Елена Юрьевна Кузнецова
Сон жизни как жизнь сна
Фантастические сны
И в желтом колыбельном свете
У мирозданья на краю
Я по единственной примете
Родную землю узнаю.
А. Тарковский
Коль скоро речь зашла о фантастике, я перейду к снам с фантастической составляющей. Конечно, любой сон – фантастика, потому что, даже, если его сюжет будет самым земным из земных и бытовым из бытовых, – там все равно будет странности и необычности.
Какой же это был восторг – первый человек на Луне! С конца 19 века это считалось делом, буквально сегодняшнего дня, но понадобилось целых семьдесят лет, чтобы этот день наступил. Впрочем, кажется, был вечер. Весь мир, затаив дыхание считал шаги Армстронга. И все плакали. Как-то было все равно: наши или американцы – по Луне ходит ЧЕЛОВЕК! Хотелось смотреть на это чудо вновь и вновь. Только доступно это было всем, кроме нас. Нам показали лишь короткий репортаж в программе "Время". Кто-то там, наверху, решил, – нечего любоваться, раз не наши космонавты там гуляют. Но мы все равно радовались со всеми землянами. Позже досужие журналисты станут утверждать, что этот лунный спринт – фальсификация.
Одно дело – научная фантастика и разного рода домыслы со слухами. Другое – высокая вероятность подлинного события, отдаленного по времени. Как приятно и почетно было ощущать себя не просто частью, а центром вселенной: мы – разумные, братьев по разуму желаем иметь. Но где ж их взять?
Спустя годы мы увидим вскрытие инопланетянина. Как-то разом пропала всякая охота в подобной встрече. Зачем? Что мы можем дать друг другу? Разрезать, чтобы понять, как работают ручки-ножки или бегают мысли? Я не хочу. Больше не хочу этой детской радости – встретить себе подобного. Ничего хорошего от такой встречи ждать не приходится. Если мы лучше, умнее и сильнее, – все дальнейшее просто неинтересно. А, если они? Мы ведь даже не знаем, как у нас-то мысли бегают?
Весь наш опыт окажется детским лепетом. Это изменит все основы. Победы и достижения окажутся мелкими и нелепыми. Все – боль, страдания, мысли, цели, мечты, надежды – станет нелепицей, сущим вздором. И сама жизнь – бессмысленностью маленьких глупых двуногих.
Из необъятного по своей глобальности явления для всех это может обернуться явной трагедией для каждого. Для меня. И что тогда смогут изменить Боги? И не окажется, что молиться станет некому? Они и будут богами? Куда же тогда мы денем нашу веру?
Я не хочу менять ничего в этой жизни! Даже свои заблуждения! У них нет цены. Вся моя жизнь уже стоит меньше. А мне хочется лелеять мои заблуждения. В них есть своя трепетная правда. Я потратила на них жар своей души. Не ахти что, только это все, что у меня есть. Я заберу их с собой. Будет возможность – проверю, не будет – лишь об этом стану горевать.
Мне нравится, что в этой вселенной я – такая же частичка, как и сама вселенная. Мы с ней меняемся местами и размерами… Только суть одна, мы – живые. Чем больше чувствуем и знаем, тем больше стараемся понять и объяснить. И бежим этот бесконечный марафон без маршрута, как ослики за привязанной морковкой.
Великое счастье – в незнании. Как же жутко было Создателю, если он все-таки был? Есть от чего свихнуться. От полного знания – немудрено и в Кащенко. Вселенская скукотища! Задумаешь что угодно. Это ли не повод для эксперимента с "образом и подобием"? Понятно, что производство Адама – акт бессмысленный и опасный. Оттого что – безответственный. С Адамами потопами и пожегами не совладать. Мы – бестии хитрые. Создателю неведома жажда жизни. Откуда ему, от скучного знания своего понять, как это страшно – умирать? Ему – бессмертному и безмерному – вольно жить надмирным.
А Адамы хотят тепла, сытости, радости, удовольствий. И любви. Не к человечеству. А к себе – единственному. И тут Создатель, с его теоретическими представлениями о самом великом – страсти человеческой души – не указ. Сытый ничему не может научить голодного, зрячий – слепого, немой – поющего.
Даже, если Адаму дадут бумагу за подписью и печатью, что ему будет дарована еще одна жизнь, – он будет до самого последнего глотка воздуха цепляться за эту. Ибо Адамы могут доверять только собственным знаниями о жизни, таким же, как сами. Но это редко.
Так, только Королев мог на вопрос о Луне бесстрашно расписаться: "Твердая". И американцы не подвели. Они поверили и прыгали по ней, как малые дети: "Как здесь красиво!" Вокруг была огромная пустая серая планета. А над ней – голубой шар Земли. Это все сделал человек своими слабыми пальцами. Теперь этот репортаж доступен любому.
Спустя годы, глядя на эти кадры, меня трясло от рыданий и восторга. Ведь я смотрела на себя в прямом смысле – со стороны. Я уже была там, на этой Земле. Астронавты видели Землю и меня – 10-летнюю – на ней. И мне этот вид понравился. Только не было четкости – слезы мешали.
Почему я плакала? Потому что видела сейчас то, что могла видеть давно? И мне никогда не придется вот так прыгать по другой планете, с которой Земля – такая красивая. Как жалко всех нас, тех, кто остался ждать самых счастливых людей, в том июле 1969 года. Там. Дома. На Земле. На очень маленькой Земле.
Вероятно, поэтому мы приходим в собственные сны, надеясь, изменить дневную глупость с помощью внутренней прозорливости. А просыпаясь, все забываем и множим ошибки. Сон мой, сладкий сон мой: "Я во сне, я помню, как меня зовут, я осознаю, что я сплю".
Бывают сны, в которые хочется возвращаться. Бывают сны, из которых хочется убежать. Они все хороши уже тем, что снятся. И я, просыпаясь, каждый раз думаю: "Вот и новый день, это – только день. Он пройдет. И опять настанет сон".
Сон – непредсказуемый и волшебный хозяин жизни. Забава для глупых, знание – для умных и сила – для мудрых.
В последнее время он все чаще предлагает не ассоциации личных впечатлений, а обобщенные безличностные сюжеты. Даже не знаю, радоваться мне этому или пугаться?
СОН
Ощущаю вокруг себя полную темноту. Но не черноту непроглядную, а именно темноту, что-то вроде беззвездной и безлунной ночи. Страха нет, только неприятное ощущение, что где-то совсем рядом находится кто-то или что-то – таинственное или враждебное. Неясные звуки и странный запах заставляют меня искать что-то устойчивое, к чему можно прислониться и защитить себя со стороны спины.
– А ты не бойся, – приятный низкий мужской голос звучит откуда-то сверху.
Я не реагирую. Во-первых, ничего не видно, во-вторых, а кто он такой, чтобы я его боялась или ему верила.
– Ты права. Никто.
Неприятный холодок прошел по телу. Ясно, что мои мысли – открытая книга. Но это, по меньшей мере, не честно и не по-мужски.
– Чего молчишь? – Я говорю, опережая мысли, чтобы меня не застали врасплох.
– А что сказать? Ты права.
– Тогда проявляйся. Нечего прятаться в темноте.
– Хорошо. Как есть, или как лучше?
– А, так ты на таракана похож, что ли?
– Уйду.
– Кто держит?
Темнота расходится. Передо мной берег. Пока не понятно, какой – морской, речной, озерный?
– Просто берег, не заморачивайся.
Честно говоря, мне уже изрядно надоел этот радиотеатр. С кем говорю? Что он делает на земле? Додумать не успела.
– Земля-земля. Что вы все заладили – земля? – Голос стал резким, даже гневливым.
– Что тебе не нравится. Да, земля. Это наша планета…
– Земля – не планета, это – место жизни, – перебивает меня невидимка.
– Как это?
– Так. Говорим земля – подразумеваем жизнь.
– А мы и так подразумеваем.
– Так да не так. Вот Марс или Венера – не земля, потому что они – мертвые.
– Подожди, – у меня даже раздражение пропало, – если земля – живая, то… – у меня перехватило дыхание.
– Договаривай сама.
– Не могу.
– Но поняла?
– Не хочу.
– Это от тебя не зависит. Там, где жизнь, там – и земля.
Я опустилась на землю. Ног совсем не чую. В голове пусто, и совсем не хочется ни с кем разговаривать. Мелькнула мысль о молитве, но, кроме обращения – Господи! – ничего на ум не пришло. Как это, "там, где жизнь, там – и земля"?
– Получается, что наша земля – не наша планета Земля? Так можно предположить? – Я не поняла, подумала или спросила?
– Не важно. Все равно не отвечу, но ты можешь предположить.
– А ты?
– А я знаю.
– Значит, мы, вернее, наши предки, прилетели оттуда, где была их настоящая Земля? Она перестала сохранять жизнь?
– Сама умная.
– А где она – настоящая Земля?
– Сама-сама.
– Что, их… бесконечная цель? Или просто ничего?
– Цель. Просто ничего. Какая тебе разница? Родившиеся здесь верят в то, что это – их земля. Не надо никого разубеждать. А то будут думать, мечтать, мучиться.
– Зачем тогда? Какой выход? – Я так быстро выдохнула, что даже не успела испугаться. Внутри все замерло. Ведь сейчас я получу или приговор, или надежду.
– Все ты усложняешь. Говорят
. же, от ума радости не много. Будь проще.
– Тогда зачем ты ко мне прицепился? От меня-то чего тебе нужно? Во мрак заманил, спрятался за словами. А сам, наверное, в очках и шляпе.
Громкий утробный смех словно бы отодвинул темноту. Я уже различаю линию горизонта. Вода тихо набегает волна за волной. Но спрашивающего нигде не видно. Может, на солнце проявится…
– Я не негатив.
– Тогда скажи, в чем выход?
– Верь в жизнь!
– Человеку важно знать, где его дом, кто его предки?
– Тогда ищи.
– Где?
– Что ты заладила! Планеты – не клиенты фирмы по недвижимости. Для таких масштабов риелторов нет.
– Нет?
– Ну, для вас нет.
– Как нам тогда жить?
– Да как жили, так и живите.
– В беспамятстве?
– Ты часто переезжала с места на место?
– Часто.
– И все дома помнишь?
Я не нашлась, что ответить. Не скажу, что вела кочевое существование, но жизнь, конечно, помотала.
– Когда переезжаешь в новый дом, старый – просто помнишь.
– Я не помню…
– Твое счастье.
– Нет, я о том – настоящем доме – ничего не помню.
– Просто детская амнезия.
– А тебе – тоже просто?
– Да. Просто. Работа.
Солнце резко вынырнуло из небытия и обагрило воду. Темнота растворилась. Я оглянулась. Страх совершенно пропал. Только под левой лопаткой тяжело ухало сердце. Никого. Пустынный берег. Даже муравьев не видно. Под ногами лежит странный камень. На первый взгляд – обычный булыжник: серый, испещренный бороздками и прихотливыми узорами. Я бы и не обратила на него внимания. Но что-то сверкнуло. Нагнулась, подняла и ахнула.
У меня в руках камень почти овальной формы – словно бы теплая печеная картошка. Одна разница. С одного конца в нем – глубокий глаз. Под тонкой – меньше двух миллиметров гранитной коркой и такой же агатовой мантией – голубая кристаллическая щетка – зарождающаяся жеода. Я заворожено вглядываюсь в этот глаз из блестящих крохотных кристалликов, похожих и на голубоватый кварц, и на кварцит, и на сапфирин. Неужели это он со мной разговаривал?
ПОСЛЕСОНИЕ
Проснулась с ощущением опустошения. Меня словно бы провернули на фарш в мясорубке. Любопытно, что недавно разговаривала с приятельницей о камнях. Пыталась ей объяснить, почему мне нравятся агаты? Получилось недоказательно. Для нее камень – только бриллиант, хотя нет никаких финансовых предпосылок для подобного выбора. Просто, есть такая категория спорщиков, похожих на то, что называется "из грязи – в князи". Но я не на шутку завелась, очень было обидно за фантастическое разнообразие агатов. Даже сюжет сразу родился любопытный, как только сон закончился. И записывать я стала сначала сюжет, а только потом – сон. Про сюжет потом – после.
А сон страшненький. Конечно, в нем полно дневных размышлений на тему: кто мы и откуда? Но только этим объяснить я сон не могу. Что-то в нем нездешнее. Вдруг, это все – правда? И мы за переездами с планеты на планету запамятовали свой настоящий дом, а, стало быть, и настоящую историю? Как говаривал А.П.Чехов – "сюжет для небольшого рассказа". Но это – будущее.
Через несколько часов это будущее я нашла на берегу моря в Адлере. Черный, испещренный бороздками булыжник размером с детский кулачок. На одном конце в него была голубая проталина – мерцающий мелкими кристаллами таинственный голубой глаз.
СОН
События происходят одновременно в родительском доме в Армавире и в коммунальной квартире на Арбате.
Дочка спит в соседней комнате. Дело к вечеру. Мы с мамой готовимся ко сну. Я смотрю телевизор, а мама читает какой-то журнал. Слышен необычный звук. Мне не спокойно. Что-то происходит за стенами дома. Выхожу на крыльцо родительского дома.
Ничего не понимаю. Прямо передо мной совершенно явственно возникает невесомый колпак светло-желто-зеленого цвета. Он совершенно прозрачен и двигается вверх, изменяя положения. Из него свисают ножки, как у медузы. И вот он уже взмывает к небу. Заворожено слежу за движением, а потом бегу в дом, чтобы позвать родных поглядеть на чудо.
Путано говорю о происходящем. Мама одевается. Я совершенно раздета. Бросаюсь в арбатский коридор. Судорожно перебираю одежду. Натягиваю сиренево-розовую накидку и пулей вылетаю на… родительское крыльцо в Армавире.
В воздухе что-то изменилось, как перед грозой. Какое-то тяжелое и опасное ожидание. Не слышно никаких звуков. Воздух абсолютно неподвижен – никаких колебаний. Невероятная мертвая тишина. Словно бы жизнь остановилась. Слева от дома за железной дорогой над лесопосадкой видны цветные всполохи.
Перед крыльцом соседнего дома, что стоит напротив, возникает солнечное видение – золотые рыбки запутались в водорослях или деревьях. Изображение похоже на вазелиновый теле эффект – четкий центр и размазанная мутная периферия. Бегу к маме: "Там голографические (я несколько раз пытаюсь произнести это слово) рыбки". Моя речь невнятна и испуганна.
Небо постепенно, как на огромном экране, становится затемненным, но цветным. Полосы сине-коричнево-фиолетовые перетекают одна в другую, потом вспениваются, вдавливаются друг в друга. Изображение складывается и тотчас разрывается.
Я бросаюсь в дом и вытаскиваю маму. Небо продолжает свой страшный безмолвный танец. И тут возникает звук. Он похож на поиск сигнала сквозь помехи. Словно работающий радиоприемник с настройкой между станциями приема. Звук есть, но нет его конкретики. Шум.
На фоне треска сверху возникает тихий голос с помехами, которые хочется убрать, как высокие частоты, ручкой настройки и вывести громкость: "…мы устали ждать… вам надо… вы уже готовы…"
На крыльце соседнего дома появляется Некто – в рубашке и брюках, но босой. Это его речь с радиопомехами. Он открывает рот, а голос – везде: в воздухе, в небе, под землей. У него странное неприятное лицо – вдавленный с широкими ноздрями нос, никакой мимики, жестов или телодвижений.
Он говорит о необходимости помощи и введении коммунистического правления. У меня внутри холодеет – ведь через неделю выборы Президента (2 срок Ельцина), а нас снова загоняют в загон. И уже не будет никакой возможности дожить до конца века и шагнуть в 3-е тысячелетие. Мелькнула мысль: "У меня дочь".
Из дома выходит парнишка. Он подходит к незнакомцу, подает ему стул и неловко снимает свои тапочки, оставляя их мужчине. Мальчик делает это медленно и как-то обречено. Я подумала, что, когда начнется настоящий кошмар, может, они вспомнят и зачтут нам этот жест доброй воли.
Мужчина невозмутимо обувается и садится на стул. Вокруг пустота, словно вся земля вымерла, и остались только мы на двух крылечках.
Буквально волоку ноги в большую комнату родительской квартиры. По стене сверху ползет какой-то розовый прямоугольник. Он спускается словно бы на ниточке. Заворожено слежу за его перемещением. Форточка открыта. В середине комнаты у стола сидит миловидная женщина – светловолосая, коротко стриженая, в чем-то нежно-розовом. Как она появилась? То ли возникла из воздуха, то ли из розового прямоугольника?
Присаживаюсь рядом на стул. Она извиняется, – они могли бы разговаривать лучше. Это техническая недоработка – проблемы с голосом. Сама она говорит чисто и без всяких проблем. Я расспрашиваю ее о разных вещах. О детях. У нее сын 12 лет, у меня – дочь. Меня волнуют проблемы учебы и возраста. Она: "Они у нас одинаковые".
Мимо пролетают мухи. Я поймала одну левой рукой и раздавила в кулаке. Она едва заметно скривила тонкие губы. У меня омерзительное ощущение мокроты и гадливости. Снова внимание привлекла серебристо-розовая с вдавленными ромбиками полоска-ленточка на полу – 15-20-ти-сантиметровая извивающаяся линейка. Я беру ее салфеткой и выбрасываю в форточку. Женщина пропадает.
Тупо смотрю перед собой в полной панике. Жизнь заканчивается на моих глазах. У наших детей нет будущего. Это – не фашисты. Их не загонишь кровавыми усилиями в свою нору. Да и флагштока для флага не предусмотрено. Нас ждет не война – бойня. Они все знают и все могут. А у меня нет даже телефона.
По стене медленно спускаются еще 2 розовых прямоугольника. Я вскакиваю от отчаяния, срываю их со стены и крепко сжимаю – теплые. Сквозь мои пальцы просачивается темно-розовая жижа. Мечусь по комнате, не зная, что делать дальше – выкинуть или сжечь остатки?
И в этот момент возникает понимание, что именно таким способом они проникают на Землю. Я вслух говорю себе, что сейчас побегу в сарай и сожгу эту дрянь в ведре. Рядом – вся семья. Но нет никого, кроме меня, кто может этих остановить.
Я не успела додумать: "А как к этому отнесется та женщина…"
ПОСЛЕСОНИЕ
Проснувшись, я даже задохнулась от грандиозности увиденного. Попыталась снова заснуть, чтобы довести до конца наиважнейшее дело – сжечь, уничтожить нечисть.
Отчего? По какой причине? Почему мне приснился такой сон? Есть реалии: два дома прошлый и настоящий, дочь, мама, канун выборов…
Это сценарий или что?
Надо защитить прошлое или настоящее?
С 7.30 до 8 утра – извела себя вопросами.
В 8 стала записывать сон.
А потом пошла на выборы: "Голосуй, а то проиграешь!"
Теперь, когда так много всего случилось после того утра, все предстает в другом свете. В смысле – светопреставления. Мощно нас прозомбировали СМИ! Коммунисты тогда не прошли. Приход "дерьмократов" окончательно обрушил страну. Жадные и оголтелые – свои и чужие – драли ее в клочья. А мы – тупой "электорат" – только и делали, что захлебывались в крови – в буквальной и переносной. Вьючными "лошадями Пржевальского" разбрелись по восточным базарам, забросили кафедры и пошли торговать азиатским барахлом, проматывали в финансовых пирамидах и игровых автоматах последнее исподнее, хоронили мужиков, как сильную свою половину. Они у нас настоящие – с врагом в открытом бою могут сражаться "не за жизнь – на смерть". А перед врагом невидимым – хитрым и подлым – пасуют. Спиваются по-черному или уходят из нашего мира в тот, "из которого нет возврата".
Потом, сцепив в зубы, мы переживем и последствия кризиса 17 августа 1998 года, трагедию Курска, конструкцию 9.1.1. и авантюру 08.08.08. Знаю, наверняка, что наши "друганы-други" еще не однажды проверят нас прочность. Только откуда им – вшивым овцам, прикидывающимся пастухами, знать, что сталь закаляется, когда ее "из огня – в полымя"?
Странная получается фигня. Раньше мы все пытались их "догнать и перегнать". Теперь уже не бегаем, а они – по-прежнему – на опережение стараются играть. И игрища с каждым годом все мерзопакостнее выдумывают. То журналистку пристрелят, то министра совратят, то "нежным" душам внушат, что они – пуп земли и спасители отечества, и должны поднять на дыбы страну, чтобы "всемирной демократии" было легче лишить нас памяти, истории и недр.
Но мы уже потихоньку прозреваем и обучаемся, как хохлы, накладывать свое вето на все, что не сало. Впрочем, это уже совсем другая история.
А я все равно почему-то уверена, что не проголосуй я тогда, было бы еще хуже…
СОН
Случилось ужасное. Подруга, ее любимый и я оказались свидетелями нашествия на землю. Мы долго бежали от страха, потом устали и побрели по пустынной каменистой дороге.
На небе стали появляться и быстро пропадать плоские круги, похожие на детские переводные картинки с изображением птиц и древних птеродактилей. Пугающее слайд-шоу. Вдали появилась юркая черная птичка. Она устремилась к нам. Всем своим видом дает понять, что мы должны отправиться за ней. Привела нас к большой заброшенной каменоломне и влетела в узкий лаз. Приятель и подруга тоже залезли. А у меня не проходит грудь – все тело ободрала, пока протискивалась. Возникло ощущение, что здесь можно спрятаться и переждать вторжение. Но я решила отправиться на поиски того, что нас напугало. Подруга – со мной.
Мы оказались в большом помещении, похожем на спортивный зал. В нем идут соревнования. Мужчины на трибунах активно "болеют". Внезапно в зале появляется группа людей. Нам с подругой они показались подозрительными. Группа "заводит" болельщиков. Они начинает вести себя агрессивно. Вдруг кто-то из мужчин возмутился несправедливостью такой борьбы и неспортивностью поведения.
Тогда в центр вышел Их человек в штанах и с голым торсом. Он казался необъятным. Не толстым, но плоским, как 70 размер – растянутым и сплющенным. Лицо безликое, ничего не выражающее, как маска. Он ничего не стал объяснять, покрутился в центре, медленно поворачиваясь и демонстрируя себя публике. Потом вытянул руку в направлении возмутившегося. Тот быстро-быстро начал уменьшаться и превратился в медальон размером около 50 см в диаметре. После этого медальон взлетел под потолок и через несколько секунд с глухим пшиком растаял, словно след от дождевого пузыря. Был человек – и нет человека.
– Так будет с каждым из вас. – От глухого голоса, идущего из плоского толстяка, зал замер в ступоре.
Всех куда-то погнали. Людей столько, что кажется здесь – в этой толпе – все население планеты. Небольшая группа, среди которой я и подруга, оказались в другом помещении на допросе-тесте. Допрос ведет молодая симпатичная блондинка. Люди присаживаются на стул рядом с ней. Она показывает картинки, просит сделать вычисления и ответить на вопросы. Женщина лояльна, или мне хочется так думать. Но ее прямые вопросы не оставляют сомнений в нашей участи.
Интерес представляют человеческие реакции – не только правильность, но скорость и точность. Подруга, улыбаясь (неужели она ничего не понимает?), отвечает на вопросы. Готовлюсь сесть после нее. Возникла небольшая пауза, кто-то пытается втиснуться без очереди. У меня защемило сердце. Странные люди, даже гибель цивилизации не способна сдержать человеческие инстинкты. Или это только русская особенность – растолкать всех локтями?
– Нас выпустят? – Спрашивает подруга.
И я поняла по напряженному выражению ее лица и сдавленному голосу, что она все понимает.
– Нет, – коротко ответила блондинка и жестом показала, что допрос закончен.
Я попыталась присесть.
– Достаточно. Больше не нужно. – На меня она даже не взглянула.
Я поняла, что это – все. Надежды выбраться почти не осталось. Пока не ясно, у кого шансов больше – у опрошенных (нисколько не сомневаюсь, что их как-то метили) или у оставшихся? Пытаясь сравнивать шансы, мысленно мечусь в поисках выхода.
Все разбрелись. Подруга маячит перед столом. Она явно проклинает себя и меня за то, что ушли из укрытия. Страшно и за друга. Мы ничего о нем не знаем: где он, что с ним? Только бы его не нашли. Ведь он – единственный шанс на спасение и нас, и всей планеты.
Мне приходит нелепая мысль о том, что, если бы не большой бюст – все было бы иначе. Может, не было бы вторжения? Но это – пустое. Сколько осталось у нас времени? Вот что существенно. Надо продержаться как можно дольше. Решаюсь потянуть время и начинаю сама задавать вопросы блондинке.
– Вы нас уничтожите?
– Да. Затопим планету. Кстати, наверху уже льется грязная вода, прямо на уровне входа.
Мелькнуло в голове – проекция кавказского наводнения?
– Уже началось?
– Не бойтесь, – дама цинично улыбнулась, – еще нет.
– Вы давно на Земле?
– 40 000.
– Лет?
– Нет, дней. Меня прислали все разузнать. – Она отвечает легко и доброжелательно.
Внизу собираются кривоногие человечки ростом не более 30-70 сантиметров. У них в руках разные летающие предметы. Четко вижу один – помесь гусеницы и самолета – с буро-зелеными боками. Они, похоже, отправляются на охоту за спрятавшимися. Значит, им надо не просто захватить нашу планету и залить ее водой, но и непременно уничтожить всех людей. Боятся возможной утечки информации?
– Вам понравилось?
– Да. Красивая планета. Я многому научилась.
– У вас должен быть высокий уровень развития.
– Зачем? Мы пользуемся тем, что захватываем на планетах.
– Что у вас тут было? У вас был мужчина?
– Да. Это очень приятно. У нас на такое никто не способен.
– Он вас любил?
– Да.
– А откуда вы?
– Зачем вам это знать? Вы и так все умрете. К чему вопросы?
– У меня, – я медленно поднялась со стула, – уже ничего нет. – Я не говорю о своей семье, точно осознавая, что нахожусь во сне, но и, отмечая, что по натуре я не актриса, та легко бы произнесла любой текст. – Ни дома, ни друзей, ни планеты. Скоро у меня заберут и жизнь. Неужели вопросы – эту последнюю малость – и ту вы… Это что – так трудно поговорить с человеком перед смертью? Вы – женщина. Вы похожи на женщину даже больше, чем я, – красивая, обаятельная. И с будущим. Вам здесь понравилось. Было хорошо. Вас любили. Многие люди на земле согласны за любовь заплатить жизнью, только бы на миг оказаться во власти этого великого – самого великого – чувства. А вас любили!!! И вы легко убьете этого человека?
Женщина, молча, смотрит на меня. Неужели жизнь среди людей со страстями, любовями, сомнениями и желаниями, с красотой и мощью земли не изменили жестокую инопланетную сущность захватчицы? Что-то с ней происходит. Не могу это объяснить словами, но она меняется – не внешне, внутри идет какой-то бурный процесс.
Я пытаюсь придумать, чем бы еще зацепить ее? Блеснула призрачная надежда на спасение. Может, поднажать? Попробовать изменить ситуацию, пока блондинка отвечает?
ПОСЛЕСОНИЕ
Так, лихорадочно обдумывая тактику (на стратегию уже не остается времени) вопросов, могущих изменить ужас случившегося, спасти собственную жизнь и существование планеты, я и проснулась. Сон держал в напряжении несколько дней. Параллели с собой искать даже не пыталась – не интересно.
А вот сюжет – подарок-подарунок! Когда-нибудь развернусь!
СОН-а
Этот сон – один из трех предрассветных сновидений, связанных друг с другом так прихотливо.
Осознаю себя идущей. Вопросом, от чего или от кого ухожу, не задаюсь. День заканчивался, и ясно было, что еще немного, и я войду в ночь без крыши над головой и с перспективой ночлега на семи ветрах. Вдали показалось спасительное жилье, и я заторопилась к вросшей деревянной избушке.
На стук дверь открыла старушка. Она все поняла и без долгих уговоров пригласила войти. Домик состоял из двух комнат и большой открытой веранды. Старушка познакомила меня со своим дедом и внуком. Малыша отвели в другую комнату и уложили спать. Дед принес старую шаткую раскладушку, и старушка принялась стелить мне постель. Я постеснялась рассказать, что у меня болит спина, и раскладушка здоровья не прибавит. Темнеет. Старики ушли в другую комнату к внуку. Лежать невыносимо, но в гостях не выкобеливаются. Мучительно жду, когда в доме все уснут, чтобы перетащить постель на пол.
Где-то ухают ночные птицы, и вовсю стараются сверчки. Под богатырский храп из соседней комнаты я решаюсь на перестановку. Но тихо не получилось. Едва шевельнулась, как сильная боль пронзила насквозь, и я не сдержалась. На мой громкий стон приползла бабулька. Глядя на то, как я вылезаю из раскладушки, она разохалась: "Чего же ты, доченька, не предупредила, я бы тебе сразу на полу постелила". Она помогла мне подняться и перетащила матрас. С трудом устроилась на новом ложе.
Вернулся старик. Сосредоточенно почесал за ухом, буркнул что-то вроде: "Я сейчас", – и вышел. Удивительно, но я быстро поднялась и проследовала за ним на веранду, чтобы посмотреть, куда он пошел?
Ночь еще не спустилась. Близкие сумерки, казалось, намекали солнцу, что "пора и честь знать". Но светило не торопится. Недалеко от веранды – в 100 метрах – зиял огромной дырой глубокий карьер. На дне люди копошились у машин. Старик спустился с большим цинковым ведром. В него ковшовой лопатой рабочий деловито бросал красную глину. Я поняла, что надо приготовиться к лечебной аппликации. Расстелила простынку на скамье и освободила спину.
Внезапно пошел дождь – не сильный, но явно затяжной. Перебираемся под навес. Только он совсем худой, и легкие струйки быстро образовывают лужи на дощатом полу. Пришлось вернуться в комнату. Ночь упала на дом, как покрывало. Сижу одна в потемках, обмотанная простыней. На веранде зажглись огни, как на деревенской дискотеке. Где-то рядом пели и веселились люди.
Выглядываю наружу. То, что увидела, было страшно и непонятно. В небе появились странные ярко-оранжевые бесшумные объекты. Они были похожи на объемные вырезанные снежинки со структурой, которая напоминала медузу. Шли сплошным потоком, закрывая все небо. От этого бесшумного полета стало жутко. Никто ничего не замечал. Это еще страшнее. Одна из медуз – бесформенная и туманная – снизилась так, что запуталась в высоких кронах деревьев и вырвалась из веток, оставив на листьях светящиеся анилиновые кляксы.
Следом за медузами пошли такие же бесшумные аппараты, отдаленно напоминающие вертолеты. Они состояли из двух частей: верхняя – похожа на серо-металлическую сигару, нижняя – на темную эллипсоидную гондолу. Вертолеты приземлялись один за другим, из них выходили люди в шинелях первых лет Гражданской войны – из сукна грязно-болотного цвета.
Кричу людям, чтобы прятались. Бесполезно. Веселье продолжается. Бегу в дом, чтобы выключить свет и спрятаться. Не успела. Как столб, прислонилась к стене, прикрывшись одеялом. В дом входят солдаты. Они безучастно проследовали по комнате, как по коридору. Их движения мало напоминали человеческие, скорее автоматические. Лица ничего не выражали. Все это происходило в звенящей тишине. Из звуков слышно только мое спертое дыхание. Мыслей никаких, только жуткий страх и ощущение близкого конца.
Ко мне, судя по всему, подошел начальник. Одеждой не выделялся. Лицо осмысленное, но грубое. Фигура напоминала невысокий шкаф – мощный и старомодный. Общение со мной было натуральным, без всяких мысленных заморочек.
Он спросил: «Что у меня болит?" – "Спина". – И быстро, словно боясь забыть, добавила, – "и коленка". Он кивнул головой, а я судорожно стала вспоминать, а что на самом деле у меня не болит? Он показал небольшой прибор, напоминающий милицейский жезл, и пообещал, что вылечит меня полностью.
Представила себе, как он будет проводить этим прибором вдоль моего тела. Как быстро снизу – от пальцев ног – до макушки – мой организм будет восстанавливаться. Подумала, что, наверное, очки мне больше не понадобятся. И даже зримо увидела, как выплевываю железные коронки – вырастут новые здоровые и красивые зубы. Он, видимо легко читал мои мысли, потому едва заметно улыбнулся.
