Елена Владимировна Семёнова
Удивительные странствия. Сборник сказок
Глава 5. Ночлег
Солнце уже садилось, и уходящие лучи его напоследок окрасили небо в сиреневые тона, когда впереди зачернели невысокие избы, и потянуло дымом и запахом человеческого жилья. Телега минула околицу, и тотчас к ней с лаем кинулись несколько собак.
– Пошли отсель, пошли! – хрипло гаркнул на них Игнат, и собаки послушно отступили.
Любава проснулась и огляделась по сторонам. Деревня была небольшая – всего несколько домов. Слышно было, как поблизости густо мычат коровы. Игнат прошёл на ближайший двор и вскоре послышался его дребезжащий голос и чей-то сиплый бас. Княжна потянулась и зевнула.
– Выспался? – чуть улыбнулся Кирилл.
– Да, спасибо, – ответила Любава.
– Какие у тебя мягкие волосы… И цветами пахнут…
– Бабушка моя цветы полевые сушила и в подушку их лепестки складывала… – соврала княжна.
Возвратился Игнат и, похлопывая хлыстом по ладони, сказал:
– Собирайтесь, соколики! Сейчас пойдём ко мне в избу, повечеряем, чем Бог пошлёт, и спать!
Изба Игната находилась тут же, напротив. Возле неё путники наткнулись на рослого, нечесаного детину в рваной рубахе. Взглянув на них, он дико завопил и убежал. Любава вздрогнула.
– Не бойся, сынок, – усмехнулся Игнат. – Это Никишка наш, дурень…
– А отчего он нас так испугался.
– Да он, вообще-то, несчастный парень… Пройдёмте в избу – за ужинам расскажу вам про него. Ты, гусляр, поосторожнее. Ступеньки у меня – расшибёшься, чего доброго.
Изба Игната была пустой и несколько неухоженной: чувствовалось, что нет в ней хозяйки. А без хозяйки и дом не дом. Игнат затеплил лучину и, смутившись, произнёс:
– Вы уж не взыщите, ребятушки, что не прибрано. Я ведь один живу – недосуг всё… И попотчевать мне вас толком нечем. Разве вот, грибочков солёненьких да сухарей… С утреца-то молоко будет да яички, а пока…
– Да не переживай, дядя, – улыбнулась Любава, разворачивая свой узел с пирожками. – И у нас кое-что к столу припасено!
– Вот, это дело, – обрадовался Игнат. – Вы садитесь к столу, а я покуда печь истоплю да про Никишку вам расскажу.
Княжна разложила на столе всю снедь, что была в доме, а хозяин тем временем развёл в печи огонь.
– Ну, слушайте, ребятушки, – начал он, запихивая в рот пирожок. – Никишка у нас всегда дурачком считался. Ничего-то нельзя ему поручить было! Пастухом пошлёшь – корову потеряет. Плотничать заставишь – инструмент поломает. И к труду нерадив был, ледащий какой-то… Только на девиц зело заглядывался! Вот, однажды, послали мы его в лес по грибы, по ягоды. В лесу-то, чай, ничего не натворит. Шёл Никишка по лесу, шёл, собирал-собирал, вдруг видит: сидит пред ним на пне девица красоты неописанной и, грешно сказать, почти нагая! Срам один, ребятушки! Сидит и руками-то манит Никишку. Бросил он лукошко и айда за нею! Он за ней – а она от него. Только смеётся-тешится над ним. А тут сёстры её объявились и стали вокруг него хоровод водить. Только чуть он к которой руки протянет – исчезает. То лесовухи, значит, были. Очень опасные они для нашего брата! Закружили они Никишку да исчезли. А дорогу-то потерял он! Сорок дней плутал по лесу, по болотам, одними кореньями да клюквой спасался. Так и помешался… Теперь, как девицу завидит, так вопит и прочь убегает…
– А от нас-то он почему побежал? – удивился Кирилл.
– Да уж больно провожатый твой собою пригож, – улыбнулся Игнат. – Точно херувим. С него б лики в церквах писать! Чисто дева красная!
Любава зарделась и опустила глаза.
– Ну-ну, не обижайся, сынок, – махнул рукой Игнат. – Вот, вырастишь – наплачутся по тебе девицы, помяни моё слово.
Месяц заглянул в окно и озарил всё синеватым светом.
– Поздно уже. Спать пора. Вы, гости дорогие, на полатях устраивайтесь, а я уж на печи кости погрею, – сказал хозяин и полез на печь.
Ночью княжна не сомкнула глаз. Едва стала засыпать она, как услышала в избе шорох и шуршание. Любава со страхом стиснула руку Кирилла.
– Что с тобой? – проснувшись, спросил он.
– Здесь мыши… – прошептала княжна.
– Ну, и что? Мышей в пору девицам бояться! И потом, что же, в твоём дому не было мышей?
– У нас изба чистая была. И в ней кот жил… – дрожащим голосом ответила Любава.
Кирилл рассмеялся:
– Не бойся! Мышь не самое страшное животное. Они тебя не съедят. Тем более, что они внизу, по полу бегают… Да и я же рядом. Спи!
Но уснуть Любаве так и не удалось. Всю ночь просидела она, обхватив руками колени и глядя на тонкое лицо безмятежно спящего Кирилла.
Едва пропели петухи, на печи зашевелился Игнат. Вскоре на столе уже был обещанный им завтрак.
– Вы уж теперь дальше тронетесь, али погостите ещё? – спросил хозяин.
– Пойдём, дядя, нам времени терять нельзя, – ответила Любава.
– Тогда возьмите на дорогу: соседка угостила, – с этими словами Игнат протянул княжне большой каравай. – А то я ведь вечор все почти пирожки ваши умял… Берите-берите, не обижайте. До ближайшего-то села не один день вам идти. Да всё по лесам! Берегите себя, ребятушки. Скатертью вам дорога!
Кирилл и Любава поблагодарили хозяина за приют и угощение и, простившись с ним, тронулись в путь.
Глава 6. В лесу
День сменяла ночь, а ночь – день, и так раз за разом, а лес всё не кончался, а лишь становился гуще и непроходимее. Тяжко было идти Кириллу по кочкам да кореньям, и не раз подумал он, что, верно, пропал бы, кабы не проворный проводник его. Припасённая снедь окончилась, и усталые путники питались лишь тем, что удавалось добыть княжне в лесу. Да много ли есть в нём в это время года? Однажды увидела Любава медведицу, бурую, косматую, прицелилась было, да опустила лук, увидев позади неё двух медвежат. Медведица присела на задние лапы и вдруг сказала человечьим голосом:
– Пожалел ты нас, охотник: спасибо тебе! А, чтобы с голоду вам не пропасть, сотворю я тебе диво-дивное. Возьми у спутника своего клюку его.
Кирилл протянул княжне свою клюку.
– А теперь, – продолжала медведица, – воткни её в землю поглубже да сказывай так: была палка засохшая, а стало древо плодоносное!
Княжна воткнула клюку в мягкую землю, сказав нужные слова, и ахнула: клюка обратилась в деревце, на коем, помимо фруктов да орехов, росли постные хлебные лепёшки…
– Как откушаете, так деревце выдерните – оно обратно клюкою станет. Только слов волшебных не позабудьте! – сказала медведица и ушла со своими детёнышами в лес.
– Спасибо! – крикнули ей вслед Любава и Кирилл.
– Ну, теперь-то мы с голоду не пропадём, – обрадовалась княжна, срывая с дерева лепёшку и протягивая её Кириллу.
И снова тянулись нескончаемой вереницей похожие друг на друга дни. В лесу распускались первые нежные и хрупкие ландыши. Княжна иногда срывала их и с наслаждением вдыхала тонкий аромат.
– Ты любишь цветы? – спросил Кирилл.
– Матушка моя очень любила ландыши, и у нас в доме по весне всегда букеты были. Эти цветы мне о ней напоминают…
– Ты словно оправдываешься, – улыбнулся гусляр. – Отчего? Ведь и я цветы люблю.
В один из дней дорогу путникам преградила бурная река с высокими крутыми берегами. Через реку было переброшено уже порядком подгнившее бревно.
– Вот, и пришли… – приуныл Кирилл. – Многое научился я делать, не видя, но пройти по бревну над рекою не доводилось.
– Погоди, что-нибудь придумаем, – отозвалась Любава. Достав крепкую верёвку, она привязала один конец её к стоявшей на берегу, прямо возле «моста» сосне, а второй – к стреле, которой выстрелила в стоявшую на другом берегу ель: таким образом, верёвка оказалась натянутой над бревном, образуя своеобразный поручень.
– Сейчас я перенесу наши вещи на тот берег, а затем вернусь за тобой, – сказала Любава Кириллу. – Переправимся как-нибудь! Ведь ты уже большую часть пути прошёл: неужели сдашься теперь?
– Не сдамся, – твёрдо ответил Кирилл.
Княжна с самого детства отличалась не только удивительной красотой, но завидной ловкостью. Её отец мечтал о сыне, но, не имея оного, преподавал дочери науки, нужные более молодцу, нежели девице. Научил он Любаву в седле держаться, как настоящий богатырь, из лука стрелять без промаха, даже азы рукопашного боя передал ей. Девочкой княжна с удовольствием участвовала в играх крестьянских детей, и не всякий мальчик мог сравниться с ней в ловкости: Любава, подобно белке, легко взбиралась на самые высокие деревья и потешалась над попытками преследователей снять её оттуда. Все эти навыки теперь очень пригодились княжне. Проворно перетаскала она на другой берег всю бывшую с ними кладь, а затем вернулась к Кириллу.
– Обмотай один конец верёвки вокруг пояса, другим – обвяжу я себя, – сказала княжна, подавая своему спутнику новую верёвку. Я первым пойду, а ты сразу же за мною. Аккуратно скользи по бревну, держась обеими руками за натянутую сверху верёвку.
– Очень ли высоко там? – спросил Кирилл.
– Нет, совсем нет… – слукавила Любава, не желая пугать друга.
Вдвоём двинулись они через бурную реку. За предыдущие переходы, княжна изранила о верёвку свои нежные руки, но молчала, стараясь не замечать боли. Внизу грозно рокотали, пенились волны, точно хохотали над смельчаками, решившими бросить им вызов. Любава уже ступила на берег, когда услышала пронзительный крик Кирилла. Оступившись, он повис над рекой, в последний миг уцепившись руками за берег. Княжна, связанная с ним одной верёвкой оказалась тотчас повержена на землю, повиснув над обрывом, она мёртвой хваткой вцепилась в друга, пытаясь удержать его. Берег был крут, и Кирилл неудержимо скользил вниз, теня за собой и Любаву.
– Отпусти меня, – прохрипел гусляр. – Слышишь? Брось меня! Ведь я утяну тебя на дно!
– Одна у нас дорога с тобою, – сквозь зубы отозвалась княжна. – В Киев – вместе, и на дно – вместе.
По небу летела стая белых лебедей, возвращавшаяся с зимовья в родные края.
– На помощь! – отчаянно закричала Любава, чувствуя, что силы оставляют её, и вот-вот её и Кирилла поглотит пучина.
Два лебедя отделились от стаи и стали, кружа, спускаться вниз. Между тем, силы оставили повисших над рекой друзей, и они сорвались в пропасть. Любава в ужасе зажмурила глаза, но вдруг почувствовала, что какая-то сила подхватила их и поднимает наверх. Это были лебеди. Прекрасные птицы клювами поймали несчастных и осторожно опустили их на берег, после чего вновь взмыли в небеса, догоняя удаляющуюся стаю. От испуга и усталости княжна расплакалась. Она плакала, не сдерживаясь, навзрыд. Кирилл некоторое время сидел молча, затем обнял Любаву и сказал тихо:
– Ну, успокойся, милая девушка, всё уже позади… Спасибо, что спасла мне жизнь.
Княжна вздрогнула и, быстро утерев слёзы, спросила:
– Почему ты обратился ко мне так? Ведь я…
– Не надо лгать больше. Ложь никогда не красит человека. С самого начала я подозревал: и руки, и голос, и этот несчастный помешанный… Но, когда я услышал твой плач, сомнения мои рассеялись. Так может плакать только женщина. И только женщина, столь мужественная в момент опасности, миновав её, теряет самообладание и не может сдержать слёз…
– Ты прав, – вздохнула Любава. – Прости меня: я тебя обманывала.
– Зачем?
– Боялась, что, если скажу правду, то ты, пожалуй, не возьмёшь меня с собой. А мне в Киев нужно! До того нужно, что и сказать нельзя…
– Кто же ты такая будешь? И что у тебя за нужда в том старце?
– Я дочь князя Росславльского Светодара, княжна Любава.
Кирилл удивлённо приподнял брови:
– Княжна? И ты решилась одна отправиться в такой тяжёлый и полный опасностей путь?
– У меня, как и у тебя, нет иного пути! Отец мой томится в плену у жестокого императора Румбольда, который хочет завоевать всю нашу землю! И только старец Илия знает, как победить его. У него хранится меч, называемый Мечом Истины, который один и может сразить злодея.
– Я наслышан о князе Светодаре и благодарен Богу, что привёл мне встретиться с его дочерью. Я приклоняюсь перед твоим мужеством, княжна, и сожалею лишь об одном: что столь мало могу помогать тебе в твоём деле.
– Ты уже помог, – улыбнулась княжна. – Без тебя я, быть может, не одолела бы этого пути.
– Как жаль, что я не могу видеть твоего лица. Я бы очень хотел его увидеть. Увидеть небо, солнце и твоё лицо.
– Ты обязательно увидишь всё! Я уверена! – с чувством сказала Любава.
– Дай Бог! Не будем же терять времени. До захода солнца осталось ещё несколько часов, – решил Кирилл, поднимаясь с земли.
Глава 7. Легенда о Кулёме-разбойнике
Лес начал редеть, и среди хвойных деревьев то и дело стали мелькать берёзы, осины и даже дубы. Наконец, глазам путников предстала просторная опушка, посреди который раскинулся удивительных размеров дуб.
– Какое чудесное дерево! – восхитилась Любава.
– А что с ним такое?
– Громадное оно, и ветви почти до земли спускаются. Царь-дуб!
– Царь-дуб, говоришь? Значит, мы на верном пути. Мне о нём одна странница сказывала… Будто когда-то очень-очень давно это место облюбовали себе разбойники.
– Разбойники?
– Да. Но это давно было. Теперь их уже здесь нет.
– Раз нет, тогда предлагаю заночевать здесь, – Любава подошла к дубу и, сложив в кучу хворост, который стала собирать по пути к ночлегу, стала разводить костёр. Кирилл воткнул в землю свою клюку, прошептав волшебные слова, и она вновь обратилась деревцем с лепёшками и фруктами.
Совсем скоро стемнело, и на небо взошла полная луна, осветив своим ледяным мерцанием всю опушку. Вдруг ночную тишину прорезал протяжный вой.
– Это же волки, – охнула Любава.
– Волки, – спокойно кивнул гусляр.
– Ты не боишься их?
– Нет. Я ни одного зверя не боюсь.
– Почему?
– Зверь меня не тронет. Одна добрая странница наложила на меня оберег от дикого зверя.
– Хорошо тебе. Но у меня-то такого оберега нет… Вдруг меня волк съест?
– А ты полезай на Царь-дуб и ночуй на нём, – посоветовал Кирилл.
– Хорошая мысль, – одобрила княжна. – Я, пожалуй, так и сделаю.
Любава легко вскарабкалась на дерево и, удобно устроившись в его ветвях, стала смотреть на луну. Через некоторое время она перевела взор на Кирилла и заметила, что он не спит. Княжна склонилась с ветви и окликнула его:
– Отчего ты не спишь?
– Нынче полнолуние, не так ли? Мне всегда не спится, когда полная луна.
– Странно… Мне тоже совсем не хочется спать. Хотя раньше я в это время уже седьмой сон смотрела…
– Счастливая! Ты можешь видеть сны… А мне никогда ничего не снится, кроме тьмы. Вообще, я люблю ночь больше, чем день. Ночью темно, и все люди видят не многим больше, чем я. Но они не привыкли к темноте, и потому я становлюсь даже ловчее их…
– Ты говорил, что здесь раньше жили разбойники?
– Странница сказывала…
– А что ещё она говорила? Расскажи, пожалуйста, – попросила Любава.
– Это длинная история. Но, если хочешь, слушай. Я её слово в слово запомнил… Когда-то, в глухом лесу, жила шайка разбойников. Был у них молодой атаман по прозванию Кулёма. Жил атаман в ветвях великого Царя-дуба, был он ловок, хитёр, силён и собою хорош. Время от времени шайка совершала набеги на ближайшие сёла. Не раз пытались поймать её, но Кулёма умел уходить от погони, словно исчезал без следа. Однажды напали разбойники на богатую деревню: многие дома пожгли, иных людей насмерть поубивали… Разошлись разбойники по избам добро выносить, а Кулёма верхом на вороном коне, в алом кафтане да сапогах, по деревне разъезжает, ус чёрный покручивает, глаз вороний щурит. Вдруг видит на крыльце плохонькой, бедной избёнки сидит девочка и плачет. Подъехал к ней Кулёма:
– Что ты плачешь? – спрашивает. – Али испугалась меня?
– Нет, – отвечает девочка, поднимая на него ясные свои очи. – Я тебя не боюсь. Жалко просто…
– Кого? Тех, что орлы мои побили?
– Нет, не их… Они нынче в раю и счастливы.
– Кого же тогда? – удивляется разбойник.
– Тебя, – кротко отвечает девочка. – Несчастный ты… Такой несчастный, что и смотреть на тебя больно, – и снова плачет.
Вздрогнул разбойник от этих слов, свистнул своих головорезов, стегнул коня вороного и был таков.
С той поры минуло более десяти лет. По-прежнему жили разбойники у Царя-дуба, совершали набеги на ближайшие сёла, прохожих грабили. Однажды проезжал обоз через те места. Напали на него разбойники: одних насмерть убили, другие бежали от них. А всё, что в обозе было, доставляют Кулёме-атаману. Смотрит Кулёма, а в обозе девица красоты неписанной сидит и смотрит на него глазами кроткими, ясными. Оторопел Кулёма, увидев её, смотрит и оторваться не может. Отвёл он пленницу в своё логово, усадил на ковры награбленные, бросился на колени перед ней и говорит:
– Полюбил я тебя, дева красная! Всё для тебя сделаю: в шелках ходить будешь, на золоте есть! Ни в чём нужды знать не будешь! Стань моею женой!
Только заплакала девица, заслышав те слова.
– Отчего ты плачешь? – спрашивает атаман. – Али боишься меня? Не бойся! Зла тебе я не причиню!
– Я не боюсь тебя, – отвечает красавица.
– Отчего же плачешь тогда?
– Жалко…
– Кого? Тех, что люди мои побили?
– Нет… Их души в раю теперь и счастливы…
– Кого же?
– Тебя! – отвечает девица. – Несчастный ты! Такой несчастный, что сердце кровью обливается!
– Отчего ты взяла, что я несчастлив? У меня всё есть! – спорит атаман.
– Что у тебя есть? Золото? Завтра придут иные и отнимут его! Меха, шелка? Так недолог их век! Что есть у тебя? Всё твоё добро тленно. А разве подлинно то богатство, которое тленно? Нищ ты, атаман… И глаза у тебя несчастливые! А в глазах душа отражается. Страшные у тебя глаза, горькие… Накопил ты тлена, а нетленное потерял.
– Что тебе ведомо обо мне, что ты обо мне судишь?
– Счастливый человек никогда не сделает зла другому. Ибо он счастлив. Зло причиняет тот, у кого душа не на месте. Ему худо оттого и он мстит всем… Счастливому мстить не за что. Плохо тебе, и ты свою неустроенность вымещаешь на невинных, но слёзы и кровь их оседают в твоей душе, убивая её. Жаль мне тебя, Кулёма…
– Значит, не будешь ты мне женою? – спрашивает разбойник.
– Не буду. Если б оставил ты зло и стал снова человеком, то пошла бы за тебя. Чтобы помочь тебе, пошла бы. Но нельзя исцелить того, кто не желает быть исцелённым и болезни своей не видит. Если б я только могла помочь тебе!
– А ты – счастлива? – спрашивает её Кулёма.
– Да. Я знаю, что никому не делала худого, а потому спокойна.
Поднялся атаман с колен, тяжело смотрит на пленницу.
– Что ты сделаешь со мной? – спрашивает та.
– Я обещал не делать зла тебе. Слово я сдержу, – отвечает атаман. – Я отпущу тебе.
И, действительно, Кулёма сдержал слово, и девица возвратилась в родное село. Только с той поры переменилась разбойничья удача. И добыча уж не так богата, и от погони уходить стало труднее. Да и жалостлив стал атаман… Грабить-грабит, а душегубствовать не смеет. Поднялся ропот среди шайки, а тут ещё воевода один, разгневанный бесчинствами Кулёмы, положил большую награду тому смельчаку, который поймает его. И тогда сговорились разбойники, скрутили ночью атамана своего и свезли воеводе… Правда, денег не получили они. Поглядел на них воевода и сказал:
– Доносчику – первый кнут! – и распорядился покарать разбойников…
Кулёму же заключили в острог с тем, чтобы по окончании Великого Поста, который шёл тогда, казнить его.
Сидит Кулёма в остроге: сбылось пророчество – сгинуло золото его, сгинули шелка и меха, и сам он уж не тот молодец – седина коснулась смоляных усов, и морщины пролегли по челу, а в глазах – чёрная бездна, безысходная, страшная… Стал Кулёма вспоминать жизнь свою, вспоминает и ужасается: сколько жизней загубил он, сколько зла сотворил, а добра никто не видал от него, некому и о душе его помолиться будет, некому вспомнить добрым словом. И заплакал жестокий атаман в запоздалом отчаянии, заломил руки, стал смерть звать.
И был светлый праздник Благовещения, когда открылась дверь в темницу Кулёмы, и порог переступила хрупкая женщина, лица которой нельзя было разглядеть в темноте. Она несколько мгновений внимательно смотрела на атамана и, наконец, сказала тихо:
– Здравствуй, Кулёма.
– Кто ты? – спросил разбойник. – Зачем ты пришла?
– Я сон про тебя видела… Вот, и пришла. Зачем смерть зовёшь? Зачем Бога гневишь?
– Разве можно его прогневить более, чем прогневил я прежде?
– Можно, но можно и отмолить грехи. Даже теперь ещё можно.
– Что ты ведаешь про меня, что так говоришь?
– Я вижу, что ты не тот, каким был прежде. Ты глаза от меня прячешь – значит, совесть в тебе проснулась.
– Что с того? Всю жизнь я делал людям зло, а добра от меня никто не видел: некому меня будет и словом добрым вспомнить.
– Неправда… Помнишь ли ты девушку, которая когда-то попала тебе в плен? Ты ей жизнь и волю сохранил и зла не сделал…
– Я любил её… Но как ты можешь знать об этом? Или ты знакома с нею?
– Я знала ту девушку…
– Что с нею стало? Ответь мне, молю! Жива ли она?
– Жива. И тебя помнит, и чтит себя твоею должницей… Долг платежом красен, – женщина извлекла из своей котомки небольшой образок на цепочке серебряной и, подойдя к разбойнику, надела его ему на шею. – Носи его до самого конца и молись. Может, пощадят и тебя, как однажды пощадил ты, – сказав так, она ушла.
Вскочил атаман на ноги, узнав свою бывшую пленницу, бросился за ней, но поздно: дверь захлопнулась.
Вскоре после того занедужил Кулёма. Однажды зашедший к нему тюремщик не смог разбудить его и решил, что разбойник умер. Местные жители, узнав о том, воспротивились, чтобы злодей, столько лет внушавший ужас всей округе, покоился в их земле. Тогда воевода распорядился отвезти тело в лес и похоронить там. Но тюремщикам было лень копать мёрзлую землю, поэтому они просто засыпали тело ветками и ушли. Но атаман оказался жив. Свежий воздух пробудил его, и он пополз по лесу, не зная точно, куда и зачем. Однако, силы вновь оставили его.
Когда Кулёма открыл глаза, то увидел, что лежит в тёмной горнице, освещённой лишь яркой лампадой, чадящей перед большим образом, перед которым на коленях стояла та женщина, что приходила к нему…
– Зачем ты спасла меня? Ведь я душегубец…
– Раз Бог не привёл тебе быть казнённым, то как же я могла бросить тебя на съедение диким зверям?
– Пожалела, значит… А зачем не донесла обо мне? Воеводе?
– Ты для всех умер теперь. Это хорошо. Бог даёт тебе возможность воскреснуть, начать всё заново, искупить прежние грехи. Не упусти её.
– Скажи мне, для чего ты печёшься обо мне? Какое дело тебе до моей души, судьбы?
– Когда я увидела тебя впервые, то пожалела, и с тех пор не могла забыть. Ведь ты человек. Ты мог бы сделать много добра! И мог бы быть счастлив… Я очень хочу, чтобы ты стал счастлив. Ведь жизнь могла бы быть так прекрасна, если бы люди были добры друг другу, помогали друг другу, и сами не разрушали её своей злостью, обидами…
Уже скоро Кулёма поправился и собрался покинуть дом своей спасительницы.
– Куда же пойдёшь ты теперь? – спрашивает она.
– Далеко. Туда, где не знают меня. Буду добрыми делами зло искуплять, молиться да постом усмирять страсти свои. А, как состарюсь, так вернусь сюда и буду жить отшельником в лесу. Не бойся: за прежние дела не возьмусь…
– Я знаю. Ты иной теперь.
– Скажи, прежде чем я уйду, если бы я был другим, ты стала бы мне женою?
– Стала бы, – просто отвечает женщина.
– Значит, любишь?
– Люблю…
– Да за что же?
– Не знаю. Любовь не нуждается в объяснениях, причинах… Она подобна стихии… Ступай же! Я о тебе молиться буду.
– Я хочу, чтобы у тебя осталось что-то на память обо мне, – говорит Кулёма. Снял он с руки перстень и протянул ей, добавив: – Бери смело. Не ворованный. Он остался мне от матери. А она была не такой, как я… Она на тебя была чем-то похожа… Возьми!
Отдав перстень, Кулёма ушёл, растворился в распускающемся лесу. Перекрестила его женщина вослед и надела перстень на руку. Перстень тот чудной был. Металла простого, а искусной работы: на нём изображён был богатырь, разящий копьём змея…
Любава вздрогнула и прошептала:
– Господи! Это же мать Фемарь…
– Кто это – мать Фемарь?
– Игуменья монастыря, что в нашем княжестве… Она-то и рассказала мне о старце и благословила в дорогу. Надо же! А что же стало с Кулёмой?
– Об этом странница не говорила.
– Какая удивительная история… Наверно, это действительно любовь… – вздохнула княжна и почувствовала, что засыпает. Ночью ей снился черноусый Кулёма в алом кафтане и молодая мать Фемарь с ясными, кроткими глазами…
