Елена Ворон
Криминальный театр
– Макнамара!!! – заорал я, срывая голос, и получил ногой под ребра. Видел бы Пьятта! Он бы объяснил, что так усердствовать негоже.
Подмога была уже совсем рядом. Я откатился к стене и замер, прикрывая голову руками.
– Оставьте его! Не бейте! – раздался женский крик.
Меня и не били. Подняли, влепили пару оплеух и поволокли в холл. Я висел мешком, изображая упадок сил после приступа, и пытался разглядеть тех женщин. Они скрылись за дверью, и я рассмотрел только, что одна из них – брюнетка, а у другой волосы светлые.
На площадке между третьим и вторым этажом меня встретил врач с чемоданчиком и Рафаэль Пьятта. Начальник охраны свирепо кусал губу. Меня усадили на диван, врач раскрыл чемоданчик, достал ампулу-шприц.
– Это что? – резко спросил Пьятта.
– Снотворное.
– Не надо, – Пьятта отодвинул врача. – Сейчас сам придет в чувство. – Горящие черные глаза не сулили мне ничего хорошего. – Ребята, свободны. Эстебан, пошли.
Я поднялся. Кажется, маленько переиграл.
Начальник охраны увел меня вниз, в свою комнату, запер дверь на ключ и прислонился к ней спиной.
– Итак, сеньор Тео Вальдес, я жду ваших объяснений.
Мадонна! И он тоже знает! Губы Пьятты дернулись в холодной усмешке.
– Ты кого вздумал обдурить? У меня что, телефона нет? Один звонок твоей тетке – и эта клуша призналась во всем.
Я прошелся по скудно обставленной комнате. Семья начальника охраны живет в Альба-Лонге; как я слышал, у него сын и две дочери. Без приглашения усевшись в кресло, я начал:
– Рафаэль, губернатору не нужен Эстебан сам по себе. Ему требуется сын, о котором газеты будут писать сентиментальную чушь. С ролью СЫНА ДЛЯ ПУБЛИКИ я справлюсь, а большего от меня не ждут. И поверь: я в этой роли гораздо удобней, чем Эстебан. Со мной легко договориться, я могу помолчать, если надо; могу не петь при гостях. И даже, представь себе, обхожусь без памперсов. Где Тоски найдет себе сына получше?
– Тебе это надо?
Я подумал. Роль незавидная, однако…
– Это трамплин для прыжка в большой мир. Я не хочу всю жизнь пасти туристов на пляже.
Пьятта бросил на меня острый взгляд.
– Трамплин для прыжка бывает разный. Да и что это даст? Предположим, ты успешно отыграешь полоумного – до выборов. Тоски либо станет губернатором на второй срок, либо нет, но ты в любом случае ему больше не нужен. Значит, прощаешься с ним, но остаешься со славой придурка, и твоя физиономия знакома всей провинции.
– А я за службу попрошу оплату. И смогу уехать.
– Оплату? – Пьятта насмешливо приподнял брови. – Господин губернатор еще с тебя высчитает за хлеб, который ты у него съел, и за воду, которую выпил.
– Посмотрим.
– Увидишь. Как бы то ни было, я сообщу Тоски, что ты – его племянник.
– Сообщай, – я с деланным равнодушием пожал плечами. – Рафаэль, Макнамара сказал тебе, что за скандал у него вышел с губернатором?
– Нет. – Пьятта подтянул себе второе кресло и уселся. – Джен четыре дня назад вернулся из Америки; с этими шрамами на лице. И что-то произошло уже здесь, после его возвращения. Зачем-то явился к Тоски на прием. Пресвятая дева! Чего он добивался? Ума не приложу.
– А что значит «они обошлись своими силами»? – повторил я слова губернатора, сказанные начальнику охраны.
– Это значит, – нахмурился Пьятта, – что некто подслушивает по углам и будет выставлен за ворота сейчас же.
– Я не подслушивал. Тоски знал, что я в кабинете. Рафаэль, что там было с Макнамарой?
– Похоже на то, что Джен вспылил, а Тоски струсил. Вызвал охрану. Парни скрутили Джена и вытащили вон через запасной вход. Поэтому обошлось без шума, журналисты не пронюхали. Разумеется, знай я раньше, не брал бы его на работу. Жаль парня; куда он денется? Не посуду ж ему мыть в кафе…
– А ты не говори про меня губернатору. Тогда за Дженом останется место телохранителя.
– Шустрый ты больно. – Пьятта прищурился. – Ну-ка выкладывай: что искал на третьем этаже?
– Человека, который звал Макнамару. Кто там живет?
– Не знаю и знать не хочу, – отозвался Пьятта с гадливой гримасой.
По-моему, он знал довольно, чтобы морщиться. Он продолжал:
– А ты туда больше ни ногой, ясно? Я еще не решил, докладывать ли Тоски, что ты везде суешься…
– Не докладывай! – Здорово, что начальник охраны на стороне моей и Макнамары. – Я тебя не подведу.
На столе звякнул телефон; Пьятта снял трубку:
– Пьятта слушает. А! Что узнал? – Последовала долгая пауза. – Четвертого марта? Так… Так. Все понял, спасибо. – Он положил трубку на рычаг. – Проклятье…
Он посидел, уставясь в одну точку, затем встряхнулся, глянул на меня.
– Деньги есть?
– Н-немного, – заикнулся я от изумления.
Пьятта полез в бумажник и отсчитал несколько купюр.
– Держи. Сейчас идешь собирать манатки, и тебя отвезут в город. Переночуешь в гостинице, а завтра отправишься домой. Все понял?
– Рафаэль, что случилось?
У него сверкнули глаза.
– Не выношу жадность и глупость. Через пять минут садишься в машину – и до свиданья.
– Да что тебе наплели?! Я ничего не сделал.
– Марш за вещами. И забирай деньги, кому сказано!
Я ушел, как оплеванный; деньги оставил на столе. Жадность и глупость! При чем тут я? Почему он выставляет меня с виллы, и что произошло четвертого марта?
В моей комнате ждал новый сюрприз: на краю постели, сложив руки на коленях, сидела молодая брюнетка. Короткая стрижка, великолепная фигура, светлый костюм, подмышкой кобура. Не иначе как телохранитель.
– Привет, – улыбнулась гостья. У нее был красивый рисунок губ и низкий, но приятный голос. – Я – Луиза.
Несколько мгновений я соображал, быть мне Эстебаном или собой; остановился на роли кузена и спросил:
– Ты живешь на третьем этаже?
– Да. Эстебан, – проговорила она вкрадчиво, – у меня к тебе важное дело. Пожалуйста, подумай и…
– Как зовут клиентку? – перебил я.
Луиза снова улыбнулась и продолжала о своем:
– Ты виделся с Генералом Макнамарой. Расскажи про него. – Ее темные глаза были блестящие и холодные, как стекло.
– Что произошло четвертого марта?
У нее на лице промелькнула тень. Попал: дата ей знакома.
– Эстебан, я прошу рассказать о Макнамаре. У меня мало времени.
– У меня тоже. – Я подхватил сумку с пожитками и повесил на плечо. – Машина ждет.
– Погоди! – Луиза вскочила. – Скажи: Макнамара – каков он собой?
Я расхохотался.
– Джен – американская суперзвезда. Женщины должны любить его без памяти.
Луиза фыркнула, как рассерженная кошка.
– Эстебан, я серьезно спрашиваю. У него лицо обезображено – это верно?
– Шрамы его не портят. И передай клиентке вот что. – Ничего с ходу не придумав, я повторил слова Рафаэля Пьятты: – Не выношу жадность и глупость.
Луизу передернуло. Неужели опять в точку? Вот не ожидал.
Довольный собой, я сбежал вниз; не стал прощаться с Тоски, а прямиком сел в ожидавший меня белый «фиат». Поехали. Прощай, губернаторская вилла. Разгадывать твои загадки я буду в другом месте.
Теперь я знаю, что Макнамару окликнула Луиза – то был ее низкий голос. Добавила хрипотцы, и получился мужской крик. Пловец обернулся, а Луиза стала его разглядывать. Очевидно, плохо рассмотрела – и прибежала с расспросами ко мне. Что ей за дело до шрамов Макнамары?
Через десять минут мы въехали в Альба-Лонгу. Темнело, на фасадах загоралась реклама, в кронах деревьев зажглись гирлянды фонариков, точно хороводы золотых светлячков. Белели столики открытых кафе; центральная улица, по которой мы ехали, была полна людей. Я поначалу решил, что в городе праздник, но шофер сказал: по вечерам здесь всегда так. Веселые, жизнерадостные альбалонгцы, нарядившись в лучшие одежды, прогуливались парами либо вместе с детьми, встречали друзей и знакомых, шумно радовались встречам, пели, танцевали. Машин в Альба-Лонге не так уж много; но сейчас они, казалось, катили по виа Ливиа все, и все разом сигналили и нарушали дорожные правила.
Наш «фиат» ухитрился избежать десятка столкновений и причалил на площади перед отелем «Эксельсиор». Фасад отеля был подсвечен сине-зеленым, стеклянные двери мерцали таинственным светом морских глубин, а перед зданием тянулся ряд стройных, изысканных пиний. Их кроны были скупыми штрихами обозначены на фоне густо-синего неба.
– Приехали. – Шофер вытащил из кармана деньги, которые я оставил на столе у Пьятты, и сунул мне: – Бери, нечего ломаться. «Эксельсиор» стоит недешево. Счастливо.
Швейцар открыл передо мной дверь, и я вошел в холл гостиницы. Красиво. Дорого. Неясно, как буду здесь жить.
Из кресла поднялся Макнамара, по-прежнему в коричневых очках. Теперь на нем был костюм защитной окраски, со множеством карманов. Карманы эти были не пусты: в них явно находился целый склад, от шариковой ручки до ножа.
– Привет «тюленям»! – обрадовался я. – Ты откуда?
– Позвонил Рафаэль, попросил приглядеть за тобой этой ночью. Что стряслось?
– Много разного. Снимаем номер на двоих? У меня есть деньги.
– Пойдем отсюда. Негоже останавливаться в отеле, о котором известно, что тебя в него привезли.
Логика Макнамары показалась мне убедительной. Мы прошли через холл, затем по коридору мимо ресторана, где играл оркестр, и через запасной выход оказались на тихой улочке позади гостиницы. Здесь стояло несколько машин с потушенными фарами.
– Ты на колесах? – осведомился я.
– Нет. Идти близко – на виа Монта. Что произошло на вилле?
– Во-первых, Пьятта меня разоблачил и грозился довести до губернатора, что я – племянник, а не сын.
– Не удивляюсь. У Рафаэля глаз острый, а ты притворялся не ахти. Дальше.
– Но он сперва не собирался меня выгонять. Мы сидели и мирно беседовали. Затем позвонил какой-то гад, чего-то наврал, и тут Пьятта взбеленился. Швырнул мне деньги и велел убираться вон.
– А что сказал Тоски?
– Пьятта ему не доложился.
Макнамара присвистнул.
– Рафаэль меня изумляет. Расскажи-ка снова, по порядку и в подробностях.
Я рассказал, стараясь ничего не упустить. И разведку боем на третьем этаже описал, и появление Луизы. Макнамара задал еще парочку вопросов и примолк, помрачнел.
Мы свернули на виа Монта. По обеим ее сторонам тянулись окруженные зеленью одноэтажные домики, и стояли фонари с желтыми, как дыни, плафонами. Играла музыка, в одном из садов запускали шутихи, и они кувыркались в небе, рассыпая алые и золотые искры.
Макнамара привел меня к дому с номером шестьдесят девять. Из-за ограды свешивались ветви кустов с белыми пахучими цветами, на крыльце горел свет, поблескивала стеклянная дверь.
– Я уверен в одном. – Пловец толкнул легкую калитку и зашагал по дорожке меж кустов. – Рафаэль тебя выставил не потому, что ему чего-то наврали. Либо на вилле тебе грозит опасность, либо ты сам кому-то неудобен.
– Наверно, – согласился я. – И скорей всего, собака зарыта на третьем этаже.
Макнамара поднялся на крыльцо, отпер дверь.
– Проходи. – Он зажег свет в крошечном холле и в гостиной. – Только не пугайся.
Глава 3
С некоторой опаской, я зашел. Не знаю, что ожидал увидеть: то ли женский труп, то ли кровавые пятна на полу. Ничего такого в гостиной не было. Изящная мебель, обивка кофейно-бежевых тонов, большой стеллаж с книгами. Кроме книг, на полках были собраны сувениры с морского дна: кораллы, раковины, камни. К стене был прислонен разломанный стул, а буфет стоял с выбитыми стеклами. На полу было чисто, осколки выметены.
– Кто это бушевал? – поинтересовался я.
Пловец неловко улыбнулся.
– Не поверишь: сам.
Макнамара крушил мебель! В ярости? В отчаянии? Спьяну? Я не стал спрашивать, физически ощутив, насколько ему неприятно и стыдно за себя.
– Джен, у тебя найдется, что поесть?
– Наскребем.
Он ушел на кухню, а я глянул на корешки книг – приключения, военное и морское дело, справочники – и сунулся в приоткрытую дверь спальни, зажег свет. Здесь разгрома не было: Макнамара ограничился гостиной. Спальня обставлена по-женски: шелковые драпировки, кружева, светильники с рисунком на плафонах, на столике сидит кукла, наряженная невестой, а рядом с куклой – свадебная фотография в деревянной рамке.
Макнамара с молодой женой. То есть, пловца я поначалу вовсе не заметил – настолько потрясла меня женщина. Она была невероятно, немыслимо красива. Я даже не мог толком ее рассмотреть, видел лишь огромные черные глаза и облако золотых волос, падавших на обнаженные плечи. Потом я разглядел Макнамару. Он обнимал жену, заслонял от камеры, старался укрыть свое сокровище – растерянный и мучительно счастливый.
Замечательная пара. Но где сейчас эта женщина? Хотелось бы увидеть ее не на фотографии, а вживе.
Я пришел на кухню. Там в микроволновке грелась пицца, а Макнамара сидел у стола, мял в пальцах незажженную сигарету. Очки лежали рядом.
– Присаживайся, – Макнамара подвинул мне табурет.
Его синие глаза были совсем измученные.
– Когда ты спал в последний раз? – спросил я, устраиваясь.
Он пожал плечами.
Ничего себе! Даже не помнит. Видно, дела у него хуже некуда.
– Что с твоей женой? – осторожно поинтересовался я.
– Оставь. – Макнамара усталым движением провел ладонью по лицу. – Это не твоя проблема.
– Теперь будет моя. К тому же, я могу дать дельный совет.
– Я четыре дня кряду выслушиваю советы. От родных, соседей, полицейских, от губернатора. Теперь еще от тебя?
У меня мурашки поползли между лопаток – настолько ясно я ощутил, что ему больно.
– Джен, я умею спрашивать и слушать. И думать над тем, что мне говорят.
– Отвяжись.
– Разве я плохо разведал на третьем этаже? И с Луизой ловко пообщался. А ты с недосыпу едва соображаешь; конечно, надо думать вдвоем.
Макнамара поглядел, как будто прикидывая, не дать ли по ушам за наглость.
– Послушай, я учился на криминалиста. У меня детективные способности в крови, – проговорил я как можно убедительней.
Он махнул рукой, сдаваясь; сунул в рот сигарету, закурил.
– Анна исчезла. Я вернулся из Америки – а ее нет. Соседи ничего не знают. Просто исчезла – и всё.
– А что полиция?
– Они… – Макнамара замялся, – сказали, что нет оснований ее искать.
– Как так?
– Им виднее.
– А что говорят ее родные?
– Эти несут чушь, – отрезал пловец.
Не желает распространяться. Что-то тут не так. Я решил зайти с другой стороны.
– Джен, давай по порядку. Когда вы поженились?
– Три с лишним года назад.
– И ты оставил ее и укатил за тридевять земель?
– Пришлось. Мы купили дом в рассрочку, а с деньгами туго – сам знаешь, какие тут заработки. Мой отец служит на авианосце, помощником командира. Я тоже подался на флот. Контракт на три года, спасательное судно.
– Военный спасатель?
– Судоподъемник; водолазные работы. Я все проклял. Думать ни о чем не мог – только об Анне. Надо мной весь экипаж смеялся. Когда письма приходили… А, черт! – Макнамара глубоко затянулся. – Два с половиной года – как в бреду.
– А зачем в боевые пловцы записался?
– Чтоб ни минуты свободной не осталось. Там нагрузки бешеные, с ума сходить недосуг. Десять недель сплошного ада. Мы с приятелем держались как могли, но в конце концов у Криса сдали нервы. Бросился на инструктора – хотел задушить, чтоб не издевался. Криса отчислили, и я с ним ушел.
– Обратно на спасатель? – уточнил я.
– В береговую службу. – Макнамара вынул из микроволновки пиццу и налил бокал виноградного сока. – Твой ужин.
Отхлебнув из бокала, я продолжил:
– А шрамы где заработал? На берегу?
– Да. Идиотская история.
– Я слушаю.
– Отстань.
Запретная тема. Я занялся пиццей, съел половину.
– Джен, что случилось четвертого марта?
– Ничего.
– Не может быть. Луиза интересуется тобой и знает эту дату. И Пьятта четвертое упоминал, прежде чем отослал меня с виллы.
Макнамара затушил в пепельнице недокуренную сигарету.
– Я сам ищу какую-нибудь связь – и не вижу. Четвертого я еще служил и только собирался домой. Срок контракта закончился двадцать седьмого.
Странно. Четвертое марта обязано что-то означать. Я спросил:
– Анна знала, какого числа ты приезжаешь?
– Конечно. Я заказал билет и позвонил ей.
– Когда заказал?
– Третьего.
Уже кое-что. У меня забрезжила смутная догадка.
– Когда тебя изукрасили бритвой?
– В декабре.
– А когда Анна узнала?
Пловец молчал, изучая свои руки.
– Джен! Когда ты ей сообщил? Третьего марта, заказав билет на самолет?
– Я об этом не говорил. Вообще.
Мои наметившиеся построения полетели к черту.
– Тео, – жестко проговорил Макнамара, – Анна ждала меня три года. Она не могла просто так взять и сбежать. Даже с этой запиской… Я не верю.
– С какой запиской? – насторожился я.
Он вышел из кухни и через минуту вернулся с листком бумаги, положил передо мной. Коротко и совершенно ясно:
«Джен, я не могу с тобой оставаться. Прости, не не хватает духу сказать это лично.
Анна»
Я поднял глаза.
– Не верю, – повторил Макнамара с нажимом.
– Думаешь, ее заставили это написать под дулом пистолета? А потом вывели из дома, посадили в машину и увезли?
– Не знаю я! Соседи не помнят, когда видели Анну в последний раз; в полиции говорят, что поиском беглых жен не занимаются. Ее родители вообще… большего вздора в жизни не слыхал. А твой дядюшка вызвал охрану и выставил меня вон.
– На кой ляд ты отправился к Тоски?
– Ну… должен же он заниматься проблемами граждан.
– Не смеши.
Зачем его понесло к губернатору? Помощи, что ли, просить? Легко было предвидеть, что радетель за народное благо отмахнется от Макнамары с его бедой. Если только…
– Джен, Тоски был знаком с Анной?
– Она работала в его аппарате, – сухо ответил пловец.
Иными словами, они общались, а ее красота вскружит голову кому угодно. «Не выношу жадность и глупость», – вырвалось сегодня у Рафаэля Пьятты. Неужели это про Анну? Неужто она променяла Макнамару на губернатора и живет на вилле в обществе Луизы? Чем прельстил ее Тоски? Деньгами? Понятно: это жадность. А глупость при чем? Наверно, Пьятта имел в виду губернатора. Ему вот-вот повторно избираться, и скандал с чужой женой совсем не ко времени.
Все равно непонятно. Анна ждала мужа три года; и она не знала, что Макнамару изуродовали. Допустим, слухи до нее дошли, когда пловец вернулся: вчера он виделся с губернатором. Тоски ей рассказал, а сегодня она выслала Луизу расспросить меня. Но ведь ждала три года! Почему же ушла перед самым его возвращением?
– Джен, можно взглянуть на твои письма к ней?
– Нельзя.
– Не читать – посмотреть, где они лежат.
То, как хранятся письма, может кое-что рассказать. Я много раз видел обтянутую бархатом коробку, где тетка Эдда хранит два письма от норвежца, с которым в молодости познакомилась на пляже. Тетка по сей день вспоминает его с нежностью.
Макнамара повел меня в спальню, вынул из шкафа большую коробку вроде обувной, поставил на кровать и снял крышку.
– Тебе б романы писать, – я прикинул на глаз число конвертов. Штук триста: Макнамара слал письма дважды в неделю. Они были аккуратно сложены, конверт к конверту.
– Что скажешь, Сыщик-Идущий-По-Следу? – Пловец усмехнулся, однако за усмешкой пряталась тревога.
– Скорей всего, Анна их доставала, перечитывала и любовно складывала обратно.
С тем же успехом она могла равнодушно пробегать строчки глазами и затем укладывать письма в коробку из одной лишь любви к порядку – но ведь не скажешь это Макнамаре. Я спросил:
– А ее письма где?
Пловец вынул объемистую упаковку из стоявшей в углу дорожной сумки. Я посмотрел даты последних писем. Два отосланы в декабре, два в январе, одно – февральское. В марте Анна не утруждалась. Интересно, отличается ли тон последних писем от других? Пока не прочтешь, не узнаешь.
Я снова заглянул в коробку с письмами от Макнамары, перебрал лежащие сверху. Все конверты надписаны ровным почерком, похожим на типографский шрифт… Кроме одного.
– Джен! От кого это?
Он взял конверт в руки.
– От Криса. – Пловец вынул исписанный листок, проглядел и бросил на постель. – Ах, чтоб ему!..
Я подобрал листок. Моего знания английского хватило, чтобы понять. Друг хотел как лучше; он написал Анне в то время, когда Макнамара был в госпитале, и честно рассказал всю историю. Накануне Рождества, с изрядными деньгами в кармане, приятели вырвались в город и осели в любимом баре. Выпили, но не так, чтобы чересчур. Затем какие-то незнакомцы пригласили друзей за свой столик и угостили – чем, неизвестно. Видимо, подсыпали в бокалы дрянь, от которой оба мгновенно вырубились. Очнулись друзья ночью, на пустыре. Ни денег, ни формы. А у Макнамары вдобавок исполосовано лицо: подонки сочли, что он слишком хорош собой и это надо исправить. Дальше Крис просил Анну поддержать мужа: «Пожалуйста, пишите ему чаще. Ему очень паршиво.»
Все становилось на свои места. Изуродованный муж красавице был ни к чему, однако она не решалась написать ему прямо. Мучилась, притворялась, будто ей ничего не известно, и со страхом ждала его возвращения. Четвертого марта, узнав, что Макнамара заказал билет домой, Анна перебралась на губернаторскую виллу; тогда и наняли девицу-телохранителя. Когда Пьятта узнал, что жена пловца исчезла из дома четвертого марта, он сообразил, кто живет на «Ванде», и отослал меня прочь, чтобы не совался.
Но будь я проклят, неужели так легко предать человека, которого любишь?
– Джен, разве это причина, чтоб уйти?
– Видимо, да. Анна визжит от вида крови, от самой пустячной царапины… Неужели так страшно? – потрясенный, Макнамара повернулся ко мне.
– Нет. Если она тебя любила, могла б и со шрамами любить.
Конечно, ничего хорошего в них нет, но и уродства я не вижу. Аккуратные, тонкие шрамы; у хирурга были золотые руки.
Мне было не по себе. У Макнамары сердце разрывалось, а я понятия не имел, как помочь.
– Анна любила. Вот, посмотри, – пловец извлек январское письмо жены и бросил мне.
Я развернул большой плотный лист. Судя по дате, Анна уже должна была прочесть рассказ Криса.
Письмо как письмо. Нежное, уютное, домашнее. Анна перечисляла покупки, сделанные к возвращению мужа: ночная сорочка, набор кастрюль, керамическая ваза, часы для спальни, модный галстук для Джена. Я посмотрел: в самом деле, на стене тикают часы с павлинами на циферблате; представить Макнамару в галстуке было нелегко. Затем Анна уверяла, что безумно соскучилась, ждет, считает дни до его приезда. Сначала они поедут к морю, потом в гости к тетушке Марии и к бабке Пилар, а после соберут у себя всю родню; только в доме такая орава не поместится, придется накрывать столы в саду… Заканчивала она тем, что Джен замечательный, самый лучший и самый любимый.
Мило. Хотя слова и есть слова; я сам таких писем могу насочинять десяток. Я даже получил два похожих письмеца в прошлом году, когда отчислился из университета. А больше та девушка не писала…
– Ну? – требовательно спросил Макнамара, как будто от моего приговора что-то зависело.
– Можно взглянуть на последнее?
Он подал письмо, отосланное в начале февраля. В сущности, то же самое: скучаю, жду, целую много раз, милый, хороший, любимый. Макнамара следил за мной, словно я мог сказать или сделать нечто такое, отчего Анна вдруг явилась бы на пороге.
– Джен, с начала февраля не было ни строчки? Почему?
– Я должен был вот-вот приехать. Звонил, мы говорили по телефону.
– А в марте звонил? После четвертого?
– Да. Думал, не везет, ее нет дома… Ну хоть убей, не понимаю! Отчего она вот так ушла? Дождалась бы, посмотрела в лицо… – Макнамара присел на край постели, машинально перебирая письма жены.
– Что тебе вчера сказал Тоски?
– Увидев, перетрусил. У него прием по предварительной записи, но я так прошел. Он в лице изменился, вскричал тонким голосом: «Вы кто? Вам что нужно?»
– А ты?
– Едва успел сказать, кто я такой, – и влетает охрана. Тоски им: «Уведите. В ту дверь.» Через запасной выход, значит, чтоб без скандала на публике. Я даже сопротивляться не стал. От удивления, наверно.
Знает кошка, чье мясо съела, подумал я. Еще бы губернатору не испугаться, когда Анна поселилась в его доме. Предпочла «милому, замечательному, любимому» власть и деньги.
– Джен, ты обмолвился о ее родне. Как они объяснили?
– С ума они спятили. Валят все на меня. Дескать, в Америке путался с девками, оскорбил честь жены и так далее. – Макнамара коротко, зло засмеялся. – Жил монахом, ждал, когда вернусь. И вот, извольте: с девками!
Я поскреб в затылке. Откуда родне знать? Уж не написал ли какой-нибудь доброхот вроде Криса? Семейство встало на дыбы, а возмущенная Анна в отместку сбежала к другому?
– Джен, ты ничего не позабыл? Может, гульнул разок?
– Нет, – хмуро отозвался пловец, складывая на место письма.
– Значит, тебя оболгали. Кто из тамошних приятелей мог сюда написать?
– Из приятелей – никто. Разве что посторонний, какой-нибудь штабной бездельник. Да мало ли, кто чего нагородит! Почему надо верить всякой брехне?
– Давай проберемся на виллу, и ты поговоришь с Анной. Прямо сейчас, пока нас не ждут. Правда, охрана там поставлена будь здоров – Пьятта не зря ест свой хлеб. Но ведь он твой друг? Как ты считаешь?
– Друг, – согласился Макнамара. – Был. Теперь он охраняет губернатора и мою жену… Переиграть Рафаэля нелегко, но возможно. – Пловец вдохновился: – Главный наш враг – видеокамеры, они установлены по всему периметру.
– И в доме, – подхватил я, – камеры на каждом углу. И куча охранников. Там только с оружием прорвешься.
– С оружием нельзя – наше дело тихое. Надо обесточить виллу. Ты устроишь короткое замыкание, а я проникну в дом и уведу Анну. Когда они спохватятся, мы будем далеко. – Макнамара достал из кармана куртки блокнот, раскрыл. – Смотри.
На листке был нарисован план губернаторской виллы. Ну и ну. Оказывается, Макнамара еще раньше планировал вторжение на «Ванду» – видимо, со вчерашнего дня, после встречи с Тоски. Выходит, он предполагал, что Анна там?
– Тео, гляди внимательно. Вот линия электропередач. Столбы бетонные, высота шесть метров. Проволоку на провода закинешь?
– Наверное. Но ведь она тут же свалится?
– Нет. На обоих концах будет привязано по камню… – Макнамара смолк – в гостиной зазвонил телефон.
У меня по спине пробежал холодок. Одно дело – пробраться на виллу и мирно потолковать с Анной, объяснить, что ее обманули. И совсем другое – обесточить виллу, в темноте и суматохе украсть женщину. Но не отказываться же теперь, когда я сам навязался Макнамаре в друзья и советчики.
– Алло? – пловец снял трубку; я видел его сквозь раскрытую дверь. – Да, я. Эстебан здесь. Кто вы? Не знаю такого, дайте мне Рафаэля Пьятту. Я сказал: Рафаэля Пьятту. Тогда передайте, пусть ждет моего звонка в десять сорок пять. – Макнамара бросил трубку на рычаг. – Уходим.
– Что такое?
– Тебя ищут. Некто Марио Арган. – Пловец занес мою сумку с вещами в спальню и сунул в шкаф. – Здесь постоит. Вот, накинь, – он снял с вешалки темную куртку, – чтоб белой футболкой не светиться.
– Арган – пресс-секретарь губернатора.
– Наплевать. Мне тебя поручил Рафаэль, и ему я тебя верну. Живей.
Я выбежал из дома. Макнамара везде погасил свет, однако дверь запирать не стал.
– Придут за тобой – все равно взломают, – объяснил он в ответ на мой вопрос.
Мы двинулись напрямик, через ограды и сады. Пловец скользил, бесшумно раздвигая ветки, укрываясь в тени домов и деревьев. Мы то замирали, выжидая, осматриваясь, то молниеносным броском продвигались на десяток-другой метров. Я чувствовал себя диверсантом в тылу врага. Замечательное приключение. Пресс-секретарь – мерзкий тип; пускай помается, поищет – даже если Макнамара порет горячку и мы удираем зря.
Выйдя на оживленный бульвар, мы смешались с веселой толпой. Смех, крики, песни, где-то играют на гитаре, рядом надрывается магнитофон. Нас толкали, кружили, хлопали по спинам, беззлобно ругали. Макнамаре на шею вдруг кинулась девушка с цветами в волосах:
– Оресте!.. Ах! Обозналась! – Она прянула в сторону, смеясь послала ему воздушный поцелуй.
– Приходи еще! – крикнул ей вслед пловец.
– Так и рождаются слухи о супружеских изменах, – заметил я, стараясь не отстать в толпе. – Джен, Пьятте из-за меня наверняка досталось по первое число. Я же говорил, что губернатору нужен СЫН ДЛЯ ПУБЛИКИ.
– Неизвестно, для чего ты ему нужен. Не удивлюсь, если про Анну мы все сочинили, на вилле ее нет, а Рафаэль услал тебя от какой-то опасности. И сейчас сидит под арестом. Сюда. – Макнамара вытащил меня из толпы, и мы нырнули в маленький полутемный бар.
Здесь было душно и полно народу, но тихо. Люди чинно сидели за столиками, что-то пили, негромко переговаривались. При нашем появлении головы повернулись, в полутьме блеснули глаза. Макнамара резко стал, бросил взгляд кругом.
– Черт… Назад, – приказал он вполголоса.
Дверь открылась, в бар ворвался уличный шум, проем заслонили тела новых посетителей.
– Ну-ка постойте, ребята, – из-за столика поднялся парень в красной рубашке и черной безрукавке. На руках были перчатки с обрезанными пальцами, и казалось, будто пальцы человека живут сами по себе, в отрыве от хозяина. – Кто к нам пожаловал! Генерал Макнамара. Здравствуй, Генерал. – Парень подошел к нам вплотную, но особого радушия я не приметил.
– Привет, освободитель, – холодно отозвался пловец.
Гнездо «Освободителей Эсталусии» – вот куда нас занесло. Я огляделся с новым интересом. Мне попадались статейки о них в газетах, и в теленовостях я их видел. Идеи у «Освободителей» завиральные, с уклоном в богоизбранность эсталусийцев, к тому же они используют желание людей повеселиться и превращают свои выступления в комедию, а лозунги – в анекдоты. Шуты гороховые; это здесь в баре они серьезные. Пожалуй, даже чересчур…
Позади нас стояли два человека. К парню в резаных перчатках подтянулись еще двое, взяли нас в кольцо. Бармен за стойкой невозмутимо протирал бокалы.
– Давненько я тебя не видел, Генерал, – проговорил «освободитель», сунув руки в карманы безрукавки и перекатываясь с пятки на носок. – Года три, считай.
– Скучал, что ли? – усмехнулся Макнамара.
– Зачем скучать? Дел было много. Кстати, твой брат остался мне кое-что должен. Надо бы должок отдать, а?
– Сколько?
– Немалый должок-то за братцем. Четыре тысячи, да проценты набежали. Всего девять, если память меня не подводит. А я на нее не жалуюсь.
– Девять тысяч чего?
– Долларов, Генерал. Твоих американских долларов.
Жаден, сволочь, подумал я. Это в Штатах девять тысяч означает девять тысяч, а в Эсталусии – просто сумасшедшие деньги.
– Не разевай рот, Джулиано. От меня ты не получишь ни гроша.
В баре повисла такая тишина, что я расслышал стук собственного сердца. Макнамара стоял рядом, с виду совершенно спокойный. Я гадал: если заварится нешуточная каша, сумеем ли мы отбиться и дать тягу? Не по душе мне здешняя компания: уж больно смахивает на наркомафию. Видел я таких в кино и по телевизору, и много раз.
– Эх, Генерал, – с сожалением вздохнул Джулиано, – я знаю, что ты несговорчив. Мы еще потолкуем о братнином долге. А кого ты привел? – Он всмотрелся. – Ба! Это же юный Тоски. Зачем ты таскаешься с ним по городу? Да он не похож на дурачка, о котором вопят газеты. – Взяв за куртку, он попытался подтянуть меня к свету, чтобы разглядеть получше.
