bannerbannerbanner
Малуша. Пламя северных вод

Елизавета Дворецкая
Малуша. Пламя северных вод

Пламенный отблеск упал на его лицо, осветил бурую кожу личины с нарисованными углем жуткими клыками…

– Вот, осталось, – когда Малуша умылась, Князь-Медведь вручил ей подсохший ломоть хлеба и кусок копченого темного мяса. Похоже, лосятина. – Ешь.

– А тебе?

– А я пойду на раздобытки. Ну что, – Князь-Медведь остановился перед ней, уперев руки в бока. – Проводить тебя до тропы?

– Н-нет, – Малуша чуть отползла по лавке.

– Остаешься?

– Я не… не знаю. Дозволь еще поразмыслить?

– Ну, поразмысли.

Князь-Медведь взял с ларя в углу у двери свою шкуру, повернулся к Малуше спиной и сменил кожаную личину на шкуру. Глянув на его спину под кожухом, она заметила довольно длинные, плохо расчесанные волосы, но тут же все скрылось под шкурой.

Потом он взял с того же ларя берестяной короб.

– У меня вон в той стороне, – он указал рукой, – клеть поставная. Залезть туда, найди лосятины копченой, а здесь крупа, – он кивнул на ларь. – Похлебку свари. Сумеешь?

– Я ключницей у княгини была! – Малуша возмутилась. – Такое умею сготовить, чтоб тебе и во сне не снилось!

– Ну, хозяйничай, – Князь-Медведь хмыкнул. – Только сама не вздумай бежать, – предостерег он, уже взявшись за дверь. – Заплутаешь, волки задерут. Отсюда тропы заговоренные, узлами завязанные, без моей воли никто отсюда хода в белый свет не отыщет. От избы далеко не отходи. А увидишь волков рядом – на двери засов.

– Ты скоро воротишься? – Малуше стало не себе от мысли, что придется одной сидеть в этом месте и ждать волков.

Но Князь-Медведь вышел, ничего не ответив.

* * *

Когда дверь за хозяином закрылась, Малуша еще какое-то время сидела неподвижно. Но снаружи не доносилось ни звука, лишь щелкала та неведомая птица. Наконец Малуша поднялась, чувствуя себя неожиданной хозяйкой этой странной избушки; чувство было немного тревожное, но где-то и приятное. Внутри самой истобки Малуша осмотрелась быстро: печка из камней, обмазанных глиной, несколько горшков возле нее, еще немного простой посуды на полках. Рядом с печью лежанка, где они спали, напротив стол и лавки, ларь у двери и другой ларь подальше. Каменные жернова в лохани. И все. В ближнем ларе лежали припасы: мешок лука, мешок чеснока, берестяной туесок крупной серой соли – немалое сокровище для глухого леса. В другом туесу еще оставалась крупно помолотая мука – для похлебки. Был мешок пшена.

Когда печь была вытоплена и в избушке стало очень тепло, Малуша надела кожух и обулась. Потом осторожно приоткрыла дверь и выбралась наружу. Быстро закрыла за собой дверь, чтобы не выпускать тепло, и постояла, вдыхая свежий морозный воздух и оглядывая поляну. Еще виднелись ее вчерашние следы, частью перекрытые сегодняшними следами Князь-Медведя. Затем она выбралась на поляну и оглянулась: а вдруг избушка исчезла? Но нет, та стояла на месте. Глядя по сторонам, Малуша двинулась по узкой тропке туда, куда указал Князь-Медведь.

Клеть поставная обнаружилась совсем рядом, шагах в десяти. Небольшой сруб был укреплен на шести обрубленных стволах-подпорах и поднял на высоту больше человеческого роста. Внизу лежала лесенка из крепких жердей. Приставив ее к двери, Малуша стала осторожно подниматься. Лазить в поставные клети ей еще не случалось – кладовые для припасов во владениях княгини выглядели совсем иначе, на дворе за тыном не было нужды поднимать их повыше от зверей.

На верхней ступеньке Малуша обеими руками вцепилась в деревянную ручку и навалилась на нее, благодаря чему почти упала внутрь, как вчера в саму медведеву избу. Клеть оказалась битком набита: закрытые бочонки, иные из которых отчетливо пахли медом или соленой рыбой, короба копченого мяса и вяленой рыбы. Малуша по привычке проверила припасы: бочонки исправные, гнилью и плесенью нигде не тянет, ни мышей, ни жучка. Осмотрела мясо и рыбу: провялено хорошо, не портится.

Чуть ли не впервые в жизни оказавшись так высоко над землей, Малуша ощущала себя кем-то вроде колдуньи, что превращается в птицу. Не хотелось спускаться – казалось, сейчас произойдет что-то чудесное, ведь не даром она взобралась в этот дом между землей и небом! Как княжеская дочь из предания, что от рождения жила на высоком дубу, чтобы до срока никто не видел ее красоты. Но тут же привычка хозяйничать взяла верх, и Малуша одернула себя: она сюда не мечтать влезла, а припасов взять.

Выбрав кусок копченого мяса, она осторожно спустилась вниз. Хозяйство у Князя-Медведя было небольшое: ни скотины, ни птицы он не держит, живет тем, что дают лес и река. А что в лесу не родится, то ему люди приносят. Даже если она и впрямь останется здесь жить, голодать ей у Князя-Медведя не придется.

Хозяин вернулся заполдень, когда у Малуши уже был готов горшок каши с порезанным луком и покрошенной копченой лосятиной. Князь-Медведь опустил на ларь заплечный короб и кивнул:

– Разбери.

Малуша охотно заглянула в короб: что у него за раздобытки? Внутри оказался туес с яйцами, два каравая довольно свежего хлеба – дня два как выпечено; внизу мешок гороху. Причем горох был тот самый, который она сама же и принесла Буре-бабе, только хлеб чей-то чужой. Видно, Князь-Медведь ходил к Буре-бабе, куда доставляются подношения из окрестных весей. Но спрашивать она не посмела. В таких местах за самое невинное любопытство могут нос откусить.

Увидев горшок с похлебкой, Князь-Медведь только кивнул. Он оказался малоразговорчив, но этому Малуша не удивлялась. Люди, привыкшие жить в одиночестве, такими и бывают. А медведи и подавно.

Пока она разбирала короб, Князь-Медведь успел сменить шкуру с мордой на кожаную личину. Свиту он снял – в избе, хорошо проконопаченной, прочно держалось тепло от утренней топки. Под свитой обнаружилась рубаха из небеленого льна – не грязная, но поношенная и протертая под локтями. При виде этого Малуша мельком подумала о нитке с иголкой, но пошивного приклада у нее с собой не было. Однако отвлеклась на другое: при свете дня она смогла убедиться, что строением тела ее хозяин ничем от человека не отличается. Был он высок ростом – она было думала, может, вчера это ей лишь показалось со страху, – довольно худощав, но явно силен, как всякий, кому приходится много работать руками.

– Садись, – он кивнул ей на стол, а сам достал с полки две ложки и положил возле горшка.

Они сели напротив друг друга, горшок с кашей Князь-Медведь поставил между ними. Малуша тайком посматривала на него: как же он будет есть в личине? Снимет? Но он лишь завернул нижний край, чтобы освободить рот. Малуша старалась на него не пялиться, но все же разглядела короткую рыжеватую бороду, губы и крепкие зубы. Все были на месте, и та часть лица, которую она видела, убедила ее, что хозяин – человек еще далеко не старый. Но и не юный, средних лет, может, тридцати или чуть меньше. О том же ей говорил его звучный голос, сильный и подвижный стан. Старый Князь-Медведь погиб на поляне перед этой самой избушкой двадцать пять лет назад. Этот уже тогда жил на свете – он ведь тому, старому, приходится сыном. Значит, ему не меньше двадцати пяти. Но и немногим больше.

Ели они в молчании. Закончив, Князь-Медведь положил ложку на стол и кивнул:

– Хорошая каша.

У Малуши отлегло от сердца. Она положила в кашу немножко соли, но сомневалась, следовало ли это делать: Князь-Медведь ведь не разрешал ей брать соль. В Нави не едят соленого, всякий знает, что жервтенную пищу не солят. Но раз соль у него есть, значит, нужна для чего-то?

– Прибери тут, – Князь-Медведь поднялся. – К ужину вернусь.

Он снова оделся, накинул шкуру с личиной, потом погремел чем-то в сенях и ушел, нагруженный бобровыми ловушками. Малуша перемыла ложки, вытерла стол, обмахнула лавки. Нашла у печи забытый горшок и оттерла его пучком сена. Как ни мала и бедна, по сравнению с привычным ей жильем, была эта избушка, Малуше нравилось быть здесь хозяйкой. Всю жизнь она прожила в подневольном положении: едва выйдя из детства, оказалась в услужении у княгини. Та осень, которую она начала у деда во Вручем, а закончила в дружине Святослава, мелькнула, как странный сон. Оглядываясь назад, Малуша видела себя в клетях и в поварне на Эльгином киевском дворе – там было ее привычное место. Но в Киеве она носила чужие ключи. Здесь ключей никаких не было, как и замков, но она почти с гордостью ощущала себя госпожой этих трех или четырех самолепных горшков и двух простых, ничем не украшенных ларей. Ее наполняло чувство воли и покоя – то и другое было ей прежде незнакомо, хотя она и не задумывалась над этим. Здесь она была защищена от всего мира стеной дремучего леса и волей покровителей рода. Отсюда ее не достанет ни плесковский князь Судимер, ни воевода Кетиль. А Эльга… она же хотела, чтобы Малуши не было. Тут ее как бы и нет…

Делать больше было нечего, и Малуша уселась на лежанку. Обнаружила, что ждет возвращения хозяина почти с нетерпением. Вчерашний страх уступил место жгучему любопытству. Может, он разговорится наконец? Расскажет ей что-нибудь о себе? Если она останется с ним жить, не могут же они всю жизнь провести в молчании!

Лес вокруг лежал бездной тишины, и казалось, нет ему конца и краю. И нигде ничего больше нет, кроме этой избушки, стены чащи вокруг да звезд на небе. А Киев, Плесков, Смолянск, виденный по пути, множество людей, населяющих белый свет, отсюда казались сном.

Когда у двери снаружи послышалось движение и шорох, Малушу облило дрожью: а вдруг это… что-нибудь жуткое? Засов-то она не накинула! Но это был Князь-Медведь – он вошел, неся в теплую душноватую избушку холодный запах ельника и снега. На шкуре белела снеговая крупа. Ловушек с ним не было – поставил на каких-то ему одному известных речных либо озерных ловищах. Бросил взгляд на пылающие угли в устье печи, на прикрытый горшок возле него, на две ложки посреди стола и полкаравая хлеба в ветошке. Он не сказал ни слова, и лица его Малуша под личиной не видела, но почему-то ей показалось, что все это ему нравится. Сняв шкуру, он расправил ее на ларе, чтобы подсохла, и, не поворачиваясь к Малуше лицом, прошел к лохани. Снял кожух, повесил на колышек, стянул рубаху и, стоя к Малуше спиной, стал умываться.

 

Малуша не сводила глаз в его спины, хотя и предполагала, что лесная жизнь развила в нем способность спиной чувствовать взгляды. Но зрелище это ей очень нравилось. Широкие плечи, стан, сужающийся к поясу, крепкие округлые мышцы на руках… Ей показалось, что на спине у него несколько старых шрамов, но в полутьме было трудно разглядеть. Спина у него была красивая, и от вида ее Малуша почувствовала волнение. Только сейчас она осознала, что вот уже сутки живет в этой избушке с мужчиной в расцвете лет. И что другие девы попадали в эту избушку ради известной цели, нужной для удачного замужества… Уж этот наделит их способностью рожать сыновей, «здоровых, как медведей», кто бы сомневался!

Но тут Князь-Медведь снова оделся, закрыл лицо малой кожаной личиной и повернулся к ней. Малуша к этому времени уже сидела, чинно сложив руки и задумчиво глядя в печь…

– Давай, расскажи, что там дальше было, – велел Князь-Медведь, когда она во второй раз за этот день вымыла две ложки и горшок после еды. Голос его звучал легче, чем вчера, как будто ее присутствие уже не казалось ему необычным.

– С кем было?

Весь день думая о том, что будет дальше с ней самой, Малуша и забыла, что вчера начала рассказывать о неудачном замужестве Сигне, дочери Вёльсунга.

– Ну, с князем тем, который дочку замуж выдал, а тот подлец зять его со всей дружиной перебил еще у лодок.

– А, Сиггейр! Когда убит был князь Вёльсунг, в живых оставались только десять его сыновей, а у Сиггейра еще была против них рать огромная, – начала Малуша. – И вот взяли их в плен и повязали крепко…

Она рассказывала, как десятерых пленников оставили связанными в лесу, как страшная старая волчица приходила каждый день и съедала одного из них, пока Сигне не сумела хитростью избавить Сигмунда, любимого своего брата, от волчицы и освободить. Как он начал жить в лесу. Как Сигне по очереди присылала к нему двоих своих сыновей от Сиггейра, но оба они оказались слабаками и трусами, – все в своего подлого родителя, – и она сама приказывала Сигмунду убить их.

Князь-Медведь слушал без единого звука и даже почти не шевелился, глядя в устье печи. Малуша, сидя по-вчерашнему на лежанке, едва различала его в полутьме, но была уверена, что он слушает, полностью поглощенный ее рассказом. С тем древним Сигмундом у него было много общего…

– Однажды пришла к Сигне вещая женщина, мудрая колдунья. Она умела менять людям обличья. Сигне ее попросила, чтобы они поменялись обличьями между собой, и так они и сделали. Колдунья осталась жить вместо нее с Сиггейром, и он не заметил, что вместо жены у него другая женщина. А Сигне пошла в лес, к избушке, где жил Сигмунд, и сказала ему, мол, в лесу заплутала, позволь мне переночевать у тебя…

Дойдя до этого места, Малуша вдруг смутилась: все было почти как у них вчера. Но Князь-Медведь еще не знал, что будет дальше, а она знала…

– Принял ее Князь-Ме… о, ну, Сигмунд, я хотела сказать. Сели они за стол, и он подумал, что это очень красивая и ладная женщина… – Малуша невольно понизила голос, как будто ей приходилось хвалить саму себя. – И пока они ели, он все на нее смотрел. А потом он сказал, что хотел бы, чтобы у них была одна постель на эту ночь, если она согласна. И она согласилась, и провела она у него в доме три ночи, и все между ними было так же. Потом Сигне вернулась к себе домой и опять поменялась с колдуньей обличьями. А потом у нее родился сын. Был он больше любого младенца, крепкий и сильный. Это потому что он был всей своей кровью из рода Вёльсунга, по отцу и по матери, и превосходил всех людей…

Малуша запнулась, вдруг подумав о своем ребенке. Они со Святославом были не так близки по родству, как те брат и сестра. Ее бабка, Мальфрид, по которой Малуша получила имя, приходилась родной сестрой Ингвару, Святославову отцу. То есть она Святославу двоюродная племянница. Будь каждый из них на одно поколение младше, брак между ними был бы допустим. Но этот позор содержит в себе и преимущество: ребенок от их связи будет и по отцу, и по матери происходить из рода Олегова.

Князь-Медведь поднял голову и взглянул на нее сквозь прорези, словно спрашивая: что ты замолчала?

– А что если она знала? – медленно выговорила Малуша, обращаясь не столько к нему, сколько к своим мыслям.

– Да уж конечно, знала, – уверенно ответил Князь-Медведь. – Она ж поняла, что от того змея поползучего, мужа ее, доброго приплоду не будет. Вот и сделала, чтобы от доброго семени сына принести.

– Я про Эльгу. Она тоже знала, что от меня и… И такой сын будет сильнее, чем те двое… В нем кровь Олегова будет густа, как вино, а у тех двоих, сынков Прияны и вуйки моей Горяны, жидка, как вода. Но они – от вольных матерей, водимых жен… Они старшие. Она боится за них. Потому и хотела меня с белого света сжить. Чтобы у меня не родился такой сын, что тех двух во всем превзойдет.

Малуша молчала, заново потрясенная полным пониманием своего положения. Вот в чем дело. Кровь ее будущего сына – не позор. То, что они сотворили, запрещено для обычных людей, но так поступали те люди, которым сам Святослав стремится подражать. Величайшие воины древних времен. Этого ребенка, которому только через полгода настанет срок родиться, уже сейчас боится сама княгиня Эльга! Потому что он будет вдвое сильнее любого из ныне живущих отпрысков Олегова рода – и ее самой, и двух ее старших внуков. И если уж она не решилась, как бестрепетная Сигне, пролить родную кровь, то попыталась лишить этого ребенка имени. Родись он сыном какого-нибудь Нежаты Милонежича – никому он не будет страшен.

Пока не явит себя однажды, сбросив чужие шкуры… У Малфы даже дух перехватило – ей мерещился витязь, под чьей поступью содрогаются облака…

Князь-Медведь молчал, но она чувствовала, что он внимательно ее разглядывает.

– Я не вернусь к ним, – наконец сказала Малуша, тихо, но с нерушимой убежденностью. – Я останусь… я хочу остаться. – Она подалась к Князь-Медведю. – Ты позволишь мне здесь пожить, пока мой сын не родится? Прошу тебя! – Она стиснула руки в мольбе. – Здесь его никто не посмеет тронуть. Здесь он появится на свет внуком Олеговым, а не каким-нибудь…

– Здесь он родится сыном медведя… – медленно выговорил хозяин. – Сыном Нави.

– И пусть! Сигмунд с сестричем-сыном его тоже волчьи шкуры носили и в чаще людей разрывали, как звери. А потом у Сигмунда был другой сын, от новой жены, его звали Сигурд, он тоже был великим воином, и он о себе говорил: «Я зверь благородный». И говорил, что нет у него ни отца, ни матери. А он был величайшим из людей! Я хочу, чтобы мой сын тоже был величайшим из людей! Хочу, чтобы Навь его вырастила. Очистила, как земля, и силой наделила. Тогда никто не станет его попрекать, и все будут почитать кровь Олега Вещего в нем!

– На легкую ли жизнь ты его обрекаешь?

В голосе Князя-Медведя Малуше послышалась насмешка, но это не могло ее смутить.

– Кто легко живет, тому славы не видать! Я соткала для себя и для него сильную судьбу, – она показала на свой тонкий белый поясок. – Нити для него спряла на золотом веретене Зари. Нам только укрытие нужно, пока он не родится и в силу не войдет. Лет до десяти. А потом все увидят, что рожден он не на позор, а на великую честь и славу!

«Ну а если не выйдет, – подумала она, – если погубит его злоба людская, то сам Один за телом его придет и заберет в свои палаты небесные!»

– До десяти лет я не могу, – Князь-Медведь качнул головой. – У меня тут жены больше года не живут, не положено так. Да и год живет только та, что мое дитя носит. Но коли Бура-баба тебя сюда послала…

Он, похоже, был в раздумьях. Такому, как он, постоянной семьей обзаводиться не положено – к нему приходят за благословением и уходят, его получив. Жить с ним дольше позволено только матери следующего Князя-Медведя, преемника. Эльге когда-то предлагали эту честь, но она ее отвергла, не постеснялась даже призвать на помощь чужих мужчин, вооруженных острым железом. А Малуша готова умолять о том, чтобы ей дозволили занять место, отвергнутое ее старшей родственницей. Но она в беде, а Бура-баба сказала, что только здесь она сможет вырастить добрую судьбу…

– Ведь Эльга отказалась быть женой… того Князя-Медведя, – тихо сказала Малуша, подняв глаза на молчащего хозяина. – Может, она меня сюда прислала, чтобы я ее заменила?

* * *

В этот раз Малуша и не пыталась заснуть сразу. Угли в печи погасли, было совершенно темно, и лежала она с открытыми глазами или с закрытыми, никакой разницы не составляло. Снова и снова она перебирала в памяти свои озарения. Боги управляли ее судьбой. Они хотели появления на свет ее ребенка, происходящего от Вещего Олега с обеих сторон. Видно, сынок вуйки Горяны, хоть и получил имя Вещего, больших надежд им не внушает. Но с ней будет иначе. Малуша чувствовала в себе силу родить великого воина. Кому, как не ей, внучке стольких княжеских родов! И потому боги свели ее со Святославом – величайшим воином из ныне живущих на свете. Пренебрегли даже их родством – и воспользовались им. Она-то думала, будто хочет возвыситься сама и сидеть на Олеговом столе рядом со Святославом. Отчаивалась, что это ей не удалось, что ее вытеснила смолянка Прияна. Но это вовсе не было поражением. Просто уже свершилось то, ради чего ей нужно было быть со Святославом. Теперь она может уйти, унося свою бесценную ношу. И здесь самое лучшее место, чтобы дать зерну славы прорасти, а ростку – подняться.

Князь-Медведь рядом с ней тоже лежал неподвижно, но по его дыханию она слышала, что он не спит. Сочтет ли он ее подходящей заменой Эльге? Ведь беглянка Эльга по матери своя здесь, она происходит из княжьего рода кривичей плесковских. А родство с Малушей у нее по отцовской ветви, Малуша здесь чужая. Может, таких не берут в медвежьи жены?

Малуша осторожно повернулась на бок, лицом к Князь-Медведю. Он не шевельнулся, но ей показалось, что звук его дыхания чуть изменился. Осторожно она протянула руку и притронулась к его плечу. Он ведь ей этого не запрещал? Пальцы ее коснулись теплой кожи – сорочки на нем не было. Видно, в сильно натопленной избушке ему жарко. У Малуши что-то оборвалось внутри от острого волнения. Спать голым нельзя, это навлекает на тело, не защищенное одеждой, злых духов, можно заболеть или даже умереть… но это же для людей. Каких духов бояться ему – живущему в Нави, воплощающему самый страшный страх нечисти?

Он опять не шевельнулся, будто не заметил. Но Малуша была уверена – он не спит.

Осторожно она передвинула руку вперед и положила ладонь ему на грудь. Не откусит же он ей руку, в самом-то деле? Наткнулась на кожаный ремешок, видимо, с каким-то оберегом, но не сошла еще она с ума – трогать обереги такого хозяина. Кожа у него была гладкая – говорят, оборотни и в человеческом облике весьма косматы, но его косматость осталась на снятой медвежьей шкуре. Рука ее коснулась его бороды. Малуша придвинулась ближе, немного приподнялась. Осторожно повела пальцами по его щеке. Его носа, лба, глаз она ни разу еще не видела, но на ощупь они оказались как у всех людей. Значит, не потому он скрывал свое лицо, что чем-то отличался. Наверное, у него, чье тело принадлежало чурам, тайной было само его собственное лицо.

Тут он впервые шевельнулся. Его ладонь поймала руку Малуши у него на лице; он перевернулся на бок, подался к ней и наклонился, почти прижимая ее к постельнику.

Теперь Малуша замерла; сердце бешено билось, по всему телу разливалась дрожь от волнения и приятного, какого-то обнадеживающего ожидания. Если уж ей нельзя его видеть, то можно по-другому познакомиться с тем, кто станет чудесным покровителем ее судьбы на ближайшие годы. Обычный его лесной запах ослабел, зато усилится запах тела, и от этого запаха Малушу пробирал трепет.

Мягкая борода в темноте коснулась ее шеи, и она ощутила прикосновение губ к своей коже. Глубоко вздохнула, ощущая истому и возбуждение. Волнение сменялось чисто телесным нетерпением; самым важным стало то, что ее обнимает полный сил мужчина – причем особых сил. Свободной рукой она провела по его затылку, по шее, по плечу. Его губы прошлись по ее горлу, подбородку, коснулись губ… Дрожа, Малуша приоткрыла рот и ответила на поцелуй. Она не ощущала ни малейшего страха перед ним, а лишь возбуждение и любопытство к тому, как его загадочная сущность проявится в деле любви.

Она расслабилась, выражая покорность. Его ладонь легла ей на грудь, погладила через сорочку, потом скользнула в разрез. Малуша невольно издала стон. В последние месяцы, расставшись со Святославом, она слишком страдала, чтобы думать о любви, тем более с кем-то другим, но сейчас ощутила, что тело ее зажило новой жизнью и наполнилось новыми силами. Ласки Князь-Медведя из темноты приносили ей более острые ощущения, чем она знала прежде, и она отдалась им, не думая больше ни о чем.

 

Чувствуя, как его невидимая рука скользит вверх по ее бедру, поднимая подол сорочки, она мельком подумала лишь об одном: говорят, что оборотня можно сделать человеком именно так – сойдясь с ним. Но если он сейчас не человек… то пусть лучше таким и остается…

* * *

Проснулась Малуша от шума и движения. Место рядом с ней было пусто, а Князь-Медведь сидел возле печки, закладывая полешки в пламенеющее устье. Он уже был одет, но личины на нем, кажется, не было. Услышав, что она зашевелилась, он медленно встал и обернулся. У Малуши ёкнуло сердце. В последний раз мелькнуло опасение, что вот сейчас он повернется – и она увидит звериную морду, покрытую шерстью… Но она успела вспомнить, как ночью прикасалась к его лицу – косматое не более, чем у любого зрелого мужчины. Да у многих обычных мужчин, виденных ею, борода и гуще, и выше подступает к глазам.

Вот он повернулся. Личины на нем и правда не было. Сквозь полутьму Малуша различала черты обычного человеческого лица. Князь-Медведь подошел, и она села на постельнике. Он присел рядом с ней, молча глядя ей в лицо. Они разглядывали друг друга, как будто впервые встретились. И ждали, что за этой первой встречей последует долгая жизнь, которую они проведут вместе.

Она не могла бы сказать, хорош ли он собой. Узкое лицо с глубоко посаженными глазами, рыжеватая борода на жестком, угловатом подбородке и немного впалых щеках. Все это просто не имело значения. Важнее всего был взгляд – пристальный, проникающий в душу, удивительно живой и полный силы на малоподвижном лице, не привыкшем выражать настроения и чувства.

С левой стороны на виске и на скуле виднелось темное пятно. Малуша подумала, что он извозился в саже, пока разводил огонь, и протянула руку.

– Это не стереть, – Князь-Медведь перехватил ее пальцы. – Говорят, похоже на след лапы медвежьей. Велес меня еще в утробе пометил.

– Поэтому ты… здесь?

Пятна Малуша не могла обнаружить в темноте – на ощупь оно не выделялось.

– И поэтому тоже. Ну, что? – немного хрипло произнес Князь-Медведь, и Малуша видела, что он тоже по-своему волнуется и напряженно ждет ее ответа. – Остаешься?

Глубоко вздохнув, она потянулась и обняла его за шею. Никогда в жизни – ни у родных, ни со Святославом, – она не испытывала такого чувства единения с кем-то. Все-таки она превратила его в человека. Оба они были странными среди людей – с юных лет выделились из всех и осуждены были жить особо. В этой избушке они были как те первые люди на земле. И Малуша чувствовала готовность остаться здесь навсегда, чтобы дать жизнь всему роду людскому.

* * *

В тот же день Князь-Медведь повел Малушу по тропе назад – к Буре-бабе. Та сама распустила ей косу, заплела две, уложила вокруг головы и покрыла платком – красным, выкрашенным корнем подмаренника. Таким же, как у нее самой, но поновее и поярче. Надела на нее поневу, как носили здешние жены – из трех полотнищ толстой полушерстяной тканины, черно-бурой в белую клетку. Поневу носили не так, как более привычную Малуше полянскую плахту – не оборачивали вокруг бедер, а вздевали на гашник и его повязывали под поясом. При этом Бура-баба что-то бормотала. Малуша едва дышала от волнения, кланяясь ей по завершении обряда. Теперь она и ее будущее чадо были защищены силой рода – самого его корня. Больше Эльга или другой кто не спросит ее с презрением, кто ей косу расплетал. Это сделала почти что сама Макошь, и даже киевской княгине придется уважать волю своего материнского рода!

Жить в лесу Малуше нравилось. Владея крохотной избушкой и четырьмя горшками, она ощущала себя госпожой своей судьбы, как ей не доводилось никогда ранее. Маленькое хозяйство, однако, давало занятий на весь день. Князь-Медведь очень много времени проводил в лесу; Малуша не спрашивала, куда он ходит и чем занимается, но он приносил то дичь, то рыбу, то припасы из весей – часть даров, что окрестные весняки доставляли к Буре-бабе. Порой и Малуша ходила к ней помогать по хозяйству. Иной раз в избушке оказывалось все вымыто и вычищено – значит, какие-то юные девы являлись попытать судьбу. Но редко – они больше ходят осенью, в пору свадеб.

С Князем-Медведем Малуша сжилась на удивление легко. Теперь он в избе личину не носил, но здесь царил вечный полумрак, не позволявший разглядеть его лицо, и у Малуши оставалось о ее лесном муже довольно смутное впечатление. Казалось, тайная сила отталкивает взгляд, не позволяет рассмотреть его черты как следует. Это было дыхание Нави, не дававшей Малуше забыть, что живет она вовсе не с простым лесным ловцом. Намного разговорчивее он не стал, но порой рассказывал ей какой-нибудь случай в лесу. Звери, особенно жившая поблизости медведица с приплодом, были ему ближе и понятнее людей. Однажды рассказал, как у него на глазах старый бобр дрался с молодым волком-переярком, подстерегшим его у выхода на лед. Победа осталась за бобром, а волк бежал, устрашенный отвагой противника и огромными острыми клыками. Малуша смеялась, но не знала, верить ли.

– Тут был случай, бобр мужику одному из Видолюбья бедренную жилу клыками перервал, тот и помер, перевязать даже не успели, – добавил Князь-Медведь.

Малуша покачала головой. С детства она наслушалась о том, кто в дружинах где и как погиб. Иной раз и на лову гибли, попав под лосиные копыта или на клыки вепря. Но никогда ей не рассказывали о человеке, которого убил бобр! И оттого ей еще сильнее казалось, что живет она в зачарованном краю за гранью обыденного.

Однако, несмотря на то, что говорили они немного, у Малуши сохранялось ощущение, что ее присутствие Князю-Медведю приятно. Что ему нравится, приходя домой, заставать здесь молодую жену с готовым ужином; нравится, снимая шкуру и превращаясь в человека, обнимать и целовать ту, что остается с ним не по суровому древнему обычаю, а по доброй воле. Чуть ли не впервые в жизни душа ее робко, лепесток за лепестком, расправлялась, распускалась из тугого комка, чувствуя тепло чьей-то привязанности, не отягощенной сомнениями и тревогами. И от этого она чувствовала себя счастливее с ним, чем даже со Святославом.

Осознав это впервые, Малуша удивилась – как можно их сравнивать? Один – как солнце ясное в небе, а другой – как зверь косматый в сумраке чащи. Но со Святославом она всегда тревожилась, всегда была не уверена, что желанна ему, всегда знала, что у него есть множество дел поважнее, чем она. С Князем-Медведем же все было иначе – они жили как будто вдвоем во всем свете, и она была для него такой же важной искрой тепла и разума, как он для нее.

Иной раз она с испугом думала – но ведь это только на год. Дольше ей нельзя будет здесь оставаться. Куда она пойдет потом? Но Малуша гнала прочь эти мысли. Каждый день здесь был так похож на другой, что только шаги весны, все ускорявшиеся, и отмечали прохождение времени. Скажи ей кто-нибудь, что она уже пять лет живет здесь, Малуша не удивилась бы.

У нее было еще одно мерило времени – зреющий во чреве ребенок. Но ведь Вёльсунга мать вынашивала шесть лет, так?

Темнело все позже, вечера становились все дольше, но длинные разговоры они вели редко. Куда чаще Малуша рассказывала о чем-нибудь Князю-Медведю, чем он ей. Бура-баба была разговорчивее, но ей не полагалось говорить о своей человеческой жизни. Лишь из некоторых их обмолвок Малуша постепенно поняла: Бура-баба в белом свете была родной матерью княгини Эльги! А Князь-Медведь – родной внук Буры-бабы и сын Эльгиной старшей единоутробной сестры, Вояны. По человеческому счету Князь-Медведь Святославу приходится первым вуйным братом! Впервые связав в голове концы, Малуша чуть не села мимо лавки. Вот боги забавляются – дитя у нее от брата-князя, а живет она с братом-медведем на другом краю света белого! И вот почему Бура-баба отнеслась к ней так по-доброму – Малуша ведь носит родного ее правнука! А Бура-баба, душа и хранительница рода, не могла бросить без помощи его росток, взошедший на ополье и нуждавшийся в защите.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33 
Рейтинг@Mail.ru