся и столкнулся с его бледным лицом. Он удерживал меня на месте, будто боялся, что я убегу. После долгих уговоров мне удалось усадить его в кресло и всучить чашку травяного чая.
На вопрос: “ – Что случилось?”
Он мотнул головой, будто хотел отделаться от мыслей, которые привели его ко мне. Последний раз я видел Виктора таким, когда он получил отказ от центра.
“ Ваши воспоминания не стоят желаемого курса, сэр”.
В тот вечер Виктор повторял эти слова снова и снова, но гнев стих лишь после четвертого бокала бренди. Он злился, но больше стыдился, что вообще обратился в центр. Виктор всегда хотел быть мастером памяти, но для такого, нужно быть настоящим “богачом”. А багаж знаний Виктора не то что бы скуден, скорее ограничен в использовании.
− Помнишь, я хотел стать мастером памяти?..
Я лишь мотнул головой и убрал от Виктора взгляд, чтобы бы ему было легче говорить.
− … в реальном времени мне потребовались бы годы, не говоря уже о специальных курсах, на которые берут далеко не всех.
Он говорил об этом так, будто я не видел, как из раза в раз, он роется на полках с книгами, в надежде найти хоть что-то по психологии и неврологии. Но Виктор итак был растерян, и я решил подыграть ему. Надеюсь, вы меня не осудите. Тем более, что моя ложь развязала ему язык, и он выложил все.
− … Так вот…Я часто мою полы, пока проводят процедуру. Все равно никто не обращает на меня внимания. Зато я могу наблюдать за всем, что происходит в зале.
Пот валил с него ручьем и капал в уже остывший чай.
− Последнее время я стал замечать добавочный элемент в некоторых воспоминаниях.
Виктор замялся и схватился за голову, будто его одолевала жуткая боль.
− Как бы тебе объяснить… Воспоминания, полученные от человека, − это многоуровневая конструкция. Основу составляет само событие, все остальное, детали, обстановка, время видоизменяется новым носителем после внедрения. Можно назвать это защитной реакцией мозга, неким фильтром, который не позволяет нам усомниться в реальности полученной информации. Будь иначе, люди сходили бы с ума. На экране компьютера воспоминание выглядит как набор электромагнитных сигналов, его аппарат подает напрямую в мозг во время записи. Эти сигналы идут друг за другом в определенном порядке. Это как играть мелодию на пианино. Нажмешь не на ту клавишу и испортишь все произведение. Выдашь одну ноту дважды, и это будет совсем другая мелодия.
Уже в тот момент я начал понимать, что ничего хорошего не услышу.
−…Я увидел, как в известную песню добавили лишнюю ноту. Этой ноты не должно быть там. Она отвечает совсем за другое.
− И за что же?
Виктор промолчал, отставил в сторону чашку и придвинулся ко мне ближе.
− За то, чего этот человек не просил. – От того, что у Виктора смердело изо рта, слушать его было еще невыносимей. –Я видел эту лишнюю деталь как минимум у десяти человек и еще у десяти на следующий день и так далее. Я не знаю, что они добавляют, но это что-то, без сомнения, важное. Иначе они бы так это не скрывали.
− Может, они сами просили об этом?
− Нет, я проверял их заявки. Запомнил пароль одного из сотрудников, когда он вводил его в начале смены.
Я бы мог накричать на него. Но Виктор и без моих слов знал, какую глупость совершил. Нулевой квартал – лучшее из наказаний, на которое он может рассчитывать.
О чем бы мы не говорили после, оно стерлось из моей памяти без всяких центров. В какой-то момент Виктор попросил меня принести еще чая, чему я был только рад. У меня появился повод уйти из комнаты, а у Виктора сбежать. На сегодня мне больше нечего вам рассказать.
1 сентября 2089 года
Этой ночью я почти не спал, а на утро в дверь магазина постучали. До открытия оставался еще час, но полиция памяти не любит ждать. Как я понял, что это именно они? Никак. Я знал, что они придут, так же, как знал об этом Виктор.
Офицеров было двое. Черная форма с серебристыми пуговицами на мундире. Их блеск так и резал глаза.
− Вы знакомы с Виктором Праймом?
Спросил тот, что помладше и выкатил вперед свои огромные глаза. Его старший товарищ остался стоять позади и лишь изредка напоминал о своем присутствии короткими кивками или легким покашливанием.
− Да, это мой друг.
Отрицать было глупо. Если полиция о чем-то спрашивает, значит, она уже об этом знает. Меня схватили под руки, накинули на голову шлем, напоминающий аппарат памяти только без выдвижных очков.
Детектор лжи…Однажды я видел, как полиция использовала его на миссис Пэнсон – старушке из четвертого дома. Не знаю, в чем она провинилась, но уже на следующий день, ее дом появился на городском сайте недвижимости, а вещи плавно переместились на помойку.
Детектор лжи?! Так и слышу ваш восклик. Но спешу развеять предрассудки насчет этого устройства. Может, когда-то аппарат не внушал доверия, но его новая версия, все равно, что пылесос для мозгов. Вытягивает правду, будто грязь из старого ковра. И остается только дивиться, что можно найти в расщелинах между ворсинками. Но я забегаю вперед. В ту минуту, когда на моей голове закрепили шлем, я еще ничего не знал, о действии детектора. Не знал, но не сомневался, что он будет столь же эффективен, как и любое изобретение Корпорации.
Все ощущения слились в одно. Я не могу сказать, что конкретно я чувствовал. Равно, как и то, о чем меня спрашивали. Слова слетали с языка, будто не успевшие проскочить в рот крошки хлеба. Они выпрыгивали изо рта и тут же терялись где-то в воздухе. В какой-то момент слова стали проскальзывать перед глазами, как лентами в старом кинематографе. Я, словно шевелил невидимой рукой и выводил их на доске, видимой лишь мне. Внезапно, я почувствовал над собой власть. Не знаю, можно ли это считать за власть над словами, но я уже не просто говорил, я думал, прежде, чем сказать. Возможно, мой мозг, таким образом спасал меня от ареста. Вместе с телом они встали против очистки, которая ждала бы меня, дай я хоть один неверный ответ. Неверный? Правдивый…
Под давлением шлема голова распухла, будто яблоко под прессом. Как только офицер ослабил ремни, меня повело назад, будто спиленное дерево.
− Если Виктор Прайм появится, незамедлительно сообщите нам.− подал голос тот, что постарше и потянул на себя дверь.
Сбежал…Первое что пронеслось в голове. Сбежал? Так и висит вопросом до сих пор. Куда он мог сбежать? Зачем?
Сейчас уже два часа дня, а я так и не открыл магазин. У меня нет сил даже подняться. Я бы закончил запись на этом, если бы не записка, выпавшая из дневника так некстати. Клочок бумаги, вырванный из моей же тетради. Я делюсь с вами всем, так почему должен умолчать об этом?
Почерк кривой, размашистый; буквы чуть ли не падают друг на друга.
Якоб Блэк, 12 улица восстания
Первым моим желание было смять записку и выбросить подальше. Однако едва рука потянулась к мусорке, пальцы плотнее сжались, и бумага буквально вонзалась в ладонь. Из-за пота и жара чернила смазались и на момент, когда я записываю эти строки, от букв не осталось и следа. Однако, если бы все, что нам не нравилось или пугало до мандража в голосе, забывалось так просто, у полиции памяти не осталось бы работы. Я оставлю эту записку здесь, лежать меж страниц, пока мне все же не хватит духу избавиться от нее. Так будет правильно…
3 сентября 2089 года.
Два дня я не садился за дневник. Поводов писать было предостаточно, а вот желания никакого. Вчера приходила Мэри, жена Виктора. Я бы назвал ее вдовой, если бы новость о смерти мужа хоть как-то отразилась на ее лице; хоть как-то смяла голос или добавила дрожи в ладони. но ничего этого не было. Она спокойно переступила порог и в привычной манере, диктора новостного канала, произнесла:
− …Виктора нашли повешенным в нулевом квартале…
− Он умер до того, как полиция памяти успела из него что-нибудь достать. Воспоминания умерли вместе с ним…
Последние слова она произнесла с особым облегчением, будто это было самым главным из всего сказанного.
− К тебе ведь тоже приходили?
− Да.
Наш разговор не двинулся дальше этих фраз, и вскоре Мэри ушла. С ее уходом исчезло и то облегчение, которое я испытал наравне со стыдом, когда я услышал о смерти Виктора. Он может и исчез, а вот его записка из моего дневника – нет.
За прошедшие два дня ее содержимое преследовало меня повсюду. Я видел буквы на окнах, углядывал адрес между строк случайно взятой книги. Я всегда был трусом. Но вы должны были это уже поняли. Я боюсь центров памяти, боюсь людей, воспоминаний, даже себя, когда решаюсь на то, что мне не свойственно.
В конце, концов я проснулся утром с единственной мыслью побывать на улице Восстания дом, 12.
“− Зачем?”− спросите вы.
Мне казалось, что один звонок в эту красную дверь решит все мои проблемы. Я смогу принять смерть Виктора, допрос полиции, а главное избавиться от гнетущей тяжести внутри.
Был уже вечер, когда я поднялся по трухлявым порожкам и нажал на звонок. От дирижаблей на небе остались полосатые следы, а от голограмм холодное мерцание.
Якоб показался через пару минут после звонка. Седая голова в зашторенном окне. Он отпер замок, и предложил войти, будто старому знакомому. В нем не было ничего необычного, разве что вены, выпирающие тугими узлами на голых ногах. Он был в одном халате и не подумал прикрыться, даже когда мой взгляд стал чересчур навязчивым.
− Пойдем в гостиную, угощу тебя чаем. – пробубнил он, перекатывая сигарету из одного уголка рта к другому.
Вокруг было пусто, даже слишком пусто. Свет, льющийся из гостиной, казался пустым и совершенно безжизненными, как свет фонаря на кладбище. На столе, пристроенном у небольшого дивана, скопилось куча мусора, блестящих оберток, недоделанных устройств, треснувших бокалов. Из всего этого хлама лишь одна вещь стоила внимания. Удостоверение выглядывало из-под пачки сигарет, поблескивая стертыми углами.
− А ты любопытный для хроника.
Удостоверение мастера памяти…Не поймите неправильно, но человек передо мной был похож на кого угодно, но не на мастера памяти. Умение говорить в нем соседствовало с развязностью речи, и полной бесцеремонностью. Он не стеснялся при мне ковырять пальцем между зубов и тут же заглатывать найденное во рту без всякого разбора. В нем не было того щегольства и отстраненности, с которой мастера подходят к любой беседе, даже с близкими.
− Так и будешь молчать? Или появился закон, который запрещает хроникам говорить?
Голос его скрипел, будто заржавевшие петли. Да и сам он, несмотря на легкость движений, жадно тянул воздух при каждом шаге. О чем бы он не спрашивал, его вопросы ни разу не коснулись моего имени; причин почему я пришел сюда. И пока я сам не начал называть вещи своими именами, он и не думал вдаваться в подробности. Будто, прохожий, который случайным образом подсел к тебе на остановке.
