Елена Владимировна Аболишина
Матрёнин домовой. Всё будет хорошо
история, рассказанная автору домовым
1. Всё будет хорошо.
У Матрёны дом был несчастливый. Зимой – студёно, летом – душно. Кто бы ни останавливался на ночлег, чуть утро – только и видели гостя. Даже попрощаться и поблагодарить за постой забывал. Поговаривали, что хворали многие после ночевки у Матрёны.
Мужиков у неё отродясь не было. Ну как, не было. Появится какой-никакой мужчинка, она вокруг него уж пляшет-пляшет, холит его, лелеет. А он побудет день-два, от силы неделю – и поминай, как звали. Сказывали, давно, когда Матрёне хата от бабки по наследству перешла, был у ей муж. Как в дом переехали, хворать стал, а через полгода так и помер.
Оттого в селе считали, что Матрёна – ведьма. Дом стороной обходили, да и её сторонились. Придёт Матрёна в лавку за хлебом, все сразу уйти стараются. А бывает, кто и плюнет вслед. Продавщица после неё лавку закрывала и в церковь шла. Знала, что торговли в этот день не будет, а то либо недостача, либо ещё какая неприятность случится.
Сама Матрёна вроде и не замечала ничего. Жила себе и жила. Дружбу ни с кем не водила, к соседям за солью или по другой хозяйственной надобности не ходила. На что жила и кем работала – про то никто не ведал. Видели только, как садилась она на автобус до города, а вечером обратно приезжала. Но вот что интересно – если бы спросили тех, кто с ней в автобусе ехал – никто Матрёну вспомнить не смог.
Да и не Матрёна она была вовсе, а Анна Николаевна. Матрёной ейную бабку звали, от кого хата перешла. Люди разве будут разбираться – ведьма она и есть ведьма. А как звать – никому не интересно.
Так бы они и жили – все своей жизнью – селяне с их хлопотами, печалями и заботами – себе, а Матрёна, которая Анна Николаевна, со своим несчастливым домом – себе, пока не объявился в тех местах домовой.
Домовой был из пришлых. Местные все при домах были и по миру не шастали. А этот – из бездомных шатунов оказался. То ли изгнали его из дома, то ли что ещё приключилось, только остался Спиридон, то бишь этот пришлый домовой, без дома и без хозяйства.
Появление чужака почуяли хозяева-домовые и коты. Собаки особо не обратили внимания, потому как им что домовой, что кот – всё едино – нечисть. Кота, кстати, у Матрёны тоже не было. Не приживались.
***
Анна Николаевна вышла из автобуса, по своему обыкновению, последняя. Она знала, что местные её не жалуют, и старалась лишний раз на глаза не попадаться. Но в этот раз последним оказался какой-то незнакомец. Соскочил с нижней ступеньки автобуса, чуть не столкнулся с ней.
– Ой, простите! Я Вас не заметил, – парень смешно сморщил нос, широкая улыбка непривычно зацепила Матрёну, пусть уж так зовется, а то «Анна Николаевна» долго выговаривать.
Матрёна смотрела на незнакомца и удивлялась – странный какой-то. Мельком глянешь – молодой парень, приглядишься – морщинки проступают, и уже перед тобой мужчина средних лет. Глаза отведёшь, чудится, что борода у него. Опять посмотришь – ан нет, чисто выбрит. Ну, может слегка щетинист. Светлые, с лёгкой рыжиной волосы торчат в разные стороны. Матрёна подавила внезапное желание пригладить их. И глаза ещё у него были странные – один оранжевый, прямо смотрит, а другой – веком прикрыт, и вроде как цвет меняет – так-то вроде синий, а чуть солнце за тучку зайдет – сереет.
– А что, тётя, есть у вас тут где переночевать? – Матрёне показалось, что странный глаз ей подмигнул. Парень опять смешно сморщил нос.
– Гостиница у почты. В ту сторону иди, – махнула рукой Матрёна и пошла в другую, к своему дому.
Матрёнин дом был последний на улице. Стоял чуть на отшибе, на пригорке, окруженный со всех сторон где забором, а где плетнём. Общей ограды ни с кем из соседей не было. Двор зарос лебедой и полынью. В углу прижился громадный чертополох, а вдоль плетня привольно раскинулась крапива. Как Матрёна не старалась избавиться от бурьяна – он упрямо рос по всему двору, забивая цветы, помидоры и петрушку – всё, что женщина пыталась вырастить на участке.
Матрёна зашла во двор и остановилась. На крыльце сидел незнакомец из автобуса и жевал травинку.
– Так уж и незнакомец. Ты меня уже видела и разговаривала. – На этот раз ей подмигнул оранжевый весёлый глаз, нос опять сморщился. Парень вскочил и протянул руку. – Спиридон.
– Очень приятно. Матрёна. – от неожиданности Матрёна автоматически пожала протянутую ладонь. Она была твёрдой, тёплой и шершавой и пахла свежеиспечённым хлебом.
– Анна Николаевна, зачем имя своё, данное отцом и матерью, коверкаешь? – Спиридон, не отпуская её руки, наклонился к самому лицу женщины и уставился в глаза. – Э-э-э-э-э-э, голуба душа, да ты даже не Анна Николаевна, а Аннушка! – и неожиданно другой рукой толкнул Матрёну в лоб.
– Ладно, ладно, Аннушку! Только чашки не бей.
Аннушка сладко потянулась и открыла глаза. В окно светило солнце, на деревянных жёлтых половицах играли в салки солнечные зайчики, в доме пахло свежим хлебом. И кофе. Кофе?! Аннушка вскочила с кровати, выглянула в соседнюю комнату, служившую ей кухней. Никого. На столе, накрытом белой скатертью, завтрак – краюшка белого хлеба, на блюдечке с голубой каёмочкой брусочек сливочного масла, варенье в вазочке и чашка божественного напитка.
Кофе Аннушка всегда любила, но не умела варить. Сколько ни пыталась, из тигля лилась жидкость, похожая на помои. А сейчас чашка дымилась превосходным турецким кофе – чёрным и горьким. Женщина чувствовала его вкус, словно уже пригубила глоток. Она сделала шаг к столу, зацепилась ногой за половик, пол стремительно ринулся навстречу многострадальному лбу.
Анна Николаевна открыла глаза. Над ней склонилось обеспокоенное лицо Спиридона. Она полулежала на ступеньках крылечка, ко лбу прилепилось что-то холодное и мокрое.
– Анна Николаевна, Анна Николаевна! Разве так можно себя изводить? Небось не кушала цельный день, а? Как голова, не болит? Ну тогда вставай, голуба душа, негоже на холодных ступеньках валяться. Не ровен час, простынешь. Лечи тебя тогда от лихоманки. – Ворча, как столетний старик, Спиридон поднял Анну и повёл в дом.
В кухне усадил на стул, зажёг свет, и между делом затопил печь. Всё это время Анна безучастно наблюдала за незнакомцем, стараясь понять, как он оказался у неё на кухне, почему хозяйничает здесь, и что всё это значит.
– Ну вот, опять. Какой же я незнакомец? Я-ж представился: Спиридон я. Жить теперича здеся буду. За домом присмотр нужон. А то вон какой печальный и пустой. Душа у него заболела. Ну да ничего. Душу мы вылечим. – подкинул поленьев в топку и внимательно посмотрел на женщину. Прижмурился, сморщил нос, причмокнул губами, сокрушенно покачав головой. – Да и тебя, того… тоже подлечим. – И широко улыбнулся, – не боись, теперича всё будет хорошо!
– Э… – гм, – прокашлялась наконец Анна, – а Вы кто?
Мужчина оставил печь в покое, подошёл к Анне и присел перед ней на корточки.
– Я кто? – печально улыбнулся Спиридон, – домовой я.
В печи громко треснуло полено, в дымоходе загудело пламя. Окна скрипнули ставнями, казалось, дом вздрогнул от подпола до конька крыши.
– Ну-ну, тихо, тихо. Раздухарился! Привык без хозяина своевольничать. Тихо, я сказал! – Спиридон разговаривал с домом, как с живым существом.
Анне стало жутко. Она попыталась встать со стула, но ноги не слушались. Крик застрял в горле. Спасением для неё стала темнота, уносящая туда, где тихо, тепло и не страшно.
Аннушка сладко потянулась и открыла глаза. В окно светило солнце, на деревянных жёлтых половицах играли в салки солнечные зайчики, в доме пахло свежим хлебом. И кофе. Кофе?! Она вскочила с кровати и выглянула в соседнюю комнату, служившую кухней. На столе с белой скатертью, был накрыт завтрак – краюшка белого хлеба, на блюдечке с голубой каёмочкой брусочек сливочного масла, варенье в вазочке и чашка божественного напитка.
За столом сидел Спиридон. Футболку и джинсы он сменил на льняную рубаху, подвязанную веревочкой, и просторные штаны. На ногах были вязанные полосатые носки. Спиридон пил кофе из блюдечка, смешно складывая губы трубочкой и дуя на напиток.
– Проснулась? С добрым утречком! Садись заутракай, у нас дел много.
– Я не могу, мне на работу надо.
– Уже не надо. Ты в отпуске.
Пронзительно зазвонил телефон. В трубке раздался взволнованный голос начальника:
– Анна Николаевна, Вы не волнуйтесь. Отпускные Вам сегодня-завтра перечислят. Извините за задержку, хорошего Вам отдыха!
Анна повернулась к кофейничающему домовому, вопросительно сверля его взглядом.
– Они сегодня неожиданно обнаружили, что ты заявление две недели назад на отпуск написала. «В соответствии с утвержденным графиком»! – процитировал приказ домовой, – а отпускные не начислили. Теперь боятся проверки. Так что у тебя впереди целых три недели. – Лукавый взгляд рыжего глаза и сморщенный нос рассмешили Анну. Она успокоилась и улыбнулась.
– Ну, раз так, давайте завтракать.
– ДаваЙ. Мы на «ты», забыла? Я – Хозяин твоего дома. Твой домовой.
– Хорошо. Давай… завтракать.
Аннушка во время завтрака украдкой поглядывала на Спиридона. Ей никак не верилось, что сидящий с ней за одним столом мужчина – настоящий домовой. И откуда он только взялся? Разве домовые ездят на автобусах?
– Ездят. Когда очень надо, то ездят. А ты как думала, мы передвигаемся?
– Ворона приносит? – Анна вспомнила мультфильм из детства.
– И-ээх, сама ты ворона. Когда надо – мы по-всякому могём. И на автобусе, и на самолёте. А взялся я оттудова, – махнул рукой в известную только ему сторону. – Дом-то у тебя бездушный, без домового. Матрёна, бабка твоя, домового изжила. За то тебе тридцать три года расплачиваться теперь. Небось намаялась за время, что в доме живешь.
Пока Анна соображала, что сказать, Спиридон налил себе громадную кружку кофе, вылил часть на блюдечко и, забавно причмокивая губами, стал пить.
– Ты, голуба душа, не переживай. Я твоему горю помогу. Тут условьице есть одно – либо ты тридцать три года маешься, либо домовой принимает дом во владение. Тогда твоя маета закончица, значица. И вот он – я! – Спиридон отставил блюдце, выпятил грудь, обтянутую светлым льном, и гордо задрал нос, продемонстрировав Анне курносый профиль.
– А тебе-то что за интерес чужую тётку спасать? Что взамен хочешь? – Анна осмелела, решив, что раз такие чудеса случаются, надо насладиться ими сполна, до приезда санитаров.
– Санитаров, значит? Вона ты как обо мне думаешь… Что я твоя галюцинация. Но нет, Аннушка. Вынужден разочаровать. Сидишь ты здеся со мной в трезвом уме и твёрдой памяти. Так-то! А взамен мне особо ничего и не надо-ть. Считай, за кров и стол служить у тебя буду, – Спиридон перестал дурачиться, пристально глянул на Анну, глаза засветились, – да и не чужая ты мне вовсе. Матрёна, бабка твоя, это-жеж меня отсюда изжила. Мой это дом.
За окном заливисто закукарекал петух. Его песню подхватили остальные кочеты, заквохтали куры, загоготали гуси, заблеяли овцы. Спиридон, прикрыв глаза, с блаженной улыбкой слушал какофонию за окном.
– Ишь, меня чуют… Скоро соседи пожалуют, – открыл глаза, дурашливую улыбку сменила озабоченность. – Что ж мы с тобой рассиживаемся? Нам же дом лечить надо!
– От чего лечить? Ремонт, что ль, делать?
– Душу возвращать.Ты, когда сюда приехала, новоселье справляла?
Анна неуверенно пожала плечами.
– А домового звала? А-а-а! Что я спрашиваю, коль звала бы – я б услыхал и пришёл давно. И так всё ясно – ничего ты не делала. Чему вас только в школе учат? Никаких обрядов не знаете! Когда твоя бабка Матрёна меня выгнала, дом лишился души. Потому что я и есть душа дома. Так всегда бывает. Или если кто уезжает и домового с собой берёт. Поэтому новым жильцам надо обязательно новоселье справить, и Хозяина жить пригласить.
– Спиридонушка, а что надо делать?
– Не боись, обряд проведем, как надоть! Я пока тут поворожу маленько, а ты иди в лабаз, или как он сейчас называется, купи молока и конфет. – И уже вслед ей крикнул, – я подушечки люблю! Лимончики!
Вернувшись из магазина, Анна застала Спиридона, стоящего на крыше и размахивающего большим шестом, к которому были привязаны разноцветные ленты. Впервые Анна обрадовалась, что дом стоит на отшибе, и народ тут обычно не ходит.
По всему двору были расставлены предметы обихода. В траве она заметила чашки из своего сервиза, в которые был налит мёд, а в бабкином старом чугунке сплёл сеть громадный мохнатый паук.
– Пришла? Встань на крыльцо и повторяй за мной!
Анна, уже ничему не удивляясь и не сильно рассчитывая на санитаров, встала на крыльце, держа в одной руке бутылку молока, а в другой – пакет с лимончиками.
– Я пришла издалека, отворяйте ворота! Ну ты чего молчишь? – зашипел, как большой кот, Спиридон. – Повторяй, сказал!
– Я пришла издалека, отворяйте ворота. – Тихонько пролепетала Анна.
– Громче! Не слышу! – Кричал домовой с крыши.
Анна набрала побольше воздуха и крикнула:
– Я пришла издалека – отворяйте ворота! – Ей неожиданно стало весело и легко, происходящее больше не казалось странным. Всё так и должно быть. Слова сами стали складываться в заговор. – Буду сеять, буду жать, буду хлебом угощать! Приходи, хозяин, жить, будем мы с тобой дружить. Слово – ключ, уста – замок.
– Добрым молодцам урок, – произнес чей-то голос рядом.
Анна открыла глаза. Перед крыльцом стоял щупленький мужичонка с корзинкой и в шляпе.
– Здравствуй, хозяйка. Ты что раскричалась? Стихи, что ли сочиняешь?
– Здравствуйте. А вы кто?
– Я тут мимо шёл. По одной надобности. Слышу, кричит кто-то. Дай, думаю, посмотрю. И вот пришёл. Хозяйка, тебе, случаем, кот не нужон? – мужичонка приоткрыл крышку корзинки.
На Анну смотрели два разных глаза – один оранжевый, а другой – голубой, а когда солнце заходило за тучи, то как бы начинавший сереть. Рыжий котёнок, едва ли двух месяцев от роду, смешно наморщил нос и чихнул.
– Ну так что, возьмешь, хозяйка?
– Возьму. Сколько вы за него хотите?
– Дык, кто ж за кота деньги берёт. Конфеты есть? Подушечки?
Анна кивнула и протянула мужичонке пакет с конфетами.
– О! Лимонные. Мои любимые. – Мужичок взял кулёк, поставил на землю корзинку и направился к калитке. Потом обернулся – Да, забыл, кота Спиридоном кличут. Ты не обижай его!
Анна достала из корзинки котёнка, прижала к себе, слушая, как затарахтел маленький моторчик.
– Ну что, пошли, я тебе молока налью.
Котенок чихнул и забавно сморщил носик, подмигнув оранжевым глазом. Всё теперь будет хорошо.
2. Немтыри
– Аннушка! Вставай, Аннушка! – смутно знакомый голос пробивался сквозь сладкий утренний сон. – Вот же ж… Анна Николаевна! Начальник звонит!
Анна вскинулась на кровати, ещё толком не проснувшись.
– На работу надо?
– Можно и так сказать. Дела у нас сегодня, Аннушка.
Сон окончательно испарился, когда до Анны дошло, чей голос она услышала.
– Спиридон! Ой, – Анна натянула одеяло до подбородка. – Ты уже не кот?
– Не кот, как видишь. – Спиридон сидел в изножье кровати, скрестив по-турецки ноги в полосатых шерстяных носках, и разглядывал свои руки. На пальцах красовались острые изогнутые когти. – М-р-р-р, мяу! Ш-ш-ш… Хозяйка, тебе говорили, что за котами ухаживать надоть? Когти обрезать? Это что? – Домовой пошевелил когтистыми пальцами перед лицом Анны. – Безобразие какое!
– За котами ухаживать? Их ещё кастрируют, бывает.
Спиридон выгнул спину и зашипел. Два года кошачьей жизни даром не проходят.
Анна вылезла из-под одеяла и пошлёпала на кухню. Тёплые полы ласково отзывались на её шаги. Доски чуть пружинили, поскрипывая от удовольствия. Ткнула пальцем в кнопку чайника и вышла на крыльцо.
Розовое утро обещало солнечный день. Начало октября было сухим, ярким и по-летнему тёплым. Анна оглядела двор. Все летние цветы уже отцвели, настал черёд хризантем и дубков. Они фейерверком взрывались тут и там, добавляя красок в осеннюю живопИсь.
Между тем из дома потянуло свежесваренным кофе, огурцами и яичницей. Домовой хозяйничал на кухне.
– Иди, хозяйка, заутракать. Я тут покашеварил немного.
Кошеварство домового заключалось в крепчайшем кофе, поджаренных тостах с кругляшками яичницы на них и салата из огурцов и … огурцов. Себе Спиридон налил громадную кружку молока и полстакана сметаны.
Уплетая за обе щеки завтрак, Анна поглядывала на домового. Сейчас он ничем не напоминал того мальчишку-бродягу, который соскочил с подножки автобуса два года назад. Его лохматые патлы отросли, и были собраны в аккуратный и стильный хвост. Легкую небритость сменила франтоватая шкиперская бородка, демократичную джинсовку – кожаная жилетка, надетая на голый торс, и кожаные рокерские брюки. Только вязанные носки портили безупречный образ мажора. Спиридон перехватил взгляд Анны.
– Ноги мерзнут. Да и неудобно в башмаках-то. Значица так, хозяйка. Я тебе дом, конечно, за два года подлатал. Но и я – не волшебник.
Анна вопросительно подняла бровь, подумав, если умение свободно перекидываться в кота и обратно в человека – не волшебство, то тогда что?
– Кот – это баловство, – отмахнулся Спиридон, – я всего лишь скромный домовой. И управлять твоим хозяйством одному несподручно.
Неужто жениться надумал? Ну и ну… Домовые разве женятся?
– Нет, жениться мне ишо рано. Молодой я. Всего триста годков стукнуло. Это как тридцать по-вашему. Но с домом один не справлюсь. Мне помощники нужны.
– Ну, эмммм.... – глубокомысленно промычала Анна. Ни одной дельной мысли, что на это сказать, у неё не было.
– Ладно, не дуй важно щеки. Я всё понимаю. Тяжёлое детство современного подростка, изобретение интернета и сотовых телефонов. Когда тут до традиций.
– Подростком я была почти двадцать лет назад.
– Двадцать три – невзначай уточнил стиляга-домовой, и сосредоточился на сметане.
– Так что тебе от меня нужно, Спиридон?
– Нечисть сегодня будить будем.
– Какую ещё нечисть? – хотела добавить, что его одного с лихвой хватает, но сдержалась, обидится ещё.
– Не боись, я не обидчивый, – ухмыльнулся домовой и подмигнул оранжевым глазом, – я же-ж говорю – помощники мне нужны, – стал загибать пальцы, – запечный, сенной, банник, кикимора, и огородник.
Анна молчала, тщательно дожёвывая тост и стараясь не думать. Способность Спиридона читать мысли нервировала.
Два года Спиридон валялся на диване, ловил мышей, из маленького пушистого котёнка вырос в большого вальяжного котяру. Между тем дом как-то сам собой светлел, стоял, дышал. Во дворе стало приятно сидеть по-вечерам, наблюдая, как темнеет небо, и зажигаются звёзды. Когда Анна садилась на крыльцо и разглядывала созвездия, кот всегда выходил и пристраивался рядом. Аннушка брала его на руки и показывала одно созвездие за другим. Весной Анна посадила цветы и пару грядок с огурцами и зеленью. Удивительное дело, они выжили.
Как-то раз в окно постучали. Анна увидела соседку Марину, жену Славки-пастуха. Оказалось, Маринка пришла спросить соли. Впервые за всё время, пока Анна жила в бабкиной доме. Жизнь налаживалась.
И тут на тебе – надо будить какую-то нечисть.
– Не какую-то, а твойную. Это духи дома. Мои помощники. Когда Матрёна от меня избавилась, они стали немтырями и заснули. Я вернулся – ребят разбудить надоть. А то непорядок.
– А как же их будить? И где они?
– Будить их легче лёгкого. А вот найти… Значица так. Ты, Аннушка, внимательно посмотри своим взглядом – что у тебя в доме не на месте лежит. Там и будем немтырю искать.
Анна в растерянности огляделась. Дом сиял утренней чистотой, все вещи были на своих привычных местах.
– Да вроде всё на месте.
– Не-не-не. Ты внимательно смотри. Я же ж говорю – СВОИМ взглядом – Спиридон многозначительно уставился на Анну голубым глазом, прикрыв оранжевый ладонью.
Анна прошлась по кухне. Шкаф с посудой, стол, холодильник, на холодильнике микроволновка, печка, веник над печкой, шкаф с припасами… Стоп. Веник. Что он делает над печкой? Вообще он всегда там висел, и это её неудивляло. Раз висит, значит, так надо. А вот теперь – удивилась.
– Спиридон, а почему веник над печкой висит? – Аннушка тыкнула дрожащим пальцем в пучок веток.
Спиридон не ответил, а только посверкивал то одним, то другим глазом. Анна пожала плечами, сняла веник со стены и поставила его возле печки. Прутья зашевелились, раздвинулись, на Анну глянули два круглых глаза. И уже это не веник, а маленький старикашка с круглыми глазами и жёсткой, как солома, бородой. Старикашка внимательно оглядел Анну, потом перевёл взгляд на Спиридона. В бороде образовалась прореха, улыбнулась, явив на обозрение два кривых зуба.
– Шпилидонушка! Хожяин! Щаштье-то какое, велнулшя! – из глаз покатились крупные слезы, быстро образовав на полу озерцо.
– Ну-ну, хватит тут сырость разводить. – смущённо забормотал домовой, пряча довольную улыбку. – Вот, Анна Николаевна, это – запечный. Будет следить за теплом в доме, и чтоб чисто было.
Старикашка большой шишкастой ладонью вытер слёзы и церемонно шаркнул ногой в лапте.
– Шулшуня, жапешный. Ошень плиятно!
– Взаимно, – Анна аккуратно пожала протянутую длань нечисти.
– Так, Шуршуня, ты тут осваивайся, а у нас другие дела есть. – раскомандовался Спиридон. – Смотри, Аннушка, опять.
В сенцах они обнаружили сенного, который прикинулся дырявым валенком, надетым на цветочный горшок. Огородный нашелся за погребом, в виде вил, воткнутых в землю и пустивших побеги с листьями. Больше всего хлопот доставил банник, который никак не хотел оборачиваться из перевернутой шайки, закрывавшей дымоход банной печки. Но блюдце мёда и кружка мятного чаю выманили-таки стеснительного немтыря. И скоро из трубы бани поплыл сизый дымок, запахло дубовыми вениками.
Между тем пришло время обеда. Аннушка с молчаливого одобрения Спиридона пригласила разбуженную нечисть к столу. На столе появился самовар, варенье, баранки и конфеты-лимончики. Только все расселись, как в окошко стукнули.
За оконным стеклом Анна увидела девочку лет десяти, приплюснутый к стеклу нос напоминал картофельку, по переносице прыгали конопушки, две косички задорно торчали в разные стороны, а зубы украшали брекеты. Зрелище было одновременно жутковатым и смешным. Девочка, увидев всю компанию, лыбилась во все свои шестьдесят четыре брекета, и хлопала ладошками по стеклу.
– А вот и кикимора проснулась. Привет, красавица! – Домовой помахал ей рукой. – Анна Николаевна, не сочти за труд кикиморе конфеток вынести. Нельзя ей в дом. Кикимора в доме к беде объявляется. Потому и не заходит, от греха подальше. Она уж под забором обоснуется, в тени, где крапива.
Кикиморка во все глаза смотрела на Аннушку, открыв от восторга рот и распахнув глаза с вертикальными зрачками. Подставила костлявые ладошки-веточки, сложив их лодочкой, взяла конфеты. Благодарно кивнула и исчезла в зарослях крапивы.
Остаток дня прошел в хлопотах по дому. Где-то что-то стучало, скрипело, подвывало. Нечисть обустраивалась.
Вечером Аннушка вышла на крыльцо. Руки согревала кружка мятного чаю, а плечи – пушистый платок. Рядом присел Спиридон с поллитрой молока, у ног тихонько шепелявил Шуршуня, что-то рассказывая баннику и сенному, а в темноте сада сверкала бреккетами кикимора и шелестел листочками огородный. Вся семья была в сборе. Анна плечом чувствовала тепло, идущее от домового, их плечи соприкасались, пробуждая новое волнующее чувство.
Анна подняла голову – над головой сверкал Млечный Путь, остро пахло прелой листвой и хризантемами. Мелькнула звезда. Потом ещё и ещё. Звездопад? В октябре? Аннушка зажмурилась и загадала желание.