Елена Счастная
Пламя моей души

Зимава подняла на него взор: на лице варяга ничего не отражалось – суровым оно было и серьёзным, как и всегда. Только рука ласковая необычайно придерживала сейчас её за талию – и не тревожило его, видно, что кмети, которые позади шли, всё видели. Странное дело – её тоже это уже не волновало. Лишь бы Радана всё ж увидеть.

Приняли в доме старосты тепло, хоть и смущённо слегка. Собралась вся большая семья его – еле уместились все за столом, да видно, к такому наплыву гостей тут были уже готовы. Светоярычи и большим отрядом тут проезжали.

Женщины: жена староства да дочь младшая – посматривали на Зимаву с колким любопытством, хоть и скрыть пытались. Уж она догадывалась, что о ней болтали во всех весях княжества, да как-то свыклась уже – теперь другое беспокоило. А острый интерес местных баб – пусть. Уедет она да, может, больше никогда здесь и не появится.

Пока гостили в тёплой избе, уж и вечер наступил – разошлись все отдыхать. Даже Зимава нынче уснула хорошо, хоть и тревожилась ещё за сына. А наутро, как встала, узнала от Оляны, что Эрвар, прихватив своих воинов, уже отбыл дальше по большаку: разведывать, не торопятся ли из Остёрска люди Чаяна.

А Зимаве в ожидании вестей от него – худых или радостных – пришлось время коротать на погосте. Собрались они с подругой на торг здешний: большой невидали там, конечно, не встретишь, да случается такое, что рукодельницы да мастера в отдалённых от столицы весях дивные украшения могут творить, каких и на прилавках заморских купцов не встретишь. А уж Калиногост славился тем, что в реках здешних, что с недалёких старых гор стекают, находят самоцветы диковинные. Не так часто, да от того они лишь ценнее становятся. Да стекло варят здесь узорное, чистое: мол, песок на берегах особенный. Потому и решила Зимава, что сумеет отвлечься хоть немного да любопытное что сыскать.

Прошли они с Оляной среди недлинных, но щедро выложенных товарами рядов, озираясь, проходя мимо ничем не интересных, дальше. Останавливались лишь изредка – чтобы взглянуть и дальше пойти. Да только разговор между двумя торговками, на прилавках которых лежала одёжа вышитая да рушники справно выбеленные, привлёк вдруг – стоило лишь услышать упоминание имени, которое так и тревожило до сих пор душу, сколько бы дней ни прошло.

– Не стал князем-то. Старший-то Светоярыч, – тихо, да не так, чтобы совсем уж скрыть, проговорила одна из женщин. – Вече ни того, ни другого не захотело на стол княжеский сажать.

Внутри так и похолодело всё. Зимава замерла, бездумно щупая ненужную ей вовсе рубаху. Кажется, мужскую даже. Оляна тоже уши навострила, поглядывая на неё.

– Да куда ж им, – махнула рукой вторая торговка. – Того и гляди беду какую ещё пуще прежней на люд навлекут.

Зимава улыбнулась сдержанно, как баба уставилась на неё вопросительно. Та и рот уже было открыла – сказать чего, а то и отвадить от прилавка, если ничего брать не собирается, но, окинув взглядом, тут же смягчилась. А подруга её продолжила ворчать:

– Они и тут дел натворили. Княжну забрали, княжича малого… – она вздохнула. – Думаешь, изгонят их теперь?

– Да хоть бы и изгнали – кому от того хуже станет… – торговка снова повернулась к Зимаве. – Приглянулось что?

Оляна её и за локоть тут же схватила да потащила прочь. Наслушались – хватит. Они прошли дальше, пока не скрылись из виду сплетницы. Зимава наконец высвободилась из судорожной хватки подруги и приостановила спешный шаг.

– Что же теперь? – выдохнула, запыхавшись совсем. – Если власти они теперь в Остёрске не имеют, то и Радана не привезут?

Так и сковало всё внутри страхом и разочарованием. Если изгонят их и правда, то что же будет с сыном? Вряд ли тому, кто станет княжить в Остёрске, нужен чужой отпрыск под боком. По телу пробежала холодная дрожь, а после Зимаву и вовсе заколотило, как в лихорадке. Шаг и вовсе сбился, расплылись торговые ряды кругом. Оляна обеспокоенно заглянула ей в лицо, взяла за плечи, легонько встряхивая.

– Всё будет хорошо, слышишь? – донесся её голос глухо, словно Зимава вдруг стала туга на ухо.

– Всё рушится, – только и прошептала та, неподвижно глядя перед собой. – Права была Анисья. Пойдём назад.

Они вернулись к гостинным избам. И ничто уже не могло пробить глухую завесу страха за сына, что заволокла душу. Не радовало щедрое Дажьбожье око, тепло, что струилось между калин, которые и правда в изобилии росли вокруг и едва не в каждом дворе погоста. Не сулило больше ничего хорошего грядущее – всё отправило страшное понимание ошибок собственных и опрометчивости.

Зимава только и укрылась в отведённой для них с Оляной избе, не желая больше показываться на глаза никому. Словно всё вокруг стало вдруг давить булыжником на плечи, стискивать грудь, не давая дышать толком. Подруга собрала вечерю и почти силой заставила поесть. Что Зимава в себя запихнула, и не поняла толком. А после попросила лишь приготовить ей отвар сонный – иначе как уснуть? А сон – не только отдых, но и спасение от тягостных мыслей.

Да только ночь, глухая и тёмная, словно бесконечная глубина колодца Макоши, не принесла облегчения. За топкой, душной мглой пришёл сон, которого и не было бы лучше. Стояла Зимава посреди того овина, где Анисья ей судьбу предсказала. И пусто было кругом: ни хлеба, который просушить надобно, ни души хоть одной, кроме неё. Человеческой. Только в углу тёмном, далёком словно скреблось что-то. Зимава и хотела разглядеть маленькую скрюченную фигурку, что шевелилась там, не выходя под скупой свет то ли луны, то ли затянутого плотным покрывалом облаков светила – ничего нельзя было понять через тонкую, словно нить, полоску приоткрытого волока. И струился сквозь него такой свежий, хоть и ничтожный, ручеёк свежего воздуха, что хотелось припасть к нему немедленно. Чтобы раскрылась будто бы спеленутая грудь и тело вновь жизнь почуяло. Да шаг сделать было страшно, потому как чудилось всё, что тварь эта, которая в углу притаилась, обязательно кинется и худое сотворит.

А босые ступни жгло сквозь половицы огнём, разведённым в ямнике. Словно сам Сварожич решил наказать за всё, воздать. И духом прелой соломы забивало всё нутро. И бежать бы надо отсюда, да с места никак не ступить.

Зазвучала тихая песня-заговор из сенцов, заплескала вода в огромной чаре – и Зимава вновь увидела мутные разводы в ней, которые покачивались, словно обрывки кожи, змеёй скинутой. Они плыли перед взором неспешно, переплетаясь и сматываясь в тугие клубки, а после снова расходились, истончались и утекали, будто дымные нити, куда-то во мглу закопчённых стен овина.

Зимава вглядывалась в затейливые узоры, пытаясь понять, что делать ей дальше, чего ждать от грядущего, перебирала пальцами пряжу судьбы, не ею спрядённую – пойди разберись. Да не ворожея она – читать по разводами на водной глади не умеет. Горели подошвы, словно в угли закопанные, поднимался жар, струился под подол, окутывал ноги, наполнял теплом нутро. И вдруг из сумрака дальнего угла выскочила та тварь неведомая – вцепилась когтями тонкими в плечи, а зубами острыми вонзилась в шею.

Зимава закричать хотела, да забулькала только, хлебнув собственной крови. А в другой миг – проснулась.

И поняла вдруг, что во дворе шумно, словно приехал кто-то. Она вскочила с постели и принялась быстро одеваться: оказалось, что уже полдень почти: светило стояло уж высоко на небосклоне. То и дело выглядывая в открытое окно, Зимава наконец привела себя в порядок: и где Оляна запропастилась? Но не успела она ещё завязать, как надобно, платок, как подруга вошла внутрь, радостно улыбаясь, отчего её округлые щеки аж лоснились.

– Привезли, – она сложила руки у груди. – Привезли всё ж! Иди скорей встречать!

Ловя разлетающиеся концы так и не завязанного повоя, Зимава выскочила во двор. Там толпилось несколько всадников: не больше десятка – а между ними стояла повозка аккуратная, и спрыгивал с неё мальчик, сам, без помощи старших.

– Радан! – окликнула его Зимава.

Он вскинул голову, разметал лёгкий ветерок его русые вихры. Сын припустил тут же к избе, не обращая внимания на оклики кметей, что сопровождали его. И совсем скоро окунулся в раскрытые объятия. Зимава уткнулась лицом в его шею теплую, мягкую, погладила по волосам ласково, не находя уже слов, какие можно было бы сказать. Всё нутро светом как будто наполнилось от встречи с Раданом, от ощущения его маленьких ладошек на плечах, от дыхания его, что путалось в прядях и касалось легонько уха.

– Я так скучала. Так скучала… – Зимава и хотела бы прижать его к себе сильнее, да боялась, что просто раздавит таким усилием.

– Я тоже скучал, матушка. Почему ты со мной не поехала? – Радан отстранился и посмотрел не по-детски серьезно в её глаза.

Как же вырос за эти луны! Вытянулся как будто и лицо его чуть поменялось, стало взрослее. Всего на чуточку – но и это было заметно.

– Я не могу. Не могу, не позволяет мне княжич с тобой быть. Но скоро всё закончится. Всё, слышишь? И мы вместе всегда будем.

– Я хотел бы, чтобы ты в Остёрск ко мне приехала, – улыбнулся мальчик, гладя её по голове поверх сползшего уже на сторону платка.

– Я тоже так хотела… – она осеклась. Горечью пронеслось в груди воспоминание о Чаяне и о том, что не сбылось. И уж теперь не сбудется, верно. – Тебе плохо там одному? Страшно?

Она слегка встряхнула сына за плечи. Но тот покачал головой.

– Без тебя плохо. Но там все хорошие. И учили меня кмети уж побольше, чем наши, – он выпятил губу, выказывая обиду на Велеборских воинов, которые хоть и возились порой с княжичем, да не слишком охотно: мал ещё даже для отрока.

– Не обижали тебя?

– Нет же! – возмутился Радан. – А ещё Елица туда приехала. Красивая такая. Она приехала, а ты не можешь!

Зимава снова его в охапку сгребла, унимая негодование. Кабы могла она объяснить ему всё, что на сердце камнем лежало. Да разве поймёт сейчас, в годы свои малые? Она окинула взглядом двор, где уже собрались и кмети, что с Зимавой приехали, и поняла вдруг, что нет здесь Эрвара и людей его. Неужто разминулись на дороге какой? Ведь должны были Радана встретить и с ним сюда вернуться. Поселилась тут же тревога в душе: как бы ничего дурного не случилось. Но и её теперь застилала радость от того, что Чаян всё ж обещание сдержал, что бы в жизни у него ни творилось. И отступила как будто жгучая на него обида – вновь под натиском сожаления, что не получилось его удержать. Да теперь уж как-то придётся без надежды на его благосклонность жизнь свою устраивать.

Дав наобниматься с Раданом, подошёл кметь из тех, что привезли его сюда. Окинул Зимаву пытливым взглядом, потрепал по макушке мальчика – и сразу видно стало, что и правда никто его не стращает, никто зла причинить не хочет.

– Два дня вам даёт Чаян повидаться, – проговорил он сухо. – После назад поедем. И вот ещё…

Он сунул руку в поясной кошель и вынул оттуда свёрнутый трубочкой листок бересты тонкой. Вложил в ладонь Зимавы и, опустив взгляд на Радана, который смотрел на него едва не с обожанием, подмигнул ему.

Она быстро развернула послание и улыбнулась даже, пробежав взглядом по строчкам, написанным рукой Чаяна. Едва удержалась, чтобы не коснуться.

“Даю срока два дня вам, чтобы вместе побыть. После, уж прости, Радан вернётся в Остёрск. Куда не увела бы меня сейчас недоля, а пока не разрешится всё, жить он будет там. Но ты поняла уж, что слово я своё держу. Потому, коли не станешь больше препоны мне и Елице строить, покушаться на жизнь брата моего, то и сын к тебе вернётся, как срок придёт”.

От каждого слова веяло нестерпимой стужей, будто заставлял он себя писать это, через себя переступал. И мерзостно так стало от понимания, что сама она до того довела. Но когда заметила, что на Елицу Чаян смотрит совсем не так, как хотелось бы, она уж ничего не смогла поделать с ревностью жгучей, которая, словно щёлок, душу разъедала. И толкнула на все поступки, от которых лишь сожаление теперь осталось, оседая липкой копотью на сердце.

Но сейчас она всё ж уверялась, что Чаян и правда её не обманет. Что не попытается вместить на сыне её ту злобу и обиду, которую на Зимаву затаил. И оттого казался замысел, вместе с Эрваром составленный да оговоренный десяток раз, теперь неоправданным и слишком жестоким. Ведь прольётся снова кровь тех, кто ничего не знал толком и ни в чём не был виноват. Да хоть кметь этот молодой, серьёзный, который стоял сейчас рядом, наблюдая, как Зимава раз за разом перечитывает послание Чаяна.

– Спасибо, – она снова сложила лист.

Взяла было Радана за руку, чтобы увести с собой, но воин остановил её, перехватил ладошку мальчика – а тот и шагнул за ним послушно.

– Он останется с нами, под присмотром, – сказал дружинник веско. – Ходить где будете, гулять – тоже под надзором, и жить он станет в нашей избе.

Зимава скомкала бересту жёсткую в пальцах, едва удерживая резкие слова, что жгли горло. И шагу теперь с сыном не сделать без соглядатаев! Но остыла быстро – пусть так. Теперь бы дождаться возвращения Эрвара и сказать, что весь их уговор, вся придумка с тем, чтобы княжича отбить у остёрцев, останется только в словах. Пусть. Так ей спокойнее житься будет. А там, глядишь, всё разрешится и Радан вернётся к ней по воле Чаяна.

Но прошёл день до вечера самого, красноватого, залитого ответами багряного заката, что протягивал по небу своё полупрозрачное полотнище едва не до другого края. А Эрвар с дружиной своей так и не приехал. Зимава отвлеклась на сына, забылась в хлопотах и возне, совсем обычной, какая была раньше в Велеборске. И потому очнулась лишь перед сном самым, когда уж косы расплела и гребнем редким расчесала волосы, сидя на краю своей лавки. Она повернулась к Оляне, которая складывала рушник после того, как протёрла им миски.

– А Эрвар так и не возвращался сегодня? – подумала, может, что просто не довелось встретиться.

Подруга посмотрела на неё, приподняв бровь и плечом дёрнула недовольно.

– Уж не знаю, куда ты его отправила и где он запропастился, но нынче не приезжал.

Зимава так и руки опустила на колени, а после провела ладонью по груди, которую словно тисками сдавило. Что ж такое творится? Если одно налаживается, так обязательно в другом приходится худо.

Оляна скоро улеглась, а Зимава ещё полночи прислушивалась к звукам во дворе, надеясь вот-вот услышать топот копыт и голоса варягов, что дали бы понять, что все тревоги были пустыми. Но всё ж сморила и её усталость после суматошного дня, хоть она и хотела бы ещё отодвинуть утро, наслаждаясь мыслью о том, что у них с сыном есть ещё целый день впереди.

Но утренняя заря, ранняя после недавно отгремевшего повсюду Ярилиного дня, не собиралась задерживаться в угоду людским заботам. Пролился свет её в хоромину сквозь приоткрытое окно. Ворвались первые голоса проснувшихся кметей и отдалённый шум веси. Зазвенел где-то у стены одинокий комар, раздражая и заставляя то и дело взмахивать рукой, отгоняя его. Зимава всё ж встала, потеряв надежду подремать ещё немного.

Она быстро собралась, не желая больше терять время, которое можно было бы провести с Раданом. Но всё ж, как пошли они вместе к реке – прогуляться, половить бабочек да посидеть на траве, щурясь от ласкового светила – она всё ж заглянула в соседнюю избу и справилась, не появлялся ли ещё Эрвар. Кмети, мрачно на неё посматривая, только головами замотали.

Стараясь не думать пока о словно провалившемся сквозь землю варяге, Зимава взяла Радима за руку и повела прочь от погоста, прислушивась к неспешным шагам остёрцев, котрые без присмотра их оставлять вовсе не собирались, а потому сопровождали повсюду.

Минул день ещё быстрее, чем предыдущий. Зимава и готова была сковать сына объятиями и не отдавать больше никому, не отпускать в Остёрск, да некуда было ей деваться. Да и лучше пусть так будет – спокойнее. Не придётся переживать о возмездии от Чаяна, о погоне. Не вздрагивать и не шарахаться от каждой тени, куда бы ни завела дальше жизнь. А всё рано или поздно образуется. Верно, надо было то понять ещё как княжичи в ворота Велеборска въехали, не тревожить судьбу, не ворошить – и тогда на душе было бы сейчас легче. Да всего сделанного уж не воротишь.

Наутро отбыли остёрцы обратно, позволив попрощаться с Раданом, сколько душа требовала – не торопили, не одёргивали, хоть и видом своим давали понять, что слишком испытывать их терпение и задерживать не стоит. Зимава проводила вереницу воинов, что окружали повозку, которая увозила сына прочь, пока не пропали они совсем из вида. Прослонялась она по веси целый день, будто сама не своя: вспоминала всё те мгновения, что с ним рядом была.

Заволновались на другое утро кмети совсем уж буйно. Собрались во дворе изб гостинных, чтобы решить, как быть дальше: ждать возвращения Эрвара и людей его или отправлять кого на поиски их. Беспокоилась и Оляна, то и дело в окно выглядывая да причитая:

– Что ж случилось с ним такого? Не Леший же их проглотил?

Может, и Леший, – думалось в ответ на её ворчание. Для него варяги, верно, лакомые, что печиво с маком и мёдом: уж их души давно заблудшими стали за то время, что служили они наёмниками далеко от своих земель. Таких только в чащобу и заводить да губить на потеху. Но только думалось, что вовсе не Хозяин леса их умыкнул. Может, сила гораздо более злая, чем он, а может, дела какие, о которых Эрвар княгине своей сказать не соизволил.

Пришлось почти день ждать их: никто из кметей Доброговых так за ними и не поехал. Решили выждать ещё немного. И вот, когда уж надежда увидеть их почти растаяла, показался отряд на подъезде к гостинным избам, на тропе той, что с другой стороны веси к ним подбегала, выскакивая покрытой бурой хвоёй лентой откуда-то из его недр.

Зимава, о том прослышав, тут же во двор выскочила, пригляделась и обомлела тут же, ровно так, как опешили и кмети, вышедшие встречать заморских соратников. Не сразу в глаза бросилось, а когда подъехали они чуть ближе, что в отряде из людей убыло. Да и те, что возвернулись, выглядели потрёпанными хорошенько. Многие ранены оказались, перевязаны кое-как. Руки у некоторых стягивали повязки тугие, у кого бедро, а то и плечо. Один лишь Эрвар, который ехал, вестимо, впереди всех, оказался, как будто невредим: да тут и удивляться нечему. Мало кто с ним потягаться мог в деле ратном.

Зимава так и бросилась к нему, едва не спотыкаясь о камни и собственный подол, который поддёрнуть пришлось. И бились слова в груди, которые произнести хотелось тут же, да боялась она услышать ответ. Эрвар поймал её за плечи, пока совсем уж на него не налетела, махнул рукой людям своим, которые спешивались уж, добравшись до изб – идите. Да те всё ж задержались, как окружили их кмети, расспрашивая, какая-такая нелёгкая задержала на столько дней.

– Здравствуй, Зимава, – проговорил варяг хрипло.

– Где пропадали? – она обвела взглядом его перепачканное тёмными разводами подсохшей крови и пыли лицо.

– Поручение твоё выполняли, – он хмыкнул невесело.

Она посмотрела ему за спину, ожидая, как появится из леса ещё всадник, который вёз бы на седле Радана, а то и повозка его. Но нет. Тенистая глушь хранила тишину и переливалась только светлыми пятнами гуляющих средь ветвей лучей Ока.

– И что же?

– Остёрцы сильны оказались. Не зря их кашей по утрам в детинце кормят, – Эрвар повёл, видно, ушибленным крепко плечом.

И заметно тут стало: едва на ногах стоит от усталости, да не торопится отговориться и пойти отдыхать. Хранит что-то внутри, что сказать ещё надобно.

– Увезли его? – Зимава облегчённо улыбнулась. – Ну и пусть. Я всё равно хотела сказать тебе, чтобы не нападали на них. Так лучше. Ему не плохо там вовсе. Можно и подождать. Уверена, что Чаян…

– Убили его, Зимава, – уронил варяг. – Случайной стрелой. Не хотели мы, чтобы пострадал он, за так случилось. Забрать хотел тело, тебе привезти. Да остёрцы быстрее нас поспели. А люди мои преследовать их отказались. Потрепало нас. Сама видишь.

Зимава выпрямилась, шаря взглядом по лицу Эрвара. Вливались слова его в уши, да всё казались вздором одним. Не могло так случиться. Не могло. Она же в руках Радана не третьего дня держала… Обнимала, гладила по вихрам волнистым, нежным, что цыплячий пух. А сейчас понять нужно, что нет его больше?

Она вцепилась в локти Эрвара. Он говорил ещё что-то, может, успокоить пытался, может, объяснить… Но Зимава, видя теперь перед собой лишь размытые пятна вместо лиц, изб и леса, слышала только стук сердца собственного – какой-то глухой, медленный, словно хотело оно уже остановиться.

– Зимава… – прорвался оклик варяга.

Она оседала в его руках прямо на землю. Валилась кулём таким тяжёлым, будто набитым камнями. Но сил в теле вовсе не осталось, чтобы на ногах устоять. Эрвар пытался её удержать, да как будто и не мог. Ползла по ладоням ткань его рубахи, слепило небо будто в насмешку – ясное. Зимава всхлипнула, задыхаясь, и лишилась чувств.