Ева Арк
Примадонны Ренессанса
В течение следующей недели герцог устраивал праздники и охотничьи вечеринки для развлечения своего императорского гостя. Их венцом стала «Беллиссима Качча» (великолепная охота), на которую были приглашены кардинал-легат, все принцы, послы и придворные. В тот день в ней приняли участие двести всадников и дрессированные хищники.
– Я сам, – хвалился Сануто, – был там и видел, как леопард поймал зайца.
23 сентября император простился с герцогиней Беатриче, которая преподнесла ему в качестве прощального подарка великолепные носилки, сделанные из вытканной золотом ткани и богато украшенные тонкой вышивкой.
– Самая красивая вещь, которую я когда-либо видел, – восторгался всё тот же посланник, – и оценённая в тысячу дукатов.
Затем Моро проводил своего гостя до Тортоны.
– Люди говорят, что есть три причины, – подвёл итог Марино Сануто, – почему Его Императорское Величество так крепко подружился с герцогом Миланским. Во-первых, он видит, что Лодовико обладает огромной властью и авторитетом по всей Италии. Во втором он надеется получить от него немного денег. И, в-третьих, он смотрит на него как на полезного союзника против короля Франции.
Нет никаких сомнений в том, что визит императора способствовал значительному укреплению авторитета Людовико. Должно быть, именно в этот период Моро, по свидетельству Малипьеро, похвастался:
– Папа римский – мой капеллан, император – кондотьер, Венеция – казначей, а король Франции – курьер, который отправляется туда, куда я пожелаю.
В свой черёд, историк Гвиччардини уверял, что успех настолько вскружил герцогу голову, что тот называл себя сыном Фортуны.
Между тем праздники в честь Максимилиана и субсидии, предоставленные Моро на его военные экспедиции, повлекли за собой большие расходы. Миланская казна опустела. В Лоди, Кремоне и других местах происходили настоящие беспорядки, в то время как в некоторых частях герцогства жители покидали свои дома, спасаясь от жестоких поборов. Даже в рядах знати зрело недовольство, и сам герцог не мог не осознавать своей растущей непопулярности среди своих подданных.
Однако жизнь Беатриче той осенью омрачали не столько слухи о беспорядках, сколько новая измена супруга. Моро, который в течение многих лет был преданным и любящим мужем, внезапно завёл себе любовницу. Под датой «ноябрь 1496 года» «Летописец Феррары» написал:
– Последние новости из Милана – это то, что герцог проводит всё своё время и находит удовольствие в компании девушки, которая является одной из служанок его жены.
Речь шла о Лукреции Кривелли, красивой и образованной девушке из благородной миланской семьи, которая была не только фрейлиной Беатриче, но и её подругой (говорят, Лукреция долгое время сопротивлялась домогательствам герцога и уступила почти против воли). Тем не менее, Моро не забывал о жене. 9 ноября Лодовико отправил из Виджевано настоятельную записку кастеляну Роккетты Бернардино дель Корте:
– Прошу Вас проследить, чтобы стены новых комнат были сухими и готовыми к заселению к концу месяца, поскольку герцогиня должна пользоваться апартаментами, примыкающими к бальному залу во время её приближающихся родов.
Как только здоровье Франческо Гонзага достаточно восстановилось, он 21 ноября 1496 года отправился в Венецию. Здесь его ожидал грандиозный прием. В Кьодже маркиза приветствовали сенат и иностранные послы. Огромные двери собора Святого Марка были распахнуты в его честь, и после мессы его провезли вверх по Гранд-каналу на буцентавре в его собственный дом в Сан-Тровазо. На следующий день он предстал перед Синьорией, чтобы дать отчёт о своих действиях, а вечером присутствовал на свадьбе Джорджо Корнаро, брата королевы Кипра. Марино Сануто, который тогда видел маркиза, писал, что он был в испанском костюме и с короткой чёрной бородой, и что на его лице были видны следы недавней болезни.
Однако печальные новости омрачили торжества как в Мантуе, так и в Милане.
Той же осенью новый неожиданный удар обрушился на герцогскую семью: 22 ноября в Виджевано неожиданно скончалась Бьянка Джованна Сфорца, четырнадцатилетняя супруга Галеаццо ди Сансеверино, от какой-то загадочной болезни желудка. И герцог, и герцогиня были нежно привязаны к этой прекрасной молодой девушке, которая была одной из любимых спутниц Беатриче. Лодовико написал Изабелле, что получил рану в самое сердце.
– Потеря действительно больше, чем я могу выразить, из-за наших близких отношений и того места, которое она занимала в моём сердце», – вторила мужу Беатриче.
Галеаццо заперся в своих комнатах в Кастелло, где занемог от недостатка физической активности, поклявшись:
– Когда герцог призовёт меня, я приползу к нему «con la lingua per terra».
То есть буквально: влача язык по земле (форма покаяния, до сих пор практикуемая в отдалённых частях Италии).
По дороге домой Франческо Гонзага узнал, что молодой король Ферранте II скончался после непродолжительной болезни, вызванной лишениями и усталостью, которым он подвергся в своей победоносной кампании против французов. И Франческо, и Изабелла были очень привязаны к своему храброму молодому кузену, который так доблестно сражался за возвращение владений своего отца. В Мантуе были проведены торжественные заупокойные службы, и главный кармелитский викарий произнёс в его честь латинскую речь. За этим печальным событием вскоре последовала смерть Жильбера де Монпансье, который испустил дух в Поцциоли 11 ноября, и Изабелле пришлось утешать его вдову Кьяру Гонзага.
Внезапная и преждевременная смерть Бьянки Джованны погрузила в уныние весь миланский двор, кроме того, были отменены все торжества, подготовленные в честь третьего визита императора. Лодовико и Беатриче со старшим сыном в сопровождении небольшой свиты отправились по воде в Павию, чтобы встретить своего знаменитого родственника, когда он прибыл из Сарцаны 2 декабря. Максимилиан проявил глубокое сочувствие к горю герцогской четы. Вместо того, чтобы совершить публичный въезд в город, он проехал через парк к запасным воротам замка, где Моро с супругой встретил его и проводил в покои. Император провёл вечер в их компании и отказался видеть ещё кого-либо, кроме их сына, маленького графа Павии, к которому питал большую привязанность. 4 декабря он посетил торжественную заупокойную мессу по Бьянке Джованне в кафедральном соборе, а во второй половине дня отправился с Лодовико в Чертозу. 6 декабря герцог отвёз беременную Беатриче обратно в Милан. А через несколько дней император уехал.
Однако смерть Бьянки Джованны была лишь предвестником следующих несчастий в герцогской семье. Несмотря на наступившие рождественские праздники, печаль не покидала Беатриче и придворные часто видели её в слезах, задаваясь вопросом, чем они вызваны: изменой мужа или смертью Бьянки? Изо дня в день герцогиня посещала церковь Санта Мария делле Грацие и подолгу молилась возле могилы своей падчерицы.
– А, может, – написал Ахилл Дина, историк двадцатого века, – Беатриче замаливала свой грех, то есть, адюльтер с графом ди Сансеверино?
Впрочем, больше никто не обвинял её в измене мужу. В понедельник, 2 января 1497 года, герцогиня Беатриче снова приехала в своей карете в церковь. По виду она казалась вполне здоровой и отвечала на приветствия встречных всё с тем же любезным очарованием. Помолившись у алтаря за упокой души Бьянки Джованны, она затем долго стояла возле её могилы, погружённая в печальные мысли, так что фрейлины едва смогли убедить её уйти. После возвращения герцогини в замок в тот же день в её комнатах в Роккетте танцевали до восьми часов вечера, пока Беатриче не стало плохо. Три часа спустя она родила мёртвого сына, а через полчаса после полуночи её не стало. В ту ночь, по словам современника, «…небо над Миланским замком было охвачено пламенем, а стены собственного сада герцогини с внезапным грохотом рухнули на землю, хотя не было ни ветра, ни землетрясения. И всё это считалось дурным предзнаменованием».
С присущей ему силой духа утром Лодовико послал за своими секретарями и сам продиктовал письма, в которых сообщил печальные новости родственникам Беатриче в Мантуе и Ферраре:
– Вчера в восемь часов вечера у моей жены внезапно начались боли. В одиннадцать она родила мёртвого сына, а в половине первого отдала Богу душу.
Несколько дней Моро никого не хотел видеть. Говорят, его нашли лежащим во власянице в увешанной чёрным бархатом комнате. Когда к нему допустили посла Феррары, Лодовико признался ему:
– Мы всегда просили Бога дать нам умереть первым, но Бог распорядился по-своему. Теперь же мы молимся, что если человеку дозволено общаться с мёртвыми, мы просим дать нам возможность увидеть Беатриче ещё раз и поговорить с нею.
Горе Изабеллы тоже было велико.
– Когда я думаю, – написала она отцу 5 января, – какую любящую, уважаемую и единственную сестру я потеряла, меня так угнетает бремя этой внезапной потери, что я не знаю, как я могу когда-либо найти утешение.
К счастью, Елизавета Гонзага прибыла в Мантую неделей раньше, и общество любимой золовки было лучшим утешением для Изабеллы. Франческо же сообщил Моро, что никогда не видел свою жену настолько подавленной горем; и что она, которая всегда была сильной и мужественной в невзгодах, теперь совершенно сломлена. Услышав это, Лодовико очнулся от своего горя, чтобы попытаться тоже утешить свою свояченицу, и послал ей нежное письмо через одного из своих секретарей, умоляя её искать утешения, которого он сам не мог найти, и говоря ей, как много он думает о ней, хотя его собственное горе лишило его возможности писать своей рукой.
– И с этого времени, – добавляет венецианец Марино Сануто, – герцог начал испытывать сильное беспокойство и большие беды, хотя до этого времени жил очень счастливо.
Беатриче ушла в возрасте всего двадцати одного года, а вместе с ней ушли все радости из жизни её супруга. Двор превратился из земного рая в ад, и Фортуна отвернулась не только от Моро, но и от всего Миланского герцогства. Почти все историки сходятся во мнении, что именно Беатриче являлась истинных вдохновителем многих деяний мужа, поэтому связь между её появлением в Милане и процветанием государства несомненна. Горе Моро было ужасным. Некоторое время он отказывался кого-либо видеть, и прошло много дней, прежде чем даже его детей допустили к нему. Как бы часто Лодовико ни вызывал у Беатриче ревность или ранил её чувства, его молодая супруга никогда не колебалась в своей любви к нему, и была, как он сам признавался, лучшим и самым преданным товарищем.
3 января 1497 года при свете тысячи факелов в конце короткого зимнего дня длинная процессия скорбящих проводила герцогиню Беатриче к месту её последнего упокоения под куполом Браманте перед алтарём церкви Санта Мария делле Грацие. Моро поручил скульптору Кристофоро Солари воздвигнуть там собственный кенотаф (символическую могилу) и надгробный памятник Беатриче, но из-за завоевания герцогства французами работа не была закончена. (Сохранилась только мраморная крышка саркофага с двумя лежащими фигурами, выкупленная монахами монастыря Чертоза в Павии). Как утверждали современные хронисты, «такого горя никогда не знали в Милане». И в Ферраре – тоже.
– В среду, 4 января, – написал придворный Эрколе I, – пришло известие о смерти Беатриче, герцогини Миланской. И герцог был очень опечален, и все люди тоже. И вся Феррара скорбит о её смерти, и я видел, как многие плакали.
В Мантуе был тот же общий плач, и те же заупокойные мессы были отслужены по Беатриче.
Император Максимилиан тоже выразил своё сердечное уважение герцогу и искреннее восхищение оплакиваемой герцогиней, чьей восхитительной компанией он так недавно наслаждался.
Со всех сторон сыпались письма с соболезнованиями. Кроме семьи Беатриче больше всего кончину «самой милой дамы в Италии» оплакивали многие деятели культуры, которым она покровительствовала. Элегии и латинские стихи напоминали о прелестях и талантах Беатриче и сетовали на тяжёлую судьбу, которая унесла её в расцвете жизни.
Замечу ещё, что безвременная кончина Беатриче значительно повлияла также на судьбу её сестры Изабеллы д’Эсте. Сразу после её смерти шут по имени Фрителла чистосердечно признался в письме маркизе:
– Из-за гордыни и кошачьей натуры герцогини я считаю невозможным горевать о ней.
Стало быть, он не боялся, что Изабелла одёрнет его. Конечно, маркиза очень скорбела, но, вместе с тем, как ни цинично это звучит, она избавилась от соперницы. Именно её, а не Беатриче современники назовут «примадонной Ренессанса», хотя при жизни последняя покровительствовала гораздо большему числу деятелей искусства. Часть из них после смерти сестры и пленения Моро Изабелла переманила к себе в Мантую, другие же были вынуждены скитаться в поисках более щедрых покровителей, как, например, Леонардо да Винчи. Именно гениальному флорентийцу приписывают картину «Прекрасная Фероньера», на которой, как принято считать, изображена Лукреция Кривелли, последняя пассия Лодовико. Тем не менее, некоторые искусствоведы склоняются к тому, что это посмертный портрет Беатриче. Писать на заказ изображения умерших особ для художников эпохи Возрождения было обычным делом (как и в античный период, достаточно вспомнить «фаюмские портреты»), и голландцы впоследствии переняли эту манеру у итальянцев. При жизни Беатриче, вероятно, из гордости отказывалась позировать Леонардо потому, что он написал знаменитый портрет её соперницы Чечилии Галлерани. (Как она отказалась надеть платье из золотой парчи, узнав, что точно такое её муж подарил своей любовнице). Однако после смерти жены Моро вполне мог заказать её портрет. Хочется думать, что «Прекрасная Фероньера» – это не изображение очередной любовницы Лодовико, а ещё одно доказательство его любви к жене.
Мантуанец Бальдассаре Кастильоне много лет спустя так отозвался о ней в своей книге «Придворный»:
– Мне всё ещё больно, что вы не познакомились с герцогиней Беатриче Миланской, иначе вам никогда больше не пришлось бы поражаться изобретательности женщины.
А феррарский поэт Ариосто связал воедино её судьбу с судьбой Италии:
Своего супруга Беатриче, пока у неё есть дыхание,
Благословляет и оставляет несчастным после своей смерти;
Да, Италия, которая с ней торжествует ярко,
Без этой прекрасной дамы станет пленницей.
Глава 8
Пленение Моро
В мае 1497 года Лукреция Кривелли, связь которой с герцогом причинила Беатриче столько горя, родила сына, которого назвали Джанпаоло, и который впоследствии стал доблестным солдатом и верным подданным своего сводного брата герцога Франческо Сфорца. По утверждению историков, Моро не возобновлял свою связь с Лукрецией после смерти жены. Всеобщее свидетельство его современников:
– Он жил целомудренно и благочестиво и стал другим человеком,
Хотя факты свидетельствуют об обратном: уже в августе Куссаго и Саронно, земли, которые три года назад Лодовико подарил Беатриче, теперь получила его любовница, и в акте дарения прямо говорится о том удовольствии, которое он испытывает в её нежной и прекрасной компании.
Кроме того, в Милан вернулась Чечилия Галлерани и Моро намеревался назначить рождённого от неё сына Чезаре на вакантное место архиепископа Милана, что вызвало немалое возмущение в среде духовенства. И только когда приор церкви Санта Мария делле Грацие, его личный друг, которого Моро высоко ценил, настойчиво попросил его не делать этого, поскольку мальчик еще слишком юн, он отказался от этого назначения.
В то время как Лодовико строил святилища и воздвигал памятники своей умершей жене, его свояк из Мантуи вызвал подозрения у венецианцев своими симпатиями к Франции, и был внезапно уволен с поста генерал-капитана армией Синьории. 24 июня маркиз отправился в Венецию, получив приказ готовиться к войне. Но когда он добрался до своего дома в Сан-Тровазо, там его ждала неприятная весть об увольнении. Маркиз с трудом мог поверить в правдивость этого. Он проехал вдоль Гранд-канала, и, встретившись с прокурором Республики в церкви Сан-Джорджо Маджоре, высокомерно потребовал аудиенции у Синьории.
– Все, – свидетельствует хронист, – роптали на его дерзость; но, хотя он был уволен со своего поста, ему позволили остаться в городе, потому что он был гражданином Венеции, унаследовав эту привилегию от своих предков.
Тем временем Изабелла, не подозревая о позоре своего мужа, проводила день летнего солнцестояния в Вероне, где по желанию Франческо приняла приглашение подесты стать свидетельницей поединков в честь праздника Святого Иоанна. Венецианская Синьория знала о её присутствии и разослала приказы, чтобы маркизу принимали с почётом и чтобы она получала 25 дукатов в день на свои расходы, пока остаётся в Вероне. После продолжительного периода траура и уединения Изабелла впервые появилась на публике, и, проехав по ристалищу, самым любезным образом поприветствовала всех своих друзей. В её присутствии не было произнесено ни слова об увольнении маркиза, и только когда она добралась до Мантуи и встретила там своего мужа, то услышала эту историю из его собственных уст. Тем временем плохие новости уже достигли Феррары и Альфонсо д'Эсте прискакал в Мантую повидаться со своей сестрой. Изабелла вернулась с ним в Феррару, чтобы посоветоваться со своим отцом, в то время как безутешный маркиз остался на своей вилле Гонзага, громко заявляя:
– Этот позор стал результатом интриг Моро и ревности графа ди Сансеверино!
– Я слышал, – писал венецианец Сануто, – что он очень мрачен и ходит одетый в чёрное, а на ожерелье носит железное кольцо, которое он поклялся не снимать, пока не совершит паломничество в Лорето. И повсюду в Мантуе царит печаль, и люди, которые раньше были счастливы и улыбались, теперь грустны и безутешны.
Именно тогда, в знак своего горя и раскаяния, Франческо придумал для себя новую эмблему: золотые поленья в огненном тигле с девизом «Domine probasti me et cognovist» («Господь, ты испытал меня и познал меня»), который можно видеть также в гроте (камера для коллекций) Изабеллы. В течение всего лета маркиз пытался вернуть расположение Синьории. И даже предложил отдать свою жену и ребёнка в качестве заложников в их руки и сдать некоторые из своих крепостей. Но всё было напрасно: Синьория отказалась видеть его и не принимала его подарков, будучи твёрдо убеждена, что он состоит в сговоре с французским королем.
Франческо пытался забыть о своих неудачах в компании своей любовницы Теодоры, которую в сентябре привёз на турнир в Брешиа, проводимый в честь королевы Кипра, что шокировало всех присутствующих. Но Изабелла хранила спокойствие, как мудрая женщина, и завоевала всеобщее восхищение своим терпением и достоинством.
– Тебе повезло больше, чем другим мужчинам, – писал болонский гуманист Флориано Дольфо маркизу, – потому что у тебя прекрасная, мудрая и благородная жена, которая в целом сдержанна и добродетельна, всегда стремится удовлетворить твои желания, в то же время благоразумно притворяясь, что не видит и не слышит тех твоих действий, которые должны быть ей ненавистны и вредны.
В турнире также принял участие и Галеаццо ди Сансеверино, который не пожелал скрестить с маркизом копьё. Это не улучшило напряжённых отношений между правителями Милана и Мантуи, и весть о тайных переговорах, которые Франческо Гонзага вёл как с Францией, так и с Флоренцией, вскоре дошла до ушей Лодовико. В ноябре герцог прислал Изабелле письмо с упрёками, горько жалуясь на неблагодарность её мужа:
– Я разоблачил бы мошеннические действия маркиза в глазах венецианцев и всей Италии, если бы не любовь и уважение, которые испытываю к Вам, мадонна!
Изабелла была серьёзно встревожена тоном письма своего зятя и сделала всё возможное, чтобы добиться примирения между ним и своим мужем. Её усилия поддержал отец, герцог Эрколе, и братья, которые часто бывали в Милане и сохраняли дружеские отношения с Лодовико после смерти Беатриче. Всю зиму и весну 1498 года маркиза через своего секретаря Бенедетто Капилупи вела переговоры с Моро, усилия которого теперь были сосредоточены на создании новой лиги между императором, папой, Неаполем и Миланом. Когда всё было завершено, он предложил маркизу Мантуанскому должность генерала союзных войск с титулом капитана короля римлян. Тем не менее, Франческо Гонзага не был удовлетворён:
– Я хочу также стать генерал-капитаном герцога Миланского!
Однако Лодовико отказался отнять это звание у своего зятя Галеаццо ди Сансеверино. Изабелла же умоляла мужа:
– Пока нужно довольствоваться предложением герцога, потому что главное – это жалованье в 30 000 дукатов!
В мае маркиз отправился в Милан, где его тепло встретили и ознакомили с условиями соглашения. После чего Лодовико объявил о своём намерении посетить Мантую, чтобы показать всем, какое доверие он питает к Франческо и лично поблагодарить Изабеллу за её добрые услуги. А когда услышал, что у маркизы был лёгкий приступ лихорадки, заранее послал своего шута Барона позабавить её весёлыми проделками. 27 июня 1497 года он прибыл туда со свитой из тысячи человек в сопровождении молодого кардинала Ипполито д'Эсте и послов Германии, Испании, Флоренции и Неаполя. В свой черёд, Изабелла предприняла титанические усилия, чтобы оказать честь своему великолепному зятю. Она позаимствовала столовые приборы и гобелены у своего друга Никколо да Корреджо и попросила своего посланника в Милане разузнать, какие вина предпочитает герцог и какой наряд ей лучше надеть во время его приёма. Сам Лодовико ещё не снял траур, и Изабелла колебалась, следует ли оббить стены его апартаментов чёрным бархатом или ограничиться фиолетовым. Капилупи ответил от имени Моро:
– Герцог будет доволен всем, что бы маркиза ни сделала для него, а что касается вин, то он обычно предпочитает за обедом прозрачные белые вина, в то время как за ужином пьёт лёгкое красное вино.
Лодовико провёл три дня в Мантуе, посетил главные церкви и дворцы и пришёл в восхищение от великолепных фресок Мантеньи и сокровищ искусства, которые Изабелла собрала в своей студии. В честь своего знаменитого гостя маркиз устроил несколько турниров и комедий, и венецианский посол, ревниво наблюдавший за визитом Моро, заметил, что маркиза явно стремилась привлечь своего мужа на сторону герцога Миланского и, как и её отец Эрколе, была категорически настроена против Венеции. Тем не менее, Франческо колебался и вёл переписку с Синьорией через своего брата Джованни, который поселился в Венеции вместе с женой Лаурой Бентивольо. 20 октября 1497 года маркиз прибыл туда и бросился к ногам дожа, предоставив в его распоряжение свои услуги и свою семью. Хотя Синьория была готова платить ему то же жалованье, что и раньше, однако не согласились вернуть звание генерал-капитана, и он с отвращением покинул Венецию.
– Все согласились, – писал Сануто, – что маркиз очень грубо обошёлся с нашей Синьорией, а папа римский, как говорят, заметил, что мы избавились от большого дурака.
В начале ноября прибыв в Мантую, послы Моро, наконец, заключили соглашение с Франческо и навестили Изабеллу, которая едва могла сдержать свою радость при виде их. Герцог написал изящную записку своей свояченице, поблагодарив её за помощь в этом вопросе. 1 января 1499 года императорский посланник торжественно вручил Франческо жезл и штандарт короля римлян перед церковью Святого Петра. Изабелла наблюдала за церемонией посвящения с трибуны, установленной на площади, а затем дала в честь посла банкет в замке. Знамя было торжественно освящено в соборе и пронесено по городу, после чего маркиз выехал с послом поужинать на своей вилле в Гоито. Однако венецианский посланник сообщил, что дети на улице при виде льва на знамени начали выкрикивать девиз Республики: «Марко! Марко!», озадачив немца и вызвав улыбку на лице маркиза.
Весь год Изабелла постоянно поддерживала связь со своим зятем. Он по-прежнему посылал ей подарки в виде отборных фруктов или вин и оленины, в то время как маркиза, в свою очередь, посылала ему лосося и форель, а Эванджелиста, знаменитый конюх маркиза, объезжал лошадей Моро. В июле Лодовико прислал свояченице корзину персиков, жалея, что они были хуже, чем прежние, и Изабелла поспешила заверить его в обратном:
– Персики, присланные Вашим Высочеством, очень желанны, не только потому, что они первые спелые, которые я попробовала этим летом, но гораздо больше потому, что являются доказательством Вашей доброй памяти, ибо за это я никогда не смогу достаточно отблагодарить Вас.
Но в том же году дом Эсте постигло новое бедствие: умерла Анна Сфорца, которая, как и её невестка, 30 ноября родила мертворожденного ребёнка, а через несколько часов скончалась, к горю всей своей семьи и особенно герцога Эрколе, который заявил:
– Я потерял всех, кого любил больше всего!
– Нежность и доброта этой принцессы вызвали любовь у всех жителей Феррары! – свидетельствовал всё тот же придворный Эрколе.
На той же неделе скончалась еще одна принцесса Эсте (правда, незаконнорожденная), овдовевшая мать Никколо да Корреджо, которая в молодости была известна как королева праздников и в течение многих лет была верным другом Моро и долгое время занимала комнаты в Миланском замке. После её смерти Никколо, чувствуя, что последняя связь, которая связывала его с двором Лодовико, была разорвана, покинул Милан и вернулся в свой старый дом в Ферраре.
А Кристофоро Романо той же осенью поступил на службу к Изабелле, чего она так долго и тщетно добивалась при жизни сестры. Кроме бюстов маркиза Мантуи и его супруги, скульптор также отчеканил золотую медаль с изображением Изабеллы, копии с которой та дарила только самым преданным друзьям, не говоря уже о деятельности Романо в качестве архитектора по перестройке и расширению помещений замка Сан-Джорджо.
Только Леонардо да Винчи, с которым маркиза познакомилась на свадьбе сестры (тот занимался устройством декораций для театрализованных представлений), пока не поддавался на её уговоры.
Блестящая компания, которую собрала вокруг себя покойная жена Лодовико, быстро таяла. Весёлые дни Виджевано и Куссаго прошли, олени и дикие кабаны целыми и невредимыми паслись в этих лесных долинах, и когда император Максимилиан попросил у герцога одного из соколов его знаменитой породы, Лодовико прислал ему сокола, принадлежащего Галеаццо ди Сансеверино, сообщив:
– Мы больше не держим ни одного своего, и совсем забросили охоту после смерти блаженной памяти герцогини.
Но его любовь к искусству и наукам осталась прежней, о чём свидетельствует математик Лука Пачоли, описавший научную дуэль учёных мужей, которая состоялась 9 февраля 1498 года в Миланском замке. Сам герцог председательствовал на этом собрании, а среди присутствующих Лука упоминает «мессира Галеаццо Сфорца ди Сансеверино, моего особого покровителя», настоятеля монастыря Санта Мария делле Грацие, врачей и астрологов, в том числе, Амброджо да Розате, а также многих известных юристов, советников, архитекторов и инженеров, в том числе Леонардо да Винчи, «нашего соотечественника из Флоренции, который, как в скульптуре, так и в живописи оправдывает своё имя и превосходит всех других мастеров».
Вскоре из Феррары прибыл курьер с известием о внезапной смерти французского короля 7 апреля 1498 года. Карл VIII, которому не было двадцати восьми лет, умер от апоплексического удара, а его кузен, герцог Орлеанский, был провозглашён королём под именем Людовика XII. Эта новость была воспринята с большим облегчением правителями большинства итальянских государств, но не Моро. Ибо Лодовико прекрасно знал о претензиях нового короля (внука миланской принцессы Валентины Висконти) на его владения.
Карнавал Изабелла провела в Ферраре, где Эрколе представил несколько комедий в её честь. Оттуда она написала своему мужу, что пришла новость о подписании договора между Францией и Венецией, которые тайно договорились о разделе герцогства Миланского.
Похоже, это определило дальнейшие действия Франческо Гонзага. Ему задолжали жалованье; старая обида на Лодовико и Галеаццо терзала его сердце, поэтому в мае маркиз тайно предложил свои услуги Людовику XII. Король ответил милостиво и вскоре после этого наградил его орденом Святого Михаила, одновременно порекомендовав своим венецианским союзникам заключить с ним мир. Как и Франческо, отец Изабеллы, беспокоившийся за собственные владения, был готов предать Моро.
Тем временем маркиза с растущей тревогой наблюдала за ходом дел. Она была бы рада помочь своему преданному другу, но Мантуя была ей дороже. За всеми этими заботами она, тем не менее, не забывала об искусстве.
Рассматривая приобретённые картины Джованни Беллини, Изабелла преисполнилась желания сравнить их с некоторыми работами Леонардо. Она написала Чечилии Галлерани, попросив ту одолжить свой портрет:
– Поскольку вдобавок к тому наслаждению, которое мы получим от такого сравнения, мы также будем иметь удовольствие увидеть Ваше лицо.
Она пообещала сразу же вернуть картину. В ответном письме от 29 апреля 1498 года Чечилия уверяла её, что послала бы этот портрет даже более охотно, будь его сходство с ней несколько ближе:
– Не подумайте, Ваша милость, что это вызвано какой-то ошибкой мастера – хотя, с другой стороны, я не уверена в его точности, – но это лишь следствие того, что портрет был написан в то время, когда я еще была так неразвита, и с тех пор я так сильно изменилась. Никто, видя меня и этот портрет вместе, не подумал бы, что это моё изображение. Тем не менее, умоляю Вашу Милость быть вполне уверенной в моём благоволении. Я намереваюсь сделать много больше, нежели переслать портрет для Вашего удовольствия.
Два последних письма Изабеллы, адресованных зятю, касались вдовы Джангалеаццо. Через несколько недель после смерти Беатриче герцог попросил эту несчастную даму покинуть свои комнаты в Кастелло и поселиться в старом дворце недалеко от Дуомо. Из-за чего между ними возникли разногласия в отношении маленького Франческо Марии Сфорца, которого Лодовико решил оставить со своими сыновьями в Роккетте.
– Вы отобрали власть у моего сына, – возмутилась Изабелла Арагонская, – а теперь хотите забрать у него и мать!
На что Лодовико ответил:
– Мадонна, Вы – женщина, поэтому я не буду с Вами ссориться!
Несмотря на свою ненависть к Лодовико, вдовствующая герцогиня по-прежнему поддерживала дружеские отношения со своими кузенами Эсте. Как-то она попросила у маркизы антикварный бюст, который Андреа Мантенья привёз из Рима и который, как она слышала, был поразительно похож на неё саму. Художник, однако, долгое время отказывался с ним расставаться и предложил прислать герцогине бронзовый слепок бюста. Тогда Изабелла д'Эсте проявила удивительную щедрость, купив у него голову и отправила её в подарок своей кузине. В то же время она пообещала герцогине копию портрета её брата, короля Ферранте II, который она слишком ценила, чтобы расстаться с ним. Однако прежде, чем удовлетворить пожелания своей кузины, благоразумная Изабелла обратилась к герцогу и убедилась, что он не возражает против её действий.
