Елизавета Федоровна Литвинова
Аристотель. Его жизнь, научная и философская деятельность
Говоря о логике Аристотеля, нам следует привести его учение о силлогизме.
По определению Аристотеля, силлогизм есть такое общее предложение, которое, после установления известных частных предложений, выводит заключение, отличное от этих предложений, но не содержащее никакой не заключающейся в них идеи. Так, все дурные люди жалки; всякий тиран – дурной человек: следовательно, все тираны жалки. Аристотель дал нам анализ шестнадцати форм силлогизма, который в настоящее время с логической точки зрения признается удовлетворительным.
Мы не войдем в подробное рассмотрение этого капитального сочинения Аристотеля, которое одно могло бы сделать имя его бессмертным, но приведем суждение о нем самого великого творца: «Пытаясь создать науку о суждениях, мы не могли воспользоваться трудами предшественников; все сделано нашими собственными усилиями. Поэтому, если только вы не поставите это сочинение далеко ниже сочинений по другим наукам, созданным трудами целого ряда поколений, вы снисходительно отнесетесь к недостаткам нашего труда и почувствуете признательность за обнародованные открытия».
Вольтер для того чтобы дать понять всем и каждому, что сделал Аристотель в области логики, приводит одно весьма сомнительное рассуждение Платона о бессмертии души и рассматривает его с точки зрения аристотелевской логики, доказывая его полную несостоятельность. Мы считаем также уместным привести мнение Шопенгауэра об Аристотеле, хотя оно относится и не к одной логике.
Шопенгауэр, принимая во внимание самый способ изложения предмета, находит большое различие между Платоном и Аристотелем. Он говорит, что Платон представляет и характером своего мышления, и способами изложения своих мыслей нечто совершенно противоположное Аристотелю. Платон не выпускает из своих железных рук главной мысли, прослеживает нить последней, как бы тонка она ни была, во всех ее разветвлениях. Такое изложение свидетельствует о том, что он, прежде чем писать, строго и в подробностях обдумывал свои сочинения. Поэтому каждый диалог Платона представляет удивительно цельное, связное развитие главной мысли, освещаемой примерами и подкрепленной многочисленными ссылками. Такая склонность Платона к образцовой диалектике могла послужить к недовольству Аристотелем в этом отношении, и нам нисколько не удивительно, что Платон несколько раз выражал это свое недовольство в резкой форме. Слова Шиллера о «ширине» и «глубине» лучше всего выражают противоположность Аристотеля и Платона. Несмотря на свое стремление к наблюдению и опыту, Аристотель не мог сделаться последовательным и систематическим эмпириком; этим и объясняется борьба с ним творца современного эмпиризма Бэкона. В сочинениях Аристотеля о природе мы видим стремление построить естественные науки, например химию, из понятий отвлеченных. Бэкон вооружился против этого и указал на новый источник знания – на опыт и на наблюдение. Попытки Аристотеля выдумать то, что необходимо изучить, теперь возбуждают наше сожаление и смех. Эти сочинения Аристотеля о природе послужили основанием схоластики. Немудрено, что с таким желанием предписать природе созданное собственной фантазией Аристотель утверждал, будто звезды прикреплены к небесному вращающемуся своду, свет и тепло являются следствиями вращения, Земля же находится в безусловном покое. Эти взгляды трудно простить Аристотелю, потому что пифагорейцы еще ранее высказывали более правильные представления о виде, положении и движении Земли. Мы видим также, что Аристотель восставал против Эмпедокла, Гераклита и Демокрита, имевших более верное представление о природе, чем он сам. Знание близких к истине воззрений древних, однако, могло бы предохранить нас от многих ошибок, в которые вовлек нас Аристотель. Известная система Птолемея вся построена на взглядах Аристотеля, которыми человечество довольствовалось до начала XVI столетия; между тем она больше служила религии, чем науке: религия не могла обойтись без вещественного неба, которое было отнято у нее астрономией. Копернику, Галилею, Кеплеру не пришлось бы так пострадать, если бы Аристотель справедливее отнесся к древним, беспристрастно наблюдавшим природу. Но можем ли мы, строго говоря, винить в этом Аристотеля?..
Из приведенного мнения Шопенгауэра, однако, легко усмотреть, что и он, в сущности, не считает Аристотеля последовательным эмпириком. И это замечание Шопенгауэр, как видно, относил к аристотелевскому исследованию природы. Что касается отношения Бэкона к Аристотелю, то мы еще будем говорить о нем впоследствии. Существенным является различие не в направлении философии, а в свойствах ума и характера Платона и Аристотеля; различие это проявилось главным образом в способе изложения, в образе жизни и, как мы вскоре увидим, в учении о нравственности. Философию Аристотеля можно сравнить с большою рекой, которая приняла в себя как притоки все существовавшие до него системы философии и разносит эти воды по всему миру столько веков. В ней, как в фокусе, собраны все достоинства и недостатки прошлого умственной жизни человечества, которым, конечно, в значительной степени обусловливаются достоинства и недостатки настоящего. Поэтому на вопрос Шопенгауэра, винить ли в последних Аристотеля, можно ответить только отрицательно.
Мы не можем пускаться в дальнейшие рассуждения о философии Аристотеля и его метафизике, потому что в высшей степени разнообразная деятельность этого философа и ученого древности представляет в этом отношении обильный материал, о котором неизбежно приходится говорить в его биографии. Научная деятельность относится к его жизни, как идея к веществу, только не в платоновском, а в аристотелевском смысле, следовательно, первая нераздельна с последней.
Итак, существенное отличие философии Аристотеля от философии Платона следует видеть в том, что он отвергает возможность существования идей отдельно от вещей. Вся остальная разница заключается в словах. Идею Аристотель называет формой, считает чем-то присущим вещи и отделимым от нее только мысленно: посредством логического процесса абстракции. Он признает четыре причины всякого факта: материя, идея, или форма, сила и конечная цель. Аристотель, как и Платон, допускает вечность материи. Сверх того, он вводит в свою философию два новых понятия: возможности (потенциальности) и действительности (актуальности). В природе яйцо – это птица в возможности. Материя по отношению к форме, к идее – то же, что возможность по отношению к действительности. Всякая вещь представляет в одно и то же время возможность и действительность, материю и форму. Юноша является сформированным по отношению к ребенку, но он представляет бесформенную материю сравнительно со взрослым человеком. Эти понятия играют такую выдающуюся роль в изложении всех воззрений Аристотеля, что знакомство с ними является существенной необходимостью. Не трудно себе представить, что ими объясняется многое в учении Аристотеля о природе вообще и о природе человека в особенности.
Мы перейдем теперь к изложению взглядов Аристотеля на природу неорганическую и органическую. В учении Аристотеля об этих предметах надо различать два рода сочинений: одни из них проникнуты общим направлением его философии, другие – совершенно от нее не зависят и представляют исключительно наблюдения.
В древности науки разделялись на общедоступные, которые надлежало знать каждому образованному человеку, и на таинственные, преподаваемые немногим избранным, отменно даровитым людям. Первые преподавались по методу катехизическому, в форме вопросов и ответов; вторые представляли собой связно и научно изложенные трактаты. Эти высшие науки философы держали в тайне от большинства и называли их акроаматическими и эпоптическими. Слово акроаматический значит излагаемый в форме лекций, слово же эпоптический происходит от слова Эпопт; так назывались лица, удостоившиеся полного посвящения в Элевсинские таинства.[4]
Казалось бы, сочинения, относящиеся к разряду таинственных, должны были отличаться лучшим изложением, чем другие, и иметь большее значение для потомства; на самом же деле это далеко не всегда так. Таинственные сочинения меньше всего обрабатывались авторами и больше дополнялись изустным изложением, почему заключали в себе очень много пробелов. Трудно дать себе отчет, какими соображениями руководились древние греки при разделении сочинений на таинственные, или акроаматические и доступные для всех. К числу первых бесспорно принадлежало учение о чудесном, все, что было еще малопонятно, вызывало сомнение. Из истории математики нам известно, что люди науки находили необходимым скрывать от публики существование несоизмеримых чисел. Большая часть сочинений Аристотеля тоже принадлежит к числу акроаматических: сочинение о душе, несколько небольших сочинений о чувствовании и предметах чувственных, о памяти и воспоминании, о сне и бодрствовании, о сновидениях и о гаданиях во сне, о долговечности и краткости жизни, о молодости и старости, о жизни и смерти; к общедоступным относятся: о дыхании, история животных в десяти книгах, о членах животных, о поступи животных, о рождении животных, о цветах, об акустике, о физиогномике, о растениях, о чудесных рассказах, о механике, о линиях, о направлениях и названиях ветров. Трудно воздержаться от изумления, просмотрев внимательно перечень предметов исследования этого вечно размышлявшего наблюдателя! Разнообразные наблюдения требовали столько труда, внимания, времени; нам приходится допустить, что в этих работах Аристотеля принимало участие очень много людей, трудившихся под его руководством. Но он не только руководил, воодушевлял, направлял занятия других, но и сам неустанно, непрерывно наблюдал и размышлял.
В физике Аристотеля, под которою он разумел учение о мире и человеке, как мы сказали, не все служит выражением его философских воззрений. Природу Аристотель рассматривает как органическое, гармоническое целое, состоящее из последовательных, связанных между собою звеньев; она, по выражению его, не похожа на плохую трагедию. В самой большой связи с философией Аристотеля находится его учение об органической природе.
Очевидно, Аристотель представляет природу самостоятельной внутренней силой, способной сообщать телам движение и удерживать их в покое. Природу он отождествляет с живой мировой силой и признает, что всю вселенную проникает оживляющая теплота. Он сравнивает эту природу с художником, который действует не по полному сознанию, но под влиянием неясного побуждения, а потому называет ее не божественной, а только демонической. В этом, по его мнению, следует искать объяснение того, что в природе так часто имеет место случай и неожиданность; в этом также заключается причина многих несовершенств, замечаемых в природе, деятельность которой представляется Аристотелю, таким образом, инстинктивной. В то же время Аристотель утверждает, что природа стремится всегда к одной цели. Целесообразность он признает во всех ее проявлениях; он говорит, что только ввиду цели ласточка вьет свое гнездо. То же самое замечается и в растениях, которые для своего питания пускают корни внутрь земли, а не на ее поверхности. Это кажущееся противоречие объясняется тем, что в природе два начала: материя и форма, или действующая идея. Если природа действует иногда ощупью, делает уклонения и ошибки, это принадлежит материи. Необходимо допустить, что Бог приводит в движение материю. Как дисциплина существует вместе и в армии, и над нею в уме полководца, так Бог есть в одно и то же время закон и законодатель, порядок и распорядитель вещей. Так как движение есть сущность природы, то физика есть, собственно, теория движения; ее исследования относятся к неподвижному (божественному), к подвижному нетленному (небу) и к подвижному тленному, или к подлунной природе. Движение Аристотель отождествляет с идеей изменения.
