Ева Громова
Я – Рассвет
Я вдруг бросила сигарету и неспешно подошла к оставленной на полу сумке. Я словно желала убедиться в том, что ничего не забыла. Пошарила в ней рукой, провела пальцами по сложенной одежде и мятым тетрадкам с какими-то личными записями, и, наконец, нащупала что-то и холодное и твёрдое. Что-то столь же смертоносное, что и одиночество, настигшее меня в этом бездушном сером номере. Я потянула руку на себя и извлекла на свет небольшой чёрный пистолет.
Он был изящен и красив со всех сторон, как не посмотри: чёрный, блестящий, удобно лежал в моей руке. Отец хранил его как зеницу ока. Он почти никому не позволял прикасаться к своему сокровищу. Однажды пуля попала в колесо нашей машины и спустила ей покрышку: отец учил меня стрелять по банкам, и я случайно промахнулась. Сколько же шуму тогда было…
Да, стрелок из меня сделался неважный. Отец, конечно, запретил с тех пор мне его брать, но сегодня, возможно впервые жизни, я осмелилась ослушаться. Я покрутила оружие, осмотрела его со всех сторон и, тихо поднявшись на ноги, сунула пистолет во второй ящик белого деревянного комода, расписанного нежными розовыми цветами.
Послышался запах гари, и я резко обернулась: сигарета, неосмотрительно брошенная мной на деревянном столике, дымилась, точно печная труба. В мгновение ока я подлетела к дивану, на котором сидела пять минут назад, и схватила окурок, моментально затушив его о край блюдца с яблоками и персиками. На столе осталась прожженная вмятина, припорошенная серым пеплом.
– Чёрт… – тихо выругалась я себе под нос.
С этими словами я устало выдохнула и, задрав голову к потолку, всем весом своего тела упала на диван.
Остаток вечера я провела в номере, продолжая курить, будто ничему жизнь меня так и не научила. Пила вино, слушала тишину, вспоминала бесцельно прожитые дни, мысленно пытаясь понять, как же я докатилась до такого жалкого состояния.
Я смутно помнила, как рисовала в детстве красивые летние пейзажи, сколько было у меня кистей и красок, и как все знакомые, увидав хоть одну из моих картин, восторженно присвистывали и просили потрогать. Я уже не могла припомнить точно ни одного из своих рисунков, но отчётливо знала, что любила писать пейзажи. Весь мой альбом был заполнен картинками, на которых я запечатлела красоты природы, хоть я никогда и не видела их вживую, а лишь подглядывала в разных географических журналах. Сейчас я вдруг неясно вспомнила поляну, усыпанную алыми маками, яркое солнце, заливающее своим светом каждый их лепесток. Откуда-то издали услышала шум прибоя и крики чаек, кружащихся над берегом песчаного пляжа, усыпанного разноцветными ракушками. Я закрыла глаза, вдохнула глубже, полной грудью, и тут же уловила аромат свежей выпечки, усыпанной сахарной пудрой и аккуратно разложенной в корзинках на прилавке маленькой пекарни. Я сидела смирно, внимала этим сладостным, печально далёким иллюзиям, затерявшимся где-то в моей памяти, и понимала, что уже никогда не смогу повернуть время вспять.
Неожиданно, красные маки завяли прямо у меня на глазах. Небо почернело, и море пропало. Маленькая уютная пекарня закрылась, а на её месте возник серый невзрачный офис. Хмурые, печальные люди повесили на дверях табличку «Юридическая консультация», и теперь оттуда пахло лишь бумагой и чернилами. Откуда-то из-за угла послышались шаги, и, обернувшись, я неотчетливо разглядела силуэт своего отца. Он стоял во тьме молча, смотрел на меня сверху вниз. Испепелял своим строгим пронизывающим насквозь взглядом, а потом сказал негромко:
– Собирайся.
Что-то вспыхнуло, и все мои рисунки сгорели, вмиг превратившись в пепел. Я стояла над ними и наблюдала за тем, как на моих глазах горит костёр из того что было мне так дорого. Вопреки всему, я не кричала и не плакала, и только молча наблюдала за языками пламени, танцующими на могиле моего таланта. А позади стоял отец и сдержанно поглаживал меня по плечу. Лица его не было видно за очками, но его сухие потрескавшиеся губы слегка шевелились под густыми тёмными усами.
– Я знаю, как тебе будет лучше. Ты ещё всё поймёшь.
Прошло столько времени, а я так ничего и не поняла. Вот уже год, как нет его на свете – того, кем ограничивался мой кругозор с детства и по сей день. Абсолютный авторитет, человек, ради похвалы которого я была готова на всё на свете. Вечно занятой, всегда на работе, но точно знающий, как мне будет лучше. Я так старалась угодить ему, заслужить хотя бы один одобрительный кивок в свою сторону. Зачем? Сложно сказать… Должно быть я всегда была убеждена в том, что лишь одобрение папы сможет меня осчастливить. Я вполне надеялась на то, что это вновь сделает нас хоть чуточку ближе, как тогда, когда ещё была жива мама. Но правда в том, что даже в день вручения дипломов, когда он наблюдал за мной с первого ряда, снисходительно аплодируя и сдержанно улыбаясь, сама я была так несчастна… Я едва сдерживала слёзы на глазах, глядя на ослепительный свет вспышек в зале. Так отчаянно пыталась стать для него «хорошей» дочерью, что совсем не задумывалась о том, хотел ли он стать для меня хорошим отцом. Должно быть, хотел, но ему это едва ли удавалось.
