Елена Юрьевна Демченко
Звездный волк. Истории отдела А
Протокол 30
Я всегда любила шум проходящих поездов. Мы с бабушкой жили в частном доме недалеко от железной дороги, и ритмичный стук колёс доносился до моей комнаты каждый час. Ночами он успокаивал, убаюкивал, днём вселял уверенность, что всё будет хорошо, потому что неизменно, потому что каждый день одно и то же, а значит, ничего потрясающего не может произойти в принципе. Привыкнув, я перестала его замечать, но до сих пор характерное «тук-туктук…» вызывает самые тёплые, самые приятные воспоминания детства.
Но междугородный «монорельс» звучит по-другому. Он издаёт шипение и лязг, когда швартовочные демпферы принимают его в стальные объятия на станции. Монорельс не ассоциируется у меня с детством, бабушкой, сладкой морковкой на огороде, но тоже вызывает волнение. Потому что на нём утренним рейсом приезжает ОН. Когда я спешу на работу, к станции подплывает бело-синяя лента поезда, и средь стекающей по трапу толпы пассажиров каждое утро я вижу ЕГО. ОН легко сбегает по ступенькам с эстакады, не пользуясь эскалатором в отличие от большинства, и спортивной походкой направляется через парк к центру города.
А я стою и смотрю вслед, пока ЕГО силуэт не исчезает между деревьями. И тоже иду. Только в другую сторону. Потому что я работаю не в центре. Иногда представляю, как бы всё было в другой реальности? Я, вся такая стройная и лёгкая, лечу за НИМ вслед, к главной площади города, в модельное агентство, где работаю. Однажды ОН замечает юную красавицу, мы знакомимся…
Но, увы. Модельное агентство как-то обходится без меня. Должно быть, у них нет потребностей в моделях моих габаритов, и потому работаю совсем в другой фирме. Нет у нас современного сверкающего зеркалами офиса, народ сюда заходит по необходимости. В очень-очень крайнем случае, случае, с которым рано или поздно сталкиваются все, и который совсем не радует. Я говорю о смерти. И, конечно, месту, где она обитает, не нужен лоск и парадный вид, поэтому здание у нас скромное, серого бетона, запрятано в небольшом пролеске на берегу реки. Почти на самой окраине.
Я хожу сюда пешком, делая изрядный крюк через станцию Монорельса. Приходится выходить из дома немного раньше, но оно стоит того. Ведь каждое утро я встречаю ЕГО.
Ни имени, ни кто ОН, кем работает, где живёт, – ничего не знаю. Просто стою и смотрю вслед. Пять минут. Каждый день.
Может, ОН женат или имеет девушку? Может, у НЕГО есть дети? Я не думаю об этом. Мне хорошо просто видеть, как ОН идёт, как перепрыгивает через парковое ограждение – ажурный барьерчик – чтобы срезать угол до дороги, как ветер треплет его густые тёмно-русые волосы.
Лес шумит. Ветер гонит листья по тропинке. Я слегка замёрзла, ожидая пока охранник на входе тщательно изучит пропуск, сверяя фото с оригиналом. Он прекрасно знает меня в лицо, но скучно ему – всё понятно. Наконец, возвращает пластиковый прямоугольник, кивает разрешающе, но дверь открыть предо мной не торопится. Ну и ладно. Мы – не царица Савская, чай, не гордые и сами умеем механизмами пользоваться.
Я толкаю тяжёлую стеклянную дверь, вхожу в вестибюль, по пути наступив каблуком на ногу охраннику. Он охает, ругается, и вслед мне несётся раздражённое: «Ты не Тоня, ты – тонна!»
На столе пачка бумаг, подготовленных секретаршей шефа. Что-то мало сегодня. Оно, конечно, хорошо, если учесть специфику нашей фирмы. Только работать всё равно не хочется. Я включаю компьютер и, пока он грузится, смотрю в окно на грустный ветреный день конца августа. Канун осени. Вроде, лето ещё, а деревья шумят совсем иначе, чем весной. В зелени листьев проблёскивает золото, от реки тянет холодом, а не приятной свежестью, как всего месяц назад.
В приоткрытую дверь просовывается Милкина голова.
– Тонь, идем, кофе попьём.
Я запираю кабинет и иду в стеклянный медбокс, где работает Милка. Она врач, у нас – на треть ставки, приходит раз в неделю. Чем занимается в остальные дни, не знаю. Может, в больнице работает или в поликлинике? Или дома сидит – я не спрашивала. Какое мне дело, если она сама не рассказывает? На треть ставки прожить невозможно, но Милка говорит лишь, что у нас она работает не ради денег, а для души.
Точнее не скажешь! «Для души»! Душами мы и занимаемся. Почти.
– Много у тебя? – Милка разливает кофе по фарфоровым чашечкам, достаёт коробку с пирожными.
– Штук десять, – мысленно прикидываю количество листов в подготовленной стопке на своём столе. – У тебя совесть есть?
– Это я для себя, – невозмутимо парирует подруга. – Тебе вот, яблоко.
И мы пьём огненно горячий кофе. Я с яблоком, она – с пирожными. Пищит зуммер вызова. Милка читает сообщение на экране пейджера, потом кидает его в стол.
– Покойнички подождут. Им торопиться некуда. А мы заняты! – и без перехода. – Как сегодня? Видела Его?
– Видела.
– Ну?
– Что, ну? Всё как обычно. Пошли каждый своей дорогой.
– Это у тебя как обычно, – ворчит Милка с полным ртом. – А у него в любой момент может всё измениться! И марш Мендельсона заиграет. Только вот рядом тебя в фате не будет. А может, Он и так женат?
– Нет, – смотрю в окно, делая вид, что совершенно, ну, вот совершенно равнодушна ко всяким там… встречным.
– Откуда уверенность? Кольца нет? Так это не показатель.
– Нет. Просто он одет…
– Во что одет?
– Как всегда – джинсы серебристые такие, пуловер красный, кроссовки… в полоску.
– И что? Это сугубо дело вкуса, – удивляется Милка.
– Да ни одна уважающая себя женщина не позволит мужику ТАК да ещё каждый день одеваться!
– Почему?
– Ничего ты не понимаешь! Вот смотри. По моим наблюдениям работает он в центре, так?
– Да откуда ты знаешь?! Может, он в переходе на флейте играет? Или рекламу раздаёт, – она доела пирожное и тут же принялась за следующее. При таком аппетите Милка не просто худая, а даже сухая – от силы килограмм сорок пять при росте выше среднего. Её хрустальная мечта – поправиться. Только не удаётся. Как мне не удаётся похудеть, Милка не может обрести вожделенные десять дополнительных килограмм веса. Один остряк из нашей конторы посоветовал нам сделать прямое переливание жира… Иногда я думаю, может, совет не такой уж дурацкий? Во всяком случае, другие методы обрести форму – фитнес, диеты, пробежки и прочая прочая – ни к чему не привели.
– Нет, девушка, ты опять не права. Впрочем, неважно. Важно, что зарабатывает он неплохо.
– Ну, допустим, – согласилась она и отправила в рот остаток следующего пирожного.
– Зарабатывает он хорошо, – продолжала я. – Одежда дорогая, но совершенно безвкусная. И однообразная. Не женат! Хотя, надо признать, это не отрицает наличия подруги.
– Подруга – не диагноз, – парирует Милка, – а руководство к действию. Действовать надо, понимаешь? Усилия минимальные прикладывать, чтоб он тебя заметил!
– Меня трудно не заметить, – хмыкаю с долей сарказма.
– Дело не в комплекции твоей! Облик надо поменять. Сходи в салон красоты, прикупи из одежды что-нибудь. Займись собой, короче. Ты ж не уродина!
– Общество, в котором доминируют некие эталоны красоты женщины, проявляет признаки упадка. Я не хочу отождествлять себя с подобным.
– Тонь, – сожалеюще качает головой подруга. – Я ж тебе не пластическую операцию предлагаю. Просто личико сделать чуть-чуть поярче, повыразительнее. Причём тут общество? Это природой заложено. Чем партнёра привлекают в первую очередь? Внешностью! Пёрышками яркими! Щебетанием звонким.
– Во! Мне только щебетать и осталось!
– Да ну тебя, – машет рукой Милка и подливает себе кофе. Пирожные кончились, так что кофе пьёт без закуски. Но со сливками.
– Это в девятнадцатом веке девица ждала жениха у окошка. И прождать, между прочим, могла всю жизнь! А в наше время не зазорно и самой инициативу проявить. Пусть внимание обратит для начала. А интеллектом потом сразишь.
– Угу.
– Что угукаешь? Уже почти тридцатник догнала. Надо же что-то делать!
Сама Милка в свои двадцать шесть недавно развелась второй раз, воспитывала дочку пяти лет и утверждала, что находится в творческом отпуске от мужчин. Хотя, думаю, комплексов у неё не меньше, чем у меня, – всё дело в них. Но если она напоминает балерину, то я… У нас в семье все женщины отличались особой статью – этакие барыни-боярыни, крепкие, фигуристые, с густыми вьющимися волосами. Только мода на барынь прошла. И на крутые кольца проволочно-жёстких волос. В детстве мама даже выстригала у меня часть прядей, потому что не могла расчесать – застревала щётка в кудрях. Сейчас я тоже не заморачиваюсь с причёской, вместо косы собирая волосы в «хвост». Ни на что иное моей фантазии не хватает.
Из декоративной косметики пользуюсь только помадой. Ага! Бесцветной. Просто чтоб губы на ветру не пересыхали. А всё прочее – тушь там, тени… – глаза у меня и так светло-голубые, а в обрамлении подчернённых ресниц и вовсе кажутся блёклыми.
– А давай сходим куда-нибудь? В театр, на концерт. На оперу, может. – Неожиданно предлагает подруга. – На людей посмотрим, себя покажем.
– На оперы сейчас ходят либо заядлые зануды-меломаны, либо отцы семейства с жёнушками. И то лишь для того, чтоб выспаться.
– Ты совсем от жизни отстала, – сожалеюще качает головой Милка. – Концерт концерту – рознь. Новые ритмы, новая музыка. К нам вот рок-группа «Метроном» приезжает на днях. Может, на неё сходим?
– Будем на стадионе прыгать и размахивать руками с толпой фанатеющих подростков? Боюсь, это не для меня.
– С тобой не договоришься, – проворчала Милка. – Знаешь, что, я сама возьму билеты, и куда возьму, туда и пойдём.
Аккуратно промокнула салфеткой губы, прошлась по ним помадой, улыбнулась довольно.
– Ну, вот, теперь можно и поработать. Немного. Потому что много – вредно.
– Точно!
И мы разошлись по кабинетам.
Остаток дня я трудилась, что называется, не поднимая головы. Вернее, не отрываясь от экрана компьютера, лишь изредка давая отдых уставшим глазам, переводя взгляд на лес за окном. А по линиям великой виртуальной сети мчались вводимые мной данные о людях, которых уже нет, оседали в банках памяти всевозможных серверов, в графах программ. И теперь, если кто-нибудь запросит сведения о, например, господине N-ском из моего списка, получит уведомление, что господин сей усоп тогда-то и тогда-то. Заморозятся счета и всевозможные выплаты, льготы, долги, документы на имущество, права наследования… – всё-всё, что когда-то скрывалось в мировом хранилище информации под заголовком «N-ский N. N.».
«Подольский Дмитрий Олегович. Бизнесмен». С экрана смотрело на меня лицо мужчины лет сорока-сорока пяти, ухоженного, импозантного. После старушек в платочках и старичков в пижамках молодой мужчина в дорогом костюме выглядел не просто странно, а внесённым в список покойников по чьей-то злой шутке. Проверила протокол – всё верно. Дата смерти, вскрытие, диагноз… Милкина подпись. Удивительно. И непонятно. Вот зачем преуспевающему, молодому, богатому вдруг ни с того ни с сего самоубиваться в расцвете лет и карьеры?! «Депрессивный синдром с суицидальными наклонностями». А по виду и не скажешь – улыбающееся лицо, взгляд открытый, чуть ироничный. Хотя кто знает, что порой творится в душе у человека? Тем более у бизнесмена, для которого уверенный вид – один из залогов успеха.
Я вздохнула и внесла Подольского в графу программы.
* * *
Дождь. Тёплый по-летнему, светлый. Сквозь тучи проглядывает утреннее солнце.
Я сижу на краешке тумбы моста и встречаю Монорельс. Разноцветная толпа стекает с эскалатора и рассеивается по улице. ЕГО нет. Проглядела? Вряд ли. Или ОН опоздал сегодня? Но ждать следующий поезд времени нет, и я иду на работу.
По зонтику дружно барабанят капли, потом дождик истончается и совсем иссякает. Солнышко улыбается сквозь золотеющую листву, а мне совсем не весело. Даже грустно. Хотя, что такого? Ну, не приехал – горе какое! Он тебе никто. Ты ему никто. Он тебя даже не видит в толпе!
С гласом Разума не поспоришь… Но всё равно грустно.
Охранник тщательно изучает мой пропуск. Что там надеется найти, кроме того, что и так наизусть знает?! Я, наверное, уже ему снюсь! Вернее, не сама, а голографическое фото на пластиковой карте.
Пока он развлекается, прохожу по первому этажу – там вход свободный, для посетителей.
– У вас написано «Бесплатное устранение дефектов», – сухонькая бабка семенит по коридору за Милкой. – Разве у меня большой дефект? Я ж прошу только синяк убрать!
– Бабуль, вы читать умеете? – Милка тычет пальцем в табличку на двери. – Тут написано «ПОСМЕРТНОЕ устранение». Понимаете? Вот вы умрёте, тогда и займёмся вашим синяком. Совершенно бесплатно, как и обещано!
– Но мне же тогда будет всё равно, – разводит руками старушенция.
Милка не обращает больше на бабку внимание, берёт меня под руку.
– Вот пусть кто-нибудь скажет, что у нас не весёлая работа!
– Гы! – ржёт охранник.
Подруга увлекает меня к двери.
– Пойдём, однако.
– Антонина! Пропуск забери.
– Антония, – поправляю лысого парня в чёрной форме и хмыкаю, заметив, как он опасливо отодвигается, чтоб снова не отдавила ему ноги.
– Послезавтра, – торжественно возвещает Милка, – идём на концерт!
А мне не весело.
– Куда? – обречённо интересуюсь.
– Сюрприз. Скажу при встрече. Но чтоб была во всеоружии! И никаких отговорок!… Что вздыхаешь? Тонь, ну, что мы теряем? Развлечёмся. Ты какая-то странная сегодня!
– Не, всё нормально, – не хочу лишних расспросов. Да и повод-то?!.. – Хорошо. Послезавтра на остановке. Во сколько?
– В семь, – Милка довольно потёрла ладони. – Мужики, держитесь! Две львицы идут на охоту!
Одна из «львиц» посмотрела на своё отражение в стеклянной двери и только покачала головой.
И на следующий день я напрасно прождала десять минут на привычном месте. ОН снова не приехал.
А потом наступила суббота – день нашего с подругой выхода в свет, и я занялась приведением себя в «боевой вид».
В салоне красоты распрямили мои кудри, превратив их в шелковистые чуть волнистые пряди, немного постригли, слегка осветлили, – всего понемножку. За каких-то три часа…
Красное трикотажное платье и янтарное ожерелье завершили моё преображение. Я скептически осмотрела незнакомую девицу в зеркале. Оно, конечно, увешивать себя побрякушками – знак примитивного культа, но… пусть будет.
Вот только Милка не сказала, где именно состоится представление? Хороша ж я буду на стадионе в модельных туфлях и платье с декольте. Ладно, впрочем. Гулять, так гулять! Пусть и на стадионе.
Подруга уже ждала меня в условленном месте. Но была при этом не одна. Возле блескучей, сияющей, яркой Милки топтался длинный, такой же худой, как она, невыразительный парень.
– Шикарно выглядишь! – Милка чмокнула меня в щёку и аккуратно платочком стёрла помадный след. Потом взяла меня под руку. – Пройдёмся? Тут недалеко. Подышим хоть.
Не дышать ей хотелось, а чтоб мужская часть населения, заполняющая улицу, замертво попадала, сражённая её ослепительным видом. Ну да чем плохо?
– Пойдём… А это кто? – спросила про долговязого парня, с обалдевшим видом не спускавшего с меня глаз.
– Не обращай внимания, – отмахнулась Милка. – Это Дрошнев из следственного отдела.
– Я думала, мы вдвоём…
– Конечно, вдвоём!
– Но…
– Придётся терпеть, – неохотно созналась подруга. – Это он билеты купил. Но он нам не помешает.
И мы пошли. Не спеша. Вдыхая почти осенний воздух с запахом тёплого мёда. Или это Милкины духи?
– А меня Сергей зовут, – парень из следственного пристроился с моей стороны к нашей шеренге. – А вас?
– Тонна, – хмыкнула я.
– А знаете, что у Сергеев рождаются исключительно талантливые и, не побоюсь высоких слов – гениальные дети. Тургенев, к примеру. Сергеевич! Пушкин тоже.
– Рада за вас, – буркнула в ответ. – Вернее, за ваших будущих детей.
– Или вот Чехов…
– Чехов – Павлович, – вмешалась Милка. – Дрошнев, держись позади. Мы ж договаривались.
Парень послушно приотстал, а Милка покачала головой.
– На родителях гениев природа отдыхает!
А мне его жалко стало. Немножко.
Наконец, мы пришли. Не на стадион к счастью, но в недавно отстроенный Дом Культуры – роскошное здание современнейшей архитектуры. Стеклянные галереи, зимний сад с фонтанчиком, кожаные диваны в фойе, – красота! Приятно, когда на культуру не жалеют денег. Хотя бы зримо.
Милка словно невзначай оглядела толпу, томящуюся перед закрытыми дверями.
– Встретимся в зале, ладно? – шепнула заговорщически.
– Конечно, – кивнула я. – Веселись.
И Милка отправилась веселиться. Жертвой её оказался скучающий у окна в одиночестве высокий брюнет. Она проплыла мимо него, не обращая внимания, но тончайший шарфик с её плеча неожиданно соскользнул прямо на рукав мужчины.
– Девушка, вы потеряли..!
Милка так искренне удивилась, что я на секунду поверила в волшебный случай, помогающий знакомиться двум людям.
– Может, мороженого? – предложил Сергей.
– Нет, спасибо.
– Не любите? Или…
– Или. Лишние калории и всё такое.
– Тонечка… Можно я буду вас Тонечкой называть? Так вот, поверьте, вам вовсе ни к чему жаловаться на фигуру и отказывать себе в удовольствиях вроде мороженого. Вы такая…
– Какая? – поскучнела я.
– Очень-очень женственная.
– А я думала, вам Мила больше нравится. Билеты покупаете для неё.
– Людмилочка – да, она… хорошая, но колючая уж больно.
Я глянула в сторону подруги. Загадочная улыбка, в глазах понимание и участие. Само обаяние! И брюнет, похоже, разделяет моё мнение и что-то увлечённо рассказывает, рассказывает!
– А вы, – продолжал тем временем Дрошнев, – от вас таким уютом веет, таким теплом!..
Договорить он не успел, потому что двери, наконец, приглашающее распахнулись, и толпа любителей искусства потекла рассаживаться в зал.
Сказать, что была просто музыка, ничего не сказать. Это была МУЗЫКА.
К меломанам себя не отношу, глубокими познаниями в теории воплощения мыслей и чувств композиторов не обладаю. Песни и инструментальные произведения всегда оцениваю с позиции «нравится-не-нравится». Должна быть хорошая мелодия, а не «дрын-дрын» в три аккорда, профессиональный вокал. Собственно, и всё. Неважно при этом, к какому стилю и что относится. Симфония, рок, «металл», – главное, чтоб талантливо. Но никогда, ни разу в жизни я не слышала музыки, вызывающей столько эмоций и зрительных образов! Перед внутренним взором возникали сложнейшие цветовые композиции. Ни одно из голографических световых шоу, столь популярных ещё недавно, не могло бы соперничать в красоте и разнообразии картин, рождающихся в глубинах сознания! То было не просто хаотичное мелькание красок, а структуры, имеющие не только форму, но объём, скорость, протяжённость во времени! Всё это жило, перетекало одно в другое, гасло, вспыхивало вновь. Высокие звуки уносились в ослепительно голубую, а потом фиолетовую часть спектра, низкие – в бархатно-красную, меркли в чёрно-зелёном.
И чувства… Вдохновение, эйфория, любовь ко всему миру переполняли, беззвучными стихами летели во вселенную из самого сердца, заполняли пространство вокруг.
Я и не знала, что способна ТАКОЕ видеть или вообразить!
Даже не сразу поняла, что произошло, когда всё закончилось. Когда стихла МУЗЫКА. Зал дружно аплодировал, кто-то выкрикивал «браво!», а я вытирала слёзы со щёк и хотела только одного – вернуться в чудесный мир оживших мелодий.
А Милка в зале так и не появилась. Они с брюнетом просидели весь концерт в саду, уютно устроившись на одном из диванчиков.
До дома меня проводил Дрошнев. Всю дорогу мы молчали. Не знаю, о чём он думал, а я всё ещё находилась во власти удивительного волшебства музыки и ни говорить, ни обсуждать ничего не хотела.
– Может, ещё куда-нибудь сходим? – робко поинтересовался мой спутник у подъезда.
– Что?
– Однажды. Сходим. Вместе…
– Посмотрим, – буркнула я и, махнув на прощание, закрыла за собой дверь.
«Посмотрим». Универсальное словечко. Вроде, и не отказала, но и не согласилась. Никаких обещаний. Никаких обязательств.
В воскресенье мы с Милкой не виделись, а новую рабочую неделю начали как обычно с ежеутреннего вкушения кофию и обмена впечатлениями.
– Он такой умный! – подруга даже на какое-то время забыла о пирожном, вновь переживая романтическую встречу. – Торсионные поля!..
– Чего-чего??
– Поля, говорю, торсионные, – Милка вернулась на землю и откусила, наконец, эклер. – И теория струн. Вот ты знаешь, что это такое?
– Нет.
– А я… – она глянула снисходительно так, сверху вниз, (что вообще-то совсем нетрудно, коль она на полголовы выше меня), сделала эффектную паузу и закончила, – Я тоже нет. Но я слушала!
– И я слушала.
– Про поля?!
– Нет. Музыку. Потрясающе…
– А-а. Тебе понравилось?
– Не то слово!
– А я вообще-то не очень люблю поли-мента-графическую обработку. Не знаю, кого – как, а меня в сон тянет.
– Какую обработку??
– Поли-мента-графическую. Никогда не слышала?
– Слышала, вроде, – я постаралась вспомнить. – Это какое-то новое направление художественное… Кажется.
– Ну, да. Для усиления впечатления и прочая, прочая. Только, чтоб эффект лицезреть, надо обладать хотя бы минимальной синестезией, а у меня её в зародыше нет. А ты что-то видела?
– Видела. И думала, у всех так.
– Нет, – Милка сожалеюще цокнула языком. – Увы. Это дар.
Поисковая система выдала 16 миллионов страниц с упоминанием нового направления художественного искусства. Переходя по ссылкам, я углубилась в такие детали, такие дебри сложнейшего программирования, что заблудилась окончательно, так толком и не уяснив, что это вообще такое – музыкальная ментаграфия??
Попробовала другой путь. На программке концерта, что случайно осталась в моей сумочке, значились фамилии дирижёра, оркестрантов, композиторов… А, вот! Ментаграфическая обработка. Художник – В.-М. Берг. Посылаю запрос.
Тёмно-русые густые волосы, полуулыбка, поворот головы в необычной манере с лёгким откидыванием назад… Я смотрела в незнакомое и такое знакомое лицо и думала, что первый раз вижу ЕГО вот так, близко, рядом-рядом. А Он и не знает. Зато я знаю. Знаю, что на крошечный шажок стала ближе. Хотя он вполне может остаться последним. Ну, известно теперь, что ОН – художник. Или композитор? Или программист? Как точнее назвать его специальность? Наверное, всё в комплекте, всё сразу, ведь без знания чего-то одного не получится другого – того видео-музыкального шедевра, поразившего моё воображение на субботнем концерте.
* * *
Я встречаю утренний Монорельс. И ЕГО. Теперь уже не безликого незнакомца, а талантливого (не думаю, что только по моему мнению!) художника-программиста мента-графии.
Снова накрапывает дождь, но я решительно закрываю зонтик, чтобы не запутаться в нём, чтобы не мешал воплощению одной идеи, возникшей накануне вечером. Глупо как-то, по-детски. Милка, наверняка, придумала бы что-нибудь поизящнее. Но вот что она действительно приветствует, так это решительность. Во всех действиях. И на эту решительность всё время пытается меня подвигнуть. Так что, думаю, одобрила бы. И я, выждав момент – куда уж решительнее! – устремилась в толпу из сонных недовольных лиц вперемешку с зонтиками.
– Извините! Простите, пожалуйста! Можно вас на минуточку?!
Когда ОН обернулся, у меня сердце ухнуло куда-то, а голос от волнения стал противно писклявым.
– Извините, вы… Берг?
– А в чём дело?
Спешащие люди то и дело толкали меня в спину, за шиворот капала холодная вода с зонтиков, но я отмечала мелкие неудобства краем сознания, желая лишь одного – продлить подольше миг встречи с Ним.
– Можно ваш автограф? – улыбнулась виновато и радостно (Милкина школа!). – Я была на днях на концерте… Просто поразительно! Музыка необыкновенная!.. Полнейший восторг!
– Я вообще-то музыку не пишу, только обрабатываю. Где расписаться? Давайте быстрее, а то опаздываю.
– Сейчас, – порылась в сумке, достала папку с распечатанной фотографией. – Вот.
Он некоторое время рассматривал свой портрет.
– Откуда это? – спросил подозрительно. – Вы – папарацци?
– Нет, что вы?! Это… с работы.
– Моих фото в Интернете нет.
– Служебный файл… Я не думала, что… – растерялась я. Вот так поворот!
– Ничего, – улыбнулся он и размашисто расписался под фотографией.
– Спасибо.
– А откуда служебный файл? Полиция?
– Морг, – прошептала я. – Отдел смерти.
– Ух, ты! Как зловеще звучит! – Он расхохотался и умчался в дождь.
Забыв про зонтик, стояла, смотрела ему вслед. Холодные капли стекали по лицу, дул пронизывающий ветер, а мне было жарко и непередаваемо радостно.
Милки сегодня нет, придётся пить кофе в одиночестве. Я включила чайник, распустила волосы, чтоб быстрее высохли. Они кучерявой копной рассыпались по плечам.
– Можно? – в дверь просунулась улыбающаяся физиономия Дрошнева.
– Заходи.
– Я весёлый Дед Мороз, я подарок вам принёс, – он шлёпнул на стол пачку листов. – Царице русалок всеподданнейший привет.
– Ты теперь секретаршей работаешь?
– Вроде того. А это кто? – он кивнул на фото моего кумира, заботливо пристроенное под стекло возле компьютера.
– Это Вальтер Берг, – сообщила как можно равнодушнее.
– Берг, Берг… что-то знакомое.
– Мы на его концерт ходили в прошлую субботу.
– Композитор??
– Нет. Художник мента-графист.
– А-а. Нет, я где-то ещё слышал… Берг… О! Вспомнил! Дело Подольского. На прошлой неделе. Он упоминался в списке свидетелей.
– Подольский? – теперь я стала вспоминать. – Молодой такой. Бизнесмен? Дело о самоубийстве?
– Точно.
– Хм. Может, другой Берг?
– Может и другой, – согласился Дрошнев. – У нас же Вальтеров Максов Бергов пруд пруди.
– А даже если и он, то что?
– Да ничего. Вобщем-то… Дело в архиве. Закрыто. Ладно, я пошёл.
И уже уходя:
– А ненакрашенная ты выглядишь моложе. И красивее.
– Угу. Шли б вы работать, будущий отец гениальных детей.
Он хохотнул и прикрыл за собой дверь.
* * *
Я опоздала совсем чуть-чуть. Но уже издали увидела, что толпа приезжих изрядно поредела. Лишь некоторые пассажиры, особо не торопясь, расходились с платформы, а громада поезда в два этажа мирно застыла на станции, в металлической своей полудрёме ожидая следующего рейса через час. А Он, конечно же, давно ушёл… Вот тут я почувствовала, что в жизни моей что-то круто изменилось, что заведённый распорядок, где-то даже устраивавший меня многомесячной стабильностью, напрочь сломался, и возврата к нему может не случиться. И возможно потому, что накануне я решилась на несвойственный мне отчаянный шаг. Вот так мы порой меняем будущее – одним росчерком, одним автографом на фотографии. Я всё изменила! Потому что Он не ушёл на этот раз. Более того! Он ждал! Сидя на моей любимой каменной тумбе у моста. Потом спрыгнул и пошёл навстречу! Мне! Мне?!.. Улыбнулся, помахал рукой.
Я оглянулась. Никого интересного поблизости. Две бабульки увлечены беседой на скамеечке, парень с девушкой идут в обнимку – им явно никто третий не нужен. Собачка вислоухая трусит куда-то по своим делам…
– Привет! – Он улыбнулся с двухметровой высоты своего роста и знакомым движением отбросил чёлку со лба.
– Здравствуйте… То есть… Привет, – постаралась улыбнуться в ответ.
– Ты на работу? Можно тебя немножко проводить?
Привычный километр пути через лесок, над берегом реки, показался мне неоправданно коротким. Или сами мы невольно меняем реальность, укорачивая и удлиняя расстояния, замедляя и ускоряя время? Почему, когда спешишь, оно тянется до бесконечности, а когда хочешь пару-другую лишних часов, они проносятся как метеоры по ночному небу? Пятнадцать минут! Только пятнадцать; и как-то разом они истекли. И ничего толком не сказано – так, всякая ерунда о ранней осени в этом году, о холодных дождях. О птицах, с печальным курлыканьем летящих к югу неровными клиньями. Вобщем, о чём угодно, кроме ответов на миллион теснящихся в уме вопросов.
И всё-таки это было Начало! Начало новой жизни, нового её этапа. Что сулит он? Радостные перемены или…? Конечно, радостные! Я молода, я влюблена, я счастлива! И осенний дождь – это так чудесно! Летящие птицы – так романтично! Мокрый редеющий лес прекрасен в своей обнажающейся печали!
Он проводил меня почти до дверей, чмокнул в щёку.
– Увидимся, – улыбнулся на прощание и зашагал обратно привычной стремительной походкой.
Охранник на входе, набычившись, исподлобья выжидающе смотрел. Вздохнула и порылась в сумочке на предмет извлечения пропуска.
– Да иди, ладно, – неожиданно смилостивился наш штатный цербер.
– Эт кто был? – крикнул вслед.
Я полуобернулась на лестнице с достоинством королевы и снизошла до ответа.
– Киноартист. 7D-студия «Акрос». Слышал?
– Да ну! – не поверил охранник. – Правда, что ль?
Но я уже ушла и не стала развеивать сомнения, что Вальтер работает в крупнейшей международной кинокомпании. Ведущим артистом. Почему бы нет? Хотя бы ненадолго. Если Я так хочу?
* * *
– А я кофе принёс, – Дрошнев просунул в дверь голову. – И печенье. Домашнее. Мамино… Войти можно?
– Входи, – вздохнула я. Глазами и видом своим взлохмаченным он напоминал щенка, нашкодившего и оттого виноватого-виноватого! Хотя кошек больше люблю… Ну да ладно.
– Но печенье…!
– Никакого отказа! – Сергей заварил себе кофе в огромный бокал – этакую бадью, разукрашенную розовыми глянцевыми зайчиками (ах, Дрошнев! Ты когда-нибудь повзрослеешь? Впрочем, у многих мужчин с этим туговато.)
– Мама очень старалась, – он аккуратно разложил бисквитный шедевр на использованный лист А4.
– У меня есть тарелка, – скучно заметила я.
– Ага, давай. Так вот, когда мама узнала, что у нас работает красавица с косой…
– И в чёрном плаще с капюшоном? Это ты про Милу?
Он поперхнулся.
– Не понял.
– Ну, как же? Заведение у нас специфическое, так что образ вполне уместный. Даже если я(!) встану у входа с косой наперевес, смешно никому не будет. А уж Мила!.. И чёрный цвет она любит.
– Эх, – он вздохнул и покачал головой.
– Так что с мамой? – невинно поинтересовалась я, двумя пальчиками держа исчезающее тонкую чашечку с кофе.
– А!.. Ничего. Просто она очень старалась. – И тут же без перехода. – Мне консультация нужна твоя. Медицинского плана.
– О!
– Милочки нет, но может, ты знаешь?
– Я вся внимание.
– Когда заключение анатомическое по покойничкам делают, анализы какие проводят?
– Общие, – удивилась я. – Есть специальная инструкция, где всё перечислено. Не могу сказать, какие именно – они очень специфические; тут тебе только Милка объяснит, но их десяток, не меньше.
– Ага, – он задумался. – А есть среди них такие, которые позволили бы определить… э-э-э… стороннее воздействие?
– Ты это о чём? О каком воздействии? О побоях? Или о ядах?
– Не совсем. Вот, например, человек подвергся гипнозу. Я слышал, что это потом, даже спустя время, определяется как-то.
– Да. – Кивнула я. – Меняется состав крови. На молекулярном уровне. Поэтому в личном деле обязательно должна быть запись, что гражданин подвергался гипнозу в связи с тем-то и тем-то, в лечебных целях или каких других. Чтобы исключить отравление.
