Елена Сомова
Мир начинался салютом. Сборник рассказов, стихи
Фотограф Владислав Андреевич Макаров
Составитель, автор обложки, корректор, верстка Елена Владимировна Сомова
© Елена Сомова, 2024
© Владислав Андреевич Макаров, фотографии, 2024
ISBN 978-5-0064-7282-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Краткая автобиография
Елена Владимировна Сомова
(род. 2 августа 1966, Горький) —
российский писатель, поэт.
Сомова Елена Владимировна
Лауреат литературной премии «Российский писатель» за 2023 год в номинации «Критика».
Сомова Елена Владимировна род. 2.08.1966 в г. Горьком. Окончила филфак ННГУ им. Лобачевского. Лауреат «Российский писатель» —2023 года в номинации Критика. Лонг – лист премии Искандера—2020 – в номинации Поэзия за книгу «Восстание Боттичелли», лонг – лист премии Искандера в номинации «Дерево. Детская и подростковая литература» —2024 за книгу «Честное волшебное».
Дипломы:
Финалиста конкурса «Есть только музыка одна» —2021, «Гранатовый браслет» —2022,
3—е место в Международном русскоязычном поэтическом
конкурсе «Дуэнде Лоркиано» – 2023 в рамках большого многосекционного и мультиязычного конкурса «Парнас» в г. Каникатти (Сицилия).
Публикации:
«Невский альманах» No2 (136) /2024, «Молодая гвардия» No4/2024, «Литературный Иерусалим» No37, «Новая Немига литературная» No6 2023, «Сетевая словесность», литературная гостиная на «Маяке», «Русский Глобус» (США), альманах «Линия фронта» —2020 (Москва, очерк «Фашистский концлагерь Любек» – шорт – лист одноименного конкурса), сборники женской прозы 2021, 2022 годы, альманах «Муза», «Текстура» – сказки, «Поэтоград» No17 (274) 2017, «45 параллель», в книге памяти поэта Ольги Бешенковской «И надломиться над строкой» (стихи и эссе памяти поэта), Германия, 2016 г.. Живет в России, в Нижнем Новгороде. Автор многих книг.
Водный Эрмитаж
Мир окрасился в желтый из голубого.
Эта осень живет любовной весной,
Колыханьем ольхи у воды – что такого,
Если память о чувствах жива, и покой
Водной глади дает гармоничный настрой.
Отражение радуги в перьях утиных
Пишет здесь по воде, в глубине, все картины,
Что не будут на выставках делать фурор
И решать спор искусства, давая задор
Культурологам, искусствоведам, фурсеткам.
Водяной Эрмитаж… Да… искусство – не клетка,
Отраженья пейзажей дает третий глаз
Внутри смелой души, и плетение фраз
В мимолетных штрихах кольцевого размаха,
Когда села на воду летящая птаха.
И волненье воды, и рожденье кругов
Порождает иллюзию взбалмышей слов.
«Осенний выболт листовой на ветер…»
Осенний выболт листовой на ветер
шептал о брошенных морях мне на рассвете —
покинутых мечтаньях кораблей.
Сопроводила лето на лафете,
как видную фигуру при берете
с поклонами по ягодно-грибным
делам
цветочным светом золотым.
Такого лета и такой жары —
не приведи Господь, такую скуку
и городскую пыль, и без игры —
в скучильне, как в навозе видеть муху
вместо друзей, как горькую науку
всерастворенья, вовлеченья в пыль
бесчеловечную,
в которой умер пыл
и осы в лужах янтарями в стынь…
Какая осень выдалась! Октябрь,
а солнце выпарило летнюю всю хмарь
и весело болтаются на нитке
заздравый лист и паучок в убытке.
Все лиственные завитки, как встарь,
листают на земле один букварь
и собирают от святых молитвы в свитки…
«Благословенная прохлада октября …»
Благословенная прохлада октября —
Как флаг победы над жарой восстал,
И оправдав цветов листвы накал,
На потаенных струнах заиграл.
Ждала, как параллель судьбы тебя,
Прохлады день, гармонии внутри
Как блага и свершения. Замри —
Услышишь, как магистр говорит,
Как мир и благо, полюбив тебя.
Счастливый день свершения надежд
С песком и пылью растирать не смей —
Лети и возрождайся, зерна сей —
Зерно добра не измельчит и суховей —
Не то что миг проникновенья меж
Линовкой взгляда и дождя, как прежде.
8.10.2024
«Льет свои ветви береза…»
Льет свои ветви береза,
Будто из неба пореза!
Высушенные слезы,
Длинных ветвей волнорезы
По сердцу, по самому краю,
Где бабушка молодая,
Где я сама не старею
И фиги врунам лелею.
Лей свои зерна сухие,
Скажи и на суахили,
Как ты при солнце резвилась
В ветре зефирном на милость
Всем балконьерам залетным,
Жителям беспулеметным,
Радуясь людям и миру,
Была ветерком для квартиры
С настежь открытым балконом.
Луны волшебным лимоном
Листик последний забылся
В верхних ветвях и длился
Сказочкой перелетной
Не для сумы переметной.
Шла по следам влюбленных
Береза по воздуху с кленом.
Пчелам нектар давала
От поцелуев накала.
Сладкие русские грезы
В тонких ветвях березы.
Топкие щедрые слезы
Бегут вдоль ствола, как розы:
Свадебные – в морозы,
В жару – медовые грозы.
В дожди – грибные лукошки
Плетёт, устилая дорожки.
Береза – метаморфоза!
Величественная поза!
27.09.2024
«Осенний пряный дух мне сердце всполошил…»
Осенний пряный дух мне сердце всполошил,
Соединяя землю с небом влагой.
Деревья вечером, как дикие, с отвагой
Готовы с ветром убежать,
но малыши
травинок и цветов пока живут,
и собирают жемчуга и изумруд,
и вёсельные палки, чтоб уплыть
и вовсе раствориться в мгле простуд.
Симфония дождя вступающим контральто
Звучит по стеклам. Звукособиральто.
И отлетит один – в сверканье сальто,
Подзвездный блеск и, может быть, контральто.
Гудит пчелой душа, регистр страданья низок,
Он – плач внутри себя, осуществленный.
Душе для переезда надо ль визу?..
Ей только слов, твоим добром вспоенных.
Столкновения с айсбергами
В спешке земной суеты, теряя в памяти главные запчасти: фрагменты своего малолетнего бытия, люди несправедливо и незаслуженно забывают свои детские годы. Игра всамделишная, которая не делит реальность на две половины, оказывается паролем к жизни.
Эта игра скручивает узелки для напоминания о важном. Людей на земле держит память. Игра же разудало задвигает на дальний план колорит борьбы за власть перед правом самоутверждения. Прямо так и хочется спросить: «Не сдвинула ли я коврик в прихожей, обнажив пол?», находясь если не в предбаннике, то в каком-то занюханном погребке, или как это сейчас вежливо именуют, «цоколь».
Включаю телевизор, и вижу интервью с одним графоманищем в удобном кресле предприятия, не имеющего к литературе никакого, даже косвенного отношения, открываю «Литературную газету» и вижу «однополчан» – нижегородцев в таких ракурсах, что падаю мордой в снег – сразу.
Я, значит, «отдыхаю» (в их понимании), скачу во весь опор и сопли внукам подтираю, горю в аду во время их жара, температуры и борьбы с вирусами, а они там – борются. Со мной, с моим творчеством борются на шпагах. Пишу, но у них линзы не просматривают, я вообще прозрачная. В реальность лучше играть и выигрывать, нежели она скрутит за спиной тебе обе руки и заломит их чуть кверху. Причиняя боль, мы придвигаем к себе несчастья, а резонанс ответа будет один: «Сам виноват». Человек везде и всегда сам виноват, даже когда случается землетрясение или лопаются карстовые провалы, промытые подземными водами. Полуденная тьма включает ночной свет, и время для мечтаний готово к полету.
И война страшна, и мир – война. Местные начинают разговор издалека, плавно подтанцовывая его к вопросу книгоиздания и твоей готовности вложить собственную немощь в публикации и своих, а оказывается, больше чужих произведений. Это назад в будущее, когда выход на бал светской дамы стоил 130 рублей, учитывая ее платье с многочисленными подъюбниками и удавочку в виде корсета, чепец кружевной, прическу, экипаж. И этот выход стоил работы 30-ти крепостных крестьян. Выходит, меня держат за крепостную.
Марионетки председательствующего комитета попугайски раскрывают хищные клювы с одним требованием: денег, – взносов, хлеба и зрелищ. И обязательно собрать своими силами аудиторию для своих выступлений. Паши, пиши, плати и собирай. Никому не подтереть ничего? А то вдруг еще силы останутся. Невостребованные. Предварительно обнуленные. Это как скомандовать всему залу заткнуть уши, пока своё родное читается, не от искусственного интеллекта.
Удавочный комитет на трезвую голову давно не думал, если лезет граблями в святая святых: семьи, – снимая сливки с чужого бюджета. Особенно страдают семьи с детьми. Для бухгалтерии неважно, одет ребенок, раздет, обучен и сыт ли. Важнее поддержать статус творческого союза. Грабительство продолжается по сей день, пока в статью расходов государства литература не входит.
Думать, что грубость – это их сила, и надеяться победить хамством, – абсурд. Хамство их берёт истоки от недоверия и необходимости множественных проверок тебя на их зубы. Пока не перекусят. А после выбросят, доведут до хлама вначале.
Любая обезьяна умнее гиппопотама, так как огромный вес бегемота лишает его подвижности и заставляет много спать, а от этого стареет подкорка и сглаживаются извилины, особенно во время поглощения пищи. Бездвижность ума бегемота сродни тупости обобщений воинствующего клана графоманов, шевелящих мозгом только по великим праздникам с целью поживиться.
Группа поэтов на сцене – это почти речёвка пионерского лагеря в переложении для громкоговорителя и ушезадвигателя, когда пионеры сошлись к центру главенствующей мысли, которую держит ноосфера: «Когда приедут родичи и привезут поесть?».
Встретилось настоящее с будущим, но всем плевать.
С детьми у меня, когда от меня требуется помощь, – настоящая дружба и понимание, не то, что с этими убаюканными своими премиями и наградами: с вениками цветными стоят и лыбятся от уха до уха. Если что, временно посочувствуют, пока рядом стоишь. Букет подержать не дадут. Отойдешь на два метра – плюнут и сделают вид, что тебя и не было. А что они, – веником не поделятся же, если только огреть могут за впечатляющую речь.
Из-за спины в мой адрес раздаются порицательные возгласы больного заики, не долечившегося у психиатра. Он как-то умудрился поучиться в заветном для всех поэтов институте. Представляю, как все терпели его вопли, чтение и речь. Или это он от страха выступать перед зрителями так раззаикался?.. Или чтоб уморить всех. Он отчаянно лезет выступать, не предполагая того, что его заунывное нытье мучительно для слушателей. Может, в его черепе речь, его обличающая, звучит гладко, не так скверно, как ее мы слышим?..
В болельщики себе подкупил большинство голосов своей болезнью и сочувствием. Получается, я здесь нежелательна. Уродливым нытьем этот грубый высокорослый детина вытягивает жилы. Терпение не безгранично, но у этого «всё схвачено, за всё заплачено»: зрители голосуют за него и присвистывают ему. Фикуляли в одеяле всем, кто не согласен с этим мастодонтом. Вся эта история напоминает мне человека, произошедшего от собаки, по-Булгакову. Это не Собакевич с грузной челюстью это… не упадите… режиссер. Сам себя пишет, ставит, и хлопальщиков, и хлюпальщиков нанимает. Собачье сердце сказывается. Удачно ему пересадили…
Мурашки отвращения от его выпадов против меня до сих пор изнуряют. Плохие воспоминания. Зачеркнем. Но снова возникают эти строки, подобно крови на снегу. И тип мерзкий, и его суждения обо мне, неизвестно откуда возникшие, отвратительны. В этом мозгу способна родиться только грязь. Он же выставляет себя чуть ли не светским поэтом, так в 18-м веке мужчины отличались выдержкой, с детства эту выдержку вырабатывали, – был стародавний обычай выгуливать домашнюю черепашку. Этот ни черепашку, ни кого другого не выгуливал, его, видимо, выгуливали. Пересказывать его реплики и угрозы в мой адрес – даже зверски по отношении к себе.
Я сдохла бы там, если бы не сила духа, внушенная мне моим тайным рыцарем и его командой.
Подлянка противоборства, когда ты не вправе встать и высказаться, сильно мучает. А боролся этот уркаган, – именно уркагански звучали его реплики против меня на сцене за моей спиной, – оказывается, за свое выступление в зале библиотеки. Ему нужна была презентация, шум, признание, поэтому он так унижал меня, «загоняя под плинтус».
Вещий Олег за него. С черепом целуется, змеей ужаленный, и мстит неразумным хазарам. Здесь борьба переходит границы. Линия фронта проходит прямо перед носками моих сапог. Здесь бороться только кирзачом по роже. Вот таков он, мир литературы. Упыри только и поджидают, как поковырять твои раны и попить из них крови, свою-то они пропили давно в припивку с водярой и коньячком. Не подарки судьбы такие мухоморы с гнильем за пазухами. В столкновениях с айсбергами проходит жизнь. А я думала, что они всё никак не напьются спиртяги, а они это обеззараживают свой исстрадавшийся в борьбе организм. Воины с бактериями. Печень у них с верблюжью, и пошла метиками. Они красивые в микроскоп с художественным ракурсом взгляда.
Транспорт. Уеду.
Мне пять лет, я иду с родителями по советскому парку с толпой гуляющего народа, папа сердится, что мама выглядит, по его мнению, неряшливо, а у папы из кармана импозантного костюма торчит белейший носовой платок. Мама с трудом сдерживает слезы, мне жалко ее, и я страдаю. Как же можно ругать маму за ветер, случайно растрепавший волосы?.. За троллейбус, в котором нам с мамой досталось местечко у окна, и когда я уселась на коленки к любимой мамочке, то помялось платье, и оказалось, что его гладить было бесполезно. Папа красивый, но злой. Он скрипит зубами и ругает маму за неопрятность. Но он бывает и добрым, когда поест и читает мне книжку с картинками или журналы для детей «Веселые картинки», «Пионер» и наш любимый семейный журнал «Вокруг света». Но мне хочется к маме, чтобы убедиться, что она не плачет. А когда я обнимаю мамочку за шею и убеждаюсь в том, что ей не обидно, что я папу слушаю, а не ее, то папа, бывает, сразу перекладывает обязанность «занять ребенка делом» на маму. Мама полусонным голосом начинает мне читать, а когда ее плавная речь становится медленнее и она засыпает за чтением, папа берёт книгу из ее рук и продолжает читать после того, как уложит спать маму. Утром проснувшись, я осознаю, что уснула на самом интересном, и днем прошу научить меня читать всех домашних.
Как важна эта обезьянья кривлялка и игра в положительность… Надо отличиться красотой, характером, отличной семьей, положением в обществе. Надо стянуть плеточку из допотопных времен и хлопнуть ею по паркету, а лучше сломать ее, как делает во время церемонии сватовства слуга, символически показывая отрицание принужденности в будущей молодой семье, что никто не будет никого насильно заставлять что-нибудь делать.
И эта детскость взгляда пересечет экватор подростковости, и непременно скажется во взрослой жизни, потому что поэт – навсегда ребенок, подросток, трудный и, бывает, невыносимый.
Вчера приходила тетя Надя, веселым тоном спрашивала, как мы живем, и мама показала ей синяк на ноге. Тетя Надя долго не выйдет замуж из-за маминых откровений по поводу семейной жизни и терзающей ее мечты стать артисткой. Тете Наде бывает нужно взаймы для еще одной сестры, но мама ограничена в средствах, и тетя Надя уходит, не расспросив меня, как в садике.
В садике плохо, потому что всегда хочется к маме и бабане, и дети бывают злыми, они едят конфеты и никогда не делятся, но когда конфета у меня – отнимают безоговорочно, если не успею съесть ее. Маме кажется, что конфеты вредны, но в них – витамины счастья, она этого не знает. Все хотят в партию. У меня партийные дедушка, дядя, брат папы, тетя, жена его. А совести ни у кого: прихожу, говорю, займись ребенком, – все говорят, порисуй. А рисунки мама в завод уносит, а дядя Толя – космонавтам передает, лично от меня. Он специально помогал папе научить меня писать своё имя и возраст на рисунках.
Мне семь лет, я первоклассница, и сегодня первое сентября. Папа попросил друга нашей семьи и соседа Александра Константиновича Журавлева сфотографировать меня в школьной форме. Фотограф щелкнул сразу меня радостную, как только я выбежала, с улыбкой, обманутую, что приехал дядя Толя, его родной брат, и привез мне подарок. Эта фотография и оказалась самой лучшей, фото надежды.
– Новогодний? – спрашиваю я о подарке гонца, летя на крыльях к запрещенной для первоклассников двери на улицу. Хорошо фотографироваться на улице, в классе – пыточное позирование и так, и эдак, и глаза неправильно, и воротник не поправила.
– Не хочу, я не люблю фотографироваться, – лучше уж в класс, там хотя нет знакомых ребят из детского сада, но не заставляют притворяться, разговаривать и замирать «на минутку». Оказывается на полчаса, а потом еще беседа взрослых друг с другом, и всё: детство пропало зря.
Из всех фотографий была выбрана для печати только эта, где моя непосредственная улыбка выражает радость и держит внимание. На всех других – я грустная девочка Лена, уже не Аленка, просто несчастный ребенок, загнанный погоней жеребенок, знающий, как ругают за провинности.
Пять лет, скучный праздник родственников с россказней о делах житейских. Разговоры за столом заканчиваются моим выниманием из детской сумки пупсика, знакомства пупсика с роднёй и вскоре, моим засыпанием. Все резко оборачиваются на меня и начинают расспрашивать, как зовут «ребенка», кто купил. Я отвечаю «Максимка» или «Петя», все улыбаются и дают нам с пупсиком конфеты.
– Детей не покупают, они рождаются, – выпалила я, и растворилась в стыде, когда взрослым показалось, что я сказала что-то смешное.
Хоть бы скорей наелись и отпустили погулять. Это сокровенное.
Восемь лет. Учусь играть на пианино, а хочу рисовать. Но надо на пианино. В музыкальной школе хорошие педагоги. А моя жизнь в родительском доме ничего не напоминает: просто всегда хочется к бабане, – там всё для меня. Выступления перед учениками и учителями в музыкальной школе – это страшно, – и ладони потные, и убежать хочется, но нельзя, это неблагодарность по отношении к родителям и учителям. Так, в долговываренной в собственном соку благодарности к людям, уходит мое детство и приходит, уже разочарованная в жизни, старческая подростковость. Обезглавленный робот Лена пашет в три обхвата. Учиться в стране советов не надо: здесь и так все ученые, космонавты и атлеты. Сиди только и вникай в то, кто назначен гением, кто недорослью. Дети партийных родителей пользуются всеобщим уважением и почетом, сейчас, в двадцатых годах двадцать первого века – презрением: все знают, откуда Волга берёт начало и откуда у партии золото народа. Отцеживают, где их боятся. Боялись. Теперь презирают и обходят стороной, как грубых и невоспитанно нахапавших побольше и послаще.
17 лет. Мечта о любви и замужестве. Из-за постоянных ангин, устроенных мне от 9 до 12-ти лет – каждый год на Новый год – открытым окном в кабинете музыки, страдаю от невостребованности моей радости в мире. Все радуются своей радости, и всем их радость ближе моей. Но 17 лет – это уже взрослость, а недополученное в детстве счастье бежит за мной и карабкается на плечи крошечным ягненком. У Иосифа Бродского был сурок, и он о нем говорил так: «…И мой сурок всегда со мной…».
А потом любовь была, как перезрелая груша: растеклась и вытекла вся из моего сердца, когда испепелил ее «мой сурок» своей критикой: дома в тепле – неплохие стихи с близостью, а перед людьми – на каждом слове спотыкач, – вот, что делает зависть. Он хотел снова устроить чтение его стихов, а я тут со своими вылезла. Отомстил. Все поэты, независимо от возраста, друг другу – мстители. Друг Иосифа Бродского Евгений Рейн сказал о них в фильме о литинституте и о себе: «Поэты – волки». Собаки поддаются дрессировке, волки – нет. Разрывают сразу всё – и не восстановишь. Всё сердце.
Я восстанавливалась огромными трудами специалистов – педагогов, написавших по три диссертации каждый, и от детства с его концертами, и от критики лучшего друга перед всеми. Позора не оберешься. Но тогда это издевательство надо мной было началом его говённой карьеры. Надо же: я от него ждала предложения замуж выйти, а этот спекулянт на чувствах делал на мне свою ненавистную мной карьеру. Лучше бы маму с папой и бабушку обняла лишний раз, да деда, чем этого…
Надо отыграться, если мне бросали вызов. Но этот гиббон залез на верхнюю ветку и орехами бросается. Бывает, конечно, ветки ломаются…
Другие
Философско-педагогический этюд
Они фантастически безграмотно объясняют обычные вещи в переложении на свое понимание. Это не продолжение нас, а истребление нас. Мало считать их пришельцами не с нашей планеты, они – грани многомерной истины, движутся по русскому ходу развития. Как им внедрили это жуткое слово «походу», этот чудовищный произвол извращенной речи из русской в сленговую, но пусть хоть так изъясняются, как легче им связать слова, чем будут просто молчать и думать о своем, – глупо искать виноватых в их безграмотности. Их развитие во многом интуитивно: надо же как-то найти варианты сотрудничества и понимания, а это значит, уступить хотя бы каплю им, не отступаясь от своих воззрений.
И тогда самое страшное станет самым смешным: их родители, мы, – просто наша мера покаяния перед Господом, а взаимодействие с ними – тот шар, на котором мы в детстве улетали от назидания старших.
Когда мы поняли, что господа реформаторы страны заигрались в новой чехарде политической игры, то судорожно начали грести к берегу обсушить весла, а детям были просто смешны движения наших весел, так как они видели со стороны наши попытки остаться наплаву, не упасть в яму руин истории.
Нашу обязанность учиться нам внушали как нашу вину, и ставили перед нами задачи и вопросы, а наши дети нам вменяют условия жизни, двигают нас к краю, располагая свои игрушки, подаренные политиками и цивилизацией. Так, мы, разукрашенные их лексиконом, повинуемся их щедрой пропаганде новых путей собственного развития. То есть, не они еще не доросли до определенных моментов своего взросления, а мы «пока дураки». А так как мы – родители, то мы должны формировать речь и мировоззрение наших детей, а не инструменты системы новой педагогики, – учителя под гнетом отчетов, занимающих основу современной педагогики.
А мы не получаем от жизни время на общение с нашими детьми, мы работаем, и вся наша деятельность рядом с нашими отпрысками – это скорее приготовить обед, скорее убрать квартиру и как можно скорее выйти из дома, чтобы добраться до работы без опоздания. И мы отчуждаемся, так как наше с детьми взаимодействие не идет навстречу, а наоборот, отталкивает нас от них. Наша цель – скорее начать свои дела, уделив крохи внимания детям, а их цель – выслушать домашний урок нотаций и преспокойно отправиться делать свои дела, не вспоминая, кто и о чем им только что говорил.
«Какая разница, – думают они, – сделаю я так или иначе, если проверить некому будет, они же всегда на работе». А позже им родители начинают мешать и раздражать своими жалкими попытками навести гармонию и доверие в отношениях. Доверят скорее друзьям, чем близким. Близкие люди в сознании подростка встают наравне с врагами, если «лезут в душу» вопросами. Нужен особый подход и предельное чувство такта, чтобы не задеть самолюбие, выплывающее на поверхность у подростка, давящее своей доминантой. Двигаться по воде, не нарушая положение красок на ее поверхности, рисунка или картину жизни. Если постоянно взбалтывать краски, его картина жизни потеряет четкость, а создавать новую в постоянно движущейся атмосфере нагнетания новых интересов, открывающихся непрерывно в возрасте гормональной перестройки, – сложно, и неизвестно, что принесет эта новая картина, когда ауру постоянно взбалтывают все: от учителей до активных соседей.
Думать, что сделаешь хорошо для своего подростка, поучая и наставляя, и он в будущем будет благодарен, – перспектива зыбкая. Может случиться так, что до его понимания вашего стремления формировать в нём личность, он разрушит вашу жизнь до основания, и вы станете искать опору и падать в обморок от его несоответствия вашим намерениям, и даже полную противоположность вашим воззрениям. И хотя подростковый возраст ребенка – это короткий промежуток в вашей жизни, но он может оказаться формообразующим в дальнейших отношениях на годы, гораздо более длительный отрезок времени, поэтому лучше всего уделить как можно больше своего личного времени подростку, чтобы не черпать позже разочарование и одинокую старость. Но уделив себя полностью ребенку, вы не обязательно получите желаемый результат, как то уважение, почтение и ваша безбедная старость. Дальние страны, длительность обучения наукам и сосредоточенность в учении отнимут у вас ваше чудо природы, а вам важно быть востребованным, если вы всю жизнь отдавали себя.
Так, скоротав жизнь, получаем одинокую старость, хотя бываем даже и в одном квартирном пространстве с нашими потомками. Они далеки от нас даже в их трудных ситуациях, выйдя из которых, они направляются к своим собратьям, друзьям, их родной стихии, коллегам, толпе, в то время как мы живем в мыслях об их счастье.
Мы в понимании подростков – почти идиоты по отношении к их жизнедействиям и образу мыслей, обратных нашим. И слава Богу, что иногда «набирают» нам (звонят), и почти не орут, когда объясняют. Но когда мы в ауте, именно они, такие нескладные и не подходящие под стереотипы наших соотечественников из далекого прошлого, приходят повыть над нами и доисторически, (хорошо, что без бубнов), обнажают свои чувства. Даже бывает, что на похоронах близкого родственника они в истерике лезут в могилу, шокируя присутствующих. Это желание возникает у них от внутренней необходимости оставаться с умершим близким, оказывающим при жизни финансовое содержание молодому мздоимцу. Приходит прозрение в своем грехе: не успели пожалеть, оказать помощь, поздравить с Днем рождения, высказать слова любви. Подсознательно это происходит от страха жизни: они не готовы к проблемам и трудностям, и решают спрятаться в могилу. По русской традиции спасает мощный удар кулаком в глаз, так как люди, если их не хотят понимать, вынуждены принимать крайние меры.
В момент кризиса мы нарываемся на такие же грабли, только не знаем этого. То есть, они – это мы в тот момент, когда они у нас получились такими, какими предстают перед нами, а нам послал их Всевышний. Это его подарок, а подарки принимают с ответной благодарностью. Наша благодарность Богу в том, чтобы хорошо выучить ребенка, дать интеллекту развитие, не только кормежку.
Мы о детях мечтали долгие годы, прежде чем они появлялись у нас, а было время, и родителей своих спрашивали, можно ли родить. Мы – это те, кто спрашивал, или те, кто с другим подходом, и дружит с современными установками?..
Новенькие, эти, у которых «все реально» – несут, уже родив, а эти, которые родились менее 20-ти лет назад, предоставляют ограниченное право владеть информацией об их жизни. Они другие. Мы с ними всегда, а думаем, что на час. Взрослые чаще нуждаются больше в детях, чем они в нас.
