Елена Владеева
Несколько коротких историй
Вожделенная вдова. Тавтограмма
Вдова с внушительными владениями всегда и для всех вожделенна. И для вездесущих вертопрахов, воспламеняющихся от всякой выгоды, и для востроглазых виртуозов, выбивающих вакансии влёт, и для вальяжных вдовцов с внучками на выданье. Вот и Вера Васильевна, восемнадцатилетней венчанная с винным воротилой Вонифатьевым, внезапно возжелавшим ее, вдоволь вкусила велеречивых восторгов от вереницы воздыхателей.
Вечерело… Весенний воздух, вспенивая вишневые ветви и вьющийся виноград, волнами влетал на высокую веранду, где Вера Васильевна внимательно выкладывала "Вавилон". Вновь не вышло… А все валет виноват! Она вздохнула, водя взглядом по витражам, выписанным ею из Венеции. О, великолепная, волшебная Венеция! Взять бы Варю, да и вырваться от всех вдаль! Вот уже вторую весну она – вольной вдовой и себе владычицей – воцарилась после восьмилетней войны с Вонифатьевым. Но не всегда в веселом времяпровождении, ведь Вера Васильевна и в виноторговлю вынуждена вникать со всевозможным вниманием. Видела она, как воры и выжиги в векселя-то впутывают, во взыскания! А так вернее – самой всем ведать, вдове и не возбраняется. Но витражи ли венецианские или весенние вишни, а всколыхнулся вдруг ворох воспоминаний и вернул Веру в ее восемнадцатую весну и в тот воскресный вечер, когда возвращались они вместе от всенощной.
И воочию вспомнился Виктор, его взволнованность, и внезапное: "Вера, выслушайте! Я весь – в Вашей власти! Вы вправе высмеять и выгнать меня – военные не вольны в выборе… Но верьте, я вовеки – Ваш!" А Верочка внимала ему, восхищенному, веснушчатому, впервые влюбленному. И вполголоса весело возразила, что военный – это вполне возможный вариант, если ее вотчим… Как же он возликовал! И Вера, воркуя с ним, вовсе еще не ведала… Ах, Виктор, Виктор! Вряд ли, видя ее вдовой виноторговца, он воодушевился бы до вежливых воспоминаний, и вообще. Да, восемнадцать… Не вернешь вспять, не вымолишь.
* * *
А Вонифатьев ею весьма восхищался, но вприглядку. Все возможности его вскоре после венчания вышли, и Вера вроде встрепенулась, воспряла… Но взревновал вздорный Вонифатьев ко всем, взъелся и уже не вывозил ее, как на выставку, чтоб выхваляться. Взбеленился и всюду врагов воображаемых выискивал. "Вертихвостка, вертепница!" Всякое она видывала: и веером взашей, и вазы вдребезги, и вилкой вдогонку… Но верткая все же Вера, везучая.
А Вонифатьев вдобавок взялся водкой возбуждаться, вконец вызверился… Век бы не вспоминать, как он вечерами вламывался, взопревший после возлияний, со взбухшими венами. Но и Вера выковалась воительницей! Винтом выворачивалась, чтоб Вонифатьев не вздумал ей в висок.... Да с визгом и воплями так вцеплялась ему в волосья – вмертвую впивалась и выдирала, что выругавшись, как возчик, выпускал ее Вонифатьев.
Взялась Вера и по-ведьмински ворожить, как ей вообразилось, выливая в воду воск и высматривая – что вышло? Если выходило что-то вроде вражины Вонифатьева, она втаптывала его всмятку, вымещая на воске все выстраданное. А временами лишь в веревке выход и видела… Взывала к Всевышнему, к Вседержительнице, волком выла! Она из Волковых-то и вышла, вернее – выдали ее, вытолкали, выменяли. Вначале вкрадчиво внушали, ворчали – но Вера все еще витала… Но вскоре вотчим высказался впрямую: или – под венец, или она вообще не выйдет за ворота, пока не вынесут! Возмечтал он, вишь ли, через Вонифатьева из воскобойников возвыситься. Ох, как вознегодовала и возненавидела его Вера! Но вотчим выдерживал ее взаперти и впроголодь, и от Виктора ни весточки – видно, не встретиться им вовеки… Тогда, все взвесив, она выбрала Вонифатьева, все-таки вперед вынесут его, по возрасту.
Восемь лет этот вурдалак над Верой властвовал, и все же вымолила она – вечером под Вербное воскресенье вызволил ее Всевышний из вериг! Возблагодарила Всемилостивого вольноотпущенная вдова и возрадовалась, восторжествовала! Но впустую вихрем вились вокруг воздыхатели, вперегонки восхваляя ее вкус и воспевая васильковые взоры – не выплакала их! – воля Веры возобладала над впечатлительностью. Не вовлеклась она в водоворот и никого не выбирала. Не то, чтоб возомнив о себе, важничала или вредничала, но всерьез их вовсе не воспринимала. Не верила их восторгам и вкрадчивости, а временами и возмущалась. "Высматривают да выжидают… С виду, все вельможи великатные, а вглядишься вглубь – всюду варварство. Всех восвояси выпровожу!" И выпроваживала. Хотя и во власянице себя не видела, вот еще! Она выстрадала себе возможность вкусить воли и власти.
* * *
Да, это все весна виновата – всегда взбудоражит, взбаламутит… Выпить бы валерьянки, да выбрать вышивку для воротничка и вставки. А вечером в полглаза на водевиль все же взглянуть? Вроде бы, веселый – Взнуздаев им взахлеб восторгался, впрочем, он вечно воодушевляет да выстилается. Но не вымучивать же вокальный вечер ради возможности выступить во всем великолепии?
На веранду впорхнула ее воспитанница Варя: "Вера Васильевна! Там Взнуздаев и еще военный. Выйдете к ним?" – "Военный? Ах, да – во вторник. Я и не вспомнила… Вели Власу вина выбрать – но без вычур! Ветчины, вафель, витушек ванильных, выпечку всякую… И взгляни, как волосы – не выбились?" Вера Васильевна встала, вспенила валансьенские воланы и выплыла к визитерам.
Вошедший военный – как все военные, с выправкой, хотя и врач. Высокий, уже в возрасте, не выдающейся внешности, возвращается в Вильно. Вежлив и внимателен, но без волокитства, высказывается вдумчиво, взвешенно, что Вере Васильевне, встречавшейся и с вызывающими вольностями, внушило весьма выгодное о нем впечатление. А Взнуздаев взыграл вдруг и в витиеватых, и весьма вольных выражениях взялся веселить их вторично виденным вчера водевилем. Вера Васильевна вполоборота взглянула властно-вопросительно – как впечатала, и он весь втянулся внутрь.
– Наш Вольдемар – вопиющий ветреник и волокита. При нем я и Варе выходить не велю.
– Я ведь без всякого вреда! – ввернул возражение Взнуздаев.
– Когда втолкуешь веско! Но весельчак, выдумщик и вдвойне – наш великопостный выручалочка. А в Вас, Василий Варламович – в Вашем взгляде, во всех выражениях – я вижу великодушие и веру в высокое. Верно ли мне видится?
Венгерское ли вызвало это внезапное волнение? Или воспоминания не ко времени возвращались? И вроде, они век с этим военным, вот так, вдвоем вечерили… Что влекло к нему? И как внове это Вере Васильевне! А Взнуздаева она вовсе не видела. Впрочем, он уже не вихлялся и не встревал, втихомолку возле ветчины вырисовывая вилкой вензеля.
– Возможно, временами… Но вряд ли, Вера Васильевна, я вполне выдерживаю ту высоту, и все, столь великодушно высказанное Вами. Вообще, военные и верность – если не враги, то… Хотя видел я военного, и его верность. Верность всерьез, воистину вечную! Его возлюбленную выдали за вдовца – из ваших, воронежских. Он всегда вспоминал о ней с восхищением – вроде, воспарял! Вправду ли она так возвышенна, или он по великой влюбленности это вообразил? И во встречу их втайне верил. Вином воспоминания не выгонял и в вакханалии всякие не ввергался. "Она же – Вера! И я верен ей вовеки!"
А я его вздумал вразумлять: "Ты вроде и не взрослеешь, все витаешь…" Он мне вверился, а я врагом ему… Вечная моя вина! И ведь, как в воду – "вовеки"! Он в висок выстрелил. Вечером под Вознесение, как вызов… Я и сам не вполне верующий, врачи и военные – вольнодумцы, видя войну, но все же… Внезапно он или выбирал время? Меня от вечерни вызвали. Уже не как врача, даже выстрел у него – верный. И всякое я на веку видел, а все Виктора вспоминаю. Вихорчик его и веснушки… Ох, виноват, Вера Васильевна – взволновал я Вас!
– Это все венгерское виновато, в виски вступило. Я на воздух выйду, вздохну. А Вы с Вольдемаром пока… – Вера Васильевна, взяв веер, вышла на веранду.
– Ах, венгерское, венгерское… – Взнуздаев вскользь взглянул ей вслед, и вопросительно на врача, – Из воронежских, выходит, ваш вдовец-то?
Гомеопатическая история
Временная пломба с мышьяком была такая вкусная, кисленькая. А в детстве я очень любила кислое и вылизала ее, сколько язык смог достать. И мышьяк взял свое у семилетней дурочки. Не как у несчастной мадам Бовари, но в унитаз нашей коммунальной квартиры я отдала много… Денек тогда выдался нескучный. А теперь мышьяк, в виде гомеопатического лекарства "Арсеникум альбум" – мой надежный спаситель сразу от нескольких неполадок в организме. Так работает принцип, открытый Самюэлем Ганеманом, основоположником гомеопатии – "лечить подобное подобным".
Но это сейчас я вполне продвинутая и за нападки на гомеопатию могу зашибить. А та история началась в 1996 году, когда подруга, насмотревшись на мою маету с астмой (когда еще не было действенных ингаляторов), свела меня с едва знакомым ей гомеопатом, этаким «ускоренного выпуска». Народ в те времена вынужденно пустился во все тяжкие. Инженеры из ликвидированных НИИ челночили в Турцию, уволенные офицеры подались в священники, воспитательницы торговали на рыночном развале. А тот врач-педиатр по-быстрому переучился на гомеопата, "и это не смешно" – как говорил логопед, известный герой Ролана Быкова.
Гомеопатия – дело чрезвычайно тонкое, ювелирно-вдумчивое. На стыке медицины, психологии и чуть ли не мистики. Вот скажите, что для правильного диагноза может дать упоминание пациента о снах со змеями? Или непереносимость тесной одежды, боязнь высоты, отвращение к мясу? А тем не менее, это подсказки для понимающего врача. Подчеркиваю – понимающего! А сколько надо учесть разновидностей пульса, запахов тела, манеры говорить. Причем, щупая пульс, нельзя брать одноименную руку пациента, непременно правой – левую. Необходимо расспросить о проблемах в нынешней семье и на работе, а также о родителях, детских болезнях и страхах, вплоть до родовых травм. Смотреть и внимательно слушать, слушать и анализировать информацию. Лишь единицы способны на такое, почти детективное расследование. На интеллектуальную, а подчас и эмоционально затратную работу.
Вообще, я давно заметила, что с людьми, не способными в общих чертах понять принцип гомеопатии и признать за ней право на существование, мне трудно найти общие темы и точки соприкосновения. Они с трудом понимают душевное состояние и поступки другого человека, и такая зашоренная сосредоточенность лишь на себе очень мешает общению. И с юмором у них плоховато… Зато по способности на лету схватить изящно-парадоксальную мысль и наслаждаться текстами М. Жванецкого, всегда узнаешь человека, близкого по складу ума.
А какую врач должен иметь потрясающую память, чтобы держать в голове свойства хотя бы наиболее употребимых лекарств!!! Да, именно так – со множеством восклицательных знаков. Знать прямое действие вещества – а среди них есть и ядовитые растения, и змеиные яды – и его гомеопатическое действие в разных потенциях, т.е. степени разведения. Не бывает лекарств от головной боли вообще, от давления или тахикардии вообще. К каждому человеку нужен свой особый подход.
И вот подошел ко мне новоиспеченный "гомеопат"… Не помню, о чем, немного поспрашивал, стуча по клавиатуре ноутбука – тогда еще большой редкости. Подруга была от него – и врача, и ноутбука – в щенячьем восторге, думая по наивности, что в этой коробочке сокрыт кладезь мудрости, а не просто пишущая машинка для врачебного понта. Выписал два лекарства, и как теперь понимаю – одно в убийственной дозе. Мне быстро поплохело, через пару дней я ему позвонила и поплакалась. Он ответил, что возможно, это первоначальное ухудшение, и что бОльшую дозу назначить нельзя. Как, еще бОльшую? Идиот! Я отбросила неведомое зелье, но мне становилось все хуже, сразу и не объяснишь, что именно. Стянуло мышцы от затылка до плеч, выгибая голову назад… И по ночам стало сводить ноги, но как! Не быстро проходящая судорога икр, а скручивание окаменевших мышц от пальцев до колена, иногда и выше. Боль такая нестерпимая, что я завывала в голос, это могло длиться по 15-20 минут, и казалось – не кончится никогда.
Одновременно навалился необъяснимый УЖАС. Казалось, вот-вот со мной случится какой-то безумный припадок, или я залаю бешеной собакой, или взорвусь изнутри, разлетясь на куски… Особенно страшно было ночью, я боялась ложиться спать, старалась даже не смотреть на постель. Все равно уснуть невозможно. Я садилась спиной к кровати, чтобы ее не видеть, и раскладывала пасьянсы часов до четырех утра, когда уже падала от изнеможения. К счастью, в то время я работала на вольных хлебах и не должна была утром идти на работу, а то не знаю, как бы выжила. Но и дома работать толком не могла, приходилось отказываться, и конечно, бедствовать.
И кто-то смеет утверждать, что гомеопатия – "пустышка" или, в лучшем случае, что в ней срабатывает эффект плацебо. Такое вот плацебо – да на их безмозглые головы! А тогда, чтобы найти противоядие и выкарабкаться, я начала искать нужные книги. И случайно увидела в магазине невзрачный двухтомник в бумажной обложке. Ни имени автора, ни типографии – ничего, совершенно самопальное издание. Но книга оказалась удивительно толковой и незаменимой до сих пор. Потом я выяснила, кто автор – Адольф фон Герхард, немецкий врач еще с середины 19 века, и стало понятно, почему перевод написан таким старомодным слогом. А какая прелесть, когда врач говорит о вреде тугого шнурования корсетов для дам, или причиной детского недуга называет неправильное питание кормилицы. Есть глава об Антоновом огне, девичьей бледной немочи, перепончатой жабе, нервной горячке (вспомним барышень из романов), помешательстве от пьянства, бугорчатке легких. А "приступы томления и тоски" – это же песня!
И причина мой напасти выяснилась. Лекарство Игнация, которым меня потравил новоиспеченный гомеопат, делается из ползучего растения "бобы святого Игнация", в котором содержится стрихнин. Такие же судороги происходят при столбняке. А еще стрихнин находится в спорынье, отравление ею называется "злая корча". Сразу стало понятно, почему меня так скручивало и корежило. Симптомы проходили очень медленно, в течение почти десяти лет бывали судорожные стягивания ног, когда перенапряжешь их или сильно понервничаешь.
А про того гомеопата я еще раз услышала года через три-четыре. К тому времени мы с подругой уже успели расстаться, и во многом из-за него. Я возмущалась, как он смеет травить людей, ничего не смысля в этой профессии. Тем более, что в основном, по старой памяти, занимается детьми, и скольких же он искалечил, как меня? А она его изо всех сил защищала, и чувствовалось, что дело было не только в лечении ее сынишки. Вдруг она позвонила и рассказала, что гомеопат утонул, купаясь на Клязьме, его затянуло в омут. А случайным виновником стал десятилетний мальчик, сын друзей, и он к несчастью, тоже погиб. Моя мама, которая жила в Ногинске, сама в детстве там чуть не утонула и говорит, что омуты на Клязьме страшенные. Вроде плюхаешься в воде по пояс, а шаг в сторону – мгновенно уходишь с головой, тебя вниз тянет, и дна нет…
Так закончилась та печальная история с гомеопатией. А мне в науку остались знания, полученные потом еще из нескольких книг, бесконечное восхищение перед старинными гомеопатами-первопроходцами и благодарность им. Как многие врачи прежних веков, действие всех препаратов они испытывали на себе, часто рискуя здоровьем. Подвергались нападкам и гонениям общества, вынуждены были переезжать из города в город, но не сдавались и совершенствовали свой метод. А в руках понимающих и талантливых врачей гомеопатия – чудодейственна! Сегодня она – наш верный друг. Как бы мы с мамой без нее выживали? Ведь настолько чутких и тонких подстроек организма, причем в самых разных случаях, от химических лекарств ждать не приходится.
