Елена Ворон
Лоцман на продажу
– Я прошу вас уйти. Вы не позволяете мне… – он смолк – Богиня расхохоталась. Заливистый смех забился в узкой клетке галереи, где они стояли.
– Но Лоцман, – вымолвила она с насмешливым укором, – это же мои съемки. Все будет так, как хочу я.
С этим не поспоришь, Богиня здесь – высшая власть. Лоцман обернулся к актерам. Северянин помог виконту подняться на ноги, и они побрели вверх по лестнице. Сжалось сердце: Рафаэлю плохо, он держится на одной силе воли. Погоди, дружище, я помогу, возьму на себя твою муку… Участилось дыхание, Лоцман невольно прижал к ребрам ладонь – чужая боль запустила когти в его тело, начала просачиваться внутрь. Не беда, я потерплю, лишь бы Рафаэлю стало легче – ведь ему досталось по моей вине, это я не доглядел, не уберег… Увы – юный виконт страдал по-прежнему.
Богиня негромко засмеялась, ниже маски заалели пятна жаркого румянца, раскрывшиеся губы подрагивали. Лоцман подавил стон – боль делалась все мучительней. Страшно подумать, что испытывает Рафаэль. Он смирил гордость и учтиво промолвил:
– Светлоликая Богиня, прошу вас: пощадите своего актера.
Красавица придвинулась, обняла его за пояс, прижалась упругим бедром, губами коснулась щеки.
– Милый, трогательный мальчишка. Я избавлю тебя от страданий. – Она погладила Лоцмана по боку, и он вздохнул с облегчением: боль исчезла без следа, а прикосновение женской ладони осталось сладостно-томительным ощущением, теплой памятью об обещании.
Он не посмел обнять почти обнаженный стан Богини, а снова попросил, запинаясь от ее жаркой близости, но честно стремясь исполнить свой долг:
– Ясноликая… будьте милосердны. Рафаэль не заслужил… этих мук.
Актеры добрались до террасы, где на бронзовых треножниках поблескивали чаши-аквариумы. Протяжно закричала Лусия, Рафаэль рванулся бежать, однако ноги у него подкосились. Морщась, точно от новой боли, охранитель мира наблюдал, как Ингмар усадил юношу на каменную скамью и огляделся в безнадежных поисках целебного средства. Богиня хихикнула, положила ладонь Лоцману на грудь, на колотящееся сердце.
– Посмотри на меня!
Он повернул голову. Полускрытое черным шелком лицо женщины пылало откровенной страстью. Лоцмана передернуло: казалось, эту страсть подхлестывают мучения виконта.
На галерею долетел звук хриплого дыхания. Лоцман оттолкнул Богиню.
– Не мучайте его. Как вы смеете?
– Я-то смею, – она косилась на Рафаэля. К прыгающей от частых вдохов груди прилила кровь, под прозрачным кимоно разлилось алое пятно. – Поди сюда. Мой чудный, волшебный седой мальчик, иди ко мне.
Прозвенел новый крик Лусии; Поющий Замок благодарно откликнулся и затих. Лоцман сжал кулаки. Он не должен перечить Богине… это немыслимо…
На террасе Ингмар расстегнул куртку и рубашку виконта, обнаружил лиловый бугор над сломанными ребрами. Богиня постанывала, тянулась к пятившемуся Лоцману.
– Пощадите! – крикнул он, и мгновенно вернувшееся эхо пощечиной ударило в лицо.
– Пусть его… пусть умирает… Ну же! – она рванула на груди невесомую ткань.
У него перехватило дыхание – и от вида ее ослепительного тела, и от чувства собственной беспомощности. Он предает Рафаэля. Он, охранитель мира, пренебрег своим долгом, позволил глумиться над беззащитным актером. Будь она проклята, эта Богиня…
– Лоцман! – вопреки законам киносъемок, крикнул Ингмар. – Ло-оцма-ан!
Завыло свирепое эхо, и жалобно закричала Лусия, мучаясь в объятиях Змея. Изящным, сводящим с ума движением Богиня опустилась перед Лоцманом на колени, прильнула к нему, уткнулась лицом ему в живот. Он сжал руками ее голову, обжег ладонь о сверкающую камнями диадему.
– Лоцман, Змей тебя сожри! – Это разъяренный Ингмар.
Охранитель мира разрывался между чувством долга и желанием покориться Богине. Голова шла кругом, очертания дворцовых построек расплывались перед глазами, казалось, еще миг – и он повалится на каменные плиты, уступая мольбе ее рук.
Новый вопль Лусии пронзил ему сердце. Зашелся стократным эхом Замок, взревел разозленный Змей, и над дворцом понесся истошный призыв измученной девушки:
– Лоцман, миленький! Ло-оцман! А-а-а!
– Лоцман… – выгибаясь, призывно стонала Богиня.
Он стряхнул наваждение. Она не должна, не имеет права, не смеет истязать Лусию и убивать Рафаэля.
«Скажи ей – пусть поет», – мысленно велел он Ингмару.
Северянин услышал его и приказал Эстелле петь, услаждая Змея. Лоцман глубоко вдохнул, сжал кулаки, напрягся всем телом, зажмурился от усилия. Надо сотворить им кувшин. Эстелла, найди целительное вино!
Актриса выхватила спасительный кувшин из углубления под каменной скамьей, вручила Ингмару. Лоцман перевел дух.
Соблазнительница поднялась с колен, запахнула на груди разорванное кимоно.
– Ты посмел противиться Богине?
– Посмел. – Он приготовился понести заслуженную кару.
– Я тебя уничтожу, – прошипела она с яростью оскорбленной, отвергнутой женщины.
Лоцман пожал плечами. Он слишком устал, чтобы в чем-то ее убеждать. Она с минуту сверлила его взглядом горящих из-под полумаски глаз, затем усмехнулась.
– Однако ты храбр… юный седой Лоцман. Не убоялся прекословить Богине.
Красавица повернулась и, мягко ступая босыми ногами, заскользила прочь по галерее. Среди белых скульптур в последний раз мелькнуло зеленое кимоно, и Богиня исчезла.
Лоцман смятенно провел рукой по лицу. Стыд какой – он нарушил свой долг! Но до чего же она хороша… Жестокая. Кто бы мог подумать, что страсть в такой пленительной женщине подстегивается чужой болью.
Внезапно он испугался. Богиня, которая не любит и не жалеет своих актеров, заставляет их мучиться и умирать, – сегодня она вмешалась в съемки, отвлекая и соблазняя Лоцмана, а завтра? Скажем, наутро пневмопочта принесет сценарий, который предпишет Рафаэлю в страшных мучениях умереть от ран. А сценарий – это высший закон, и супротив него Лоцману не пойти. Он обязан следить, чтобы действие не отклонялось от текста, и даже если Богине вздумается казнить всех четверых, охранитель мира обязан подчиниться.
Он стиснул зубы. Посмотрим, кто здесь будет подчиняться. Лоцман существует не для того, чтобы склоняться перед прихотями бессердечной вертихвостки; потребуется – он и на нее найдет управу.
А все-таки она упоительна и бесподобна…
Не перебив ни словом, Ингмар выслушал рассказ. Помолчал, размышляя.
– Ты глупый самонадеянный мальчишка, – наконец вымолвил он добродушно. – С какой стати Великая Богиня явится к тебе простецки заниматься любовью? Это была не она.
Лоцман в задумчивости расстегнул куртку, под которой оказался зеленый свитер, и его серые глаза приобрели зеленоватый оттенок.
– Но она сама так говорила.
– Это ты назвал ее Богиней, а она не отказалась. Ешь пирог, – Ингмар подвинул угощение на салфетке.
Лоцман покачал головой.
– В горло не полезет. Инг, а ну как она вздумает уморить вас всех? Заточить в подземные казематы, запытать до смерти?
– Пойми же: она не Богиня. Наша Богиня – Ясноликая, а твоя красотка – в маске.
– Тогда кто она такая? – Лоцман воспрянул духом. Если таинственная красавица – не Богиня, она не имеет абсолютной власти над миром Поющего Замка.
– Там, где я жил раньше, – северянин кашлянул, словно у него запершило в горле, – у нас был свой Лоцман. Неплохой парень, хоть и с ленцой… – Ингмар сглотнул и помотал головой, как будто в горле застряла болезненная кость. – Он рассказывал… – актер задохнулся, схватился за грудь.
Лоцман вскочил, уложил его на спину, расстегнул куртку, в спешке оборвав бронзовые застежки под горлом.
– Что с тобой? – Он перепугался, вообразив, что загадочная красавица в гневе наслала на актеров мор.
– …рассказывал про второе «Я» нашего Бо… – северянин захрипел, забился, – Бога.
– Молчи, – Лоцман зажал ему рот рукой. Напружинился так, что перед глазами все поплыло, и сотворил кислородную подушку.
– Его звали Хо… Хо… – Ингмара свело жестокой судорогой, глаза закатились.
– Милосердная Богиня! – Лоцман прижал маску ему ко рту, пустил кислород. Слова будто комьями застревают у северянина в горле, душат его и пытаются погубить. – Молчи, не хочу ничего слышать! – рявкнул он, едва актер ровно задышал и открыл глаза.
Ингмар отвел от лица маску и сел, опираясь на обе руки. Посмотрел на кислородную подушку, на Лоцмана и с виноватым видом растянул в усмешке посеревшие губы.
– Не положено потчевать тебя байками о других Лоцманах и Хоз… – он поперхнулся. – Строго-настрого запрещено, сам видишь. Доброй ночи. – Северянин поднялся на ноги, миновал строй малахитовых чаш с цветущими розами и пропал из виду; шелест шагов потонул в нескончаемом пении Замка.
Лоцман был сбит с толку. Что за ерунда? С чего это актер не имеет права поведать о самом интересном? Надо же – у Ингмара прежде был другой Лоцман и даже не Богиня, а Бог. Кто бы мог подумать. Обидно: оказывается, я на удивление мало знаю о своих актерах – да и обо всем остальном тоже. И это называется охранитель мира…
– Лоцман, – вздохнул нежный голос.
Он вскинулся, заозирался. Красавица в черной полумаске выступила из-за усыпанного белыми цветами куста. Взамен разорванного кимоно на ней было зеленое платье из плотной материи, однако ноги остались босыми, а на голове поблескивала самоцветами знакомая диадема. Слава Богине – она пришла!
– Слышала я, как ты расписывал меня Ингмару, – начала она. – Спасибо, что не приврал. – Женщина печально вздохнула. – Я не такая уж стерва, как тебе показалось. Мучить актеров – бесчеловечно, понимаю… но тяга к жестокому сидит во мне, она порой сильнее, чем… – красавица с трудом подыскала верные слова, – чем добрые инстинкты. А сегодня все как-то не так, я сама не своя… Лоцман, – она протянула руку, пригладила его густые, соль с перцем, волосы. – Мой бедный седой Лоцман. Прости; мне очень неловко за сегодняшнее.
Он поймал ее запястье и придержал, вглядываясь в загадочное, полускрытое черным шелком лицо.
– Зачем тебе маска?
– Прятаться.
– От кого?
– Дурацкий вопрос, – она недовольно повела плечами, и Лоцман поспешил спросить о другом:
– Кто ты?
– Хозяйка.
– Второе «Я» нашей Богини?
Женщина прищурилась; он уловил движение длинных ресниц в прорезях полумаски.
– Напрасно Ингмар наболтал тебе лишнего… – протянула она. – Согласна: второе «Я».
– То есть тяга к жестокому в первую очередь сидит в Богине? – уточнил Лоцман, озабоченный будущим своих актеров.
– Ну-у… можно сказать и так, – неохотно признала Хозяйка. – Ведь мы с тобой – ее воплощения.
– Замечательно, – хмуро бросил он. – Великая честь – воплощать в себе такую злыдню.
– Не богохульствуй! – возмутилась женщина.
Лоцман продолжил расспросы:
– А почему ты не появлялась раньше?
– Хозяйка всегда скрывается от обитателей мира, – отозвалась она холодно. – И от Лоцмана тоже.
– Отчего же сегодня вышла? Стало невтерпеж?
Она выдернула руку из его пальцев. Гордые губы сурово сжались, женщина отступила.
– Погоди обижаться, – попросил он. – Я пытаюсь понять, что к чему.
Хозяйка смягчилась.
– Я и сама не понимаю толком. Что-то изменилось в мире – я еще не разобралась, что именно. Но мне захотелось к тебе явиться, и я смогла. – Она потянулась к Лоцману, заставила его нагнуть голову и прохладными, как ночной ветерок, губами коснулась лба. – Я еще приду к тебе, хочешь? – Хозяйка неожиданно смутилась, переступила с ноги на ногу и попала босыми пальцами на край полотняной салфетки. – О-о, что тут лежит! – вскричала она обрадованно, словно только сейчас обнаружила принесенный Ингмаром пирог. – Я съем кусочек?
– Сколько угодно. Постой; я сделаю ужин. – Лоцман оглянулся, прикидывая, где расставить посуду с яствами.
– Не трудись. – Красавица засмеялась. – Я хочу только пирога.
Он поднял угощение вместе с салфеткой, разломил пополам и поднес Хозяйке.
– Благодарю, – она выбрала себе долю и съела, откусывая маленькими кусочками и смакуя. – Восхитительно. В наших кладовых довольно всяческих запасов, но клянусь Ясноликой, Эстеллина стряпня превосходит все.
Хозяйка заметила, что не притронувшийся к пирогу Лоцман глядит на нее во все глаза, и улыбнулась с тихой нежностью, так не похожей на страсть, свидетелем которой он был несколько часов назад.
– Мир изменился, это правда – но пусть бы он изменился к лучшему. Доброй ночи.
Лоцмана неодолимо потянуло коснуться ее на прощание, сказать: «Как жаль, что ты уходишь». Он придвинулся, хотел было взять ее за руку – но Хозяйка неожиданно шарахнулась, точно от ядовитой змеи.
– Нет! – И еще раз, жалобно, со всхлипом: – Нет!
– Ты что? – обескураженный, он отступил.
– Я поняла… Не подходи! – выкрикнула Хозяйка с надрывом, хотя Лоцман и не думал трогаться с места. – Я все поняла! О-о, Светлоликая, будь же милосердна!
– Великий Змей! Что ты раскричалась? – Он сосредоточился – и сотворил на ладони серебряный кубок с вином. – Глотни-ка.
Женщина отшатнулась.
– Это твоя кровь, – вымолвила она трагическим шепотом. – Побереги ее.
– Конечно, сберегу, – кротко согласился Лоцман, посчитав, что Хозяйка внезапно повредилась в уме. – Смотри: она будет храниться здесь, – он поставил кубок на край малахитовой чаши. – А теперь пойдем…
У нее задрожали губы – казалось, гордая красотка вот-вот ударится в слезы. В голубых сумерках лицо в полумаске казалось призрачным и еще более прекрасным, чем при ярком солнце.
– Дурачок, – прошептала она, – не понимаешь…
Хозяйка вдруг повернулась, кинулась бежать и в мгновение ока растаяла в душистых зарослях вечернего сада. Стало тихо, только посвистывал и напевал ветерок, да жалобно позванивали осыпающиеся с печаль-дерева цветы. И будто дальнее эхо, долетел рыдающий голос:
– Отныне ты – мертвый Лоцман!
Глава 3
Поутру Лоцман явился в столовую, по обыкновению, позже всех. Однако сегодня он не гонял по округе на мотоцикле, а прочесывал дворец и башни Замка в поисках Хозяйки. Не нашел.
– Всем доброго утра, – он уселся во главе длинного стола.
Бросил вопросительный взгляд на Ингмара: поведал ли ты про выходки Хозяйки? Северянин невозмутимо поглощал мясо, заедая моченой брусникой. Стало быть, новостями не делился – не в его характере трепать языком направо и налево. После вчерашней исповеди Лоцмана они не видались, и северянин еще не знал о втором явлении Хозяйки и ее странных криках о «мертвом Лоцмане». Об этом следовало потолковать с глазу на глаз.
Сквозь высокие витражи лился золотисто-розовый свет. Он отражался в зеркалах, плыл над белой скатертью и фарфоровой посудой, зажигал блестящие точки на серебряных приборах. Охранитель мира оглядел выложенную на блюдах богатую снедь и с изумлением обнаружил жареного зайца: как повелось, если он сам не сотворял горячее, на завтрак жаркого не бывало.
– Что за переполох в приличном доме?
Эстелла положила ему в тарелку изрядный кусок.
– Чего не сделаешь ради Лоцмана! Даже встанешь спозаранку и зажаришь дичь.
– Спасибо. Потрясающе, – он принялся уплетать зайца за обе щеки, хотя по сравнению с тем, что подавал на стол охранитель мира, мясо оказалось жестковато.
Рафаэль не поленился подняться с места и налить ему вина; Лусия то и дело подкладывала Лоцману кусочки повкуснее – все трое стремились загладить вчерашнюю размолвку. Он был тронут. В сущности, он сам провинился перед актерами – сорвал съемку, а виноватыми себя чувствуют они.
– Эст, как по-твоему, зачем красивой женщине скрывать лицо под маской? – выдержав приличную паузу, заговорил Лоцман.
Льдистые глаза Ингмара блеснули; однако он промолчал и как ни в чем не бывало продолжал жевать. Эстелла отнеслась к вопросу серьезно: руки с ножом и вилкой опустились, брови сдвинулись – она усердно ловила разлитые в воздухе сведения. Лоцман и сам полночи ловил, что мог, процеживая информационное поле, но ему хотелось услышать мнение актрисы.
– По обычаю, – Эстелла перевела дух. – В некоторых странах женщине положено прятать лицо от чужих, и ее видят только домашние.
– Или, к примеру, лицо обезображено, – подсказала Лусия.
Все посмотрели на девушку, и от смущения у нее закраснелись мочки ушей.
– А если она носит полумаску? – продолжал Лоцман.
– Значит, обезображена середина лица. А что?
– Ничего, так просто…
Охранитель мира способен творить жареное мясо, канистры с бензином и целительное вино, но в силах ли он исправить лицо Хозяйки? Лоцман невольно провел пальцами по извилистому шраму на щеке. Вчера перед сном он попытался стереть след старой раны – и с досадой обнаружил, что собственное тело не подчиняется приказаниям. Оно находится выше уровня, на котором Лоцман может творить и изменять свой мир. А Хозяйка – она и есть Хозяйка, а не простая актриса; и большой вопрос, распространяется ли на нее власть охранителя мира.
– А может, у нее прыщ на носу, – продолжала Эстелла, размышляя.
– Или веснушки высыпали, – подхватила Лусия. – И бородавки.
– Светлоликая, оборони! – Эстелла в деланном ужасе всплеснула руками. – Не поминай лихо – заведется.
– Не буду, не буду… Я вчера прочла одну книжку, – разговорившись, Лусия позабыла обычную стеснительность. – Называется «Последний дарханец»…
Лоцман выронил вилку.
– Как ты сказала? – Голос сел от внезапного волнения, пальцы задрожали, охранитель мира прижал ладони к столу. – Как называется?
– «Последний дарханец», – ответил за Лусию Рафаэль. – Я тоже прочел – здорово. Главное, я понял: вот настоящая книга, а все наше – барахло для слабоумных.
Дворцовая библиотека и впрямь вызывала недоумение и обиду: на трех стеллажах теснились убогие книжонки с обрывочным, невнятным и путаным текстом. Несколько детских книг заметно выигрывали – истории про Красную Шапочку, Робин Гуда и капитана Гранта были изложены полно и хорошим языком – однако для целого мира этого, конечно, мало. А уж так называемый Большой Толковый словарь попросту вызывал смех: четыре томика с мизинец толщиной, статей в них кот наплакал, а объяснения таковы, что нет смысла читать. Проще сосредоточиться и выловить желаемые сведения из окружающего информационного поля.
– Одно плохо – повесть без конца, – добавил виконт.
– Погодите, – Лоцман вскочил из-за стола. – Где книга?
– У меня в спальне. – Лусия вгляделась. – Тебе нехорошо? Ты весь побелел.
– Я возьму ее; можно? – Он рванулся к двери.
– Возьми! – крикнула актриса вдогонку, когда Лоцман уже бежал по коридору.
«Последний дарханец»! Магические слова потрясли его, оглушили, взяли в плен. Книга, о существовании которой он пять минут назад даже не подозревал, неодолимо влекла к себе, и Лоцман откликнулся на зов, ринулся к ней со всех ног. Едва заставил себя сдержаться и не высадить дверь плечом, а повернул рукоять и вошел в комнату, как положено культурному человеку.
В спальне Лусии было опрятно, уютно, и пахло благовониями; интуиция подсказала, что Рафаэля эти стены еще не видели. Это спальня юной целомудренной девушки, и Лоцману стало неловко от того, что ворвался сюда и нарушил покой не знающей мужчин девичьей комнаты. Он углядел на подоконнике томик в сером переплете, схватил его и выскользнул вон.
За дверью Лоцмана встретил Ингмар; глаза актера блестели, как осколки голубого льда.
– Что это ты всполошился?
– А ты что? – Прижимая «Последнего дарханца» к животу, Лоцман отступил, как будто северянину могло прийти на ум кинуться на охранителя мира в попытке отнять сокровище.
– Покажи-ка.
– Не здесь. Пойдем, отыщем укромный закуток.
Они зашагали по широкому коридору, разделяющему дворец на две части – меньшую жилую и большую необитаемую. Коридор украшали классические скульптуры, морские пейзажи в резных рамах и бронзовые светильники – совершенно никчемные, поскольку их никогда не зажигали. Во всех внутренних, без окон, помещениях дворца светился самый воздух, к ночи угасающий одновременно с солнцем.
– С какой стати охранитель мира гоняется за дурной книжицей, будто северный веслоклюв – за пиявками? – заговорил Ингмар.
– Это же «Последний дарханец». – Лоцман поймал себя на том, что машинально гладит теплый наощупь переплет, будто любимую кошку.
Актер поглядел на книгу довольно мрачно.
– Что тебе в ней?
– Сам не знаю. Она как живая – зовет, просит… Пощупай.
Северянин потрогал корешок.
– Меня не зовет. Давай сюда, – он свернул в боковой коридор, который вел в никуда: в центральной части дворца тянулись анфилады одинаковых комнат без внутренней отделки, с голыми унылыми стенами. Под потолком, будто слоистый дым, плавал сероватый свет, ненадежный пол скользил и проседал под ногами, а вездесущее замковое эхо здесь мертво молчало. Место, о котором Богиня не думает и не заботится, не живет.
Ингмар миновал пару холодных серых комнат, остановился.
– Хоть можно без опаски словом перемолвиться – эхо не пойдет гулять по закоулкам. Я вот что хотел сказать: не к добру все эти новшества. – Его обветренное лицо стало совсем хмурым.
– Какие новшества? – Охранитель мира прижал к груди «Дарханца», согреваясь исходящим от книги теплом.
– Во-первых, туннель в другой мир, – северянин загнул палец на левой руке. – Где это видано, чтобы в горе возникал проход? Затем, – он загнул второй палец, – к тебе является Хозяйка… – Ингмар запнулся, удивленно уставился на Лоцмана: вчера актер чуть не погиб, пытаясь произнести воспрещенное имя, а сейчас оно свободно слетело с языка.
– Тебе не возбраняется говорить, что я и сам знаю, – предположил Лоцман.
– Похоже. Так вот, в мире что-то переменилось, и мне это не по душе.
Охранитель мира нахмурился; в ушах явственно прозвучал рыдающий крик: «Отныне ты – мертвый Лоцман!» Он спросил:
– А до тебя донеслось, что Хозяйка сказала на прощание? Уже после того, как мы с тобой разошлись?
– Нет.
То ли Ингмар был так занят своими делами, что не слышал, то ли непредсказуемое эхо затерялось в галереях. Скорее второе, потому как остальные актеры тоже ни словом не упомянули Хозяйкино откровение. А уж коли бы до них долетело «Ты – мертвый Лоцман!», разговорам не было б конца.
Северянин глядел выжидательно, однако Лоцман предпочел до времени помолчать и дослушать актера.
– Давай дальше: что там у нас третье?
– Да книга же. Сам говоришь – зовет и просит. И туман в туннеле манил и звал. По-твоему, это совпадение?
– По-моему, раз уж я не попал в туман, надо хоть «Дарханца» почитать.
Лоцман остро пожалел о том, что он, охранитель Поющего Замка, разбирается в законах своего мира куда хуже простого актера. Правда, Ингмар – не простой актер, а побывал где-то еще помимо Замка. А Лоцман? Шрам на щеке говорит: охранитель мира где-то был и что-то видел – однако память словно затянуло седым туманом.
– Инг, надо читать; я сдохну от любопытства, – он раскрыл книгу на первой странице.
Северянин придвинулся и стал, глядя сбоку.
Со страниц точно повеял свежий ветер, и в комнате как будто посветлело.
* * *
Милтон понял: с братом что-то стряслось, когда Стэнли еще не вошел в квартиру. Ключ скребся в замке, отказываясь поворачиваться, а Стэнли бессмысленно дергал дверь.
– Эй! – Милтон вышел в прихожую. – Погоди, я тебя впущу.
За дверью звякнуло – вроде бы металл о камень. Господи, что на нас опять свалилось? Что еще может случиться – после всего, что уже произошло?
Он открыл замок. Дверь распахнулась, и Стэнли ввалился в прихожую, царапнул стену, пытаясь зацепиться, и начал оседать.
– Стэн! – Милтон испугался, что он ранен. Схватил брата подмышки, развернул к себе лицом, оглядел. Вид безумный, но крови не видать. – Что с тобой?
Стэнли вывернулся у него из рук, отскочил. Дорогой белый костюм перемазан и порван; воспаленные глаза сухо блестят, углы губ подергиваются.
– Что такое? – строго спросил Милтон. – А ну давай в комнату.
Стэнли затряс головой, отмахнулся, когда старший брат попытался увести его из прихожей, сшиб с Милтона очки – тот едва поймал выскользнувшую из-за уха дужку.
– Отвяжись. – Стэнли задыхался. – Отвяжись, говорю!
– Ну и черт с тобой. – Пусть сам оклемается, решил Милтон. Бедняга Стэн – вот и на него наехал каток несчастий, которые уже больше двух недель преследуют семью Стэров.
Он запер входную дверь, прошел в кухню.
Сводные братья совсем не походили друг на друга; только глаза были одинаково серые – в мать. Да разве что сейчас, в черных брюках и свитере, Милтон казался таким же тонким и легким, как девятнадцатилетний Стэнли. Он начал одеваться в черное – неосознанный траур по своей надломленной жизни – когда получил от уехавшей с дочкой на курорт Джулии прощальное письмо. Жена писала, что не намерена возвращаться и подает на развод, чтобы найти маленькой Лиз другого, более достойного отца. Впрочем, тогда Милтон не надел траур, а помчался к Джулии выяснить, в чем дело, отговорить ее, убедить… Она отказалась с ним встретиться, предполагаемый новый муж оказался миллионером из Канады, и у Милтона вышли неприятности с охраной.
Необъяснимый разрыв едва не свел его с ума. Спустя шесть лет после свадьбы они с Джулией все еще были влюблены друг в друга, Милтон души не чаял в малышке Лиз. И миллионер тот поганый, лысая развалина – на кой ляд он ей сдался? К деньгам Джулия относилась спокойно, купить ее старый хрен не мог. Непостижимо.
Одновременно сыпались беды и неприятности помельче. Издательство отказалось от второй книги Милтона, хотя первая – популярный труд о декоративных минералах, облеченный в форму фантастического романа – принесла изрядную прибыль. Затем в университете разгорелся скандал: Милтону приписали сожительство со студенткой. Чушь. Девица была страшна как смертный грех; однако нашлись свидетели, и кафедра отказалась от услуг молодого блестящего преподавателя. Мать, которая обожала старшего сына и всю жизнь им гордилась, прислала негодующее письмо, отрекаясь от «беспутного негодяя, который пошел по стопам отца, бросил жену с ребенком и ударился в бесстыдный блуд». И как венец всего этого, сгорела квартира, которую год назад Милтон купил для брата. Соседи обвинили Стэнли в поджоге; дело потихоньку рассосалось, однако страховку Милтон не получил.
А теперь вот Стэнли снова ударило. Что на этот раз?
– Братишка, – позвал Милтон, запустив кофеварку. – Поди-ка сюда.
В прихожей слышалось какое-то движение. Милтон выглянул из кухни – и сердце оборвалось. Стэнли обеими руками вцепился в косяк ведущей в гостиную двери и бился виском о его край. Лицо застыло в болезненной гримасе, глаза остекленели, и от мерного, механического движения бьющейся о косяк головы Милтону стало жутко.
– Да ты… Черт!..
Чтобы оторвать брата от косяка, пришлось ударить по предплечьям. Руки обвисли, Стэнли пошатнулся, потеряв опору. Милтон оттащил его в гостиную и уложил на диван. Ободранный висок кровоточил, стеклянные глаза не мигали, голова моталась из стороны в сторону.
– Ну, будет тебе, успокойся. – Отхлестать братишку по щекам рука не поднялась. Милтон присел рядом с ним на диван, надеясь, что Стэнли вот-вот придет в себя.
Из кухни донеслось бормотание кофеварки, поплыл аромат льющегося кофе.
Стэнли затих, невидящий взгляд уставился в потолок.
Кофеварка в кухне зашипела и начала плеваться паром. Таймер не сработал; сгорит, подумал Милтон и поднялся на ноги.
Запекшиеся губы Стэнли шевельнулись.
– Милт…
– Сейчас приду, – он вышел из комнаты, неосознанно пытаясь оттянуть миг, когда на него обрушится новая беда. – Кофеварка сгорит.
Я сумасшедший, мелькнуло в мыслях. Что мне кофеварка, если рухнул весь мир?
– Милт, я…
– Помолчи! – крикнул он из кухни.
Выдернул из розетки шнур, бросил на стол. Пронзенное вечерним солнцем окно вдруг расплылось перед глазами, задрожало ярким пятном.
– Милт, – снова позвал Стэнли глухим, мертвым голосом.
– Иду. – Он тряхнул головой, на лету поймал свалившиеся очки, нацепил и вернулся в гостиную. – Ну, что стряслось?
– Я убил человека, – вымолвил младший брат.
Милтон внезапно перестал его различать – как будто упали очки и он со своей близорукостью оказался совершенно беспомощен. Он перевел дыхание, потер лоб и виски. Зрение понемногу возвращалось.
– Что ты врешь? – спросил он как мог хладнокровнее.
Стэнли сел, привалился плечом к спинке дивана. Модно подстриженные темные волосы скрыли виски, но возле уха виднелась струйка натекшей крови. Девятнадцатилетний парнишка нехорошо повзрослел, осунувшееся лицо стало озлобленным и упрямым.
– Я убил человека, – повторил он.
Милтон скрестил руки на груди. Со стороны поглядеть – новость его как будто не взволновала. Надо держаться, хотя бы один из двоих должен сохранять самообладание и не терять головы.
– Ладно, убил так убил. Сейчас я тебе – кофе с бренди, а после расскажешь.
Он снова ушел на кухню, насыпал сахару, налил полчашки кофе и доверху добавил бренди. Размешал, вернулся в гостиную, напоил брата. Стэнли отошел немного, глаза ожили.
– Ну, рассказывай. Что ты учинил?
Стэнли отвернул голову; его передернуло.
– В ресторане, – глухо сказал он и надолго умолк. Милтон уже думал, что не услышит продолжения, однако младший брат пересилил себя: – Тот тип сбесился. Полез на эстраду. Я пою, а он привалил…
Пару месяцев назад Стэнли начал выступать с оркестром в ресторане «Мажи Ориенталь», исполнял стилизованные «под Восток» песни, которые сам сочинял. Уже наклевывался первый успех: на него обратили внимание, пригласили сделать запись на студии. Недурной голос, привлекательная внешность, обаяние молодости, подкупающая, полная юношеского азарта манера исполнения позволяли надеяться, что из него выйдет толк. Вот и вышел.
– Тип полез на эстраду – а дальше? – спросил Милтон.
– Лапать начал! – огрызнулся Стэнли. – Зал ржет, оркестр наяривает… служба безопасности дрыхнет.
– Ты его оттолкнул?
– Ну… в общем, да. Поддал порядком. Чтоб не распускал клешни. – Стэнли нервно усмехнулся. – Он и сверзился вниз, да башкой об пол.
Милтон понурился. Угораздило же парня.
– Милт. – У Стэнли едва ворочался язык. – Меня посадят?
– Не обязательно. Убийство по неосторожности…
– А если я спрыгнул за ним и добавил? Он дергался и вопил, а я ему вмазал ногой.
Милтон вскинул глаза.
– Ты рехнулся?
– Нет. – Слово упало, холодное и колючее, как осколок льда.
– Зачем ты ударил еще?
– Чтобы… чтобы… – Стэнли затрясло. Коротко взвыв, он прижал к лицу кулаки, повалился на бок, скатился с дивана. – Я не хотел! Это не я… – стонал он и бился головой о ковер. – Я не могу… ногой в лицо… В лицо – не могу!
Милтон придержал его за плечи. Мир сошел с ума: сперва Джулия, за ней издательство, кафедра, мать. А теперь еще и Стэн впридачу. Что делать? Братишка вляпался по уши. О самообороне речи нет, это натуральное убийство с отягчающими… Адвокаты сожрут последние деньги; на счету осталось кот наплакал… Кругом все спятили – но кому это докажешь?
Стэнли утих, поднялся с пола, заполз обратно на диван. Поглядел на старшего брата, как бывало в детстве, когда нашкодит и попадется, – виновато и одновременно с надеждой.
