Елена Ромашова
Sabbatum. Инквизиция

Не потому, что ты мне нравишься

Я медленно прихожу в себя. Такое ощущение, будто мое тело – чугун, камень, дерево, да что угодно, только не тело. Что-то тяжелое, неподатливое.

Глаза закрыты, но голова работает, притом не очень хорошо. Словно я переспала положенную норму. А во рту кислятина. Господи, надеюсь, я не проспала подъем, не хотелось бы получить нагоняй от мисс Татум! Заставляю себя подняться и сесть, но глаза все так же закрыты. Тяжелые веки не хотят открываться. Приступ зевоты словно подтверждает, что я не прочь дальше спать. Но если усну, то будут проблемы, а, во-вторых, так можно опять впасть в кому. Тру глаза-предатели, затем запускаю пальцы в волосы и чувствую, что у меня там все спутано в воронье гнездо.

Хорошенько проморгавшись, я поднимаю взгляд, чтобы привычно посмотреть в окно. Но первое, что вижу – цвет грозы. И он улыбается.

Рэйнольд сидит в кресле, подавшись вперед, облокотившись на колени, и смотрит на меня в упор. И улыбается.

– Рэй? – Мой голос ломается в конце, что приходится откашляться, чтобы продолжить. – Ты что здесь делаешь?

– Наблюдаю, – напевно отвечает он, будто действительно видит жутко интересное явление.

– Зачем? – выпаливаю я. А затем понимаю, что это не тот вопрос. – Что ты делаешь в моей комнате?

– Я уже сказал, что я делаю в твоей комнате.

Он откидывается в кресло, положив руки на подлокотники. Будто сидит на троне. И продолжает улыбаться! Это выводит из себя. Раздражает.

– Зачем? – Нет, все–таки первый вопрос был правильный.

– Чтобы узнать, как ты после вчерашнего.

Ага. Вчерашнее. А что у нас было вчера? Я пытаюсь вспомнить, но последнее, что я помню, это разговор про вечеринку за завтраком.

И тут замечаю, что одета: я спала в джинсах и майке. И воспоминания, словно из корзины, сыплются одно за другим. Завтрак, спор с Рэем, больница и куча врачей, весть о смерти Салем и …темнота.

Только это не та темнота, которая дырой проходит в моей памяти о прошлом. Это живая Темнота, если так можно ее описать. Она давит мне на грудную клетку; невозможно пошевелиться, потому что Темнота огромным грузом придавила меня и ломает кости. А потом красный трепещущий цвет побеждает Темноту, но оставляет нереальное количество боли.

– Что со мной было?

Я слышу, как изменился тон моего голоса.

– Приступ клаустрофобии. – Рэй напряжен, его руки сжаты в кулаки. – Мы застряли в лифте, там, в больнице. И у тебя был приступ паники.

– У меня никогда не было приступов паники…

Рэй смотрит на меня, не отрываясь, будто ждет, чтобы я призналась в чем-то. Только вот беда, мне не в чем признаваться.

– Я не знаю, что еще ты хочешь услышать, – сдаюсь я, вызывая у него усмешку. Но лишь на мгновение, и вот он снова сама серьезность.

– Ты ничего не вспомнила?

– Нет. – Но то ли я патологически не умею врать, то ли дело в Оденкирке, который одним своим присутствием выбивает меня из колеи, мой ответ звучит неуверенно. И вот теперь мне есть что рассказать. – Просто последнее что я помню до аварии, это странный трепещущий красный цвет. А теперь добавилась темнота. Она словно душит меня, ломает, будто на меня навалилось что-то. А потом как раз красный цвет…

Звучит как бред сумасшедшей. Черт. Теперь Оденкирк будет думать, что у меня не все дома.

– А ты не знаешь, что это может быть?

Кажется, Рэй все принял очень серьезно и теперь, как заправский психолог, сидя в кресле и водя своим изящным пальцем по подбородку, пытается докопаться до истины.

– Нет… Может, это и есть авария. Красный – это «Корвет», а темнота – это когда в меня въехали…

– Да, наверное, ты права. Всё так и есть. – Он неожиданно прекращает играть в психолога, хлопнув ладонью по ручке кресла. – Я думаю, ты голодная.

– Да, голодная. А который час?

– Полдесятого.

– Я проспала подъем, – отлично! Жди выговора от Реджины и мисс Татум.

– Не беспокойся. Все в курсе вчерашнего твоего … приключения. Поэтому никто ругаться не будет. Наоборот, пока ты тут спала, многие заглядывали узнать, как ты.

– Правда?

Я не верю ушам. Надо же! Оказывается, приятно осознавать, что о тебе волнуются.

– Правда. Или ты ждешь кого-то особенного среди заглянувших?

Он вроде бы весел, и в тоже время взгляд у Рэя серьезный, колкий. Будто я опять что-то недоговорила.

– Нет, никого не жду.

Видно, мой ответ и тон его полностью устроил. И он снова улыбнулся.

– Вот и отлично! Пойду распоряжусь, чтобы нам приготовили завтрак. А то я тоже его пропустил…

Он встает из кресла, морщась и разминая плечи. Я замечаю краем глаза, какие у него мускулы и вообще обалденное тело, спрятанное под рубашкой. А главное, насколько изменились наши отношения за один день.

И тут он замечает мой взгляд и удивленно вскидывает бровь.

– Я так понимаю, мы теперь друзья?

Не знаю, зачем это спрашиваю, но мне нужно знать ответ.

– А ты хочешь, чтобы мы были друзьями?

Опять вопросом на вопрос, особенность Саббата.

– Нет, неправильно. Хочешь ли ты, чтобы мы были друзьями? Ведь это ты считаешь меня не для вашего круга.

Я будто снова отчетливо слышу: «Возможно, ты права, я считаю, что ты не для нас…».

Рэй смотрит на меня как-то странно. Я не могу расшифровать этот взгляд, лишь замечаю, как его рука странно дёргается и останавливается на полпути.

– Да, Мелани, я хочу, чтобы мы были друзьями.

Он говорит медленно, будто сам прислушивается к тому, что произносит. А я замечаю, как приятно звучит мое имя в его исполнении.

И я улыбаюсь, получая взамен такую же улыбку – дружескую и теплую.

В этот момент дверь тихонько приоткрывается, но увидев, что никто не спит, со словами: «Эй! Да ты проснулась!» – входит Кевин.

– Ну, ты дала нам вчера понервничать, когда Рэй притащил тебя без сознания.

Кевин бухается ко мне на кровать, и теперь его лицо близко к моему, а мои глаза на уровне его ореховых. И снова запах сандала. Я оборачиваюсь на Рэя, он стоит и просто наблюдает за нами, снова это выражение лица, будто изучает что-то любопытное: глаза чуть прищурены, серьезные, тело замерло в пространстве.

– Ты нес меня в бессознательном состоянии?

– Тебе ввели успокоительное в больнице, вот ты и отключилась.

Сказано, будто он каждый день меня носит на руках спящую.

– Ты как себя чувствуешь?

Кевин вновь перетягивает внимание на себя.

– Нормально. Правда есть хочется и в душ.

Только сейчас я с досадой отмечаю, что от меня неприятно пахнет. Снова больницей и немытым телом.

– Я уже сказал миссис Лонг, чтобы тебе оставили поесть. Сегодня был ее изумительный омлет с беконом.

Он улыбается, заражая своей улыбкой.

– Спасибо, только …Рэй тоже не ел.

Кевин оборачивается на друга, словно только что вспомнил о его присутствии.

– Извини, брат. Про тебя и вовсе забыл!

– Ничего. Думаю, миссис Лонг меня голодным не оставит.

Он как-то странно себя ведет, словно пытается быть ненавязчивым и уходить не хочет. Кевин явно нервничает. Они оба такие забавные.

– Как прошла вечеринка? – интересуюсь у Кевина, который косится на Рэя.

– Отлично. Но без тебя было ужасно скучно. Весь вечер просидел у стойки бара. Лучше бы остался здесь. Сменил бы Рэя на посту…

– На посту?

– Ну, да. Рэйнольд ведь здесь у тебя всю ночь провел.

Я снова кидаю взгляд на Рэя, который теперь отводит взгляд и рассматривает с интересом потолок и гардины.

– Рэй? – окликаю я.

Он, не отрываясь от потолка, произносит:

– Просто тебя хотели в больнице оставить после успокоительного. Боялся, вдруг с тобой что-то не так. Я обещал вызвать скорую, если что… А у тебя потолок в углу не течет?

Резкая смена темы вышибает меня из колеи окончательно, и я с Кевином начинаем пялиться на потолок.

– Вроде бы нет, а что не так с потолком?

– Просто я помню, мисс Татум жаловалась на эту комнату и ту, что рядом, что у них течь из-за дырявой крыши на чердаке…

Я еще пару секунд пялюсь наверх и только потом осознаю, что это бред. Куда ушел разговор? С чего мы все стали волноваться из-за моих потолков?

Только я опустила глаза, как тут же поняла, что Рэйнольд все это время смотрел на меня, пока я таращилась наверх, ища течь.

– Ладно, ты, кажется, в душ собиралась. – Кевин, как ни в чем не бывало, напоминает о себе.– Тогда жду внизу.

Он легонько щелкает меня по носу, звякнув браслетом часов на руке. Всё это, как тогда, после поцелуя. И я краснею от воспоминаний и неловкости.

– Пойдем, Рэй, – зовёт Кевин, и тот, чуть помедлив, следует за ним.

А я смущенно прячу глаза, потому что Кевин не должен был этого делать при Рэе, это, вроде как, наш с ним жест. Уж больно личное.

Приняв душ, я переоделась, позволив себе сегодня то, что люблю – платье. Отчего-то хотелось выглядеть восхитительно и в тоже время ненавязчиво. Странный порыв. Но я не хочу задумываться над этим. Поэтому выбор пал на то самое платье, в котором я прибыла с шопинга – бежевое и воздушное. Оно не вычурное, не официальное, может, чуть старомодное, но оно милое. И я в нем милая. Мы просто созданы друг для друга. Это любовь!

Именно в таком виде я спускаюсь в пустую столовую и сталкиваюсь с напряженно беседующими о чем-то Рэем и Стефаном. Заметив меня, парни тут же замолкают. Стефан бросает на меня злобный взгляд и зачем-то кидает Рэю: «Наслаждайся». В этот самый момент подходит Кевин и, обернувшись на уходящего недовольного Стефана, обменивается с Рэйнольдом многозначительными взглядами. После чего поворачивается ко мне, и я вижу, как ширится его зрачок:

– Вау! Мелани. Ты еще в первый раз поразила меня в нем. Пойдем, там уже все стынет.

Кевин хватает меня за локоть и ведет в столовую. Сзади следует тенью Оденкирк.

Безлюдная столовая – удручающее зрелище. Глянцевая поверхность обеденного стола пуста и холодна, отражает в себе лепнину потолка и свет окон. И никого. Тишина.

– Садись, – приглашает Кевин.

Напротив меня садится Рэйнольд. Кевин заботливо подкатывает тележку и начинает ставить пред нами тарелки.

– Только не привыкай! Я стараюсь не для тебя, – смеется Кевин, обращаясь к Рэйнольду, тот вежливо улыбается, но как-то прохладно, стараясь на меня не смотреть.

Булочки с корицей уже остыли, как и омлет, но все равно очень вкусно. Кевин тем временем рассказывает Рэю о вчерашней вечеринке, о том, как Курт поспорил с каким-то крутым боксером, что положит его на лопатки за пару ударов и «конечно же, выиграл», как он встретил какого-то Джейса у барной стойки, но самое главное, что на вечеринку явился кто-то, кому были не рады.

– Прикинь! Это же наглость. Они себе никогда такого не позволяли. – Я замечаю, что Рэй кидает на меня настороженные взгляды, будто мне слышать что-то не положено, но Кевин не замечает и продолжает трещать. – Ева говорит, что у них там идет какое-то движение. Что они будто специально нарываются на наших. Зачем? Я не понимаю.

– Мел, ты как? – Рэйнольд прерывает Кевина и спрашивает меня, будто в любой момент снова могу впасть в панику или кому.

Хотя я поглощаю завтрак, как тысяча голодных аборигенов.

– Нормально. А что?

– Думаю, тебе стоит найти мисс Татум, вряд ли тебя сегодня освободили от дел.

Я чувствую, как в горле комком встал кусок омлета: так нагло меня ещё не отсылали! Я помню, в больнице меня посылал на разные лады толстый развратник Джей, но чтобы так, да еще с указанием моего места здесь?! А еще это больно слышать от Оденкирка.

– Не беспокойся. Я помню о своих обязанностях.

Я резко допиваю остывший чай с молоком, вытираю рукой рот, встаю и ухожу. Кевин даже не понял, что произошло. Он пялится вслед, удивленно окликая меня.

Мисс Татум я нахожу в её кабинете, похожем на стойку ресепшн, на первом этаже у самого входа. Она с кем-то говорит по телефону и, увидев меня, улыбается, бесшумно произносит: «Дело есть».

Я жду окончания разговора, рассматривая странную картину на стене, где изображена куча людей на каких-то сколоченных подмостках, сверху в кресле сидит священнослужитель, а внизу ведут мужчин на поводке. Мой взгляд переносится на название репродукции, которое выгравировано на табличке: «Педро Берругете, «Аутодафе», 1500». Мне это ничего не говорит, но знаю одно: мне картина не нравится.

– Мелани, сейчас привезут мешки с солью, нужно проследить за доставкой и за тем, чтобы их сложили в кладовую.

Кладовая находится рядом с входом в подземелья, там хранится всё: от круп, кетчупа и консервных банок до рулонов туалетной бумаги и средств для мытья посуды.

Выходя от мисс Татум, я все-таки спрашиваю напоследок, кивая на репродукцию на стене:

– А что такое аутодафе?

– Сожжение ведьм. – Но, поймав мой опешивший взгляд, она шутит, обводя замок глазами: – Это же Шабаш, деточка.

Доставщик оказался нагловатым парнем, который сальным взгляд пялился на мои ноги.

– Ты здесь живешь?

Он улыбается мне отсутствием одного зуба и своими прыщами по лицу. В ушах туннели: две огромные пробитые дыры. Не удивлюсь, если он весь в татуировках.

– Нет, работаю.

– Ух, ты! Вам сюда никто не нужен? А то я с радостью переметнулся бы, тем более, когда есть такие красавицы, как ты.

Я стою на солнце и чувствую, как кожу лижут ультрафиолетовые лучи. Тепло приятно окутывает меня. Если бы не солнце, то я бы точно послала этого парня. А пока жду обещанную помощь от мисс Татум. Дело в том, что нужно снести эти мешки в кладовую, а соли много.

– Зачем вам столько соли? – удивляется парень, глядя на груду посреди двора.

Я молча кое-как расписываюсь в его бумагах (моя закорючка напоминает что-то типа дрожащей галочки) и не показываю вида, что сама задаюсь этим вопросом.

– Надо.

На земле лежат десять огромных мешков. Из-за дурацкой заминки поставщики забыли прислать нормального парня, который должен снести их в подвал, в итоге мисс Татум ушла разбираться с фирмой, сказав, что сейчас пришлет кого-нибудь из учеников: "Все равно они любят тренировки".

Я молюсь, чтобы это был не Рэй, мне его хватило сегодня. И в тоже время хочется снова увидеть.

Мои молитвы услышаны кем-то, и этот кто-то имеет странное чувство юмора – мне на помощь идет сам Стефан Клаусснер, коренастый, словно специально надел майку, чтобы все видели его выпуклые железные мускулы и перевязанное плечо. Он надвигается, как туча, прекрасный, грозный, темноволосый, с фирменным жгучим взглядом из-под четких широких бровей. На секунду мы словно чувствуем мощь, скрытую в этом парне. Я сначала задаюсь вопросом, почему мисс Татум пригласила помочь человека с травмой, но потом понимаю, что он выглядит не особо беспомощным.

– Что у вас тут? – спрашивает Стефан почти грубо, отрывисто, не смотря на меня.

– Нужно мешки перетащить. Я заказ отдал, все остальное – дело ваше, – отчеканивает парень с безразличным видом Стефу, после чего разворачивается и уходит, оставив меня наедине с человеком-вулканом.

Стефан тут же смотрит на меня. И я кидаюсь открывать кладовую.

Распахиваю двери кладовой; оттуда тянет влажной прохладой подземелья. Включив свет, я едва успеваю найти место, куда все сложить, как уже появляется Стеф, несущий на спине огромный мешок соли.

– Куда класть?

– Сюда, – я указываю на найденное место.

И Стефан проходит очень близко, так что я чувствую от него запах пота и мусса для волос.

– Может, стоит позвать кого-то другого?

Он останавливается, пронзая своими темными глазами.

– Зачем? Меня боишься?

Последние слова сказаны с вызовом и плохо скрываемой яростью.

– Нет, твое плечо, оно до конца не зажило. А тут мешки таскать надо.

– Справлюсь.

Он хмуро двигается к выходу.

На пятом мешке, я вижу, что парень весь в поту, а рана, кажется, открылась.

– Нет. Я все-таки позову кого-нибудь. Это не дело!

– Я сказал, справлюсь, значит, справлюсь! – рявкает он в ответ, и я невольно содрогаюсь. – Мисс Реджина послала меня, значит, таскать буду я. Ее приказы не обсуждаются.

– Звучит, будто она военачальник твой… Или она хозяйка, а ты слуга.

Лучше бы я прикусила язык! Потому что он меня отшвыривает, как мячик, и я падаю на пол, ударяясь о мешки с солью. От моего удара один из мешков лопается под весом других и от угла рядом стоящих железных полок, и меня обдает сверху мелкой пылью соли. Это ужасно. Я чувствую, как она песком сыпется мне на голову, за шиворот и под ноги. Я зажмуриваюсь, чтобы, не дай бог, соль не попала мне в глаза. Откуда-то я слышу странный звук. И только когда соль прекращает течь на меня, я осторожно открываю глаза и понимаю, что Стефан смотрит на меня и смеется. Только смех злобный.

Этого хватает, чтобы достичь пика ярости. К его изумлению, я вскакиваю и надвигаюсь, сжимая кулаки и распространяя клубы соли вокруг себя.

– Смешно, да?

– Ты смогла выйти?

Он ошарашенно пялится на меня.

– А ты думал, меня засыплет по самый нос?

И я кидаюсь с кулаками на него, не соображая, что делаю, а главное, с кем. Конечно, мои жалкие потуги сделать больно Стефу пресекаются его легкими движениями; он будто муху отгоняет. В итоге, я делаю нечестный ход – хватаю его за рану, вцепившись ногтями в кожу. Я вижу, как багровой струёй кровь течет по его горячей мускулистой руке. И тут понимаю, что наделала. Ужас, вина, стыд.

– Прости меня, – шепчу, поднимаю взгляд и вижу красное от злости лицо Стефана и черные ненавидящие глаза.

Его трясет от ярости, Клаусснер замахивается и ударяет меня по лицу. Я отлетаю спиной к полкам, чувствуя, как боль разрастается на моей щеке и новыми синяками на хребте.

Напоследок успеваю подумать, что Стефан сейчас меня убьет. И тут накрывает темнота. Что-то тканью падает сверху с шелестом, что-то мелкое сыпется мне на голову, и я падаю на колени, придавленная этим. Всё повторяется. Я задыхаюсь, потому что меня держит материя, ничего не вижу. Это страшнее, чем быть убитой Клаусснером. Это больнее пощечин и синяков. Так начинается паника. Я бьюсь внутри темноты, чувствуя, что тяжело дышать, мне не хватает воздуха. Я визжу, брыкаюсь, бьюсь в заточении, но не могу выбраться.

Освобождение приходит также мгновенно, как и темнота. Резкий поток свежего воздуха, свет и Клаусснер, держащий в руках брезент.

Мне хватает пары секунд, чтобы понять, что ткань и темнота – это был съехавший брезент с полок, а на голову мне сыпались коробки с зубной пастой.

– Спасибо, – бормочу Стефану, а саму бьет озноб.

Сам же парень стоит и смотрит на меня, как на что-то необъяснимое.

– Я это сделал не потому, что ты мне нравишься. Не придумывай себе.

Он продолжает на меня удивленно смотреть. В этот момент у входа в кладовую с улицы доносится грозный холодный рык Реджины:

– Клаусснер! Гриффит! За мной!

Моя губа распухла, как и нос с левой стороны, там наливается хороший синяк. Моя кровь размазана по лицу самой же, когда боролась с брезентом на полу.

– Неудачный синяк. Неужели он от удара о стойку с продуктами?

Мисс Реджина напоминает талантливого следователя, который пытается меня поймать на лжи. Уж не знаю, как она узнала, что в кладовой творится неладное, но я продолжаю гнуть линию, что это я сама виновата в рассыпавшейся соли, что при падении на мешки запуталась в брезенте, а пока барахталась – ударилась лицом.

– И не такое бывает. Простите, я неловкая очень.

Мисс Реджина цокает недовольно языком и поворачивается спиной.

– Идите, приведите себя в порядок. Я подумаю о наказании для вас обоих. Стефан, ты меня разочаровал. Мелани, ты тоже.

И мы, извиняясь, уходим из ее кабинета.

– Зачем ты соврала ей?

Стефан грозно нависает надо мной.

– А мне стоило сказать, что ты пытался меня убить?

Он гордо откидывает голову, смотря на меня сверху вниз и о чем-то напряженно думает.

– Спасибо тебе. Но врать Реджине бесполезно, запомни. Всё равно она меня накажет.

Его голос потеплел, хотя тон все еще резок, кажется, что-то щелкнуло внутри него по отношению ко мне.

– Я это сделала не ради тебя. Как ты сказал? Не потому, что ты мне нравишься?

– Конечно, не ради меня. – Стефан злобно ухмыляется. – Ты же только о себе и думаешь. Такие, как ты, только и способны думать о себе.

И он уходит, оставляя меня в коридоре с ноющей губой и кучей синяков. А я сама стою и думаю, почему его выгораживала? Может, все-таки стоило поведать мисс Реджине, каков из себя Стефан Клаусснер? Какая я же глупая и наивная дурочка, поверившая, что, скрыв его вину, изменю что-то между нами.

Крыша течь дала

Ее появление на ужине произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Я знал, что произошла какая-то стычка между Мелани и Стефом, но такое! Я помню, как похолодело все внутри, когда она вошла в столовую. На ней не было этого восхитительного воздушного платья, которое делало ее очень женственной и милой. На ней теперь была черная кофта и джинсы, которые, как назло, стирали в ней всю беззащитность и утонченность, она пыталась быть незаметной. Но как быть незаметным, когда у тебя на пол-лица синяк?

Ее красивые черты с левой стороны были изуродованы отеком. Губа так вообще была лиловая с запекшейся кровью. Не скажу, что я не видел ничего страшнее. Видел. И не такое. Намного хуже. В конце концов, я видел ее в больнице, когда она была в коме, вся поломанная с кровавым месивом вместо лица. Но сейчас, когда узнал ее намного лучше, уже не считая чудовищем, а лишь смертной, которой предстоит инициация, вид ее разбитой губы и распухшей ноздри привел меня в шок и ярость.

Мне захотелось убить Стефана, самому врезать от души. Благо, Клаусснера не было за столом, иначе последующий разговор состоялся прямо за ужином.

Я весь вечер не отрывал глаз от Мелани, наблюдая, как она молча ест, кривясь от боли, когда горячий кусок пищи или неловкое движение во время пережевывания задевали ее губу. А ведь только утром любовался ее точеным личиком, дивясь, что природа наградила теми чертами лица и характера, которые мне нравятся в девушках. Особенно позабавило то детское движение рукой, когда она за завтраком утерла рукой губы после еды. Это было так невинно, наивно, вызывая во мне безотчетный порыв умиления и нежности, хотя я тогда грубо отослал девушку из столовой, а то Кевина невозможно было остановить.

Прошлой ночью я глядел на спящую и жалел ее. Скоро магия прорвется и мир рухнет. И тогда я либо буду ждать, когда Сенат выдаст лицензию на ее убийство, и собственноручно сожгу эту красоту, либо она станет Инквизитором, одной из нас, и мне придется обучать ее, как разводить костры для бывших сестер и братьев. За ночь я прошел путь от «чудовища» до просто «Мелани». А еще понял, как тяжело ненавидеть того, кто создан будто по твоим канонам и понятиям о красоте. Если бы она не была Химерой, если бы она не была тем, кем является, то, возможно, я обратил бы внимание на Мелани. А пока пусть Кевин наслаждается ее обществом.

Бомба разорвалась во время тренировки, когда Стефан явился, будто ни в чем не бывало, при этом пропустив вчерашний ужин и сегодняшний завтрак. Он вошел, что-то насвистывая и кинув привычное: «Всем привет». Мы замерли при его появлении.

Заметив наши напряженные лица и позы, он остановился и удивленно развел руками:

– Что?

– Ты начал руку поднимать на женщин? – Кевин еле сдерживался от ярости. И

я его понимал. Потому что сам сжимал кулаки, чтобы не рвануть к другу и не стереть эту ухмылку.

– Женщин? Я на женщин не поднимаю.

– Тогда объясни синяк на лице Мелани.

Это уже был я. Стефан медленно, как бывало на охоте, приблизился к нам.

– О! Да у нас уже образовался свой фан-клуб? Девочка ударилась об угол. Не верите, спросите у нее. Кстати, Рэй, не ты ли сам называл ее чудовищем и таскал повсюду фонарь с ножом, готовясь перерезать ей горло в любой момент? Или ты, как Ева, веришь в ее изменение? А может ты стал, как наш Кевин, готовый есть с руки любой девки с симпатичным лицом?

Я рванулся к Стефану, замахиваясь. Кевин опередил меня и попытался ударить Стефа в лицо, но Клаусснер успел перехватить кулак соперника и начал применять дар. Я знаю, что почувствовал младший Ганн, мы все испытывали силы Стефа на себе: это резкий упадок сил, звон в ушах, помутнение сознания с ощущением отхлынувшей крови от лица. Это неприятное обморочное состояние. Кевин начал оседать безвольной куклой, но еще борясь с этой слабостью.

– Прекрати… это нечестно… – прошептал Кевин, становясь бледным как мел.

В следующую секунду он стал приходить в себя, но не потому что Стефан прекратил использовать свой дар, нет, за Кевина заступился старший. Курт начал вытягивать магическую силу из Стефана, превращая его в смертного.

– Прекратите! – Голос Евы резок, как удар ножом. И все прекращают мериться силой, отходя друг от друга. Никто не знает, как долго Ева стоит на балконе спортзала и наблюдает за нами. – Ной!

Она обращается к своему близнецу и всем понятно, зачем.

– Ева, – просит ее Стефан с мольбой в голосе.

Мы все знаем, как она дорога ему. Но мы знаем и Еву, которая не сможет простить ему несправедливость в отношении Мелани.

Девушка непреклонна, и, несмотря на ровный тон голоса, все знают, что ей так же больно видеть и участвовать в этом, как и Стефану:

– Ты же сам сказал, что она ударилась, так чего тебе бояться Ноя?

– Ну, хорошо! Смотри сама, как дело было!

Стефан подлетает к Ною и хватает его за руку.

Зрачок Ноя Валльде сужается и он видит прошлое, видит всё то, что творилось в кладовой вчера, транслируя это сестре.

Секунда, две, пять, десять… И Ной отпускает Стефана. Все трое сконфужены, смотрят себе под ноги. Знакомое ощущение присутствия, когда прошлое становится настолько реальным.

– Говоришь, об угол ударилась? – Ева чуть ли не плачет, и меня пронзает боль: все-таки Стефан сделал это, он все-таки ударил Мел. – Ну почему, Стеф, почему?

– Она впилась ногтями в рану!

Стеф пытается слабо оправдаться, но Еву уже не уговорить, впервые я вижу такой. Обычно она пыталась сдерживать себя. Но не в этот раз.

– Конечно, впилась, ты же ее толкнул в соль! – Ева практически накричала на Стефана, а мы переглянулись.

Я почувствовал, как холодный ужас пробирается в меня: неужели у Мелани повреждения хуже, чем просто удар? Все знают, что некоторые особо чувствительные инициированные не выносят соли. Не зря мы так активно ее используем в охоте на ведьм: мы с помощью соли очерчиваем круг, чтобы ведьма не сбежала, а иногда кидаем соль на нее саму и вещество оставляет порой нехилые ожоги на Химерах.

Теперь я понимаю, почему Мелани вцепилась в плечо Стефана, а тот ударил. Наверное, у нее все тело в ожогах. На краткий миг, мне вспомнились длинные изящные ноги девушки…

– Но она ведь не пострадала! – заорал в ответ Клаусснер.

И мой ужас резко сменился облегчением, так что даже в ушах зазвенело.

– Вот именно! Не пострадала, Стефан! Она обычная девушка! Она не Химера! Что ещё ей нужно сделать, чтобы ты глаза свои раскрыл? Может, ей стоит сразу прыгнуть в огонь, чтобы ты увидел, что она человек? – Ева замолчала, собираясь мыслями и силами. После чего снова включила режим «Ева Валльде – холодная и беспристрастная». – Ты поднял на нее руку, Стефан Клаусснер. И не надо оправдывать этот поступок тем, что ты думал – она Химера. Если ты смог ударить ее, значит, сможешь ударить и другую. Никто, понимаешь, даже Рэйнольд… – Мое сердце сделало скачок. – …со своим предвзятым отношением к Химерам, никогда не опускался так низко.

Ой, ну спасибо, Ева. Оказывается, я у тебя числился в рядах самых опасных людей.

Девушка разворачивается и покидает балкон, оставляя нас в смешанных чувствах. Стефан просто убит, жалок. Он разворачивается и молча покидает спортзал. Я тоже уже не в состоянии тренироваться, поэтому покидаю тренировку, не начав ее. Я знаю одно, мне нужно увидеть Мелани. И я пускаюсь на поиски.

Сначала обхожу все подсобки, заглядываю в оранжерею, но там никого. Затем иду к ее спальне, заглядывая попутно в гостиную и в учебные классы. Но и там пусто. Мелани будто исчезла. Я судорожно пытаюсь вспомнить, что знаю о ее расписании дня. И сдаюсь. Я не знаю, где ее носит в Саббате в эти часы. Поэтому, привалившись к стене, пытаюсь сконцентрироваться на боли: кухарка порезала палец – не то, ноющая рана Стефа – самая глушащая боль, но снова не то, Кевин бьет кулаком по чему-то, что аж костяшки трещат – наверное, от злости, но снова не то. И лишь где-то наверху, на чердаках чувствую отголоски саднящей раны на губе и проносящуюся тень болящих мышц лица от удара в виде синяков. Попалась!

Я иду на чердаки, которые кое-где переходят в башни с бойницами. Словно на охоте, ведомый чужой болью, я неспешно двигаюсь на зов, стараясь не шуметь и не быть замеченным. И вот теряю контроль над собой, сейчас снова идет игра "охотник-жертва". В одном из коридоров я замечаю ее. Это восточное направление, она идет ровно над нашими спальнями. И, кажется, догадываюсь, что ищет – придуманную мной течь крыши. Волосы скрывают разбитую половину лица, я вижу лишь тонкий прекрасный профиль. Девушка поднимает голову, открывая моему взору изящную шею, она изучает потолок на наличие прохудившейся кровли. Ее хрупкая кисть руки фарфором смотрится на фоне черных рукавов, Мелани, забывшись, играется со своими локонами. Скрип половицы под ногой выдает мое присутствие. Она с легким вскриком оборачивается на звук, но не видит, так как я прячусь за грудой старой мебели, накрытой белой тканью.

Я иду в обход, чтобы зайти из-за спины, некоторые половицы все-таки скрипят, как бы бесшумно я не передвигался.

– Кто здесь? – Она напугана. Девушка озирается по сторонам в поисках источника шума. И, несмотря на уродливые синяки, снова отмечаю, какая она красивая. – Кевин, это ты?

Имя младшего Ганна ревностью режет: почему она вспомнила его? Может, они целовались здесь? И как часто бывают вместе? Отличное, кстати, местечко – тут тяжело быть застигнутыми врасплох, так как редко кто заходит.

Пока я мучаюсь ревностью, наблюдая за ней из-за засады, девушка решает уйти. Но она не понимает: уйти я ей не дам.

Мелани разворачивается и бодро идет вперед, я выхожу из укрытия и догоняю ее. Она оборачивается. Не знаю, что такого в моем облике, но Мелани испуганно охает и пускается бежать. Мы проносимся через главный коридор, и тут она сворачивает влево, зная лишь длинный путь, а я выбираю короткий, срезая достаточно пути, и вот уже на лестнице поджидаю беглянку.

Она врезается в мою грудь с вскриком, с глухим ударом, не ожидая встретить меня тут. Я хватаю ее руки, не давая шанса отбиться. По моим венам несется разгорячённая кровь, ток от прикосновения к ней будоражит все нервные окончания. Она испуганно бьется в руках, как пойманная птица, еще больше распаляя меня. Такая хрупкая, нежная, красивая.

Я не владею собой, когда прижимаю к себе, как тогда, в лифте, только на этот раз впиваюсь в ее губы поцелуем, чувствуя огонь, вкус и аромат тела Мелани. Мне кажется, я слышу, как грохочет ее сердце от внезапности случившегося. Она замерла в моих руках, позволяя сильнее прильнуть к губам и насладиться их нежностью. И лишь мгновение спустя Мелани отвечает на поцелуй.