Евгения Орлова
Держи меня крепче…

Люк Вайс

Десять… девять… восемь…

Ветер кошачьей спиной пихает меня под коленки, и я невольно сбиваюсь со счета…

Десять… девять… семь…

Нет… Не так…

Десять….

Я сказал себе, что шагну, когда дойду до нуля. Глаза жжет от холодных порывов, несущих на своих хребтах облака. Щурюсь…

Десять… девять…

Влажные ледяные пальцы меняющейся реальности скользят между ребрами, мешая дышать…

Восемь…

Вдох получается с хрипом, мерзким как истерика…

Семь…

Земля внизу манит, протягивает невидимые сквозь асфальт руки… Скоро все кончится. Надо только до нуля дойти непременно… И пустота больше не сможет медленно пережевывать твою душу полустесанными воняющими равнодушием зубами…

Шесть…

Противный комок в горле вдруг легко проглатывается, заставляя легкие хлопнуть парусом…

Пять…

– Слышь, – легкий тычок чем-то островатым в левую икру заставляет меня пошатнуться, и я с оскалившимся звериным ужасом пытаюсь восстановить равновесие, размахивая руками и всем телом, – у тебя мелочь есть?

Тело костенеет с космической скоростью, будто срабатывает мгновенная заморозка. Сердце колотится даже не в горле, а в стремительно распухающем и опадающем в такт его обезумевшим ударам языке, и я с трудом скашиваю глаза влево и вниз…

Облокотившись на карниз локтями, стоит девушка с хвостом пружинчатых волос и вертит в тонких детских пальцах сигарету.

– Н…н-н… н-н… – я понимаю, что слова не идут, и отрицательно дергаю подбородком… Она корчит кислую мину в ответ на мои заикания и начинает копаться в карманах полосатой толстовки.

– Блин, да что ж за день-то такой… – бурчит она, вытряхивая на карниз рядом с моими кедами какой-то мелкий мусор вроде скатанных в кругляши фантиков, сухих еловых иголок, корешок от билета в кино, смятый гармошкой, – ни кофе попить по-человечески, ни покурить нормально… Кстати, слышь…

От следующего тычка острым локтем я странным образом умудряюсь увернуться, исполнив пируэт, на который сроду был не способен. Она меряет меня странным взглядом, от которого мороз бежит по коже, но по ее чуть приоткрывшемуся рту понимаю, что впечатление я явно произвел.

– А… А зажигалка у тебя есть, – чуть запнувшись интересуется она.

– Ч-что?

Мысли, метавшиеся еще секунду назад в голове ранеными пауками вдруг исчезают, и все что я могу – так это смотреть на эту какую-то безликую чокнутую девчонку в пчелиной толстовке, которая разочарованно кривит губы.

– За-жи-гал-ка… – почти поет она по слогам, показывая мне незажженную сигарету, будто дразня конфетой, – тебе там, случаем, на высоте еще уши не продуло? А то смотри, болеть будут…

– Н-нет…

Я сам не знаю на какой из ее вопросов отвечаю, но невольно опускаю руку в карман. Под онемевшие пальцы попадает только складка ткани и что-то пластиковое… Я не сразу соображаю, что этот как раз то, что ей от меня нужно. Молча достаю зажигалку и протягиваю вниз.

–О, спасибо, – она с преувеличенным восторгом щелкает ей, затягивается и пытается вернуть, но…

– Нет, не надо… мне больше не… оставь себе… – бормочу я, отодвигаясь от нее подальше.

– Как скажешь… – она легко пожимает плечами и вдруг по-кошачьи толкается ногами, заскакивая на карниз.

– СДУРЕЛА! – сам не замечаю, как перехожу на визг, -УПАДЕШЬ!!!

От ее маневров меня шатает, но это уже не страшно… Только толпа мурашек охватывает вернувшееся на законное место сердце.

Она лишь фыркает и легко опускается сначала на корточки, а потом и вовсе усаживается на самый край, прижав одну коленку к груди и свесив вторую ногу вниз…

– Не-а… – она лениво качает головой, выдыхая дым, сыто щурясь на горизонт, – я в душе макака. Ну или кошка… Хотя последнее как-то пошловато звучит… Кстати, смотри, там облако напоминает спящего верблюда.

Она тычет куда-то в небо сигаретой, зажатой между пальцами, и снова затягивается, беззаботно болтая ногой над бездной.

Невольно смотрю туда, куда она указывает, но вижу лишь набухающие тучи, которым все тяжелее ползти по серой взвеси неба.

– Там нет ничего такого….

– Ладно… – она говорит это так, что становится понятно, что она согласилась со мной просто от скуки и лени развивать этот возможный спор, – как скажешь…

Невольно начинаю всматриваться в небо, чтобы… ну я же прав… там нет никакого спящего верблюда… я же не дурак и не слепой… Но она говорит так, будто есть… да и соглашается только чтобы… Снова кошусь на нее. Она курит с таким непритворным наслаждением, что я отчаянно давлю в себе желание пнуть ее со всей силы.

– Чего тебе надо? – от злости в моем голосе проскальзывают жалкие подрагивающие ноты, и желание считать до нуля вспыхивает во мне остервенелой яростью.

– Мне? – она переводит на меня свой стремный взгляд, и я вдруг понимаю, что не могу разглядеть какого цвета у нее глаза. И хоть она сидит у моих ног, мне кажется, что она разглядывает меня свысока. – Ничего.

– Тогда чего ты тут сидишь?

– Здесь вид красивый. Особенно перед грозой… – она равнодушно отворачивается, стряхивая с сигареты столбик пепла, – люблю смотреть на облака…

– Если ты думаешь отговаривать меня и рассказывать мне о том, что жизнь прекрасна, только я этого не понимаю…

– Да делать мне больше нечего… – фыркает она, снова затягиваясь…

– Что?

– Собрался прыгать – прыгай… – кивает она скорее сама себе, – кто я такая, чтобы тебя отговаривать… Твоя жизнь… Делай, что хочешь…

– Вот так просто? – чувствую такую растерянность, что начинаю понимать, что ужасно замерз…

– Да…

– И… Ты не будешь меня… убеждать …

– Неа… – она тушит бычок о край карниза, роняя в двенадцатиэтажную высоту одинокие искры…

– Я все равно это сделаю… – почти хнычу я, чувствуя, что одиночество и непонимание, похоже, надели новые вставные челюсти и вцепились в меня с новой силой. И что терпеть, это с каждой секундой становится все непереносимее.

– Да вперед. Если ты уверен, что тебе это надо …

– Тогда уйди… – глаза ест, так будто я нырнул лицом в мешок с солью… – ты мне мешаешь…

– Чем интересно? Я просто сижу и курю молча. Это ты со мной разговариваешь…

– Я не могу сосредоточиться…

– Да? А, ну ладно, извини… – она поднимается на ноги одним текучим движением и оказывается почти одного роста со мной, – сосредотачивайся, настраивайся… готовься спокойно… не отвлекайся… Правда, у тебя это вряд ли получится, но всему свое время…

– Почему…

– Потому что у тебя есть вопрос, на который ты сам себе не ответил… – она разворачивается ко мне всем телом и упирает руки в бока.

– Какого черта я тебя вообще слушаю?

Она отрицательно качает головой, будто пряча смех на закушенной нижней губой.

– Ты действительно хочешь шагнуть вниз и превратиться в хреновое клубничное желе на фоне банальной грозы или тебе просто нужно, чтобы тебя обняли и пожалели?

В ее голосе нет ожидаемого мной веселья. И от этой тысячу раз прочитанной и прописанной фразы что-то ломается во мне под аккомпанемент летящего на нас грома… И то, что казалось совершенно непереносимым еще минуту назад, обрушивается на меня с такой силой, что я невольно осознаю, что до этой сумасшедшей секунды все было очень даже неплохо…

Тяну в себя воздух с каким-то страшным свистом, ощущая, как каждая клетка тела ломается под натиском орущих огнем демонов, превращающих меня в ничто, позорно качающееся на оборвавшихся качелях.

Ее детские руки, ледяные как штормовой ветер, ловят капли на моем лице кончиками пальцев. И там, где она касается меня, боль удивлено отшатывается, щерится, злится, но не впивается в полную силу.

– Эй… – ее голос касается моего слуха такой нежностью, что для меня исчезают все остальные звуки, кроме ее слов, – ты если так любишь клубничное желе, что непременно хочешь им стать, только скажи… и я тебя отпущу… исчезну и не стану тебе мешать… честно-честно…

И я вцепляюсь в нее изо всех сил, вжимая в себя и явно делая больно. Слышу ее рваный выдох, и что-то на остатках моего здравого смысла кричит, что так недолго ей переломать ребра или вообще придушить. Но отпустить ее, дрожащую от холода, и позволить испугавшейся было боли вновь развернуть во мне свои поминальные костры просто выше моих сил…

– Тише-тише… – нежность ее окрашивается сиплыми отзвуками, и я чуть ослабляю хватку, позволяя ей вдохнуть, – я рядом… я с тобой… и никуда не денусь в ближайшее время…

– Ненавижу клубнику… – голос сочится солью и ядом, заставляя меня позорно шмыгать, но ее пальцы путаются в моих волосах, и я забываю о том, что должен люто себя сейчас ненавидеть…

Мара Баухоффер

Я люблю своего мужа. Ну как люблю… Я рада тому, что он есть в моей жизни. С ним мне никогда не бывает скучно…

Мы познакомились в выпускном классе. Я перевелась в новую школу, и в первый же день увидела его. Высокий и широкий как шкаф, он сидел на последней парте, которая явно была ему маловата, сыпал шутками, очаровывая всех вокруг. Проходя в очередной кабинет, я умудрилась споткнуться и шлепнуться на колени, порвав юбку прямо по шву на попе. И он был единственный, кто не заржал как конь, а просто подошел, помог мне встать и накинул мне на пояс свой форменный школьный свитер. Заглянув в его темные глаза, дабы от души поблагодарить, я поняла, что пропала… А он вдруг покраснел так, что короткий ежик светлых волос на затылке встал дыбом. С тех пор мы не расставались.

Моя мама, глядя на нас, вздыхала и принималась мне рассказывать истории о моей бабушке Юдит, которая всю жизнь тащила на себе моего деда, прекрасного столяра-работягу, который, однако, вне своей мастерской терял всякую инициативу и не мог даже найти нормальных поставщиков дерева для своих изделий. Но я была юна, и бабушка Юдит казалась мне нахальной командиршей, любящей совать свой нос везде, где не просят.

Особенно меня возмутило то, что приехавшая на мою свадьбу моложавая, подтянутая шестидесятипятилетняя Юдит отвела меня в сторонку и не терпящим возражений тоном заявила мне: «Вольф твой, конечно, редкий жеребец. Сама бы от такого не отказалась, кабы не твой дед, чтоб ему мудаку безвольному и дальше спокойно жилось под моей юбкой…»

Она закурила и посмотрела на меня какими-то больными желтыми глазами.

«Ты только не будь идиоткой, Мара, – ее голос показался чужим и тусклым. Словно она говорила со мной из прошлого, занавешенного пыльным занавесом с заплесневевшей позолотой, – не вздумай рожать ему детей… Поверь мне, он этого не стоит… Тебе его на себе волочь придется. Еще и спиногрызов тебе уже не выдюжить… И не сверкай на меня глазами, малявка. Тебе только девятнадцать. А я с таким драным шутом всю жизнь прожила. И дай-то бог, еще столько же протяну… Но тебе своей жизни, я не пожелаю…»

Тогда вышел скандал, и я послала Юдит куда подальше. Но уже через пару лет осознала, о чем именно она говорила. Вольф оказался прекрасным любовником и заботливым мужем… Он успешно учился на психотерапевта с моей подсказки, участвовал в соревнованиях по борьбе и боксу, о которых я узнавала и предлагала записаться. Посещал правильные мероприятия, на которые мне удавалось достать билеты, и знакомился там с интересными и полезными людьми, о которых мне случалось услышать заранее и разузнать побольше.

В мои двадцать три, сидя ранним утром на краю ванной и стараясь удержать в себе вчерашний ужин, я смотрела на две полоски на тесте и слушала, как Вольф в спальне рассуждает на тему того, что для успешной карьеры ему видимо придется писать диссертацию…

Тест я сожгла в пепельнице. А через неделю приехала в гости к Юдит, которую игнорировала со дня свадьбы. Она встретила меня, сидя на веранде своего дома, потягивая коньяк. Было семь вечера, и на круглом столике светлого дерева прямо у ее загорелого чуть морщинистого локтя стояла ваза с фруктами. Длинный виноград едва держался на своей сухой скрюченной кисти и пах так, что у меня кружилась голова.

– О! – Юдит отсалютовала мне коньячным бокалом и улыбнулась крупными неестественно белыми зубами, – Привет, Малявка, вид у тебя цветущий… Жизнь с твоим жеребцом явно идет тебе на пользу. Выпьешь?

Я села на соседнее кресло, отщипнула пару виноградин и закинула их в рот.

– Я сделала аборт, – пробормотала я с набитым ртом и покосилась на пустой бокал для коньяка, – Вольф собирается писать диссертацию. Нужен грамотный руководитель, ученый совет… организовать публикации…

Бабушка кладет руку поверх моей ладони и сухо сжимает ее горячими пальцами.

– Можешь не объяснять, Мара… – свободной рукой она наливает мне порцию коньяка и ставит передо мной. – Как это не прискорбно, мы с тобой до безобразия похожи. Я это поняла, когда тебе и трех лет не было… И ты раздавала соседским детям свои конфеты, подаренные на праздники, а потом ревела от того, что тебе ничего не досталось. И я все боялась, что ты так же положишь себя на алтарь во имя какого-нибудь дебила… Радует, что твой Вольф не дебил… по уровню интеллекта… Но вот в остальном…

– М-да… – хмыкаю я, глотая коньяк и чувствуя, как от него мое раздраконенное холодным металлом и чужими равнодушными действиями нутро чуточку оттаивает и перестает корчиться от ощущения утраты… – Действительно шуты… креатива море… а вот способности хоть что-то из этого моря выжать и сделать пригодным для жизни… Или просто довести начатое до ума….

– Да… – Юдит достает из глубокого кармана платья пачку сигарет и протягивает мне, – но самое поганое во всей этой истории то, что без них жизнь становится тусклой и неинтересной… И хоть я в глаза называю твоего деда безмозглым ослом, все равно это мой осел… И другого мне абсолютно точно не надо…

Тогда я осталась у Юдит ночевать. Вольф ничего не узнал. Как и последующие четыре раза. К моему внутреннему облегчению, в вопросе о детях он оказался довольно равнодушным, что позволило мне постепенно довести нашу совместную жизнь до ума и построить ему карьеру. Его идея с этой программой стирания памяти поначалу показалась всем бредовой… Но я видела, как он загорелся. Он вынашивал и лелеял свои идеи так бережно, сияя изнутри такой искренней радостью, что я просто смирилась и в очередной раз записалась на прием к врачу.

Программа оказалась успешной. Как и все, что придумывает Вольф… Одному богу известно, чего мне это стоило. Но статистика его этой «Z3X84» стабильно показывает отменный результат. Людям становится лучше. Они переживают свои проблемы, перерастают их и идут дальше. И как бы то ни было, я горжусь моим Вольфом, хоть и давно утратила юношеские иллюзии о том, что такое любовь…

Телефон оживает бодрой трелью, что стоит на звонках моих клиентов, и я откладываю серебряную ручку, которого до этого вертела в пальцах, и беру трубку.

– Здравствуй, Солнышко… – голос Августа Принса едва не сочиться елеем, что вызывает у меня обреченную усмешку.

– Август, твоя привычка сюсюкать ставит меня в неудобное положение.

– О не начинай, Мара… – банкир разражается хохотом, – несмотря на то, что я твой постоянный клиент…

– Любимый клиент… – подыгрываю ему, комкая в пальцах листочек с ненужными данными фирмы-поставщика полов из натурального бука.

– Вот-вот… Мы остаемся друзьями вот уже 5 лет…

– Семь… – по привычке поправляю его, подтягиваю к себе пачку сигарет и свой любимый мундштук – подарок ныне покойной Юдит. – Впервые ты заказал мне ремонт своего особняка, когда мне было 32.

– И с тех пор ты совсем не изменилась. Все та же девчонка с глазами Байкальского льда…

– Так, Август, у меня сегодня еще три встречи, так что давай, пожалуйста, ближе к делу…

– Мне нужно с тобой встретиться.

– По поводу?

– Твой муж прислал мне результаты его исследований. Хотелось бы обсудить с тобой.

– Я в психотерапии ничего не понимаю… – шарю по столу в поиске зажигалки, но под руку попадаются лишь каталоги, калькулятор и пресловутая серебряная ручка.

– Зато ты двадцать лет за ним замужем и точно знаешь, когда твой муж преувеличивает или врет… – в голосе Августа проскальзывают скрежещущие нотки, я откладываю сигарету, – мне нужно чтобы ты посмотрела то, что он прислал, и сказала бы мне, насколько ему можно доверять. Я все же не гроши собираюсь в это инвестировать…

– Ну за двадцать лет жизни с ним я поняла, что Вольф паталогически честный… порой даже в ущерб себе…

– Ужас какой… как ты с ним только живешь… – искренне восхищается банкир, чем-то звякая на другом конце телефона, – значит так, выбери мне время сегодня, и мы поговорим… я сейчас еду за город, в клуб Вёнен. Буду ждать тебя там… До встречи Мара…

В трубку летят гудки. Аккуратно кладу телефон в сумочку. Туда же отправляются сигареты и косметичка. Вот ее, кстати, пора поменять, а то она уже теряет презентабельный вид. Да и бежевый цвет сейчас не в моде…

Поднимаюсь и выхожу из кабинета. Моя секретарша Оливия сосредоточенно набивает исправления в договор. Заслышав мои шаги, она сначала лишь мимолетно кидает на меня взгляд, но потом дробный стук клавиш стихает, и ее горбоносое миловидное лицо принимает внимательно-выжидательное выражение.

– Оливия, ты не могла бы обзвонить всех и отменить мои встречи на сегодня? Мне нужно отъехать по делам.

– Перенести на завтра или раскидать всех в течение недели?

Она делает пометку в лежащем рядом блокноте с детскими феечками на обложке и берется за телефон.

– Как получится, хотя лучше, конечно, распределить по неделе. Да, и знаешь, приглашай, наверное, всех к нам в офис. Меня что-то в последнее время утомляет ездить самой. Сделаешь?

Оливия кивает, набирая первый номер, и я невольно улыбаюсь ей. Чем она мне особенно нравится, так это способностью делать для меня даже невозможное…

Эрика Майер

Открываю глаза как будто по щелчку. Чужое дыхание пугает меня, но стоит увидеть человека рядом, как я тут же вспоминаю вчерашний день. Несостоявшийся прыгун оплетает меня всеми конечностями как лиана, не давая пошевелиться. Тонкое тело его оказывается пугающе сильным. Он спит, спрятав лицо в основании моей шеи. И хоть я точно знаю, что еще никогда не просыпалась так, но это кажется мне странно знакомым. Прислушиваюсь к себе. Ощущения нарастают лавиной, и я, вдохнув поглубже, закрываю глаза, чтобы вновь открыть их уже в другом месте…

– Ты любишь стихи? – голос касается моих волос, и я улыбаюсь круглой японской чашке, на дне которой янтарный чай исходит душистым травяным паром.

– Я не знаю… – пальцы теплеют до того, что по предплечьям бегут мурашки. Не до конца прорисованная татуировка скомороха подмигивает солнечным лучам, просочившимся в окно и отразившимся от кучи маленьких зеркал, висящих на противоположной стене.

– Как это?

– Ну… – ловлю чашкой нервный солнечный зайчик и пытаюсь искупать его в чае, – я люблю их слушать, но… редко, когда понимаю…. Наверное, у меня совсем нет воображения. Когда я читаю сравнения, я не понимаю, что имеется ввиду.

– Т.е. когда я говорю тебе, что на улица темно как у негра в…

– Да именно это я себе и представляю… – смеюсь его изумлению, – знаешь я даже порой завидую людям с образным мышлением…. Они способны видеть этот мир таким многогранным. А я пряма и банальна до безобразия….

– Хм… – объятия становятся крепче, – думаю тебе просто никто не пытался объяснить суть… Хочешь, попробуем разобраться вместе?

– Я подумаю над твоим предложением… – устраиваюсь поудобнее в кольце успокаивающих рук.

– Тебе понравится… Соглашайся…

Меня выбрасывает из воспоминаний, как зазевавшуюся на гребне волны рыбу, прямо на скалы настоящего, и я невольно дергаюсь всем телом, каким-то чудом высвобождаясь из мертвой хватки спящего рядом парня. Мозг ежится, не давая мне контролировать тело, и я, пошатываясь и дрожа, сползаю с кровати. Усаживаюсь на пол, стараясь медленно дышать носом. В позвоночник холодным хребтом упирается батарея. Больно… И это дает мне прийти в себя…

Парень на кровати начинает возиться. Явно ищет меня, перебирает пальцами по простыне и одеялу, вытягивает руки дальше, стараясь ухватить что-то в воздухе… Перекатываюсь вперед, на корточки и, дотянувшись до своей подушки, подсовываю ее ему. Он подгребает ее под себя, утыкается носом и успокаивается… Его русые волнистые волосы, почти достающие до плеч, падают ему на лицо. Хмыкаю и неуклюже поднимаюсь на ноги, держась за край кровати и деревянную квадратную тумбочку похожую на сейф. Часы на ней показывают девять утра…

Надо вставать… Проверить почту, получить ответы от биологов, которым я привезла образцы флоры на анализ генных мутаций из-за изменившихся природных условий произрастания, послать запросы на глубинный эхолот и большой охлаждающий ящик для сбора материалов… Сходить в институт, занести там в бухгалтерию использованные железнодорожные билеты и договориться о повторной поездке по моему участку где-то недели через полторы-две. Хотя так скоро меня могут туда не пустить… Все-таки я только помощник…

Стук в дверь вылавливает меня из потока мыслей, когда я выплевываю в раковину зубную пасту, параллельно вытирая полотенцем овальное зеркало в чуть треснувшей пластиковой раме. Закрываю воду, вешаю полотенце на сушилку и иду открывать. На пороге оказывается несколько встрепанный Вольф.

– Доброе… утро? – удивленно приваливаюсь к косяку, – а ты что здесь делаешь?

– Ты забыла у меня жилетку, – он протягивает мне пакет из дорогого бутика мужских галстуков, – решил занести….

– А-а-а… да… – оглядываюсь на вешалку в прихожей. Там висит несколько курток, в том числе и ветровка спящего у меня парнишки. Но на привычном месте нет жилетки, – точно, спасибо…

– Я тебя разбудил? – Вольф окидывает оценивающим взглядом мою безразмерную майку, которая сантиметров на 15 выше колена, но по объему в себе уместит быка.

– Да нет, я уже встала, – наконец отлипаю от косяка и делаю приглашающий жест, – проходи, кофе будешь?

– Не откажусь… Я хотел поговорить с тобой… – Вольф заходит в маленькую прихожую широкими шагами, и в ней моментально становится тесно, расстегивает пальто и по-хозяйски пристраивает его на вешалку.

– Ладно, только не шуми и проходи на кухню сразу, – киваю ему на дверь, и он послушно идет туда. Но усевшись на угловой диванчик, вдруг смотрит на меня слегка растерянно.

– Эм… ты не одна?

Неопределенно фыркаю и включаю кофеварку.

– Это имеет значение?

Подтягиваюсь на руках и, подпрыгнув, усаживаюсь на кухонный гарнитур. Ребра тут же отзываются тянущей болью, и я тихонько откашливаюсь. Вчера этот парень схватил меня так, что я мысленно попрощалась со своей грудной клеткой и очень захотела на рентген.

– Просто, если я не вовремя…

– Ой, расслабься, а… – отмахиваюсь от него кухонной кисточкой, попавшейся мне под руки, и достаю с соседней полки кружки, – все нормально.

– Ты не говорила, что у тебя появился парень…

– А он и не появился. – достаю из-за спины сахарницу, – это вчерашний прыгун отдыхает…

– Ч-чего? – Вольф так забавно вытаращился на меня, что я невольно смеюсь и снова хватаюсь за ребра.

– Того, – в тон ему веселюсь я, слыша писк кофеварки и принимаясь наливать нам кофе, – блин, у парня не руки, а настоящие тиски… До сих пор дышать больно…

– Эрика, ты совсем с катушек слетела? – ультразвуком шипит Вольф, поднимаясь и подходя ко мне, – ты с ним спала???

– Что ты подразумеваешь под этим? – лукаво интересуюсь я, бросая в свой кофе кубик сахара, но заметив, как Вольф решительно идет на меня всей своей угрожающей массой, легко упираюсь босой ступней ему в грудь, останавливая. – Эй, полегче… Я тебе не жена и отчитываться о своей интимной жизни не обязана.

– Ты хоть понимаешь, что спать с пациентами, особенно суицидниками, категорически запрещено…

– Тебе! – заканчиваю за него я и протягиваю ему чашку. – Врачам запрещено. Я, если ты помнишь, простой картограф. И к твоей профессии отношения не имею. Так что остынь и перестань голосить.

– Но это…

– Что, Вольф? Некорректно? Непрофессионально? Неправильно? – усмехаюсь я, сжимая на ступне пальцы и комкая в них его рубашку. – Давай сейчас не будем говорить о морали. Потому что мне есть, что тебе ответить, и ты сам это знаешь. Парень, слава богу, жив и самоубиваться в ближайшие пару часов не будет. А дальше посмотрим. В конце концов, я не психолог, чтобы описывать ему ценность его жизни, о которой я вообще ничего не знаю. А ведь есть вероятность, что его поступок был чем-то оправдан, и что такой выход тоже может быть не самым плохим вариантом.

Вольф вдруг теряется и прячет взгляд, поджимает и без того тонкие губы.

– Тебе молока добавить в кофе? – вздыхаю я, опуская с его груди ногу.

– Нет, спасибо… – он забирает свою чашку и делает неуверенный глоток, – я хотел спросить, как тебе удалось? Что ты ему сказала?

– М-м-м… Это был отчаянный блеф… – признаюсь я, разглядывая мнущегося Вольфа, – повторять такое точно не стоит, потому как мне просто несказанно повезло. От страха, что он сейчас шмякнется на асфальт, я притворялась равнодушной взбалмошной дурочкой, требовала у него мелочь и зажигалку и настаивала, что если он решил прыгать, то я совсем не против, потому как мне интересней разглядывать небо. А потом потребовала самому себе ответить на вопрос о том, что ему на самом деле надо.

– А он?

– А он изобразил из себя гидравлический пресс. Вот именно поэтому у меня ребра и болят…

– Знаешь, – Вольф мелко качает головой с неуверенным выражением лица, – меня искренне потрясает твоя удачливость… Перегни ты хоть чуть-чуть, и мы бы имели свежий труп…

– Представь себе, я догадываюсь… Ладно, ты явно пришел сюда, чтобы поговорить не об этом. Я тебя слушаю.

Вольф снова усаживается на диван, поставив перед собой полупустую чашку, и привычным жестом пристраивает подбородок на сцепленных кистях рук.

– Вчера ты сказала, что поставить «Z3X84» на коммерческую основу плохая идея. И что у тебя не все так хорошо, как я думаю. И я даже не знаю, что из этого мне больше хотелось бы обсудить в первую очередь.

Вздыхаю… Баухоффер – мужик неглупый. В своей сфере… Но вот то, что я сейчас буду говорить, ему явно не понравится.

– Знаешь такое понятие как время-деньги? – закрываю глаза и откидываюсь назад, легонько стукаясь головой о подвесной кухонный шкафчик.

– Ну ты совсем меня за дурака не держи… – его голос сквозит мягким пренебрежением.

– А я не о почасовой оплате за работу говорю. Дело в том, что коммерческие проекты должны быть не только уникальными. Вернее, уникальными им быть вообще необязательно. Но они должны поставлять определенный объем оборота, чтобы окупать себя. И вот тут как раз и начинается история под названием время-деньги. Чем больше времени вылетает на осуществление действий, тем меньше шансов себя окупить.

– И?

– А дальше, мой гений, включай свою драгоценную голову, откуда этот излишек времени будет выкидываться?

– Ну… – судя по тому, как он это тянет, здравых идей у него нет.

– Первых тестеров, т.е. нас вы отбирали полгода. Гоняли как разносчиков суперинфекции на всевозможные обследования… А вот второе поколение тестеров, что сейчас сидит в искусственном обществе, подготовку к погружению прошло уже за 4 месяца.

– Правильно. На вас программу обкатали, поняли, что нужно знать, и…

– И следующих вы запустите уже через два месяца, так? А потом? Не обследуя. На тестах однодневных, вроде, норму показали, да и ладно, и так сойдет?

– Не преувеличивай…

– Вольф… На первом эксперименте вы из трехсот человек, подавших заявки, отсеяли 200. Т.е. две трети… – лениво смотрю на свои ноги из-под прикрытых век, – а вот на втором из 412 добровольцев вы сколько пропустили?

– Двести пятьдесят…

– т.е примерно… – мысленно составляю уравнение, – ну где-то в районе шестидесяти процентов…

Достаю из сахарницы кусок рафинада и отправляю его за щеку.

– Люди не становятся адекватнее, Вольф. Ты сам это знаешь. Причем, даже лучше меня. Да, возможно, вторая группа собралась с чуть меньшей степенью перекипания мозгов, но не на тридцать же процентов. А это значит, что сейчас у вас там могли оказаться люди не готовые к такому эксперименту. Мозг – тонкий механизм. И настраивать его мы пока не умеем, а вот ломать – запросто. И чем сильнее вы будете сокращать время отбора, тем больше таких вот ходячих сломанных в неизвестных местах сюрпризов породите…

–Ну не факт…

– Уверен? – я вижу, как он прикусил губу и наморщил лоб.

– Хотя, конечно, вероятность такая есть… – нехотя произносит он примерно через минуту, – но мы будем следить за ними потом, как и за вами, и если будут отклонения от нормы…

– Норма – понятие растяжимое, и мы к этому еще вернемся… – я понимаю, что он так или иначе созрел для второй горькой пилюли…. – Вторая вещь, которая меня настраивает против коммерции в области мозга: ты ничего не знаешь о мотивах вашего спонсора.

– Я же говорил, программа отдыха для сотрудников… – он растерянно моргает, глядя на меня как на человека, разбивающего все его мечты.

– Бред… никто не отправляет офисного работника в отпуск почти на 2 года. Причем еще неизвестно, каким он вернется с этого отдыха… Может он будет неспособен больше работать.

– Благотворительность?

– Уже лучше вариант, но все равно доверия не вызывает… Тебе надо разузнать, что он за человек и что им движет…

– Он знакомый Мары, – вяло реагирует Вольф.

– В данном случае вообще не аргумент. Он делец. И для него должна быть прямая выгода.

Мы молчим. Время тянется как жвачка, и я невольно прислушиваюсь к возможным звукам из спальни. Но ничего не слышу.

– Мне жаль, что приходится говорить тебе все это Вольф. Но ты мой друг. И…

– Я знаю, Эрика… – он сутулится и потирает широкими ладонями лицо, – в вопросах бизнеса я безнадежен….

– Неправда. Просто неопытен. Ты своего рода художник, и это круто… Ты создал хорошую вещь, несмотря ни на какие побочные эффекты…

– Вот кстати, о них… Ты говорила, что у тебя не все в порядке. И я хочу узнать в чем это выражается?

Меньше всего мне хочется сейчас говорить на эту тему. Да и вообще хоть кого-то посвящать в появившиеся после участия в эксперименте особенности… Но похоже придется, иначе Вольф рискует влезть в кабалу с непредсказуемым эффектом. А такого я и врагу не пожелаю…