Елена Ронина
Территория чувств
8
Иркутск поразил суровым климатом, одетыми в серое людьми и немногословностью. Алешка вырос в южном городке, где было солнечно и весело. Народ любил между собой потрепаться, по делу и без него. Астрахань – город не маленький, но в том районе, где вырос Алеша, все друг с другом здоровались, соседи были ближе родственников.
Его поселили в заводское общежитие, выделили отдельную комнату, и первое время он никак не мог разобраться с общей кухней, однако ж радовался теплому туалету. Не знал, как благодарить Зою, которая убедила его взять с собой одеяло и подушку, а также сунула ему в рюкзак маленький ковшик, который он в дальнейшем использовал как кастрюлю. Самостоятельная жизнь стукнула его по голове: пришлось готовить, стирать – делать все, от чего он был отгорожен заботами сестры. Но больше всего он страдал от пронизывающего холода. Это чувство, кстати, так с ним и осталось, тепличность и привычка к жаркому солнцу никуда не делись. Новые приятели смеялись:
– Да ты кальсоны-то поддень, а рубаху байковую вон у Нюры купи, она приторговывает. Понятное дело, в том, в чем ты приехал, быстро ноги протянешь. У нас тут, друг, морозы.
Завода поначалу даже испугался, не представлял масштабов. Строгая архитектура промышленных корпусов, окна и крыши сверкают остеклением. Все настраивает на труд точный, четкий, производительный. В цехах – много света, линии станков, окрашенных в светлые тона. В некоторых цехах работают в белых халатах. Чистота и порядок на авиационном заводе, как говорится, технологически запрограммированы: культура производства отражается на качестве изделия, влияет на результат труда. Самолет не терпит даже самой маленькой небрежности. И потому сама обстановка дисциплинирует – заводчане подтянуты, опрятны.
Алексей от природы был человеком организованным, быстро привык к новому распорядку. Но все новое, все чужое.
Месяца три ломало Алексея по-страшному, тосковал по институтским друзьям, по родной Волге, но больше всего – по Зое. Бегал на переговорный пункт и односложно отвечал: «Да, нет», – и слушал, слушал. А Зоя не обижалась на односложность ответов, она хорошо чувствовала брата, ощущала комок в его горле, который не давал говорить. Вот ведь черт вихрастый, прав был Василий, не так она его как-то воспитала, к двадцати трем годам обязан уже был быть более самостоятельным. Зоя понимала, как ему несладко, и утешала, и поддерживала, и говорила, говорила, начинала рассказывать про Сашку и чувствовала: голос Леши теплел, он уже хмыкал в ответ. Зоя регулярно бегала на почту, высылала брату посылки, муж только вздыхал:
– Да оставь парня в покое!
– Вот женится – оставлю.
Нину Алексей увидел в троллейбусе. Прошел уже год его жизни в Иркутске, он осмотрелся, появились друзья, работа была интересной, занимала все его время. Летом скатался в отпуск домой и, как это ни странно, через неделю уже начал скучать по заводу, переживал, как там без него.
Алексей возвращался с работы, троллейбус, стоявший на остановке, увидел издалека, пришлось пробежаться, чтобы успеть вскочить на подножку. Он еще не успел отдышаться, как заметил необычную девушку в ярко-синем берете, немного съехавшем набок. Похоже, девушку никак не волновал ее внешний вид, она полностью была погружена в чтение книги. Алексей стоял на задней площадке и поражался гамме чувств, которая то и дело пробегала по чистому лицу с удивительными чертами. Девушка вскидывала брови, улыбалась одними уголками губ, негромко вскрикивала. Интересно, что это она там читает, «Трех мушкетеров», что ли? Надо же, какая непосредственность. Алексей все никак не мог привыкнуть к сдержанному и хмурому Иркутску, а тут вдруг такое живое лицо. Неожиданно девушка подняла на него глаза, и лицо сразу же изменилось. То было лицо без глаз – просто овал, четкие линии, обрамленные очень черными волосами, выбивающимися из-под нелепого берета, а тут вдруг на него еще распахнулись неожиданные васильки глаз, вступающие цветом в полный контраст с темными волосами. Не королева красоты, это точно – нос длинноват, очень маленький рот, но такие выразительные глаза, что проницательный взгляд пронзил Алексея. Он как окунулся в эти глаза, так и не смог выплыть на протяжении многих лет, да что греха таить, и до сих пор еще в глубине души есть маленькое озерцо с русалкой на берегу.
– А вы садитесь, – просто сказала девушка и немного подвинулась, аккуратно подобрав под себя полы коричневого пальто. Другой рукой она наконец-то поправила на голове берет. А что, очень даже симпатично, если бы не берет, он, возможно, и не заметил бы сразу, какие синие у нее глаза. Во всем Иркутске он не видел синего берета. Вот в Ахтубинске он бы этому ничуть не удивился, а здесь все ходили в черных кроличьих шапках, так что девушка резко отличалась от других горожан.
Алексей немного опешил от такого предложения и даже не сразу понял, что слова девушки обращены к нему.
– Спасибо. – Он быстро сел рядом, поплотнее запахнув пальто, чтобы не занимать слишком много места. – Меня зовут Алексей.
– А я Нина, – улыбнулась девушка и опять углубилась в чтение. Книжка была обернута газетой, так что Алексей не мог убедиться в правильности своего предположения по поводу «Трех мушкетеров». Видно, в школе отличницей была, надо же, книжку в газету обернула! Или библиотечная. Умная, стало быть, в библиотеку записана.
У самого Алексея на чтение времени почти не оставалось. Очень много нужно было читать специальной литературы, продолжать самообразование. Тем более сейчас, когда нужно доказать, что пригласили его не зря; оправдать, так сказать, доверие старших товарищей. Но в детстве и юности читал много. Опять же спасибо Зое. И первая книжка, которую он помнил, – это «Джейн Эйр». Зоя ему читала вслух, ей неохота было тратить время на дурацкие сказки. И она читала ему вслух свои библиотечные книжки. Поэтому Джейн Эйр, Джемма из «Овода», мадам Бовари – были знакомы мальчику с детства. Ну а потом уже сам записался в библиотеку, опять же за руку привела сестра, и здесь уже его жизненными спутниками стали герои Жюль Верна и Майн Рида, Александра Дюма и Вальтера Скотта. Но сентиментальный жанр как возможный в его жизни остался навсегда. И с возрастом он с удовольствием вернулся к мелодраматической литературе. Но это уже было потом, а когда он оканчивал институт, его кумирами стали герои Джека Лондона, сильные и грубые люди, которые искали свое место в жизни, не соглашались с тем, что имеют, стремились к новым высотам. И еще – жаждали доказать всем, что они могут, что достойны, что они еще всем покажут, чего стоят на самом деле.
– «Кафедра»?
– Что – «кафедра»? – не поняла девушка.
– Ну, новый роман Грековой?
– Не читала. – Девушка немного смутилась. – Я вообще сейчас мало читаю, пишу диплом, вот нужно столько всего успеть.
– А это как же? – Алексей удивленно показал на книгу.
– Так это «История костюма»!
– А я думал, вы роман приключенческий читаете.
– Так это лучше, чем роман. Еще интереснее! Вот вы знаете, почему в моду вошли корсеты? Ой, моя остановка. – Девушка начала запихивать книжку в свой баул.
Алексей побежал рядом, придержал дверь и вышел вместе с Ниной.
– Так вот, про корсет…
Нина совершенно не удивилась тому, что незнакомый молодой человек вышел вместе с ней, идет туда же, куда и она, – она рассказывала ему про костюм. Алексею все это было так удивительно. Она не кокетничала, не играла, это была какая-то совершенно другая и непонятная для него девушка. Вся в своих мыслях, в собственных идеях и одновременно такая доверчивая и открытая, что сразу захотелось ее защитить, оградить от этого большого мира, в котором столько жестокости, несправедливости, про которые Нина, наверное, никогда еще не слышала.
В родном Ахтубинске у Алексея случались влюбленности, была даже одна почти трагическая: девушка, которую он, как ему казалось, любил больше жизни, предпочла ему его лучшего друга. Лешка вызвал соперника на поединок, тот побил его нещадно, Зоя, плача, промывала его ссадины, называла его ослом и вдалбливала, что ни одна девица не стоит того, чтобы из-за нее драться, тем более та, которая тебя не любит.
– Это надо же, удумал, ну ладно бы пошел девушку защищать. Нет, объясни мне, чем Генка-то виноват?!
– Но он же знал, что мне Лена нравится!
– Но ты же Лене не нравился. Ой, Лешка, прости! Да плюнь ты на эту Лену. Тоже мне, красавица. Вон посмотри, Света Морозова – какая девочка хорошая, и ты ей давно нравишься.
– Ладно советы давать, – вмешивался Василий, – ничего страшного, мужик должен и подраться из-за женщины. Молодец, Леха! Уважаю!
В какой-то момент и Алексей понял, что ничего страшного, у противоположного пола он успехом пользовался, но вот так, чтобы зацепило до боли в сердце, такого не случалось. С Ниной не было у него любви с первого взгляда – просто сразу стало понятно, что он встретил родного человека, своего, единственного.
9
Ниночка Зинчук выросла в Иркутске в интеллигентной семье. Папа – врач, мама – домохозяйка. С детства Нина шила. Любую тряпочку сразу же приспосабливала как какой-то наряд для куклы или медведя. А дальше придумывала этим двум персонажам целую жизнь. Особенно ей это удавалось летом, когда из веток можно было соорудить для них дом, из листьев смастерить шляпы и плащи и дальше в голове построить целую историю со сменой декораций.
Мама тоже всегда ждала лета, потому что зимой была опасность, что Ниночка опять разрежет скатерть на свои костюмерные нужды, а летом подручного материала хоть отбавляй, и менять интерьеры можно каждый день. И медведя с куклой представлять разными персонажами. Сегодня они король с королевой, а завтра врачи, как папа.
Никакой неожиданностью не было, что Нина поступила на отделение моделирования одежды. В учебу ушла с головой: рисовала эскизы, строила макеты, шила модели. «Да уж, из травы да листьев выходило дешевле», – сетовала мама Ида Иосифовна. При повальном дефиците найти лишний кусок картона и то было проблемой. Но родители во всем и всегда поддерживали дочь, она не доставляла им хлопот, в подростковом возрасте читала запоем книжки, занималась в изостудии, домой к ним два раза в неделю приходила учительница фортепьяно. Благополучная девочка, гордость родителей. Нина хорошо окончила школу, с первого раза поступила в институт.
Все сложилось само собой, Алексей даже толком не делал девушке предложения. Он просто протянул ладонь, а она ее сжала обеими руками, причем так доверчиво и открыто, что выбора-то у него больше и не было. Хотя сомнения возникали. Особенно когда первый раз пришел к Зинчукам домой. Он понял сразу, с порога, что попал в другой мир, и тут же опять вспомнился любимый его герой – Мартин Иден – и первые главы романа, которые практически точно описывали состояние самого Алексея. И не сказать, что он был невоспитанным каким-то или, как Мартин Иден, не чистил зубы. Но, сидя за круглым столом, он так же, как и его любимый герой, подбирал слова, боялся ляпнуть что-нибудь не ко времени и не столь изысканное и милое, как расставленные повсюду фарфоровые статуэтки и расстеленные кружевные салфетки. Ида Иосифовна подливала ему чаю и называла все время почему-то «молодым человеком»:
– И что же завод, молодой человек?
Вот что должен был отвечать Алексей, где, собственно, вопрос? Хотелось сказать: «Стоит!»
Но он понимал, что может показаться невежливым, поэтому пытался как-то развить тему по своему усмотрению:
– Прекрасные люди, знаете, работают, специалисты толковые.
– Люди? – так же неадекватно реагировала Ида Иосифовна. Мол, неужели там могут быть люди?
«Нет, звери!» – хотелось крикнуть Алексею, но он крепился и с улыбкой развивал тему дальше:
– Знаете ли, много молодежи, активных комсомольцев!
– Ага, значит, активисты. И что же вы, молодой человек?
Алексей начинал потихоньку закипать, хотелось ругнуться матом и потом, как тот самый Мартин Иден, сказать, что это выражение такое канадское. Навряд ли Ида Иосифовна слышала в жизни такие изречения, да и в Канаде, наверное, не была.
Спас положение отец, он оторвался от медицинского журнала и громовым голосом прокричал:
– Стало быть, наша Ниночка наконец в дом привела молодого человека? Похвально! И что, на заводе нашем будете трудиться?
Алексей заскрежетал зубами и поймал умоляющий Ниночкин взгляд. Видимо, отец уже давно не вслушивался в то, что говорит жена (собственно говоря, правильно делал, иначе же можно было сойти с ума). И, глубоко вздохнув, Леша опять зарядил про комсомольцев-активистов. Нина рассказывала про отца много и с гордостью. Валентин Исаевич, врач-офтальмолог, был одним из лучших специалистов в городе, поэтому либо находился на работе, либо думал о ней. Он не очень вникал в процесс организации всего этого уюта, который для него создавался руками Иды Иосифовны; он знал, что у него есть семья, по-своему гордился женой и дочерью уж как умел. Понравился ли ему Алексей, сложно сказать. Алексею показалось, что Валентин Исаевич его не заметил. Совершенно это была не та проблема, про которую стоило бы думать, вот про искусственный хрусталик думать стоит, а про Алексея – зачем? Есть Нина, есть, в конце концов, Ида Иосифовна. Все как-нибудь образуется.
– А давайте я вам поиграю.
Нина легко вскочила со стула, поправила немного сбившийся льняной непрокрашенный чехол и села за пианино. Она оглянулась на Алексея:
– Я сыграю на свой выбор, хорошо? – и заиграла что-то совершенно для Алексея новое, неизвестное, еще больше показав его непринадлежность к этой жизни и усилив его сомнения в том, нужно ли ему все это. И опять возникла литературная ассоциация – вновь вспомнился первый приход Мартина Идена в семью Руфи. Та тоже села за фортепьяно и заиграла специально для Мартина. Здесь Нина тоже играла для него, хотела ему понравиться, не понимая того, что сама углубляет если еще и не пропасть, то небольшую расщелину между ними. Перепрыгнуть ее можно, но делать это придется Алексею, не Нине, и окажется он на другом берегу, причем на всю жизнь. И жить ему не только с Ниной. На этом же берегу с ним окажутся и занудная, с небольшим прибабахом, Ида Иосифовна, и ее громогласный муж Валентин Исаевич – люди для Алексея совершенно чужие и непонятные.
– Не обращай на маму внимания: ее мать, моя бабушка, училась у нас в Иркутске в Институте благородных девиц, теперь мама всю дорогу старается соответствовать.
О том, что они евреи, он тогда не задумывался, ему и в голову не могло прийти, что это может что-то значить и Ида Иосифовна давно одержима мыслью податься куда-нибудь за моря и океаны и уже потихоньку собирает какие-то метрики. Когда этот вопрос встал открыто и теща так же неопределенно выразилась:
– Здесь? Жить? – Алексей уже занимал хорошую должность и имел право голоса:
– Именно так! А вы, простите, милая теща, что здесь делаете? Или думаете, что это такой перевалочный пункт, а жизнь начнется где-то там? Или, может, вы забыли, сколько вам лет?..
– Валентин… – это тоже было любимым возгласом Иды Иосифовны, когда междометия заканчивались или она хотела показать свое негодование.
Тесть сразу же реагировал на свое имя:
– Да, дорогая!
Естественно, все, что было сказано до этого, он никогда не слышал. Но он давно уже придерживался следующей политики: с женой не спорить, она лучше знает, у нее есть жизненный опыт. Откуда такая уверенность, каждый раз удивлялся Алексей. Почему такой достойный человек никогда не спорит с этой женщиной, но и никогда не вслушивается в то, что та говорит.
Глухое раздражение зрело в Алексее год от года, и он уже переносил тещу с трудом. Она так и не нашла для него никакого имени, и он тоже в свою очередь стал обращаться к ней не иначе как «уважаемая теща».
А, собственно, с какой стати иначе?
Кто бы мог подумать, что в итоге судьба развернет их лицом к лицу, и им придется вдвоем преодолевать все случившееся. Поддерживать друг друга, и не на кого будет опереться Алексею, кроме как на свою «уважаемую тещу».
10
Сначала он себя отругал за этот порыв сорваться, все бросить и мчаться в Москву. Дурак, кто его тянул за язык? Со своими бы проблемами разобраться. И потом, все решается легко и просто, когда не с тобой происходит. И когда очень далеко и даже не надо ничего говорить вслух. Можно просто думать потом целую неделю о том, как глупы люди, как ничего не видят у себя под носом.
Алексей звонил Зое раз в неделю. Как правило, по четвергам. Часам к десяти. Он обычно приходил на работу к семи утра. Потом решал срочные вопросы и ровно в восемь (в десять по Москве) набирал сестру. Ему казалось, что он даже не слышал гудков, а сразу же громкий голос Зои:
– Але! Але! Я тебя не слышу, ты где?! Але!
– Ты меня не слышишь, потому что я еще ничего не сказал. – Алексей сразу начинал раздражаться. Вот ведь странное дело, он целую неделю ждал этого разговора с сестрой, с таким дорогим и родным для него человеком. Придумывал, что он ей расскажет, что спросит. И с первых же этих ее «але» начинал так бездарно раздражаться. А ведь понятно, что Зоя точно так же ждала этих еженедельных звонков. Ведь схватила трубку сразу, и даже в голову сестре не могло прийти, что звонит кто-то другой. Только ее Алеша.
Алексей постарался взять себя в руки:
– Зайка, привет! Это я! Зайка, не мельтеши. Да, да. Здравствуй. Ну, конечно, я. Ну кто же еще? Только не плачь. Зоя! – уже строго произнес Алексей, хотя и у самого предательски защипало в глазах.
Нет, это невозможно. Василий умер четыре года назад. После его смерти сестра плачет все время. Теперь это стало ее образом жизни. В начале разговоров всхлипы и в конце уже обязательно. Заключительные Зоины слезы при прощании Алексея опять же приводили в тихое бешенство, а вот вначале он готов был расплакаться с сестрой за компанию. Что это – возраст, неустроенность, эта чертова эмиграция, про которую не забываешь ни на минуту, которая мешает нормально есть, спать, которая лишила его дочерей, родины, вот и единственной сестры? Хотя о чем это он? Можно подумать, его кто-то выгонял. Сам все придумал, сам принял решение. Один, никто ему в тот момент в советчики не годился. Да что там вспоминать. Восемнадцать лет уже как в Германии.
А ведь в Германии даже слово есть такое – «Wahlenheimat», то есть «родина, которую ты себе выбрал». То есть что понравилось, то и родина. Если приехал в Германию, живешь здесь – значит, сделал свой выбор и есть у тебя теперь новая родина. Вот ее и люби. Для Алексея дико, непонятно. Все же он вырос в советской стране и чувство родины в нем жило с детства. Есть река Ахтуба – вот это родина, и его школа, где вырос, институт, даже московская гостиница «Украина», из окна которой открывался вид на Кутузовский проспект. А вот Дуйсбург – не родина, ни по выбору, ни без него. Это место жительства.
– Алеша, как твое плечо?
И опять Алексею пришлось прокашляться, чтобы продолжить разговор. Почему его дочерям неинтересно про его плечо? Ведь никогда не спросят, хотя видят, что отец регулярно ходит на специальную гимнастику, то и дело хватается за руку. Нет, даже в голову не приходит поинтересоваться – лучше, хуже. Раз куда-то ходит, значит, под присмотром. Значит, есть кому позаботиться. Каждый за себя. Вот она – прекрасная страна Германия, где все расчерчено по клеточкам, не дай бог тебе заступить на чужую территорию. Личное пространство. Здоровье, даже и отца, – это его личное пространство. Спрашивать не принято. Если он захочет, то и сам расскажет, а раз молчит, значит, таков его выбор.
Выбор. Что значит «выбор»? Конечно, хочется, чтобы спросили, чтобы пожалели, по голове погладили, прижались так, как тогда, когда дочери были маленькими. Но он же, черт побери, спрашивает, как их дела! Правда, в ответ получает дежурную улыбку с коротким «ок»!
А вот Зоя, она спрашивает:
– Сколько ты уже сеансов сделал? И каждый раз с иголками? А не вредно так часто? Но хоть какие-то улучшения есть?
– Да кто его знает. Вроде забудусь – и ничего. А как подумаю, опять ноет.
– Так ты не думай.
– Так я стараюсь.
– Как Аля, Таня?
– Вот и я бы хотел знать, как они. – Алексей уже успокоился, он мог нормально отвечать на вопросы.
– Что, не разговаривают?!
– Да я их не вижу, ты же знаешь, у каждой своя жизнь. Все что-то доказывают сами себе.
– А ты не расстраивайся. Сам знаешь, все болезни от нервов. Если бы я на «этих» внимание обращала, давно бы уже в могиле сидела.
– Ты что, мусульманин?
Зоя на какое-то время прервала монолог:
– Почему?
– Потому что это они своих сидя хоронят.
– Да типун тебе, Лешка, на язык. Нет, ты только послушай…
Все, можно отключаться. Минут двадцать Зоя взахлеб будет рассказывать про «этих», каждый раз давая им разные замечательные определения. Самым любимым было «засранцы».
– Нет, представляешь, засранка какая. Знаешь, сколько у нее сережек? Лавку можно ювелирную открывать!
– Так ты попробуй, все будет чем заняться, – вставлял Алексей.
Зоя на том конце слегка поперхнулась:
– Тьфу на тебя, ты меня не слушаешь! – и Зоя вдохновенно продолжала ругать свое окружение.
Алексей давно уже понял: спорить бесполезно, это никому не нужно, сестре под семьдесят. Ее поздно воспитывать, ее нужно поддерживать. Что он может для нее сделать? У нее, похоже, есть все, хотя она в этом и сомневается. Но он может ее слушать. Делать то, чего не делает никто из ее окружения: ни паразиты, ни дармоеды, ни засранцы. Им лень выслушать бабку, покивать головой, повздыхать. Ну что, жалко им, что ли? А главное, кругом одно и то же. И в их чистоплюйском Дуйсбурге, и в неприбранной Москве. Людям наплевать друг на друга. Перестали жить чувствами, идет гонка на выживание, на выколачивание из жизни средств; постоянный марафон – кто первый.
