Елена Первушина
Петербургские женщины XIX века
Воспитание
К каждому новорожденному в царской семье приставляли штат прислуги: кормилицу, бонну-англичанку, двух дам для ночного дежурства, четырех нянек, исполнявших также обязанности горничных, двух камердинеров, двух камер-лакеев, восемь лакеев, восемь истопников. В течение первого года жизни младенца дежурные дамы по очереди проводили ночи у детской кровати, а когда ребенок становился старше, на посту оставались лишь няньки.
Царская кормилица
Кормилицы по традиции набирались из крестьянок. Александра Осиповна Смирнова-Россет писала о деревне Федоровской под Павловском: «Это был рассадник кормилиц для царских и городских детей. Народ был трезвый, здоровый, постоя никогда не было, а все знают, что постой войск развращает женщин». Кормилицы носили особый наряд, стилизованный под русский сарафан с кокошником.
Кормилица, бонна и акушерка присутствовали на крестинах младенца. Николай I в своих мемуарах пишет: «Во время церемонии крещения вся женская прислуга была одета в фижмы и платья с корсетами, не исключая даже кормилицы. Представьте себе странную фигуру простой русской крестьянки из окрестностей Петербурга в фижмах, в корсете до удушия. Тем не менее это находили необходимым. Лишь только отец мой при рождении Михаила освободил этих несчастных от этой смешной пытки».
Александра Федоровна, жена Николая II, единственная из русских императриц, которая пыталась сама кормить своих детей грудью. Впрочем, при наличии полного штата кормилиц эти попытки были обречены на провал, так как младенец по большей части был сыт и не мог высасывать из материнской груди достаточно молока, чтобы лактация не прекратилась. Выкармливая свою первую дочь, Ольгу, Александра Федоровна пыталась поддержать лактацию, давая грудь сыну кормилицы Ксении Воронцовой, а кормилица, по воспоминаниям современников, «стояла рядом, очень довольная». Но большой пользы эта затея не принесла.
Была у детей и своя медицинская служба, состоящая из лейб-медика, придворного аптекаря и зубного лекаря.
* * *
Прогрессивные методы Екатерины II, бывшей поклонницей «воспитания по Руссо», т. е. естественного закаливания детей, в XIX веке ушли в прошлое. Но некоторые следы этих традиций остались. В детских спальнях было много свежего воздуха, в ванных комнатах – приспособления для холодного душа. Николай I, вспоминая свою детскую в Зимнем дворце, пишет: «Спальня, в глубине которой находился альков… была приурочена к помещению кровати, но я там не спал, так как находили, что было слишком жарко от двух печей, которые занимали оба угла». Детей также выносили на прогулки с первых месяцев жизни, в том числе и в зимние месяцы, о чем свидетельствуют счета на нарядные шубы для царственных младенцев: «атласную розовую на собольем меху, две рацемторовые на горностаевом меху – на тафтяной подкладке, две шапочки венгерские, рацемторовые черновые с собольими околышами». Для сравнения – в провинциальных дворянских семьях дети, даже подросшие, часто проводили зимы дома, не выходя на улицу.
Великий князь Николай Павлович (будущий Николай I) родился 25 июня 1796 года, а шубы для него готовы уже в январе 1797 года. Но в конце XIX века Николай II, фиксируя в дневнике взросление своей старшей дочери Ольги, родившейся 3 ноября 1895 года, пишет, что «дочку впервые вынесли на воздух» только 8 апреля, т. е. всю зиму маленькая великая княжна провела в комнатах. Связано ли это с возрастом младенца или с более осторожным отношением родителей к его здоровью, неизвестно. Однако, как было заведено еще при Александре III, подросшие девочки спали на походных кроватях с волосяными матрацами и тощими подушками под голову и завтракали овсянкой, что должно было, по идее императора, приготовить их к возможным неожиданностям и невзгодам в их замужней жизни. На обед на стол подавали четыре блюда, на ужин – два. В сладкое, которым завершался обед, не входили ни конфеты, ни мороженое.
«Все мы питались очень просто, – вспоминала дочь Александра III Ольга Александровна. – К чаю нам подавали варенье, хлеб с маслом и английское печенье. Пирожные мы видели очень редко. Нам нравилось, как готовят нам кашу, – должно быть, это Нана научила поваров, как надо ее стряпать. На обед чаще всего подавали бараньи котлеты с зеленым горошком и запеченным картофелем, иногда ростбиф. Но даже Нана не могла заставить меня полюбить это блюдо, в особенности когда мясо было недожарено! Однако всех нас воспитывали одинаково: ели мы все, что нам давали».
В 1876 году умер годовалый сын великого князя Владимира Александровича. Когда жена великого князя Мария Павловна снова забеременела, решили полностью переоборудовать детские комнаты во дворце Владимира Александровича. Там были заложены лишние двери, обновлены паркетные полы, бумажные обои на стенах заменили деревянной фанеровкой из карельской березы, волнистого тополя и американского ореха. В комнатах также устроили водяное отопление. Горячая вода поступала из подвального этажа по проложенным в стенах дворца металлическим трубам в плоские батареи, размещенные под окнами между зимними и летними рамами. По вентиляционным трубам в комнаты подавался подогретый и увлажненный воздух, в результате чего в них поддерживалась постоянная температура +20 °С. Мария Павловна начала кормить грудью своих детей: сперва новорожденного Кирилла, а следом – Бориса, Андрея и Елену. Все дети благополучно дожили до совершеннолетия и скончались в весьма преклонном возрасте.
* * *
История сохранила имена бонн-англичанок, бывших при великих князьях. Это Евгения Лайон, воспитывавшая будущего Николая I («няня-львица», как назвал ее подросший император); миссис Кеннеди, воспитывавшая его брата Михаила; Мария Юз, растившая старшего сына Александра II, названного Николаем; Томасина Ишервуд и Екатерина Стуттон, сменявшиеся у двух его младших сыновей – Александра и Владимира.
У великих княжон, как правило, не было собственных нянь, если только девочки не рождались в семье первыми или последними. Детей Николая I растило трио нянь: А.А. Кристи, Е.И. Кристи и М.В. Касовская (сестра Евгении Лайон), младших детей (в том числе и дочерей) Александра II – уже упоминавшаяся Екатерина (Китти) Стуттон.
Няней младшей дочери Александра III Ольги стала Элизабет Франклин, нанятая по рекомендации принцессы Уэльской, приходившейся Ольге теткой. В императорской семье эту няню называли Нана. Она очень сдружилась со своей воспитанницей и прожила с ней до самой смерти в 1916 году.
Долго не мог подобрать няню для своих дочерей Николай II. Не прижились в России ни рекомендованная королевой Викторией мисс Орчи, ни взятая «на прокат» у великой княгини Елизаветы Федоровны мисс Костер, ни ирландка Маргарет Игер. Последняя, правда, продержалась шесть лет, но потом с ней случился неприятный казус. Ольга Александровна (сестра Николая II, бывшая воспитанница Элизабет Франклин) писала: «…Я помню мисс Игер, няню Марии, которая была помешана на политике и постоянно обсуждала дело Дрейфуса. Как-то раз, забыв о том, что Мария находится в ванне, она принялась спорить о нем с одной из своих знакомых. Мария, с которой ручьями лилась вода, выбралась из ванны и принялась бегать голышом по коридору дворца. К счастью, в этот момент появилась я. Подняв на руки, я отнесла ее к мисс Игер».
После этого случая Николай записал в дневнике: «Сегодня после многих недель колебаний Алики, сильно поддержанная мною и княг. Голицыной, наконец, решила уволить англичанку – няню детей мисс Игер, что и было ей объявлено!»
После нее в детскую пришла Мария Ивановна Вишнякова, мещанка, обучившаяся профессии няни в Петербургском Воспитательном доме. К сожалению, с русской няней несчастному семейству не повезло еще больше, чем с англичанками. В феврале 1912 года М.В. Родзянко в своем докладе сообщил Николаю II, что Распутин «соблазнил нянюшку царских детей… она каялась своему духовному отцу, призналась ему, что ходила со своим соблазнителем в баню, потом одумалась, поняла свой глубокий грех и во всем призналась молодой императрице, умоляя ее не верить Распутину, защитить детей от его ужасного влияния, называя его „дьяволом“. Нянюшка эта, однако, вскоре была объявлена ненормальной, нервнобольной, и ее отправили для излечения на Кавказ». Уволенная няня тем не менее получила в пользование полностью обставленную трехкомнатную квартиру в Комендантском корпусе Зимнего дворца, оплаченную «из сумм Августейших Детей», пенсию в размере 2000 руб. в год, а также регулярно получала средства для поездок на лечение.
М.И. Вишнякова с вел кн. Ольгой
* * *
В три года девочки переходили под надзор воспитательниц, в 6–7 лет к их обучению приступали гувернантки. Чем старше становились великие княжны, тем острее они чувствовали, что их детская является ареной интриг и политической борьбы. Причем борьбы более мелочной и одновременно более серьезной, чем наивное увлечение Маргарет Игер делом Дрейфуса, а Марии Вишняковой – Распутиным.
Николай I поставил воспитательницей своих детей Юлию Федоровну Баранову – сестру его друга детства Александра Адлерберга, бывшую подругой великой княжны Анны – младшей сестры Николая. Дочь императора Ольга Николаевна вспоминала: «Если Мэри (старшая сестра Ольги Мария Александровна. – Е. П.) плохо училась, несмотря на свои хорошие способности, то помимо ее детского легкомыслия это было виной мадам Барановой, не имевшей и тени авторитета. Очень добрая, очень боязливая, в частной жизни обремененная заботами о большой семье, на службе, кроме воспитания Мэри, еще и ответственная за наши расходы и раздачу пожертвований, она не умела следить за порядком в нашей классной. Каждую минуту открывалась дверь для гостя или лакея, приносившего какую-либо весть, и Мэри пользовалась этим нарушением, чтобы сейчас же вместо работы предаться каким-нибудь играм. Этому недостатку строгости и дисциплины можно, вероятно, приписать то обстоятельство, что Мэри и позднее не имела определенного чувства долга. Мадам Барановой не хватало чуткости, чтобы вести ее. Она только выходила из себя, держала длинные речи, которые Мэри в большинстве случаев прерывала каким-нибудь замечанием…»
Личной воспитательницей Ольги была Шарлотта Дункер, по воспоминаниям современников, «злое существо с романтическими наклонностями; она любила слушать с Мердером (наставником цесаревича Александра. – Е. П.) пенье соловья по вечерам около дворца в кустах. Система Дункер была совершенно овладеть умом своей воспитанницы и ссорить двух сестер (Марию и Ольгу. – Е. П.)… что ей вполне удалось, и то детское чувство охлаждения осталось на всю жизнь. Сестры любили друг друга, но не ладили».
О том, как завершилось это противостояние, рассказывает сама великая княгиня Ольга Николаевна: «Мадемуазель Дункер вернулась домой довольная и в хорошем настроении: она завела массу знакомств, всюду ее приглашали и прекрасно принимали. В Петербурге она никогда никуда не выезжала. У нее не было даже родных, кроме ее матери, которую она, – я никогда не узнала, из каких соображений, – не смела навещать. Поэтому совершенно неудивительно, что все тепло и вся любовь, к которой было способно ее сердце, направлены были на меня, и она подсознательно отгораживала меня от остальных. Мэри не питала к ней ни малейшей симпатии и неизменно при каждом удобном случае заставляла ее это чувствовать. Юлия Баранова была не в силах что-либо предпринять против этого; за дерзостями следовало то, что каждый оставался в своем углу. В учении я сделала колоссальные успехи: только на полгода я отставала от Мэри, которой было уже шестнадцать лет. Учителям, видимо, доставляло радость подвигать меня так быстро, и чем дальше я шла в ученье, тем усерднее я становилась.
Но я совершенно не чувствовала себя счастливой. Мое существо становилось скорее еще более замкнутым, моя склонность к религии обращалась в мистику. Если бы это продолжалось еще дольше, я совершенно замкнулась бы в своих четырех стенах. Мама первая обратила на это внимание. Она стала расспрашивать. Мэри, как всегда, не жалела жалоб. Пробовали обратиться к Шарлотте Дункер, для чего избрали Баранову, которая была слишком неумна для того, чтобы успешно провести такую роль. Но Родители относились к ней очень хорошо благодаря ее приятной незлобивой натуре. Слушали, правда, и нас, но не вникали в мелочи. Таким образом, многое являлось в ложном свете. Шарлотта, которую в свое время поддерживал и которой давал советы генерал Мердер, оставалась теперь совершенно одна, и оттого что она чувствовала себя отодвинутой на задний план, она стала вспыльчивой и склонной к сценам. Папа услышал об этом и решил, что нужно нас разъединить. Он не любил половинных мер и считал, что только радикальное решение может восстановить мир в детских. Это решение было вызвано следующим.
Был август 1836 года. Мы возвратились с Елагина в Петергоф. Жюли (Юлия Баранова) оставалась из-за болезни в Смольном. Нас, трех сестер, поручили Шарлотте, и мы все вместе ежедневно предпринимали поездки в фаэтоне. Мэри, которая хорошо знала расположение, давала указания кучеру и направляла экипаж в Новую Деревню, где размещалась гвардейская кавалерия. Как только появлялся царский экипаж, дежурные офицеры должны были его приветствовать. Для нас, детей, это не играло роли; Мэри же не была больше ребенком. Когда мы ездили под присмотром Жюли, Мэри научила нас толкать ее ногой, если издали появлялся кто-нибудь знакомый. В таком случае Мэри сейчас же поворачивала голову в противоположную сторону и обращала внимание Жюли на что-нибудь там, и когда экипаж был достаточно близко от знакомого, ему посылались приветствия и улыбки, в то время как Жюли все еще смотрела в противоположную сторону. Это проделывалось ежедневно, и Жюли не догадывалась об этой шалости. То же самое Мэри попробовала было с Шарлоттой. Но та заявила, что совершенно не нужно ежедневно ездить через Новую Деревню, и запретила нам, младшим сестрам, толкаться ногами в коляске.
Это кончилось сценой и слезами с обеих сторон, Шарлотте не удалось справиться со своим волнением, всем было заметно ее возбуждение. Ночь она провела с нами, но на следующий день, когда я проснулась, она не появилась, как не появилась и к завтраку, и когда ее не оказалось, чтобы идти гулять, меня охватило недоброе предчувствие. Я вихрем взлетела по лестнице в комнату, где она обычно одевалась, и нашла там ее шиньон, ее лорнет, ее шелковое фишю (косынка, шейный платок – Е. П.) все разбросанным в беспорядке, точно она куда-то торопилась. Тут я разразилась слезами. Мэри стояла подле очень смущенная, Адини же ничего не понимала и была в замешательстве. Я знаю, что в глубине своего сердца Мэри упрекала себя в том, что так меня огорчила. Перед тем как мы должны были выйти, меня позвали к Мама. Увидев мое заплаканное лицо, Мама сказала мне, что эта разлука была необходима. К этой мысли Мама хотела подготовить меня постепенно. И все же никто не сумел понять, насколько я любила свою Шарлотту и насколько была к ней привязана.
Мама оставила меня у себя, окружила вниманием и лаской и ждала, пока я заговорю, чтобы все разъяснить мне. Я обожала свою мать, но в эту минуту мое сердце разрывалось на части, и я не смогла ничего сказать. Через несколько дней Мама передала мне маленькое письмо, благословила меня и сказала нежно: „Прочитай его перед сном!“ Я сохранила его в моем молитвеннике. В нем было все, что я уже предчувствовала, что я боялась узнать. Решение Родителей мне показалось ужасным; но раз они так постановили, значит, они были правы, и мне не оставалось ничего другого, как покориться. Мама была очень мила ко мне и посвящала мне, ввиду отсутствия Папа, все свое время. Я могла спать с ней, мы вместе гуляли, и в туалетной комнате Папа проходили мои занятия. Мама подарила мне собаку Дэнди, неразлучного со мной вплоть до моего замужества. Как гувернантку взяли на пробу мадам Дудину, начальницу одного приюта. Ослепленная жизнью при Дворе, до сих пор ей непривычной, она спрашивала всех и вся, что это или то обозначает. Ее мещанская манера и ее неразвитость давили меня, и в то время, пока она была у нас…
Мадам Дудина оставалась при мне только несколько недель. Накануне Николина дня, 5 декабря, у меня появилась Анна Алексеевна Окулова, и с ней началась моя новая эра жизни. Выбор Анны Алексеевны был сделан Папа. Когда она была институткой Екатерининского института в Петербурге, ее уже знала Бабушка, очень ценила и оказала ей во время своей поездки в Москву какое-то благодеяние. Папа помнил ее веселое, открытое лицо. Она жила со своей семьей в деревне и ввиду того, что были затруднения денежного характера, заботилась об управлении имением и воспитании своих младших братьев и сестер. Все уважали ее энергию и предприимчивость. Чтобы избежать всяких неожиданностей и неприятностей, ее положение при Дворе, а также ее доходы были с самого начала утверждены. Ее сделали фрейлиной, по рангу она следовала за статс-дамами и получила, как Жюли Баранова, русское платье синего цвета с золотом, собственный выезд и ложу в театре. Я встретила ее впервые на одном музыкальном вечере Мама. Она сейчас же покорила мое сердце. Мне показалось, что повеяло свежим воздухом в до сих пор закрытую комнату. Она совершенно изменила меня. Ей сейчас же бросилось в глаза, какая я замкнутая и насколько лучше я могла писать, чем изъясняться, и она мне предложила вести дневник, чтобы я могла ясно себя увидеть и чувствовать себя свободнее. Она надеялась таким образом уменьшить и мою застенчивость. Я с готовностью приняла ее предложение и настолько привыкла писать дневник, что это стало для меня приятной необходимостью. Успех оправдал ее ожидания, я научилась выражать свои чувства и стала общительней.
Счастливый характер Анны Алексеевны вскоре привлек к ней много друзей, а здравый ум направил правильным путем через лабиринт придворной жизни. Озадаченная непониманием между нами, сестрами, она сейчас же стала искать причину этого. Она никогда не говорила „моя Великая княжна“, она всегда называла нас вместе и старалась в свободные часы занимать нас всех общим занятием. Мэри она завоевала своей жизнерадостностью, а также рассказами из времен своей юности… Она заставляла нас рисовать по оригиналам и читала при этом вслух по-русски… Мы играли, пели и жили беззаботной жизнью веселой компании».
* * *
Воспитательницей великой княжны Марии Александровны и ее брата Сергея Александровича – детей Александра II – стала в 1850-х годах старшая дочь Федора Ивановича Тютчева Анна. Ее отец был не только поэтом, но и политиком, дипломатом, симпатизирующим славянофилам, и дочь разделяла его взгляды. Разумеется, она не внушала симпатии к партии славянофилов своей малолетней воспитаннице, но при благоприятных случаях защищала идеи отца перед Александром II и его женой, а самое главное – оставила воспоминания, где очень небольшое место посвящено ее педагогической деятельности и очень большое – политическим событиям и решениям, свидетельницей которых она была.
Спустя почти шесть десятков лет уже в детской детей Николая II появилась еще одна воспитательница из семьи Тютчевых – Софья Ивановна Тютчева, внучка поэта и племянница Анны Тютчевой. Однако менее чем через год она получила отставку, так как активно боролась против влияния Распутина на царскую семью. Ее современница, генеральша Баранович, бывшая в курсе пертурбаций, происходящих при дворе, писала по этому поводу: «В городе говорят, что вместо Тютчевой к царским детям будет назначена Головина, которая возила Распутина по домам и с ним путалась, а над ней главной – Вырубова. Это прямо позор – назначение этих двух женщин… Был у нас Ломан. Сказал он, что тяжелое впечатление выносишь от близости ко двору. Вот как он объясняет уход или отставку С.И. Тютчевой. Она не подчинялась требованиям старших, вела с детьми царскими свою линию. Возможно, что ее воспитательное направление и было более рациональным, но оно было не по вкусу, а она упорствовала, как все Тютчевы, была упряма и стойка, верила, как все ее однофамильцы, в свои познания и свой авторитет, так что детям приходилось играть две игры, что приучило их лгать и проч. Являлась всегда Тютчева на все сборища и приемы не в духе. Она говорила, что не все разговоры можно вести при детях. В этом с ней не соглашались, и вот развязка – пришлось ей покинуть свой пост. Мое соображение: из этого видно, что при дворе правду не любят и не хотят слушать. При этом Ломан вспомнил, как воспитательница вел. кн. Марии Александровны Кобург-Готской, тоже Тютчева, после катастрофы на Ходынском поле при встрече со своим бывшим воспитанником вел. кн. Сергеем Александровичем не подала ему руки, обвиняя его в случившемся. Такова и С.И. Тютчева».
Анна Тютчева
Благодаря мемуарам Тютчевой-младшей мы знаем, каков был обычный распорядок дня дочерей Николая II, когда они были подростками.
«Так называемая „детская половина“ помещалась на втором этаже Александровского дворца и занимала ряд смежных комнат. Здесь были две спальни, ванная, игральная, две классных и столовая. При детях были старшая няня Мария Ивановна Вишнякова, более известная под именем Мэри, особа лет тридцати с лишним, и ее помощница Александра Александровна Теглова – Шура, лет 23-24-х, а также две молоденькие комнатные девушки Нюта Уткина и Лиза Эльсберг. При наследнике кроме няни находился матрос Деревенко.
Две старшие девочки спали в комнате с Шурой, а две младшие и наследник – с Марией Ивановной.
Когда я поступила, моим воспитанницам было: Ольге Николаевне – 11 лет, Татьяне – 9, Марии – 7 и Анастасии – 5. Распорядок дня был следующий. Дети вставали в 7 ½ утра и в 8 часов получали утренний завтрак. Я приходила к ним около 9 часов, и мы отправлялись гулять, невзирая на погоду. Уже одетые для прогулки девочки заходили поздороваться с родителями. Возвращались мы к 10 часам, и две старшие садились учиться. Занимались они с небольшими перерывами до без четверти час, затем переодевались, и все четыре девочки шли завтракать к родителям. В это время я отправлялась к себе и снова была в детской в два часа. До четырех мы или катались, или гуляли пешком. В четыре пили чай, затем старшие готовили уроки, после чего, если не было занятий музыкой, они могли делать, что хотели. Часто в это время я им читала, а они или рисовали, или работали. Рукоделие у них очень процветало, занималась им даже маленькая Анастасия. В 7 часов старшие девочки готовились к обеду с родителями, а я была свободна и если и заходила в детскую вечером, то лишь по своему желанию.
Конечно, такой распорядок дня был в первый год моего пребывания при дворе. По мере того как дети подрастали, занятия стали носить более серьезный характер и занимали значительно больше времени…
Я освоилась с новым для себя делом, узнала характеры детей и привыкла к ним. Надо сказать, что, когда я к ним поступила, они были очень мало воспитаны. Мария Ивановна была хорошей, преданной няней, но о воспитании имела самое поверхностное представление. Но она считала себя полновластной хозяйкой на детской половине и к моему появлению отнеслась несочувственно, опасаясь, очевидно, за свое влияние. К счастью, мне приходилось сталкиваться с разного рода людьми, когда я была попечительницей нескольких благотворительных учреждений, поэтому я старалась не обращать внимания на мелочи и не слишком вторгаться в сферу действий Марии Ивановны. Вскоре у нас создались вполне нормальные и хорошие отношения.
С детьми в начале моего пребывания мне было довольно трудно. Они не слушались и всячески пытались вывести меня из терпения. Я же старалась быть очень спокойной и сдержанной, особенно, когда услышала, как одна из девочек говорила другой: „Саванну (так сократили они мое имя и отчество) никак не выведем из себя“. Однажды я им сказала, что, остановив их раза два, я не буду больше делать им замечания. „А потом что?“ – спросили они. „А потом уеду от вас домой“. Это заставило их призадуматься. Убедившись в том, что главным их коноводом была Ольга Николаевна, я решила с ней поговорить. „Вы могли бы во многом мне помогать“, – сказала я ей. „Как помогать?“ – спросила она. „Вы имеете влияние на ваших сестер, вы старше их и можете уговорить их слушаться меня и поменьше шалить“. – „Ах, нет, – воскликнула она, – ведь тогда мне придется всегда хорошо себя вести, а это невозможно!“ В душе я не могла не согласиться с тем, что она права, что живой двенадцатилетней девочке очень трудно быть постоянным примером и образцом для других детей. Впрочем, впоследствии она останавливала расшалившуюся Анастасию Николаевну: „Перестань, а то Саванна от нас уйдет, и нам же будет хуже“».
* * *
С шести-семи лет великие княжны начинали учиться. Поначалу у них была та же программа, что и у мальчиков: их обучали закону Божьему, музыке и пению, рисованию, танцам, чтению, чистописанию, русскому и французскому языкам. Позже начинались уроки английского и немецкого языков, арифметики, всеобщей и отечественной истории, географии.
Одним из наставников дочерей Николая I Марии, Ольги и Александры был поэт Василий Жуковский, учивший также наследника Александра. Он писал об успехах своей шестилетней ученицы: «Ольга Николаевна очень прилежна. Она раз в неделю занимается уже и со мною и всегда очень, очень внимательна. Слушает прилежно, и что поймет, того не забывает… Жаль мне только того, что не имею более времени: с нею очень приятно учиться». В этом возрасте великая княжна уже говорила на трех языках и прилично играла на фортепиано. Но самой Ольге больше всего запомнились уроки химии и физики. В своих воспоминаниях Ольга Николаевна пишет, что «была страстно увлечена химией и следила с большим интересом за опытами, которые производил некто Кеммерер… Он показывал нам первые опыты электрической телеграфии, изобретателем которой был Якоби. Опыты эти в 1837 году вызывали глубочайшее изумление и в пользу их верили так же мало, как и в электрическое освещение. Уже в то время мы получили понятие о подводных снарядах, впоследствии торпедах».
Физикой занимались и дочери Николая II, разумеется, им читали лишь самый общий курс, включавший в себя много занимательных опытов, но мало теории. Впрочем, в Смольном к тому времени уроки физики уже были устранены из расписания.
О своем круге чтения Ольга Николаевна пишет: «Жуковский и Плетнев, наши русские учителя, оба дружные с Пушкиным и члены литературного кружка „Арзамас“, давно уже познакомили нас с сочинениями Пушкина. Мы заучивали его стихи из „Полтавы“, „Бахчисарайского фонтана“ и „Бориса Годунова“, мы буквально глотали его последнее произведение „Капитанская дочка“, которое печаталось в „Современнике“».
Девочки также часто посещали музыкальные концерты в доме Энгельгардта, оперные и балетные постановки.
Великие княжны числились в классах Смольного женского института и при посещении института надевали форму и вставали в ряды своего класса. Однако это снова была формальность.
Об особенностях обучения великих князей и княжон Анна Тютчева отзывалась так: «Жизнь государей наших, по крайней мере, так строго распределена, они до такой степени ограничены рамками не только своих официальных обязанностей, но и условных развлечений и забот о здоровье, они до такой степени являются рабами своих привычек, что неизбежно должны потерять всякую непосредственность. Все непредусмотренное, а, следовательно, и всякое живое и животворящее впечатление навсегда вычеркнуто из их жизни. Никогда не имеют они возможности с увлечением погрузиться в чтение, беседу или размышление. Часы бьют – им надо быть на параде, в совете, на прогулке, в театре, на приеме и завести кукольную пружину данного часа, не считаясь с тем, что у них на уме или на сердце. Они, как в футляре, замкнуты в собственном существовании, созданном их ролью колес в огромной машине. Чтобы сопротивляться ходу этой машины, нужна инициатива гения. Ум, даже хорошо одаренный, характер, но без энергии Петра Великого или Екатерины II, никогда не справится с создавшимся положением. Отсюда происходит то, что как государи они более посредственны, чем были бы в качестве простых смертных. Они не родятся посредственностями, они становятся посредственностями силой вещей. Если это не оправдывает их, то, по крайней мере, объясняет их несостоятельность. Они редко делают то добро, которое, казалось, было бы им так доступно, и редко устраняют зло, которое им так легко было бы уврачевать, не вследствие неспособности, а вследствие недостатка кругозора. Масса мелких интересов до такой степени заслоняет их взор, что совершенно закрывает от них широкие горизонты».
