В начале 1930-х годов едва ли не единственным легальным способом получить валюту для советских людей были банковские и почтовые переводы из-за границы. Но и в этом случае Наркомфин проводил, по его собственным словам, политику «жесткого зажима», стараясь оставить как можно больше «эффективной валюты» у государства, а получателям переводов вместо долларов и фунтов всучить рубли по официальному обменному курсу. В соответствии с директивой Наркомфина, в начале 1930-х годов банки имели право выплачивать в валюте по платежным поручениям из-за границы не более четверти переведенной суммы, остальное выдавали в рублях. Но и эту валюту советские люди могли получить только со скандалом при категорическом требовании и угрозе отсылки перевода назад[37]. Иностранцы в СССР не составляли исключения. При получении денежных переводов из-за границы основная часть суммы выплачивалась им в рублях.
Ситуация начала меняться летом 1931 года с распространением небеспочвенных слухов о том, что Торгсин скоро будет обслуживать советского покупателя. В этих условиях люди стали более решительно отказываться от получения рублей по переводам из-за границы, требуя выплат в валюте. Массовые отказы от заграничных переводов заставили финансовые органы принять меры. Однако и в этом случае Наркомфин пытался решить проблему «безналичным способом», максимально сохранив государственную валютную монополию – на руки валюту не выдавать, а переводить на счет Торгсина. К тому же вначале Наркомфин запрещал переводить всю сумму валютного перевода на Торгсин[38]. Ленинградская областная контора Госбанка даже пыталась определить «норму перевода валюты» на Торгсин. По мнению ее руководителей, пяти долларов в месяц было бы достаточно для покупки необходимых товаров в дополнение к существовавшим в то время продовольственным пайкам.
Документы свидетельствуют, что давление, шедшее «снизу», от общества, привело к расширению легальных валютных операций в стране. В августе 1931 года Всеукраинская контора Госбанка сообщала в Москву:
В городе (Харьков. – Е. О.) циркулируют слухи, что магазин «Торгсин» будет продавать разные товары за инвалюту всем без исключения гражданам. В силу этих слухов многие переводополучатели упорно настаивают на выдаче им инвалюты по переводам и воздерживаются от получения (рублей. – Е. О.) по переводам. Если до сего времени мы могли убедить нашу клиентуру в том, что ей инвалюта не нужна (курсив мой. – Е. О.), то с открытием магазина «Торгсин» нам это никак не удастся, и мы, очевидно, вынуждены будем выплачивать по всем без исключения переводам наличную валюту.
Показателен ответ Москвы: если граждане угрожают отправить перевод назад, беспрепятственно перечисляйте деньги на Торгсин[39]. Сообщения, поступавшие из отделений Госбанка в Одессе, Ленинграде, Киеве, Тифлисе и других городах, подтверждали, что требования наличной валюты крайне участились, люди почти поголовно отказывались брать рубли, копились неоплаченные переводы, приток валюты в кассы Госбанка сократился, а то и вовсе прекратился, а банки, не дожидаясь указаний свыше, «явочным порядком» перечисляли валюту по переводам, пришедшим из-за границы на счет Торгсина[40].
Восемнадцатого сентября 1931 года Наркомфин принял официальное решение по этому вопросу[41]. По сути оно узаконило практику, стихийно распространившуюся в регионах летом. Советские люди при поступлении на их имя перевода из-за границы получили право перечислять всю сумму или ее часть во Внешторгбанк на «особый централизованный счет № 75-а», а затем по квитанциям банка покупать товары в Торгсине. Их родственники и друзья за границей могли перевести для них деньги и напрямую на Торгсин. Этим же постановлением разрешалось переводить деньги с инвалютных счетов советских граждан, работавших за границей, на Торгсин. Остаток суммы, после вычета перечислений на Торгсин, советские граждане получали в рублях. Наркомфин в специальном разъяснении вновь повторил, что получать наличную валюту на руки советские люди могут только при категорическом требовании и не более четверти суммы перевода. Послабление было сделано лишь для иностранцев, которые могли по своему выбору взять или рубли, или валюту по денежному переводу, пришедшему из-за границы[42]. Этим же постановлением Наркомфин разрешил выдавать иностранным туристам сдачу в валюте при оплате за товары в Торгсине наличной иностранной валютой. Ранее кассиры отказывались это делать, выдавая сдачу в рублях.
Анализ начального периода работы Торгсина, проведенный в этой главе, свидетельствует о том, что руководство страны, вопреки соображениям экономической выгоды и целесообразности, тяжело расставалось с государственной валютной монополией. Опасаясь утечки валюты к частнику, который платил больше, Наркомфин пытался свернуть легальные операции с наличной валютой внутри страны. Строгий валютный режим должен был способствовать концентрации валюты в руках государства, но эффект оказался обратным. Запретив легально использовать валюту в стране, руководство страны перекрыло многие источники ее поступления в государственный бюджет. Поскольку спрос на валюту и ее предложение в стране существовали, она уходила по нелегальным каналам к частнику. На черном рынке валюту можно было выгодно продать за рубли или купить на нее дефицитные товары. Услугами валютного черного рынка пользовались не только советские люди, но и иностранцы. Так, скупка рублей по выгодному курсу на черном рынке была обычной практикой дипломатических миссий в СССР. А что еще оставалось делать? Ведь и дипломаты должны были жить в СССР на рубли[43]. Жесткая государственная валютная монополия превращала значительную часть населения страны в вынужденных валютных спекулянтов.
Между тем молох индустриализации быстро пожирал скудные валютные и золотые резервы СССР. Вопрос, где взять валюту на покупку оборудования, технологий и сырья для строившихся промышленных предприятий, стал к началу 1930-х годов для руководства страны первостепенным. Основной источник валюты – сельскохозяйственный экспорт не давал должного эффекта. В условиях великой депрессии, поразившей Запад, мировые цены на сельскохозяйственную продукцию катастрофически упали. СССР пытался компенсировать падение валютных поступлений по экспорту наращиванием физических объемов вывоза сельскохозяйственной продукции, все более обостряя дефицит продовольствия на внутреннем рынке и обрекая свой народ на голод. «Золотые» комиссии Политбюро лихорадочно искали дополнительные валютные источники, не брезгуя ничем.
Торгсин стал одним из многих золотых ручейков, которыми валюта текла в госбюджет. Но доходы Торгсина в «интуристский период» его работы, искусственно ограниченные пределами легальных валютных операций в стране, были мизерны. Парадоксально: в конце 1920-х годов ужесточение валютного режима было сделано в интересах индустриализации, но именно нужды промышленного развития затем заставили руководство страны ослабить валютную монополию. Символично, что два ведомства, финансовое и торговое, выступили выразителями двух боровшихся тенденций: Наркомфин пытался сдержать развитие легальных валютных операций в стране, а Торгсин для усиления притока валюты, от которой зависело выполнение плана его торговли, подталкивал их развитие. В этом же направлении работала и инициатива «снизу» – давление общества, пытавшегося приспособиться к жизни в условиях острого товарного и продовольственного кризиса. Находясь в тисках валютного дефицита, руководство страны расширило круг клиентов «интуристского» Торгсина, сначала, в декабре 1930 года, разрешив иностранцам, длительно проживавшим в СССР, покупать в его магазинах в счет валютной части их зарплаты. В начале осени 1931 года вышло официальное разрешение перечислять частные валютные переводы из-за границы на счет Торгсина. Наркомфин также смягчил свои требования по проверке у иностранцев документов о происхождении валюты.
Эти решения, однако, радикально не изменили суть валютных отношений в стране. Хотя в январе 1931 года контора Мосторга «Торгсин» стала именоваться Всесоюзным объединением при Наркомвнешторге СССР[44], это скорее отражало намерения, чем кардинальное изменение методов решения валютной проблемы. Пределы легальных валютных операций в стране и, следовательно, валютные пределы Торгсина до конца 1931 года оставались узкими. К тому же торговая сеть Торгсина охватывала лишь порты да несколько наиболее крупных городов. Наркомфин крохоборничал, тогда как Клондайк простирался рядом и наконец-то был открыт. С появлением официального разрешения принимать от советских людей золото в оплату за товары Торгсин превратился в один из основных валютных источников финансирования индустриализации в СССР – золотой ручеек стал полноводной рекой. Для этого руководству страны пришлось поступиться государственной валютной монополией. Несмотря на очевидную выгоду для государства, идея грандиозной кампании по выкачиванию «золотых сбережений» у населения родилась не в Политбюро. Она принадлежала директору одного из московских магазинов.
Нэп – первое пришествие советского валютного рынка. Золотые россыпи под носом у правительства. «Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту». Золотой поворот в истории Торгсина – Браво, Ефрем Владимирович! «Время – вперед?»: Торгсин как рецидив капитализма. Главный спекулянт
Государственная монополия на золото была установлена уже в первые месяцы советской власти. Недра и их богатства были национализированы[45]. Одновременно началась охота за ценностями граждан[46]. Как не вспомнить легендарные фильмы советской поры о чекистах в поисках буржуйских тайников и кладов. Ценности, находившиеся на счетах и в сейфах банков, имениях, дворцах, музеях и тайниках, были национализированы. В период военного коммунизма в годы Гражданской войны запрещалось хранить, покупать, обменивать и продавать иностранную валюту и золото. Граждане обязаны были безвозмездно сдать ценности государству. Нарушившие запрет, если их поймали с поличным, могли поплатиться головой.
К началу нэпа, согласно действовавшему законодательству[47], конфискации подлежали, независимо от их количества в частном владении, платиновые, золотые и серебряные монеты, а также золото и платина в слитках и сыром виде. Кроме того, граждане обязаны были безвозмездно отдать государству личные и бытовые изделия из драгоценных металлов, если их количество превышало установленные правительством нормы: разрешалось иметь не более 18 золотников (порядка 77 г) золотых и платиновых изделий, не более 3 фунтов (около 1,2 кг) серебряных изделий, не более 3 каратов бриллиантов и других драгоценных камней и не более 5 золотников (около 21 г) жемчуга на одно лицо[48]. Изъятию также подлежали любые денежные средства, видимо включая и иностранную валюту[49], если их количество превышало более чем в 20 раз минимальную зарплату в данной местности. «Излишние деньги», однако, государство не отбирало, а принудительно вносило на счета владельцев в государственных сберкассах. Первый год нэпа (1921) изменил положение лишь отчасти. Сдача ценностей государству оставалась обязательной, но теперь не безвозмездно, а за денежную компенсацию по цене рынка.
Казалось, государство не откажется от жесткой политики насильственного изъятия валютных ценностей граждан, но уже следующий год принес перемены[50]. Декрет СНК от 4 апреля 1922 года отменил обязательную сдачу государству золота в изделиях, слитках и монетах. Вслед за апрельским последовали новые законодательные акты[51]. В результате в стране сформировался легальный валютный рынок. Разрешалось свободное обращение золота в изделиях и слитках внутри страны[52]. Купля и продажа золотых царских монет и иностранной валюты также разрешались, но регламентировались более жестко, чем операции с золотыми изделиями и слитками. Монопольное право на их куплю и продажу осталось у Госбанка. Эта мера была призвана не допустить превращения царских золотых монет и иностранной валюты в законные деньги – альтернативу быстро обесценивавшимся совзнакам[53]. В этом запрете заключается одно из основных отличий валютного рынка нэпа от операций Торгсина. Открыв Торгсин для советских граждан, правительство фактически разрешило использовать валютные ценности в качестве средства платежа внутри СССР.
Появившийся при нэпе легальный валютный рынок являлся частью денежной реформы червонца, проводившейся в борьбе с послевоенной разрухой и инфляцией для создания устойчивой денежной системы[54]. Жизнь легального валютного рынка нэпа была короткой – уже к концу 1926 года он был вновь загнан в подполье, – но бурной. Отцом советского легального валютного рынка можно считать одного из авторов денежной реформы Л. Н. Юровского, заместителя, а затем начальника Валютного управления Наркомфина. В период реформы червонца специалисты Валютного управления считали бесполезным запрещать людям иметь золотые монеты, хотя попытки ввести такой запрет в период нэпа были[55]. Не видели они смысла и в том, чтобы запрещать частные операции по купле и продаже золотого царского чекана и валюты. Все равно эту практику не остановишь, только загонишь в подполье; отток же чекана и валюты на черный рынок грозил ростом цен на них и на товары на вольном рынке. Лучше уж разрешить валютные сделки, чем потом биться с инфляцией.
В годы нэпа советские граждане могли свободно покупать и продавать валюту и золотые монеты на биржах[56], в отделениях Госбанка и в магазинах – там работала скупка Наркомфина, а присутствие дефицитных товаров стимулировало сдатчиков[57]. В числе других валютных прав гражданам разрешалось по официальному обменному курсу переводить родственникам и друзьям за границу валюту в сумме до 100 рублей в месяц (на бóльшие суммы требовалось разрешение), а в случае поездки за границу обменять на валюту до 200 рублей[58].
Государство активно вмешивалось в работу валютного рынка, используя в основном экономические методы его регулирования. Госбанк и Наркомфин проводили «валютные интервенции» для укрепления только что введенного в обращение червонца[59]. В Наркомфине в августе 1923 года для этого специально создали Особую часть[60]. Во главе ее стоял человек Юровского – Л. Л. Волин[61]. Цель валютных интервенций состояла в том, чтобы, удовлетворяя спрос людей и организаций на золотые монеты и валюту, поддерживать на вольном рынке обменный курс червонца по отношению к доллару на уровне официального обменного курса. Для этого агенты Особой части, среди которых были и профессиональные «валютные спекулянты», продавали и покупали на официальных и черных биржах и на «американках» золотые монеты и иностранную валюту по рыночной цене. Золотые монеты и валюта, которые Госбанк и Наркомфин выбрасывали через своих агентов на внутренний валютный рынок во время интервенций, понижали их рыночную стоимость по отношению к червонцу. Валютные интервенции проводились организованно и осознанно, но государство действовало по законам рынка. Политбюро санкционировало валютные интервенции, а Экономическое управление ОГПУ, чьи секретные агенты следили за работой бирж, контролировало их. Агенты Особой части Наркомфина, проводившие валютные интервенции, были зарегистрированы в ОГПУ, что впоследствии, после изменения валютной политики, стоило многим из них свободы, а некоторым и жизни[62].
Валютные интервенции были секретными государственными операциями. Внешне агенты Особой части не отличались от других валютных маклеров. Они получали 0,5–1 % от суммы купленной и проданной валюты, зарабатывая в месяц в среднем около 1000 рублей, а в отдельных случаях и тысячи рублей за несколько часов. Для сравнения: партийный максимум зарплаты, которую могли получать в то время коммунисты, составлял 225 рублей в месяц. Государство использовало валютную спекуляцию в интересах укрепления денежной системы, при этом разрешая маклерам наживаться. С началом репрессий против валютного рынка нэпа это будет поставлено в вину сначала Волину, а потом и Юровскому.
Валютные интервенции важны для истории Торгсина тем, что благодаря им советские граждане существенно пополнили свои золотые и инвалютные сбережения, которые позже снесли в Торгсин. В архивах сохранились данные о золотых операциях Госбанка за период нэпа (табл. 1). Хотя они представляют только часть валютных сделок 1920-х годов, данные Госбанка позволяют увидеть порядок цифр для оценки продаж золота населению незадолго до открытия Торгсина. Кроме того, они важны для сравнения размеров золотоскупочных операций периода нэпа с будущими золотыми оборотами Торгсина. И наконец, эти данные показывают динамику валютных страстей и роль различных видов золота в жизни людей.
Статистика золотоскупки Госбанка (табл. 1) свидетельствует, что операции с бытовым золотом и операции с монетами представляют две разные модели социально-экономического поведения. Продажа населением бытового золота государству – признак отчаяния, показатель кризиса, ведь, как правило, люди продают личные ценные вещи тогда, когда других средств нет. В тяжелые послевоенные годы разрухи и инфляции (1921–1923) население продало государству почти 6 тонн бытового золота (табл. 1). Успехи нэпа и нормализация жизни привели к резкому снижению продажи личных золотых вещей. К 1926 году она упала настолько сильно, что руководство Госбанка начало говорить о «почти полном истощении накоплений у населения». История Торгсина показала ошибочность этого заключения. Просто надобность в продаже личных золотых вещей отпала: середина 1920-х годов была одним из наиболее благополучных периодов в жизни Советской России.
По мере падения поступлений бытового золота от населения Госбанк ориентировался на скупку золота в районах приисков (табл. 1). Вначале он выдавал авансы под продукцию, а с 1925/26 года[63] перешел к кредитованию государственных золотодобывающих предприятий и частников. Эта деятельность, однако, продолжалась недолго. В 1926/27 году скупка золота крупных предприятий (Енисейзолото, Лензолото, Алданзолото и др.) перешла в ведение Наркомфина, что объясняет снижение данных в таблице за этот год.
Операции с золотыми монетами в основном представляют предпринимательскую модель поведения населения. Во время кризисов люди могли продавать государству царский чекан из нужды, но покупка монет являлась средством вложения капитала. Разница между суммой монет, проданных населением государству и купленных у него в периоды валютных интервенций, зависела от степени доверия червонцу. В начальный период денежной реформы, 1922–1923 годы, люди активно скупали золотые монеты, не доверяя обесценивавшимся совзнакам и новорожденному червонцу (табл. 1). Затем, благодаря значительным валютным интервенциям, червонец укрепился и его обменный курс по отношению к золоту и валюте на вольном рынке стабилизировался. Рост доверия к червонцу привел к сбросу монет населением. В 1924 году Госбанк купил у населения золотых монет больше того, что продал (табл. 1). Ослаб валютный ажиотаж, установилась атмосфера относительного валютного спокойствия. Люди стали охотнее принимать червонцы по валютным переводам из-за границы, не требуя с пеной у рта выдать им валюту. Снижение валютных аппетитов населения позволило государству ослабить и валютные ограничения. В сентябре 1924 года норма перевода валюты за границу была повышена со 100 до 200 рублей, а норма обмена валюты на поездку за границу – с 200 до 300 рублей. Июньским декретом 1925 года валютный обмен был разрешен вне бирж и кредитных учреждений.
Положение стало меняться в 1925 году. Усилилась борьба двух тенденций. С одной стороны, благодаря валютным интервенциям прошлых лет и стабильности червонца население продолжало активно продавать государству золотой царский чекан (табл. 1). С другой стороны, отреагировав на начавшиеся в 1925 году инфляционные процессы, связанные с попыткой форсирования промышленного развития, люди начали запасать золотые монеты. В ответ государство ввело валютные ограничения[64]. Но все-таки в тот год резкого дисбаланса между покупкой и продажей монет населению пока еще не было.
Крах валютных интервенций и вместе с ними легального валютного рынка нэпа произошел в 1926 году. Почему и как это случилось? Судьба валютного рынка зависела от выбора путей экономического развития и результатов политической борьбы за власть, которая разворачивалась в руководстве страны. Две концепции проведения индустриализации соперничали друг с другом. Одна из них, которую можно назвать «жизнь по средствам», выступала за умеренные планы промышленного развития, жесткую кредитно-денежную политику, использование экономических методов для поддержания стабильного курса червонца по отношению к золоту и иностранной валюте и для привлечения валютных сбережений населения. Выразителем этой политики выступали Госбанк и сотрудники Наркомфина, прежде всего Г. Я. Сокольников и Л. Н. Юровский. Другая концепция, которую можно назвать «жизнь в кредит», призывала форсировать темпы индустриализации, что неминуемо вело к несдержанной кредитной политике и денежной эмиссии, а в результате – к инфляции и обострению товарного дефицита. Воинствующими сторонниками этого пути развития были ВСНХ и Госплан в лице С. Г. Струмилина, В. Г. Громана и др.
При выборе сценария «жизнь в кредит» валютные интервенции теряли смысл: попытки поддержать стабильный курс червонца по отношению к доллару и золоту в условиях быстро нараставшей инфляции путем выброса на вольный рынок золотых монет и валюты из хранилищ Госбанка и Наркомфина быстро исчерпали бы скудные золотовалютные ресурсы страны. Без помощи же валютных интервенций червонец быстро обесценился бы. Как результат, люди перестали бы продавать золото и валюту государству, ценности начали бы уходить на черный рынок, где их обменный курс все больше бы отрывался от низкого официального. Не имея возможности получить валютные накопления населения экономическими методами, государство усилило бы репрессии.
Развитие страны пошло по сценарию «жизнь в кредит». В 1925/26 году руководство страны в 2,5 раза увеличило капитальные вложения в промышленность. Усиленно заработал печатный станок, выбрасывая в обращение все больше бумажных денег. Хлебный экспорт, за счет которого планировали пополнить валютные ресурсы, оплатить импорт и поддержать денежную систему страны, давал сбои: государственные скупочные цены не устраивали крестьян, а промышленных товаров для стимулирования заготовок сельскохозяйственной продукции у государства не хватало. Рост массы бумажных денег в обращении при дефиците товаров привел к тому, что начали быстро расти цены: в тот период государство могло контролировать только отпускные цены госпредприятий и цены кооперации, а розничная торговля находилась в руках частника. Покупательная способность червонца падала, а его обменный курс на вольном рынке по отношению к доллару рос, все больше отрываясь от фиксированного официального.
Для того чтобы поддержать червонец в условиях нараставшей инфляции, государство вначале усилило валютные интервенции. В октябре 1925 года Госбанк и Наркомфин продали населению золотых монет на сумму 2,1 млн рублей, в ноябре – 4,2 млн рублей, в декабре – 7,2 млн рублей, в январе 1926 года – более 7,6 млн рублей. Таким образом, только за четыре месяца валютной интервенции государство выбросило на вольный рынок золотого чекана на более чем 21 млн рублей. Купили же мало: в октябре на 283 тыс. рублей, а к декабрю сумма скупки снизилась до 190 тыс. рублей[65]. Для поддержания валютных интервенций в 1925/26 году Госбанк из своих золотых запасов даже начеканил для продажи населению золотых царских монет на сумму 25,1 млн рублей![66] Кроме царского чекана, за тот же период с октября 1925 года до февраля 1926-го в рамках валютной интервенции Госбанк и Наркомфин продали населению 4,1 млн долларов и почти 500 тыс. фунтов стерлингов. В феврале 1926 года руководство страны пыталось снизить расходы на интервенцию, проведя репрессии против незаконных покупок валюты, но, несмотря на это, вынуждено было выбросить на вольный рынок значительную сумму: золотых монет на 6,3 млн рублей, а также 812 тыс. долларов и 98 тыс. фунтов стерлингов[67]. Политика укрепления червонца также требовала немалых валютных средств на поддержание его позиций за границей. Только в июле 1925 года государство потратило 1,7 млн рублей валютой, чтобы скупить червонцы за рубежом[68].
Тощий государственный золотовалютный запас[69] не мог выдержать таких трат. В декабре 1925 года руководство Госбанка сообщало в Политбюро о том, что не имело достаточных средств для оплаты импорта[70]. Политбюро вынуждено было разрешить вывезти за границу золото: в декабре 1925 года на 15 млн рублей, а в январе 1926 года еще на 30 млн рублей. Часть этого золота была депонирована в банках за границей как гарантия оплаты импорта, часть была продана. К апрелю 1926 года по сравнению с 1 октября 1925 года свободные валютнометаллические резервы Госбанка снизились почти на треть, а общие валютные ресурсы страны сократились на 82,5 млн рублей, составив всего лишь 221,4 млн рублей[71].
В период обострения валютного кризиса в конце 1925 – начале 1926 года руководство страны стало сворачивать легальные валютные операции. Сумму валюты, которую граждане могли перевести за границу, уменьшили вдвое, с 200 до 100 рублей в месяц, причем многие отделения Госбанка перестали вообще принимать такие переводы. Продажа инвалюты через банки была остановлена, за исключением тех случаев, когда люди меняли деньги для поездки за границу. Правительство резко повысило таможенные пошлины на импортируемые товары. В результате многие поступившие в то время из-за границы посылки поехали назад, люди отказались от них. Выросла стоимость заграничных паспортов, что сделало невыгодными распространенные ранее поездки за границу для закупок повседневных товаров. Государство ограничило выезд на лечение и отдых за границей[72].
Пытаясь сократить расходы на валютную интервенцию, Политбюро потребовало принять меры против валютной контрабанды и незаконных безлицензионных покупок валюты и золота учреждениями, предприятиями и организациями. Сталин был сторонником свертывания валютного рынка. Восемнадцатого января 1926 года на заседании комиссии Политбюро он высказался за лишение спекулянтов возможности использовать валютную интервенцию в ущерб государству, что означало санкцию на проведение репрессий на валютном рынке[73]. В феврале – апреле 1926 года с одобрения Политбюро ОГПУ провело в крупных городах массовые аресты валютных маклеров[74]. Операции против валютных спекулянтов проводились и раньше, в конце 1923 – начале 1924 года, но тогда, в разгар реформы червонца, Политбюро прислушивалось к мнению Наркомфина, одергивая ОГПУ[75].
Репрессии начала 1926 года представляли радикальный поворот в валютной политике. Начавшись, они уже не прекращались, став на годы вперед основным способом выколачивания валютных ценностей населения. ОГПУ получило больше свободы действий. В марте 1926 года Совет труда и обороны (СТО) разрешил ОГПУ проводить в пограничных районах обыски, конфискацию валюты и золота, а также аресты лиц, подозреваемых в контрабанде. Решать, как далеко простирались пределы пограничного района, должно было само ОГПУ[76]. Меры вводились как временные, но оказались долгосрочными. В результате экономических мер и репрессий в начале 1926 года легальный валютный рынок сузился, валютные операции были загнаны в подполье.
Сторонники форсированной индустриализации усилили атаки на политику валютных интервенций и тех людей, которые ее проводили, требуя, чтобы валютные средства, вместо поддержания стабильности денежной системы, шли на промышленное развитие. Да и сами сторонники валютных интервенций понимали, что условия, обеспечивавшие их эффективность, – жесткая кредитная и сдержанная эмиссионная политика, реалистичность планов, – были подорваны, а без них валютные интервенции теряли смысл. В марте 1926 года валютные интервенции резко сократились, а в апреле практически прекратились[77]. Тогда же в апреле Политбюро приняло решение о прекращении котировок червонца за границей, что означало и запрет на вывоз червонцев за рубеж[78]. Так похоронили идею конвертируемого золотого червонца.
Экономическое решение остановить валютные интервенции, которое при другом стечении обстоятельств могло бы оказаться лишь временной мерой, было обильно сдобрено политическим соусом и проводилось полицейскими методами. В феврале – марте 1926 года вместе с репрессиями против валютных маклеров в крупных городах ОГПУ арестовало руководителя Особой части Наркомфина Волина, его сотрудников и родственников. Был арестован и начальник Московского отделения Особой части А. Чепелевский. Их обвинили в «смычке с валютными спекулянтами», пособничестве к обогащению и подрыве государственных валютных запасов. Обвинители сделали вид, что не знали, что валютные интервенции были не личным делом Волина, а государственной политикой, проводившейся с одобрения Политбюро и в контакте с ЭКУ ОГПУ. С санкции Политбюро без суда решением коллегии ОГПУ Волин и Чепелевский были осуждены и расстреляны[79]. Особую часть Наркомфина ликвидировали. Вместо нее создали государственную фондовую контору, которая должна была регулировать валютные операции через кредитные учреждения, не прибегая к помощи «валютных спекулянтов».
Кризис 1925/26 года был преодолен возвращением к «жизни по средствам». Идею форсированной индустриализации на время отложили. Видимо, ее сторонники, и прежде всего Сталин, в тот момент не чувствовали себя политически достаточно сильными. План развития на 1926/27 год был пересмотрен. Руководство страны стало проводить сдержанную кредитную политику. Но к валютным интервенциям государство не вернулось и легальный валютный рынок, существовавший в период реформы червонца, восстановлен не был, несмотря на то что экономическая ситуация в стране стабилизировалась и валютные резервы с весны 1926 года до лета 1927-го росли.
Развал легального валютного рынка – одного из центральных элементов денежной системы 1920-х годов – был серьезным ударом по принципам новой экономической политики и ее крупной потерей. Политическое укрепление Сталина и его сторонников привело к новому приступу форсирования индустриализации в 1927 году и отказу от нэпа. Поворот от политики поддержания устойчивой денежной системы к политике кредитной инфляции завершился. С прекращением валютных интервенций и ростом инфляции обменный курс червонца по отношению к иностранным валютам и золоту на вольном рынке все более отрывался от официального. С началом форсированной индустриализации в 1927 году в некоторых регионах цена золотой царской десятки в два раза превышала номинал, а обменный курс доллара был на 30–40 % выше официального[80]. Дефицит и инфляция быстро росли в начале 1930-х годов, что привело к крушению червонного обращения.